Долгово

– Конечно, можно чипуриться, когда ты сидишь в таком теплом местечке, – судачили люди. – Пожил бы он как мы небось не так бы запел.

Не находило понимания и стремление мэра содержать здание мэрии в чистоте, придавая ему невиданный здесь лоск покраской стен и мытьем окон. Когда господин Пьер нанимал для этих работ пару-тройку местных жителей, злословию не было конца. И долго еще после окончания работы люди перемывали кости мэру, который не знает, куда деть деньги вместо того, чтобы помочь им выжить.

На упреки жителей, порой, открыто высказываемые мэру, он отвечал им просто:

– У меня есть и для вас работа, но вы ведь ее не хотите.

– Работа? Мусор убирать? – фыркали они.

– А разве это не работа? За нее вам заплатят деньги, и вы сможете купить себе еды, одежды.

– Нет уж, нам такая работа не подходит.

– Что же, ваше право. Но просто так я не могу вам дать деньги, их надо заработать.

На том и заканчивались эти разговоры.

Ада и Лиза подошли к мэрии и остановились у крыльца. Ада с беспокойством беспрестанно оглядывалась в поисках охранника Петра с тяжелым, свирепым взглядом, не жалующего их своим участием, но его не было. Должно быть, на их счастье куда-то услал его господин Пьер.

– Стой здесь, – сказала Ада дочери, – да сделай лицо поплаксивее. Вот так. Молодец. Ну, ты знаешь, что надо делать. Я буду поблизости, если что.

Лиза присела на ступеньку и принялась ждать кого-нибудь, кто может ей подать милостыню. По опыту она знала, что дело это непростое, потому что компанию ей здесь мог легко составить любой из жителей городишка. Поэтому охранник всегда без церемоний выталкивал ее и ей подобных с площади, чтобы другим неповадно было наведываться сюда. Но иногда выдавались дни, как сегодняшний, когда его не было и можно было надеяться встретить кого-то, кто сжалится над нею.

Девочка вооружилась веточкой и принялась рисовать в пыли какие-то одной ей ведомые картинки, коротая так свое время.

– Ты что здесь делаешь? – раздался голос над ее головой. – Кого-то ждешь?

Лиза подняла голову и увидела невысокого господина, стоящего на крыльце. Первое, что бросилось в глаза малышке, это сверкающие чистотой штиблеты, а потом она разглядела костюм, белую рубашку и шарф на шее с каким-то блестящим украшением.

– Я? – от неожиданности растерялась она. – Я… Подайте денюжку, если можете.

– Хорошо. А где твоя мама?

– Она скоро придет.

– Я приглашаю тебя в гости. Зайдешь ко мне в гости?

– А куда?

– В мэрию.

– В мэрию? – испуганно переспросила Лиза.

– Да, в мэрию. Я угощу тебя чаем.

Лиза застыла в нерешительности, озираясь по сторонам. Она не знала, как поступить, и не разозлится ли мать, если не найдет ее на месте. Но ей было любопытно побывать в мэрии и она решилась.

– Ну, идем? – господин протянул ей руку и она, подумав, подала ему свою.

То, что Лиза увидела внутри мэрии, ее поразило. Это не было похоже ни на что из ее жизни. Здесь было много дверей и больших окон, растений с сочными желтыми цветами, ползающих по стенам. Пол блестел и в нем отражались ее ноги в старых запыленных башмаках и дырявых чулках. Ей хотелось остановиться и хорошенько все здесь рассмотреть, потрогать, а самое главное, запомнить, ведь вряд ли ее сюда еще раз позовут. Но господин уверенно шагал по коридору и ее рука лежала в его.

– Ну вот мы и пришли, – сказал он, открывая большую блестящую дверь. – Проходи.

