Эстетический страшный суд

И расцвело творчество, и цветет оно до сих пор, чему является свидетелем и автор данной истории. А Куб этот, разумеется, был послан на Землю самим Аполлоном – покровителем искусств. Так он теперь официально и называется – «Дар Аполлона». И вместо императора Александра столп на Дворцовой площади с некоторых пор увенчивает фигура божественного дарителя, а сам столп называется Аполлонийским.

Конец второй (реалистический)

И явились художники, и посыпались цифры, и запутались люди. Не могли они прийти к согласию ни относительно оценок, выдаваемых Кубом после «сканирования» признанных всеми шедевров (а некоторые из этих шедевров вдруг получили куда более низкие оценки, чем это предполагалось), ни, в еще в большей степени, относительно оценок современных работ. Признанные современные творцы прямо отказались «проверяться на Кубе», назвав это всё «лотереей, в которой выигравший вместо денег получает бумажку с нарисованными на ней цифрами». Оно и понятно, когда ты уже признан, не хочется ставить под сомнение достигнутое. Опять-таки признанным мастерам не хотелось уверяться в том, что их мастерство, возможно, лишь бледная тень подлинного Мастерства. А тут еще интеллектуалы со всего мира, собравшиеся на специально созванную конференцию, призванную разрешить вопрос: «Как некий оценочный критерий в принципе может считаться объективным?» – сошлись на том, что никак. «И вообще, – говорили третьи, – ведь то, что выдаваемые „Кубом с Дворцовой“ числа имеют отношение к художественной ценности – это только гипотеза; правда, красивая, но абсолютно недоказуемая». Как следствие, вскоре было принято решение, запрещавшее использовать таинственный серебристый Куб-сканер в целях оценки художественных произведений. А через несколько дней после принятия этого решения Куб вдруг взял да исчез. Никто так и не понял – зачем он вообще появился? И только признанный благодаря Кубу художник утверждал, что это был дар самого Аполлона, но человечество оказалось недостойно этого дара. Данную теорию посчитали красивой, но опять-таки совершенно недоказуемой.

Конец третий (философский)

Прошли годы и волшебное свойство «Куба с Дворцовой» уже ни у кого не вызывало сомнений – он несомненно показывал точную художественную ценность положенной на него вещи. Но вот однажды появился писатель, написавший удивительную книгу, однако книга эта получила от Куба удивительно низкую оценку, так что ни одно издательство не хотело ее печатать. Но ценители литературы продолжали утверждать, что книга великолепна, и она распространялась так, как и ранее распространялись запрещенные цензурой книги. Никто эту книгу не издавал, но все ее читали. Потом появилась еще одна такая книга, потом еще несколько картин, музыкальных мелодий и фильмов. В общем, родилось непризнанное Кубом, но признаваемое ценителями искусство. «Выходит, и Аполлон, иногда, но может заблуждаться», – задумчиво сказал один философ. «Нет, выходит, что люди упрямы и не хотят признавать своей слепоты», – безапелляционно заявил другой. Завязался жаркий спор, в результате которого было заключено следующее пари: «Если непризнанные Кубом, но признаваемые людьми произведения искусства и через пятьсот лет будут в таком же почете, как сегодня – то тогда прав первый философ, а если нет – то второй». Пари это было заключено лет сто тому назад, так что для выяснения истины осталось подождать всего лишь еще лет четыреста.

Доллар за слово

15 августа 2021 года на почту известному чтецу Виталию Смирнову пришло письмо. Самое стандартное письмо от самиздатовского автора, просящего озвучить свой рассказ. Алгоритм ответа был отработан. Расценки такие-то (в среднем Виталий брал по рублю за слово) – вы готовы платить, я готов озвучить. Это если он не был перегружен работой, но он только что озвучил несколько глав из длиннющего романа, возиться с которым ему еще предстояло не менее месяца, и ему хотелось сделать передышку, а тут как раз это письмо с просьбой озвучить рассказ. Рассказ – это именно то, что ему сейчас было нужно.

