«Герой нашего времени»: не роман, а цикл

Да, «Фаталист» дает существенную добавку на «добрую» чашу весов оценки Печорина. Но не тут концовка этой повести (новеллы) и всей книги. Лермонтовская концовка возвращает одинокого героя в скучную крепость, где ему не с кем обменяться задушевным словом.

Особенно старательно оптимизм концовки защищает Б. Т. Удодов. Исследователь делает упор на том, что в первой части книги («Бэла», «Максим Максимыч», «Предисловие» к «Журналу Печорина») «акцентируется движение героя к неотразимому концу – духовному омертвению и физической смерти»508. Вторая часть воспринимается контрастной: «…Зовущей романтикой борьбы наполнена “Тамань”; живет она и в “Княжне Мери” – достаточно вспомнить концовку – своего рода “Парус” в прозе, и в “Фаталисте”… Причем три последних произведения и по объему, и по внутренней образно-смысловой значимости являются основными в романе» (там же). Делается вывод: «Благодаря такой композиции трагическая в целом судьба героя в соединении с мажорным звучанием второй части и “открытым” финалом романа обретает своего рода (?) просветленный характер, вызывая в читателе сложное ощущение драматического потрясения и вместе с тем духовного “очищения”, что в античной эстетике именовалось “катарсисом”» (с. 149). (Но катарсис в трагедии наступает отнюдь не благодаря «мажорному» финалу).

Б. Т. Удодов постарался придать защищаемой им концепции вид респектабельный, обозначив ее сложность. Вроде бы он с пониманием относится к ситуации, что читатель после уведомления предисловия «уже знает, что все эти усилия героя, его кипучая деятельность в стремлении догнать жизнь, обрести ее полноту обречены на крах, закончатся преждевременной и бессмысленной смертью». Но исследователь настаивает: «помещение известия о смерти героя в середину романа, а не в его конец способствовало, как мы видели (?), утверждению своего рода неподвластности духовного мира героя смерти, его включению в духовную эстафету поколений, человечества в целом» (с. 149). Последнее просто неверно. Лермонтов безжалостен к своему поколению:

…мы пройдем без шума и следа,

Не бросивши векам ни мысли плодовитой,

Ни гением начатого труда.

Если бы откровения Печорина вышли на уровень эстафеты поколений, он заслужил бы именования Героя с большой буквы. Но завышать его вклад нет оснований.

Я придерживаюсь, по классификации Б. Т. Удодова, «читательской» точки зрения: в «Герое нашего времени» над сюжетом торжествует фабула. Герой, о смерти которого сообщается даже не в середине, а после трети объема повествования, обречен. Тут я поддержу суждение В. М. Марковича: «Самый факт смерти героя на обратном пути из Персии может выглядеть случайным, но его неуклонное движение к гибели отмечено печатью трагической неизбежности. Смерть как бы венчает его постоянную устремленность к свободе, к выходу из любых зависимостей и связей»509.

В своем сознании мы можем как угодно переставлять факты сюжета и фабулы. А давайте по достоинству оценим лермонтовское художественное решение, когда о смерти героя сообщается после нашего первоначального знакомства с ним, да еще в форме сухой биографической справки.

Тут уместно сопоставить судьбу лермонтовского героя с судьбой пушкинского. Оба, и Онегин и Печорин, уходят из повествования в одном возрасте, тридцатилетними (в полдень жизни!), но первый (он лет на пятнадцать исторического времени постарше) продолжает жить, а второй уходит безвозвратно.

Онегин продолжает жить – но прощание автора с героем проходит буквально под траурную мелодию: это прощание «надолго… навсегда». А в последней строфе оно уподоблено прощанию с самой жизнью, даже раннему прощанию:

Блажен, кто праздник жизни рано

Оставил, не не допив до дна

Бокала полного вина,

Кто не дочел ее романа

И вдруг умел расстаться с ним,

Как я с Онегиным моим.

Кажется, уход героя не лишает автора возможности размышлять о нем. Погиб на утре жизни Ленский. Уж с ним-то ничего не может быть. А поэт набрасывает варианты его гипотетической судьбы, только два варианта, зато они контрастны, героический и обыкновенный. Кстати, не нашлось охотников нажимать на свою фантазию и добавлять какой-либо свой вариант; так ведь бесполезное дело, все равно не будет ничего.