Господин закрыл дверь, а Лиза так и осталась стоять у двери: ей неловко было здесь и весь ее вид, и эти рваные чулки, и грязные башмаки даже ей, маленькой девочке, казались неуместными. В ее доме, на улице, где она жила, на пыльных дорогах, по которым она ходила, это было нормой, но только не здесь.

– Что же ты не проходишь? Проходи. Садись, куда хочешь, где тебе будет удобно. Да, кстати, как тебя зовут?

– Лиза. А вас?

– Я – Пьер. Ну, пожалуй, господин Пьер. Здесь все так меня зовут.

Лиза удивленно вскинула глаза:

– Вы – мэр?

– А ты знаешь, как зовут мэра?

– Да. Но вы, наверное, думаете, что я еще очень маленькая, чтобы что-то знать?

– Нет, что ты. Я вижу, ты очень умная и развитая девочка.

Так они и беседовали, стоя напротив друг друга, как старые знакомые.

– Может, ты все-таки присядешь? – спросил господин Пьер.

Лиза кивнула. Она уселась на краешек кожаного кресла рядом с дверью. Господин Пьер куда-то ненадолго вышел, а затем он вернулся вместе с молодой женщиной, такой же опрятной и красивой, как сам мэр. Она улыбнулась Лизе и поставила на стол рядом с креслом поднос, на котором уместились чайник, две чашки и какая-то еда, при виде которой у Лизы загорелись глаза.

– Я принесла чай и печенье. Ты любишь печенье?

Лиза смутилась, потому что она не знала, что это такое. Она не заметила, как господин Пьер досадливо поморщился от бестолковости своей служащей, он понимал, что Лиза, скорее всего, никогда не ела печенья.

– Спасибо, Эльза, – сказал господин Пьер. – Дальше мы уж сами. Можете идти.

– Так, значит, ты живешь с мамой? – спросил мэр, наливая чай Лизе и себе и подвигая к ней поближе печенье.

Лиза кивнула и положила в рот печенье. Оно было немного жестковатое, но очень вкусное. Ей хотелось есть и есть это печенье бесконечно.

– Тебе нравится наш город?

– Не особенно.

– Да? А почему?

– Здесь очень грязно и много крыс. Я их боюсь. Их очень много.

– Это так. Но, понимаешь, там, где мусор, там всегда живут крысы.

– А разве нельзя убрать мусор? – спросила Лиза, поедая печенье.

– Можно, – улыбнулся мэр. – Но для этого надо, чтобы кто-то согласился пойти на эту работу.

– Никто не соглашается?

– Никто. Пока никто.

– Я бы согласилась.

Мэр рассмеялся.

– Да, но ты еще очень маленькая.

– Я предлагала маме убирать мусор, но она не соглашается.

– Как убирать? – не понял мэр.

– Руками брать и убирать, – пояснила Лиза. – Но его так много, что не получится, наверное.

– Да, так не получится. Надо, чтобы каждый захотел навести порядок около своего дома. И тогда приедут специальные машины и все увезут. Но пока никто не хочет этим заниматься. Но мы разберемся с этим. Скоро разберемся.

Снова появилась Эльза. Она протянула Лизе бумажный пакет. Лиза несмело взяла.

– Ну, что же, Лиза, – сказал мэр, поднимаясь, – меня ждут дела. Я очень рад был с тобой познакомиться. Ты на какой улице живешь?

– На Южной.

– Хорошо. Мы с тобой еще обязательно встретимся и побеседуем о разных важных вещах. А сейчас Эльза тебя проводит.

Лиза направилась к двери.

– И еще. Если тебе нужна будет помощь, ты можешь ко мне обратиться.

– Спасибо, господин Пьер, – улыбнулась Лиза и скрылась за дверью.

Она попрощалась с Эльзой и вышла на крыльцо. Там уже металась бледная Ада, не зная, куда делась ее дочь.

– Ты где была, Лиза? – бросилась к дочери Ада.

– Я была в мэрии.