Графомания, скорее всего, какая-нибудь, ну да он и графоманов озвучивал. Этические нормы чтеца в первую очередь подчеркивают важность хорошего исполнения, а за качество текста чтец не отвечает. В общем, Виталий перешел по ссылке на текст, и очень скоро на лице его появилось выражение удивленной брезгливости – выражение, появляющееся у всякого более-менее образованного человека, когда он сталкивается с очевидным проявлением бездарности. Текст… Нет, это была не просто графомания, это было… что же это было? Представьте себе человека, ни разу в жизни не бравшего в руки фотоаппарат, а затем возомнившего себя фотографом, вышедшего на улицу, нащелкавшего дома, машины и деревья, и сразу же торопящегося со своими «работами» на выставку. Текст аффтара именно что был такого рода фотками.

Ну, всё ясно, можно отписать, что «Извините, но я не могу взяться за предложенную Вами работу», а можно и ничего не писать. Виталий уже хотел навсегда расстаться с неизвестным автором, когда увидел приписку, выделенную жирным шрифтом: «Плачу доллар за слово». Виталий перечитал приписку. И еще раз перечитал. Доллар за слово! Это было очень талантливо написано, прямо-таки гениально! Эти слова ласкали слух. Он вернулся к рассказу и посмотрел, сколько в нем слов. Рассказик совсем короткий – всего тысяча слов (плюс-минус минут на десять озвучки, значит). Получить доллар за то, за что раньше получал рубль! Какой там у нас курс? 73 рубля за доллар. Неплохо. Тысяча слов, десять минут аудио-текста. За один час озвучить можно. Тысяча долларов за один час необременительной работы. По таким расценкам не работает ни один чтец в России, а наверное, и в мире. По таким расценкам только футболисты играют.

Да, но… Именно что НО… Этическая заповедь чтеца гласила, что он имеет право озвучивать графомана, но не имеет права озвучивать… тут формулировка расплывалась и звучала примерно так: «Можно озвучивать ерунду, но полную ерунду озвучивать всё же нельзя». На определенном уровня «падения» текста его слабость начинала бить и по чтецу – как бы хорошо чтец ни справился с озвучкой. Предложенный ему текст пал так низко, что ниже некуда. Снизу уже никто не постучит, или, точнее, именно этот автор и стучал снизу всем законченным графоманам. Мол, смотрите, я могу писать еще хуже, чем вы, еще бездарнее. Нет, он, Виталий, не будет ЭТО озвучивать. Хоть миллион ему заплати. Озвучка «такого» плохо скажется на его репутации. Нет, он не возьмется за этот текст. Но всё время, пока он убеждал себя, что «не возьмется», что «не будет», его глаза продолжали перечитывать самую талантливую строчку, написанную королем графоманов: «Плачу доллар за слово».

Всего-то десять минут аудио. И тысяча долларов в кармане. Мало ли что он в своей жизни озвучивал! – даже и примерно такого уровня… нет, до такого уровня он не доходил. Даже и близко не подходил. А может, автор всё же не так плох, может быть, ему показалось? Надо перечитать.

Увы, автор был именно настолько плох, как ему и показалось с самого начала. Даже еще хуже. Он не только не умел выстроить сюжет или добавить в него какую-нибудь изюминку, – он и писать-то не умел. Писать-то сегодня почти все научились, но этот автор – нет, не научился. Не рассказ, а бесформенная бессодержательность. И хоть бы что-нибудь забавное; даже у плохих авторов обычно проскакивает что-то очень забавное – как раз от плохости. Виталий, например, на всю жизнь запомнил строчку из одной озвучиваемой им графоманской работы: «Я вошел в лес и внезапно оказался среди деревьев». Это было смешно. Но в этом тексте не было ничего смешного. В нем вообще не было ничего, за что можно было бы зацепиться. Фотка, сделанная человеком, в первый раз в жизни взявшим в руки фотоаппарат. Не может он это озвучивать. Никак не может. Не поймут его. Удар по репутации. Нельзя. Доллар за слово, тысяча долларов за рассказик. Заманчиво, черт возьми, чертовски заманчиво.