А Пушкину этот эпизод необходим как толчок: заглавный-то герой жив, а повествовательное время оканчивается ранней весной 1825 года. Продолжать повествование нет ни малейшей возможности: через полгода грядет событие, о котором в печати повелено молчать. Но судьба Ленского – вот вам пример и образец: попробуйте сами представить себе гипотетическую судьбу героя!

И произошло что-то совершенно невероятное. Категорично как о факте, но неодобрительно высказывался об этом Ю. М. Лотман: «…Вся история читательского (и исследовательского) осмысления произведения Пушкина, в значительной мере, сводится к додумыванию “конца” романа. Без этого наше воображение просто не в силах примириться с романом»510. Вполне закономерным воспринимает такой подход С. Г. Бочаров: «Произведение, до наших дней “завершаемое” активностью читателей, это “Евгений Онегин”»511. Исследователь уточняет: «Несомненно, не внешняя незавершенность “Онегина”, которой нет, а внутренняя его структура провоцирует на эту работу воображения» (с. 19).

Тут «секрет» в том, что психологический роман в стихах в процессе работы перерос в исторический роман о современности благодаря своему «открытому» (по Д. С. Лихачеву) художественному времени. В результате художественное время романа движется двумя потоками: сюжетным, расчисленным, по уверению поэта, по календарю, и авторским (историческим). Пушкину не интересно вспоминать, какими мыслями он жил синхронно с временем сюжетных событий; он реагирует на настроения времени, в которое создавались главы романа. (Пушкин дописывал четвертую главу, когда до него дошла весть о событии на Сенатской площади).

«Декабристская» тема концовки романа – не причуда советского времени, а реальность, причем не только намерений и черновиков, а и печатного текста. Онегин дорисован «без них», без декабристов, но с мыслями поэта о них, и это гражданский подвиг художника. Многим нынешним пушкинистам декабристская тема романа «надоела», но это не повод ее закрыть. Надо только обходиться без деклараций и точно опираться на текст: поэт сумел вложить и провести в печать максимум возможного. И размышления о гипотетической судьбе героя могут быть продуктивными и полезными.

Печорина последний раз мы видим бодрым, даже улыбчивым, обнадеженным. Сообщение о его смерти оказывается неожиданным, но тут факт подтверждает свое упрямство. Охотников выстраивать гипотетическую судьбу героя вроде как не было, они и не предвидятся. Что толку гадать, когда не сбудется ничего. Надо подводить окончательные итоги.

Смерть героя не создает препятствие для восприятия лермонтовского творения оптимистическим. Бесспорна такая констатация Б. Т. Удодова: «Судьба Печорина как одного из коренных типов своего времени, несмотря на его потенциальную героичность, была трагически безысходной»512. Но дальше происходит сбой: «перенесением “хронологического” жизненного финала героя в середину сюжетной цепи» «достигается усиление трагизма его судьбы» (с. 149). Думается, трагическое надо выделять по существу, количественного измерения («усиления») оно не имеет: явление либо трагедия, либо что-то иное. Вероятно, встретятся и ситуации, до трагедии не дотягивающие, но их и надо определять соответствующе.

Источник путаницы понятен. Акт смерти, по определению, печален – в контрасте с праздником рождения. Трагический конфликт чреват смертельным исходом. Раньше срока, увы, часто уходят лучшие. Но не всякая смерть, в силу ее неизбежности, трагична. Встретим и такое:

Подагру б в сорок лет имел,

Пил, ел, скучал, толстел, хирел,

И наконец в своей постеле

Скончался б посреди детей,

Плаксивых баб и лекарей.

А эта картинка непривычно, но по праву обретает комичный вид.

Сущность категории трагического заключена в способности производить в душе воспринимающего катарсис – очищение через сострадание. Именно в этом и проявляется оптимизм трагедии; если перед нами трагедия, она непременно оптимистична; бывают и пессимистические произведения, но это не трагедии. (В этом смысле заглавие «Оптимистическая трагедия» Вс. Вишневского аналогично «маслу масляному»).