– Господи, как же я испугалась. Думала, куда ты пропала. В мэрии?! – дошел, наконец, до Ады смысл Лизиных слов. – Что ты там делала? Тебя туда затащила охрана? Они что-то сделали с тобой? Тебя били?

– Нет, ты что. Я пила чай с господином Пьером. Он меня пригласил. И вот что он мне дал. Смотри.

Лиза протянула матери бумажный пакет. Она с недоверием взяла его в руки и заглянула внутрь. В пакете было печенье, консервы и несколько денежных купюр. Ада ошеломленно смотрела на дочь, не веря в реальность происходящего.

6.

Фермерша Лиона, в простонародье толстуха Ли, подперев бока руками, с гордостью осматривала свое поле. Ее сердце пело: урожай овощей выдался на славу. Развесистые кусты картофеля с мощными сочными ветками обещали не меньше десятка увесистых плодов под кустом. Капуста трескалась от бурлившего в ней сока и так и просилась в пирог или в бочку для засолки. А еще были здесь томаты, баклажаны и кукуруза. Ничего не скажешь, год удался.

Это поле должно принести Лионе немало звонких монет, а что некому будет продать (будь неладно это нищебродское место), придется раздать. Она никогда не жадничала и щедрою рукой отдавала соседям, а также и другим людям, которые обычно просят подаяние, овощи для пропитания. Конечно, не бог весть какая еда, а все-таки еда, и в голодное время спасает.

По краю поля, подтягивая искалеченную в уличных разборках ногу, шел старый сосед толстухи Ли, Иван. Она его заприметила еще издалека, но виду не подала: не след ей, почтенной женщине, орать на всю округу.

– Матушка Ли, приветствую тебя, – сказал мужчина, приблизившись.

– И тебе здравствовать, сосед, – ответила Лиона.

– Вижу, работы тебе привалило, – Иван кивнул на поле.

– Да, привалило и слава создателю.

– А то, – согласился сосед Лионы. – Могу помочь.

– Давай, и банду свою веди.

– Какая там банда, – махнул рукой Иван. – Всего-то и осталось три калеки. Никого уж нет. Жизнь тяжелая, работы нет.

– Да, пожалуй, что так. Жизнь тяжелая, соглашусь. Но работа есть. Например, у меня всегда есть работа.

– Ну это не для каждого. С землей надо особый язык знать. Не умеем мы.

– А я бы научила, – улыбнулась Ли. – Но, как говорят, хозяин – барин.

Они помолчали, не отводя взглядов от поля.

– Ну так, значит, поможешь? – спросила Ли.

Иван кивнул.

– Тогда начнем с утречка завтра, – сказала она. – Приводи, кого найдешь. И я тоже поспрашиваю. Всем скопом и управимся.

Толстуха Ли засучила рукава и потянула могучими руками куст картофеля.

– Ты, я вижу, решила начать прямо сейчас, – заметил он.

– Покопаюсь немного, обещала на пару-тройку дворов забросить картошки.

– Заказ, значит.

– Вроде того. Да еще надо подкинуть пропитания Еве, она уже совсем дошла до ручки.

– Да, мэрия совсем редко стала давать пайки.

– Вроде снова начинают, я слышала.

– А тебе не жалко просто так раздавать-то свое?

– Нет, не жалко. Мне бог посылает. А потом, где оно свое-то. Нет здесь ничего своего в этом мире, всё чужое. Всё оставим когда-то и уйдем.

Иван молча кивнул головой.

– Если хочешь, можешь взять себе овощей сейчас.

– Нет, спасибо. У меня еще есть еда.

– Ну как знаешь.