Черт, черт. Прямо классическая ситуация сделки с дьяволом. Готов он продать свою душу за тысячу баксов? Виталий сам удивился, что он как-то автоматически сформулировал вопрос именно в такой вот ветхозаветной форме. Какая ему польза, если он тысячу баксов за один час получит, а душе своей повредит? Виталий был человеком не только житейски-искушенным и уравновешенным, но еще и по-светски равнодушным к религии. И вдруг – сделка с дьяволом. Смешно. Ни с каким не с дьяволом, а просто… да вот непросто как-то. «А ну к дьяволу всё это, – решил Виталий. – Пока что буду заниматься другими делами, а потом как-нибудь решу, что делать с этим предложением».

Не вышло. Мысли о тексте по доллару за слово не давали ему покоя. Придя на работу, он вдруг понял, что не знает, чем сейчас будет заниматься. С этим чертовым предложением он совсем выбился из привычной колеи, не смог четко распланировать занятия на день. «А почему бы все-таки не взяться за текст? – подумал он. – Так, просто попробовать». В любом случае ничто другое он сегодня начитывать не сможет.

Сделав все необходимые приготовления, он начал начитку – и сразу же столкнулся с огромным внутренним противодействием. Его мозг бунтовал против начитки. Мозг отказывался посылать речевому аппарату приказ прочитать то или иное слово, блокируя все попытки горла и языка выполнить свою речевую функцию. Ну, мозг свой он приструнил. В конце концов, профессионал он или нет? Профессионал. А раз так, значит, сможет начитать и это. Взяв паузу, Виталий вновь вернулся к начитке. Тут началась новая история: где-то через минуту он вдруг понял, что читает не текст, а отдельные слова, причем каждое слово как-то ненароком превращается у него в слово «доллар», и вместо текста, соответственно, выходит однообразная словесная последовательность – «доллар, доллар, доллар, доллар…». Что за наваждение! Пришлось взять еще одну паузу. Но третья попытка взяться за текст закончилась еще хуже, чем две предыдущих. Он вдруг стал лепить такие детские ошибки, которые простительны разве что начинающему чтецу. Он проглатывал звуки, делал неправильные ударения в словах или неправильные ударения на слова в предложении, плохо выдерживал ритм и интонацию. Он всё делал плохо. Уровень его начитки сравнялся с уровнем текста – одна бездарность породила другую. Тут уж Виталию стало страшно; ему вдруг подумалось, что он разом утратил всё свое мастерство, – и утратил безвозвратно, так что отныне он будет не начитывать, а вот так вот мямлить. Он прекратил начитку и в самом подавленном, в абсолютно непривычном для себя настроении отошел попить кофейку. Аромат и тепло кофе вернули ему присутствие духа. «Да что я в самом деле, – упрекнул он себя. – Да не может же быть, чтобы я вдруг потерял все свои способности, что за чушь!». Виталий решил взять первый попавшийся текст и проверить себя. Взял, проверил. Всё было в порядке, он читал как и прежде хорошо. Отлично читал. Замечательно. «Слава Богу», – выдохнул Виталий и снова поймал себя на том, что совершенно непроизвольно ввел в свои суждения Бога. Черта прогнал, Бога поблагодарил. «Нет, – подумал Виталий, – надо со всем этим кончать. К черту этот чертов текст. К черту. Да и сдалась мне эта тысяча долларов? – и без нее обойдусь. Не бедствую, не нуждаюсь». На душе стало легко и спокойно, и Виталий даже удивился, чего это он так долго мучился, когда с самого начала всё было ясно. Не надо ему озвучивать этот текст. Он ведь с самого начала это понимал. Не надо. Конечно, получить тысячу… Всё, точка. Тема закрыта и открытию не подлежит.