Так ли это? Что оптимистичного в «Царе Эдипе»? Нормальному, очень умному мальчику напророчили такие нравственные искривления, что он в ужасе бежал из семьи; но чем старательнее он стремился избежать осуществления предсказаний, тем «успешнее» он их реализовал. Что же тут оптимистичного? Таковым выступает прозрение. Выстрадана горькая истина: не заносись, гордый человек, не все зависит от твоей воли.

Что оптимистичного в «Герое нашего времени», где щедро одаренный природой и обстоятельствами человек бесплодно прожил недолгую жизнь? Притом, что список от него пострадавших (и обозначенных только в книге) солиден: Вера, честные контрабандисты, княжна Мери, Грушницкий, Бэла, Максим Максимыч… «Ценность, человеческое содержание… Но позвольте – ценность чего? Мрачного скепсиса, бессмысленного отрицания, неспособности предложить взамен веры “людей премудрых” какие-то иные основания добру? Что во всем этом поучительного, какое тут содержание?..»513. Но – труден путь к истине! «Легче всего обвинить человека за то, что он не пришел к истине. Но каждый ли из обвиняющих может сказать, что он знает эту истину? И если даже уверен, что знает, – знает ли он ее в действительности?» (с. 34).

И. И. Виноградов упрямо пытается найти положительное составляющее в позиции лермонтовского героя: «У Печорина нет веры, нет идеала? Но, во-первых, не забудем, что он и сам страдает от этого, тоскует о “высоком” назначении человека, которого он “не угадал”» (с. 34). «Во-вторых же, согласимся с тем, что и самый пленительный идеал похож на мыльный пузырь, если он – всего лишь “нас возвышающий обман”, убаюкивающая сказка, если в нем нет крепкой связи с действительностью, трезвого знания ее реальной природы» (с. 35). От конкретных суждений исследователь поднимается к методологическим обобщениям: «Да, важно уметь видеть несостоятельность индивидуалистического скепсиса как общего мировоззрения, как философии жизни. Еще лучше уметь видеть его ахиллесову пяту и владеть ключом к проблемам, перед которыми он остановился в отчаянии. Но столь же важно по достоинству оценить и все действительное, огромное его значение как момента познания истины, как необходимого позитивного звена в истории духовных исканий последних двух столетий» (с. 34).

И. И. Виноградов индивидуальный поиск Печорина воспринимает родственным поискам целой эпохи: «…Это была действительно целая эпоха духовного развития человечества, имевшая всемирно-историческое значение, и мир должен был пройти через этот этап, пройти эту школу сомнения и отрицания, расстаться с романтическими иллюзиями прошлого, прежде чем выйти к рубежам действительно зрелых и реалистичных идеалов. Великая очистительная роль этого этапа – при всех его жестоких мизантропических издержках, при всей чудовищной односторонности его скептического отрицания – именно в освобождении от всякого идеальничанья, демагогии, фальшивой приподнятости и взвинченности, в прощании с добренькими иллюзиями розового гуманизма, с романтической экзальтацией» (с. 36).

Исследователь прав, когда предостерегает от крена в любую сторону (перед катастрофой теряет значение, в какую сторону получился крен): «Ни одно серьезное мировоззрение, претендующее быть философией жизни и нравственным требованием, не может не быть основано – если только оно действительно хочет быть серьезным – на глубоком и трезвом знании действительной человеческой природы, ее действительных возможностей, сил и запросов. Здесь разрушительно опасны и грозят самыми катастрофическими последствиями всякое принижение, всякая дань мизантропии или презрительному скепсису. Но столь же отвратительны и катастрофичны и всякая натянутость, идеальничание, экзальтированная наивность и прекраснодушие». Хорошо сказано! Но тут же автор переходит к печоринскому опыту – и оказывается, что крен «в эту» сторону теряет катастрофичность: «В том стремлении к трезвости, к тому, чтобы видеть вещи в их настоящем свете, которое свойственно Печорину при всей гипертрофии его отрицания, можно с полным основанием видеть одно из самых ценных, хотя и трагических, связанных с немалыми утратами, обретений, которые дали ему осознание себя суверенным, свободным существом, своим собственным разумом постигающим смысл бытия и определяющим себе критерии и нормы жизни…» (с. 38).