Лиона принялась проворно рыть картошку, мурлыча себе под нос какую-то песенку. Надо сказать, Лиона часто пребывала в хорошем настроении, когда была занята работой на своем поле. Она, одна из немногих в городишке, знала другие места и жила раньше в теплом южном крае, где и научилась земледелию. Как ее занесло сюда, Лиона никому не рассказывала, вместо этого она обожала вспоминать те места, где жила в прежние более счастливые времена. В зимние вечера, когда работы для фермера нет, любила Лиона устроить посиделки в своем доме, угостить своих приятелей – стариков, с кем она водила дружбу, и попотчевать их байками о своей родине. Долговчане, никогда не знавшие других мест, открыв рты, слушали о чистых и красивых землях, где ласковое солнце согревает щедрые пашни, а плодородная почва и волшебная вода растят столько всякой всячины, что ее и девать-то некуда.

– У нас были огромные плантации винограда. Сортов куча. Такие большущие гроздья на ветках. Черные и зеленые крупнющие ягоды. Мне даже снится этот виноград. Часто снится. И этот запах. Я даже во сне чую этот запах. Потом не хочется и просыпаться.

– Ты хотела бы вернуться туда? – спросил ее однажды Иван, и сразу как-то сникла Лиона, в глазах появилась печаль, как у бездомного пса.

– А кто бы не хотел, – тяжело вздохнула Лиона, – а только не знаю, будет ли это.

– Да-а-а, отсюда не вырваться, – поддержала разговор полуслепая Елена, соседка Лионы из домишка напротив.

– Посмотрим, – сказала толстуха Ли и почувствовали все в ее голосе не то решимость добиться своего, не то скрытую угрозу кому-то, кто смеет ее здесь держать.

– Не знаю никого, кто уехал отсюда на моей памяти, – сказала Елена. – Все сидят по своим крысиным норам.

– А никто и не пробовал, – отрезала Лиона.

– Да как же попробуешь тут, если чуть что сразу охрана появляется и того гляди ребра тебе пересчитает, – заметил Иван.

– Посмотрим, – упрямо сказала Лиона.

– Да что тут смотреть, – тянула Елена. – Никуда тебе не деться отсюда, матушка ты наша.

– Посмотрим, – сверкнула глазами Лиона. – Ты лучше ешь пирог с капустой. Еще чая, сердешная ты моя?

– А как же, еще-еще, – закивала седой головой Елена. – Где такого чайку еще-то попьем, только у тебя, матушка ты наша, благодетельница.

– Ну уж так и благодетельница, – смутилась Лиона. – Скажешь тоже.

Лиона рыла картошку и удивлялась урожаю: руки находили и находили в земле всё новые крупные в пупырышках плоды, когда казалось, что уже всё вычищено и вынуто. Она смахивала пот со лба тыльной стороной руки, разгибалась ненадолго, чтобы перевести дух и снова запускала руки во влажную почву. Не прошла она и трех шагов, как лоток уже был полон до краев и ей пришлось таскать свою добычу во двор, чтобы освободить место под новую порцию даров.

На стук Лионы заскрипел колесами инвалидного кресла Том, когда она привезла ему в тачке картошку. Он широко распахнул скрипучую калитку, отъехав чуть в сторону, и скупо улыбнулся.

– Я тебе буду должен, Лиона, – виновато сказал он. – Пособие обещали, но еще не дали.

– Ладно, не бери в голову.

– Вижу, ты еще кому-то везешь? – кивнул Том на остатки плодов в ее тачке.

– Это Еве. Не видал ее? Как она?

– Третьего дня выползала на улицу, видел, постояла чуток, да поковыляла обратно к себе.

– Да, болезнь, – тяжело вздохнула Лиона. – Замучилась она совсем. И помочь некому.

– Это так. Кто поможет? Только, если люди добрые сыщутся. Как ты, Лиона. Спасибо тебе. Выручаешь нас.

– Ой, да что я там выручаю, – махнула рукой она. – Картошкой да овощами когда, так они, чай, сами растут.

Лиона с трудом отворила тяжелую дверь в дом Евы. От сырых толстых досок шел запах гнили.

– Ева, это я, Лиона, – сказала фермерша, переступив порог дома.