Виталий снова успокоился и даже, можно сказать, просветлел. Он почувствовал, что окончательно изгнал долларового беса, и что тот уже не вернется. Правда, бес украл у него один рабочий день, ну да это он наверстает. Завтра же наверстает. Главное, чтобы всё вернулось в привычную колею.

Всё и вернулось и пребывало в привычной колее три дня подряд. А на день четвертый, выполнив дневную норму начитки быстрее, чем он предполагал, Виталий вдруг вспомнил о долларовом тексте и ради шутки решил еще раз взяться за него. Так, не всерьёз. Прочитает пару слов и отправит текст в корзину небытия. А может сразу удалить? И чего он его еще тогда не удалил? Да вот не удалил. Ладно, черт с ним. Опять черт выскочил. Но на этот раз Виталий не почувствовал никаких религиозных волнений, да и вообще вся ситуация представилась ему исключительно в комическом виде. Есть текст и есть чтец – это если смотреть на вещи реально, а он чего вокруг этой простейшей, обыкновеннейшей, обыденнейшей ситуации накрутил? Смешно. В общем, Виталий начал читать и сходу начитал весь текст. Без единой помарки. Так вообще-то не бывает, но иногда случается. Десять минут чтения набело.

Послушав запись, Виталий убедился, что она уже не требует доработки. Прочитано было вполне профессионально, правда, как-то… как бы это сказать… без души… Опять начинается. Черт, Бог, теперь вот душа. Побоку всё это. Нормально он прочитал, профессионально. Все ударения стояли там, где им положено, никто не придерется.

Виталий вдруг поймал себя на мысли, что хочет удалить сделанную им запись. Не удалил вовремя текст, так удалит теперь запись. Отошлет в корзину небытия вместе с текстом. Здесь уж Виталий рассвирепел. «Всё, хватит! – прикрикнул он на себя. – Хватит, говорю. Сделал дело, так доведи его до конца». Но настроение, такое хорошее в конце рабочего дня, уже подпортилось. И все-таки Виталий сумел отключить свой мозг и торопливо-брезгливо скинул ссылку с записью заказчику. «Теперь уже сделанного не воротишь», – подумал он с облегчением… но всякого рода неуместные, непривычные для него мысли снова проникли в его голову. Теперь он вдруг подумал, что будет очень рад, если вся эта затея окажется чьей-то шуткой и никакой тысячи долларов ему никто не заплатит. Но тут же его прошиб столь часто используемый посредственными литераторами, но при этом вполне реалистичный холодный пот. «А что я в таком случае выиграю-то? Ведь текст-то в моей начитке уже существует. Может, это был не безобидный розыгрыш, а ехидный пранк? Вроде как – возьмется ли сам Виталий такую чушь озвучивать? Я взялся. А тысячу долларов мне, конечно, никто платить не будет. То есть я мало того, что опозорился, так еще и совершенно бесплатно. Продал душу за так».

Версия-пранк показалась Виталию не просто правдоподобной, но единственно-возможной. Но, несмотря на всю свою правдоподобность, версия эта была тут же опровергнута. Не прошло и двадцати минут после отправки текста заказчику, как ему пришла смска, извещающая о переводе на тысячу долларов. Одновременно ему на мейл пришло письмо – естественно, всё от того же автора. Письмо гласило:

«Я прослушал свой рассказ в вашем исполнении. Результатом доволен – качество вашей озвучки соответствует качеству моего текста. Надеюсь на продолжение сотрудничества; я сейчас работаю над романом, к концу недели надеюсь дописать. А пока пересылаю вам повесть – в ней 10 000 слов. Плачу доллар за слово».

Виталий застонал. Он понял, что в ближайшее время не знать ему душевного покоя. Черт бы всё побрал…

_

Самодовольная сволочь

В жизни не видел более самодовольного человека, чем Миша Надо́евский. Спору нет – он человек начитанный, но это ведь не повод, чтобы смотреть на всех окружающих как на червяков, достойных лишь того, чтобы растоптать их своей эрудицией. Но от Миши только и слышишь: быдло неграмотное, идиоты, недоучки… Давно мне хотелось сбить с Миши спесь, да не такое это простое дело. Вот, встретил я его недавно, завязался у нас разговор. Начало разговора было совершенно нормальное, но постепенно его лицо опять приняло столь хорошо знакомое мне самодовольное выражение – это он намекал мне, что вскоре осчастливит человечество своим фундаментальным научным трудом, над которым он священнодействует и о котором он разглагольствует уже более десяти лет. Называется труд «Итог человеческого знания» и, по его словам: «После выхода этого фундаментального исследования человечеству, во всей его последующей истории, не останется ничего другого, кроме как повторять сформулированные мною тезисы». Над этим бы посмеяться – так нет, я точно знаю, что он уже нашел весьма солидного издателя на свою итоговую писанину и что вообще эта книга некоторым образом ожидается; Миша умеет поставить себя так, что его слова ждут. Так вот, он мне самозабвенно вещает о своем труде, а я не выдерживаю и говорю ему:

– Слушай, Миша…

– Где ты видишь Мишу?

Да, совсем забыл сказать, что Миша терпеть не может, когда его называют Мишей – слишком это, по его мнению, фамильярно, простонародно. Обращаться к нему следует исключительно – Михаил. Ну, я-то знаю его еще с того времени, когда он был очаровательным, хотя и слегка самовлюбленным юношей-студентом – впрочем, нет, уже тогда он был воплощенным нарциссом, но, попав под его чары, я как-то не обращал на это внимания, а точнее терпел его нарциссизм как неизбежную плату за общение с ним. И уже тогда, юношей, он был не Мишей, а Михаилом. И тогда же сокурсники начали активно склонять его фамилию – называя его не Надо́евским, а Надое́вским, – так он всем надоедал своим всезнанием, а точнее не столько всезнанием, сколько стремлением подчеркнуть свое всезнайство на фоне незнайства всех остальных. «Я знаю, а вы не знаете», – таким был общий фон всех его как публичных выступлений, так и частных бесед. «Опять Надое́вский распетушился», – шутили сокурсники. Миша на это не обижался, нет, он просто запоминал – на всю жизнь запоминал. «У меня очень удобная фамилия, – говаривал он. – Мне очень легко определиться с тем, кто мой друг, а кто – враг. Всего лишь поставь правильное или неправильное ударение в моей фамилии – и всё с тобой понятно». Всех своих врагов, то есть всех тех, кто лишь на секунду усомнился в том, что он умнейший человек на свете, он заносил в особый список, каковой собирался опубликовать в приложении к своему итоговому труду. Список назывался весьма характерно: «Список ослов настоящего времени – в назидание ослам будущего». «Ты знаешь, – смеясь, говорил он мне, – я думаю, что к концу жизни я внесу в этот ослиный список всё население земного шара». «А я туда тоже попаду?» – со смехом спрашивал я, на что Миша улыбался мне в ответ, но от прямого ответа уклонялся. Признаюсь, что уже и тогда я частенько от него уставал и про себя я тоже нередко называл его Надое́вским, но дружба есть дружба, так что в лицо я называл его только Мишей, и постоянно он меня одергивал. Совершив это необходимое отступление, возвращаюсь к нашему диалогу:

– Слушай, Миша…

– Где ты видишь Мишу?

– Слушай, Михаил, объясни мне, почему у тебя такое самодовольное лицо?