Тяжелый запах гнили ощущался и здесь, только он имел другую природу: то гнило не дерево, но человеческая плоть.

– Я тут, – раздался голос Евы откуда-то из дальнего угла единственной комнаты, темной, с почерневшими от времени стенами.

Ева сидела в разобранной постели и заматывала распухшие ноги какими-то тряпками. Ее седые волосы выбились из-под платка и липли к мокрому от пота лицу. Перевязка давалась Еве с большим трудом. Она прикрыла ноги какой-то тряпкой, чтобы Лиона не видела ее гниющих язв.

– Болит? – спросила Лиона.

– Спасу нет, как болит, – Ева попыталась улыбнуться, как можно бодрее, но из этого ничего не вышло, испытываемое каждый миг страдание исказило ее лицо и оно уже не могло приобрести прежнего выражения, когда болезнь не была еще так жестока.

– Я слышала, отвары трав помогают, очищают и заживляют.

Ева горестно покачала головой.

– Уж все перепробовала. Что только ни делала, толку нет. Только хуже. Уже и боюсь лишний раз трогать. Вот только повязки меняю.

– Ну а к лекарю ходила?

– Эх, да что там, куда без денег.

– Бесплатный фельдшер при мэрии. Сходила бы.

– Там таких много, как я, не попасть к нему.

– А ты пробовала? – стояла на своем Лиона. – Не ходила ведь ты, Ева. Ну, верно же. Не ходила?

– Так куда же я пойду? Сама видишь, как оно.

– Ну да, – со вздохом согласилась фермерша, но не удержалась, попеняла: – Раньше надо было все же сходить тебе, Ева. Что же ты?

– Не думала я, что станет так-то худо. Ох, не думала.

– Я тебе картошки привезла. Сможешь приготовить?

– Ох, спасибо тебе, добрая душа. Что бы я без тебя делала, не знаю. А приготовить, приготовлю. Я ползаю немного по конуре своей. Наружу мне тяжело, далеко куда, а тут я ползаю, делаю мало-помалу себе, что нужно.

Лиону душил этот едкий, тошнотворный запах, бывший здесь повсюду, но она не спешила уходить. Она, превозмогая свое желание сбежать на свежий воздух, уселась на шаткий стул и продолжала говорить с Евой, понимая, что той не с кем перекинуться словом и она рада живой душе, оказавшейся в ее мрачном мирке. Она видела, как оживает, светлеет лицо Евы, да и ей самой становилось легче дышать в этом смраде. Как будто слова, обычные слова, произнесенные людьми, что-то меняли и в них самих, и в окружающем их неприглядном, гнетущем пространстве.

Фермерша толкала перед собой пустую тачку по пыльной дороге и все думала о Еве. С некоторых пор ей становилось страшно от мысли, что и она вот так же может, дожив до какого-то возраста, умирать в своей халупе всеми забытая и никому не нужная, без помощи и практически без средств к существованию. То пособие, которое платила мэрия особо нуждающимся, Лиона никак не могла считать средствами для жизни. Это были жалкие, ничтожные крохи, на которые можно только лишь волочить одну ногу в то время, как другая находится уже в могиле. И вот такого исхода для себя боялась толстуха Ли, боялась, что уйдет с годами ее сила, не сможет она работать от зари до темна на своем поле и попадет она в ту же колею, что и Ева. Чем дольше она жила и больше было насчитано ею собственных лет, тем крепче гнездился в ней этот страх. Не потому ли она, как будто откупаясь от ужасной этой участи, всегда, сколько живет она в Долгово, помогала таким, как Ева. Боялась быть такой, как они. А может быть рассчитывала, что придет время и кто-нибудь и ей вот так же привезет картошки в своей тачке.