Другого человека эпитет «самодовольный» мог бы взбесить, но не Мишу. Он, не моргнув и глазом, ответил:

– А каким же ему еще быть? Я очень доволен собой, поэтому и лицо у меня самодовольное.

– А чего это ты так собой-то доволен? – спрашиваю.

– Ну а как мне быть собой недовольным, если я все знаю?

В этом весь Михаил. Ну, всяких психов, считающих, что они все знают, кругом, наверное, немало, но вот психов, которые заявляют о своем всезнании с ТАКИМ апломбом и которых при этом не так-то просто уличить в обратном – такой псих Миша один. И все-таки я его уличу. Прямо сейчас уличу.

– Что-что? Всё знаешь? Вот прямо-таки всё?

– Да, всё. Я даже знаю, чем кифаристы отличаются от кифаредов. Вот ты наверняка не знаешь, и почти никто не знает, а я знаю.

– Кифаристы от кифаредов? Наверное, это просто разные названия для тех, кто играет… то есть играл на кифаре.

– Какая бездна невежества! А ведь ты еще не самый необразованный из тех, кого я знаю; ну да что с вас, с людей, взять.

Отдельно следует отметить, что слово «люди» Миша всегда произносил так, словно сам он существовал совершенно отдельно от людей, составляя какой-то особый биологический вид и даже, вероятно, не биологический, а какой-то совсем особый. Вид, существующий в одном-единственном экземпляре. И этот самый вид (назовем его Михаилус омнисайентиус) продолжал вещать:

– … ну да что с вас, с людей, взять… Запомни на будущее: кифаристы – это те, кто играет на кифаре, а кифареды – это те, кто под кифару поют. Барды, так сказать, исполнители авторских песен. Ну что, запомнил разницу?

– Слушай, Михаил, я давно тебе хотел сказать, что не стоит так с людьми.

– Чего не стоит?

– Не стоит смотреть на людей свысока и всячески опускать их.

– Почему это не стоит? Да и вы сами себя опускаете. Если вы не знаете элементарных вещей.

– Ты тоже многого не знаешь.

– Я уже сказал тебе, что знаю ВСЁ.

– Всё знаешь, значит? Тогда скажи-ка мне, в какой день Эккерман в первый раз встретился с Гёте.

Это я его хорошо подцепил. Дело в том, что моя специализация – Гёте. Всё, что связано с его жизнью. Тут уж я спец. А вопрос: «В какой день будущий биограф, а точнее даже летописец жизни Гёте, Эккерман, встретился со своим кумиром?» – один из моих коронных вопросов, – когда я хочу блеснуть своей эрудицией и поставить оппонента в тупик. В общем, когда я веду себя как Михаил, а в каждом из нас сидит Михаил Надое́вский. Вот я и спустил своего Мишу на Мишу доподлинного.

– Ну, так что ты молчишь?

– А я не обязан отвечать на все задаваемые мне вопросы. Я не автомат по выдаче справок, – презрительно бросил Миша, не желая признавать свое поражение.

– Да-да-да… – насмешливо протянул я ему в такт. – «Я не автомат по выдаче справок». Ты не знаешь просто.

– Чего это я не знаю?

– Не знаешь, когда они в первый раз встретились. А может, ты даже и не знаешь, кто такой Эккерман.

– Это ты не знаешь ничего кроме того, кто такой Эккерман. Типичная жертва образовательной специализации. Вцепился в своего Гёте и эксплуатируешь его. Ради зарплатки. А чтобы о том же Гёте судить, – тут надо иметь широкий кругозор.

– Ладно-ладно, об этом мы в другой раз поговорим. А дату тебе назвать слабо… Не знаешь даты.

– 10 июня 1823 года… – лениво перебил меня Миша. – В первый раз они встретились 10 июня 1823 года. Правильно? Чего молчишь?

– Тогда скажи мне…

– Я спросил, правильно я назвал дату или нет?

– А я хочу спросить…

Тут я, конечно, повел себя несколько недостойно – очень уж мне не хотелось признавать, что он назвал правильную дату, так что я хотел перевести разговор на другую тему, но Миша, разумеется, не отдал захваченную им инициативу и бесцеремонно перебил меня:

– Всё, что ты мог спросить, ты уже спросил. Но, вообще говоря, это был уж совсем детский вопрос. А вот лучше ты мне скажи, какого цвета был диван в комнате Гёте – когда они в первый раз встретились: Эккерман и Гёте. Какого цвета был диван?

– Диван?

– Да, диван.

– При чём тут диван?

– «…на полу лежал ковер; красный диван и такого же цвета стулья делали меблировку очень веселой…». Это я цитирую твоего любимого Эккермана, «Разговоры с Гёте». Как видишь, даже в твоей области я более эрудирован. Так что запомни на будущее – при первой встрече Эккермана с Гёте диван в комнате Гёте был красного цвета. Ну ладно, мне пора. Пойду в библиотеку; на днях вышел новый труд по нейрофизиологии – на японском – надо почитать, специально для меня отложили. Вряд ли там будет что-то, чего я и так не знаю, но надо убедиться. Заодно японский попрактикую, давно я ничего на японском не читал. Адье.

И Михаил, торжествующий, сияющий, и как никогда более самодовольный, ушел в свою чертову библиотеку, а я остался стоять на месте – оплеванный и разозленный.

– Кифаристы, понимаешь, кифареды… О нейрофизиологии он пойдет читать… японский практиковать… Красный диван. Вот сволочь самодовольная…

Житие философа

Глава первая. Рождение Философа из духа вопрошания

Чтобы человек родился философом, ему должно уж очень сильно не повезти. Посмотрите вокруг – философов очень мало, а настоящих философов так и просто не найти. И это правильно, ведь что составляет суть жизни философа? – философ по преимуществу размышляет. Это бы еще ладно, но он размышляет черт его знает о чем, во всяком случае, совсем не о том, о чем размышляют все нормальные люди. А даже если и о том, то не так. Нет, человек – это существо, всеми силами уклоняющееся от обязанности думать; философ же – это человек, предающий всё остальное человечество, постоянно напоминая ему о его прямой обязанности. Незавидная доля.

Нашему герою очень сильно не повезло – он родился философом. Не знаю, как уж так вышло; должно быть его мать во время беременности слишком долго думала – стоит ей рожать этого ребенка или не стоит? И, когда прерывать беременность было уже поздно, решила, что не стоит. Так и становятся философами: когда задают себе мучительные вопросы и приходят к тупиковым ответам.

Впрочем, детство философа прошло вполне сносно, – ведь он еще не догадывался, что он философ. Его юность уже была омрачена подобными догадками, молодость же его была полностью отравлена. Случилось так, что он влюбился и предмет его любви ответил, то есть ответила, ведь это был не просто предмет, но девушка, – так вот, любимая философом девушка ответила ему взаимностью. Что еще нужно человеку для счастья? Человеку – ничего, а вот философу для полного счастья нужно было еще понять, что такое любовь. «Слушай, любимая, а что такое любовь?» – спросил он у своей возлюбленной. «Это то, что мы чувствуем по отношению другу к другу», – вполне разумно ответила ему девушка. «Это не определение», – резонно заметил философ. «Мне плевать на определения», – радостно ответила девушка. «Плевать на определения? – удивился философ. – Но как мы можем любить друг друга, если даже не знаем, что такое любовь, а доказать, что мы это знаем возможно одним единственным способом – дать определение любви». «Не будь философом, просто люби», – посоветовала философу девушка, и этот совет невозможно не посчитать самым разумным из всех возможных советов. Но если ты философ, то не быть философом уже нельзя. Это было бы логическим противоречием, а нет ничего другого, что бы вызывало так мало заботы у влюбленных и так много заботы у философов, как логические противоречия.