На повороте к ее улице толпилось несколько женщин в линялых халатах и куртках поверх них. Невесть откуда налетевший холодный ветер задувал немилосердно, да и дождь накрапывал уже вовсю, а они продолжали судачить о чем-то. Они заметили толстуху Ли еще издали, в их глазах сверкнули неодобрение и враждебность.

– А вот мы сейчас и спросим у фермера нашего уважаемого, – с иронией и нарочито громко сказала одна из них.

Лиона сдержанно поздоровалась и остановилась посреди дороги.

– Как урожай нынче, Лиона? – спросила одна из них, не двигаясь с места, как бы показывая, что никто из них не считает предприимчивую фермершу за свою.

– Ничего, бог дал, – сдержанно ответила Ли.

Она уже давно приучила себя не обращать внимание на то, что многие демонстрируют ей здесь свою враждебность. Она знала, что всем хорошей не будешь, и потому смотрела на такое отношение сквозь пальцы.

– А мы вот обсуждаем совет нашего мэра, – продолжила та же женщина, поглубже запахнув куртку. – Он велит нам всем идти в фермеры. Говорит, нет денег вас всех кормить просто так. Что скажешь? Выгодное это дело?

– Дело как дело, – сказала Лиона. – Себя прокормить можно.

– Ну так не выгодное, значит? – настаивала собеседница фермерши.

– Я не жалуюсь. То, что здесь не продать, можно отправить в другие места. Кое-какие деньги дают за овощи.

– Вот, значит, как, – со скрытой издевкой сказала другая, стоящая боком к Лионе. – И здесь продается, и еще куда-то можно отправить.

– Знать, выгодное это дело, – подхватила третья. – Слышь, девки, пойдем и мы в фермерши. Будем, как Лиона, всем благодетелями. Все нам будут в ножки кланяться и ручки целовать.

– Кого это я облагодетельствовала? – с вызовом вздернула подбородок Лиона. – Стариков, которым картошки привезла пару раз?

– Ну, а хотя бы и их. Им вот никто ничего не привозит, а ты тащишь. Благодетельница!

– Это мое дело, кому мне что тащить, а кому не тащить, – отрезала фермерша и сдвинула с места свою тачку. – Что мне, у вас разрешения спрашивать? Ступайте в поле, растите там, что хотите, и распоряжайтесь потом всем этим, как бог на душу положит.

При этих словах поднялся галдеж.

– Вона, слыхали, как заговорила?

– Ну чисто мэр наш!

– А ей прямая дорога в мэры!

– А то как же! Назначат!

Лиона печально покачала головой и отправилась дальше. Вслед ей неслись их злые слова, но она не слушала, шла и не оборачивалась. Горечь хлынула в душу: кого она трогала, кому дорогу перешла, чтобы вот так ее сквернить языками прямо в глаза.

– Не слушай ты их, – раздался голос откуда-то из-за горы мусора и появился дряхлый старик с бельмом на глазу.

– Да я и не слушаю.

– Они это со зла говорят. А еще от жизни своей черной. Всё от этого.

– Да, – вздохнула Лиона. – Только я-то при чем? Я что ли им эту жизнь испоганила?

– Так, кто же станет разбираться в этом. У одной вот парнишку забрала охрана на стене третьего дня. У другой болячка какая-то приключилась. Умрет, знать. Кто же будет ее лечить без денег-то?.. Вот и кусают, как собаки. Злые от жизни этой своей. Не суди их.

– Да что там, – махнула рукой Лиона, снова трогая в путь свою тачку. – Бог им судья.

Как бы ни хорохорилась Лиона, а ей было очень неприятно это столкновение с соседями. Она, как человек миролюбивый, хотела бы добрых отношений с окружающими. Не в ее характере были склоки и сплетни, но то и дело приходилось ей сталкиваться с этим. Не любят люди тех, кто отличен от них. Она это давно поняла. А она, конечно, была отлична от них, тем, что работала на своей земле, растила горы овощей, кормила себя и стариков в округе, а не стояла, как они, в очереди за продуктовыми наборами у мэрии. Они всегда были единым целым, объединенные схожими взглядами и запросами. Было ощущение, что по одиночке они и не бывают. Всегда и всюду кучей, как стая собак, одинаково злых и облезлых они шли по жизни. Разве могла она рассчитывать на понимание и участие с их стороны? Разве могла она допустить такую мысль, что когда-то она подойдет к ним, войдет в их круг и начнет судачить о том и о сем. Просто, как соседка, живущая неподалеку. Нет, это было невозможно. Ее обществом были старики или инвалиды, которым она помогала пропитанием, остальные, среднего, одного с Лионой возраста или сторонились ее или проявляли откровенную враждебность.

Она старалась не судить их, говорила себе, что сама, наверное, будь она на их месте, вела бы себя так же по отношению к более удачливому и обеспеченному соседу, но обида с годами копилась. Что такого она сделала? Просто работала и ничего ни у кого не просила. Неужели это такое большое преступление, за которое надо карать презрением?

Как обычно, ответов на свои вопросы она не находила и мысленно отстранялась, прогоняла неприятные картины, занимая себя работой, которой у нее всегда было в избытке.

День уже близился к вечеру и можно было бы отдохнуть, но она решила продолжить уборку урожая. Тем более, что неожиданно холодало, а это значит, что скоро, видимо, зарядят дожди и, значит, надо было спешить. Она сделала несколько подкопов и запустила руки в землю. Холод потек по коже. Это было плохим знаком, значит, холода уже не за горами. Она рыла картошку и корила себя за то, что упустила столько времени, не заметила, как небо затягивается плотной хмарью, которая принесет много нудных и затяжных дождей.

Боковым зрением она увидела Ивана с лопатой на плече, шедшего к ее полю.

– Ты тоже заметила? – спросил он, подходя.

– Что?

– Да холод этот.

– Да, – сказала она, не переставая доставать плоды из земли. – Ругаю вот себя почем зря. Хожу себе, беседы веду, будто тепло еще будет. А где оно будет-то, тепло это?

– И не говори. Ну давай вместе копать, пока не стемнело. Где у тебя еще гурток?

– Во дворе. Там увидишь.

– Найду.

Лиона, несмотря на холод и тяжелое настроение, почувствовала тепло в груди. Не то от того, что она слишком быстро шевелила руками, не то от того, что коснулось ее теплое участие другого человека, так необходимое ей в этот мрачный и холодный день.

7.

– И не смей больше приходить так поздно, – прокричала Максу вдогонку Лера. – Ишь взял моду по ночам…

Он убегал из дома стремительно, не слушая мать. Громко хлопнула дверь и ее голос затих. Макс вздохнул с облегчением. Была бы его воля, он вообще бы никогда больше не вернулся в эту халупу с ее вечным запахом печной гари и крыс, плодящихся в подвале. Хотя по меркам отдельных его друзей, которые жили еще в более худших условиях, его жизнь, наверное, казалась им сносной. По крайней мере, мать находила чем накормить их и еда до последнего времени была в доме, хотя и не вдоволь. Отцу перепадала иногда работа и они кое-как перебивались. В общем, жизнь теплилась в их домишке.

Впрочем, Макс не особенно-то ценил то, что имелось у него. Ему было этого мало, слишком мало. Его душа постоянно пребывала в какой-то смуте, что-то там внутри него звало его неведомо куда, туда, где жизнь была устроена как-то иначе, не так безрадостно и тоскливо, как здесь. Он не знал, откуда в нем появились эти мысли об ином существовании, кто их посеял, но он точно был уверен, что нигде не живут так плохо, как в Долгово. И ему думалось, что вот если бы вырваться отсюда, как-то ускользнуть, исчезнуть из этого гнилого и поганого места, то началась бы у него совсем иная жизнь с другими возможностями, а главное, с другим настроением.