Печорин не смог решить вставшие перед ним проблемы. Но его проблемы универсальны, а не уникальны, и они практического решения не имеют, поскольку упираются, усиленные обстоятельствами времени, в противоречия самого мироздания…

Чтобы сочувственно относиться к герою, совсем не обязательно разделять (одобрять) его воззрения. Мы имеем дело с познанием. В познании роль отрицательных ответов положительна. Талантливый Печорин попробовал выстроить мировоззренческую систему, в центр поставив собственный интерес, – и кончил банкротом. На этом опыте Лермонтов, как будто на дорожном распутье, ставит предупреждающий знак: «Осторожно: индивидуализм!» Писатель щепетильно честен: он рисует своего героя обаятельным; всякий ли разглядит тупиковость его выбора?

Увы, человек не умеет учиться на чужих ошибках: ему собственные подавай. И мы живем обществом; как такие проблемы решать в одиночку?

Печорин – герой трагический. Или так: «Печорин – герой потому, что он лицо трагическое, то есть неблагополучное, обреченное – он в себе самом носит залог своей гибели (мы знаем владеющую им страсть и видим, как ради нее он готов жертвовать спокойствием, честолюбием, жизнью; нужды нет, что умер он в дорожной коляске). Он герой потому, что наделен теми качествами, без которых герой невозможен: активностью, бесстрашным сердцем, бесстрашным умом, – и он страдает»514. «Сама динамика повествования возвращает жизнь душе Печорина как бы во исполнение уже совершившегося в логике “оправдания” – того “святого права” прощать, природа которого одна – любовь, так нужная герою лермонтовского романа и обретаемая им у читателя»515.

Важно учитывать еще одно весьма существенное обстоятельство: писатель особо ценит мужественное отношение к поражению. Это «позволяет Лермонтову найти непростой путь между прославлением и осуждением героической личности. Большинство героев Лермонтова терпят поражение, но не сдаются. Их героизм – героизм сопротивления, а не обретения… Лермонтов не всегда последователен в симпатии к своим героям, ибо она зависит от того, побеждают они или проигрывают. Поэтому порой бывает так трудно определить отношение Лермонтова к его созданиям. Именно проигрыш примиряет Лермонтова с разрушительными действиями Арбенина, Калашникова или Печорина. В момент смерти даже Кирибеевич удостаивается ноты нежности от поэта…»516.

Печорин, чувствуя в душе своей силы необъятные, не угадал назначения высокого. Но если примем во внимание, что обстоятельства очень серьезно препятствовали удовлетворительному решению важнейшей мировоззренческой задачи, то вот и неотвратимый итог: как ни приглаживай фасад империи, Россия прочно погрязла в полосе душной реакции. «Страна рабов, страна господ». Радоваться тут нечему, но правда дороже всего.

Следом напрашивается вывод, пожалуй, еще горше. Поиски Печорина завершаются оголтелым индивидуализмом. И что же здесь отрадного? Таково предостережение, что путь, который кому-то может показаться заманчивым, убедительно прорисован тупиковым. Сострадание, сочувствие герою только затачивает остроту потери. Человек рождается для лучшего!

Лермонтов оставил потомкам выразительнейший портрет героя своего времени. Злободневные вопросы остаются: жизнь-то продолжает свое движение. «Несмотря на то что роман написан более полутораста лет назад, при чтении его возникает глубоко личное отношение к лермонтовскому герою… Мы чувствуем, что его судьба каким-то непостижимым образом имеет отношение к каждому из нас»517. И нас слишком много, и мы разные, чтобы вдруг нашлось всех устраивающее решение. Так что сохраняются острыми, варьируясь, вечные вопросы; кто-то их старается обойти, кому-то приходится решать их для себя индивидуально. Универсального решения нет.

«Если я не за себя, то кто же за меня? Но если я только за себя, зачем я?» А если я еще и опасен для других? А если общество заслуживает презрения? А можно ли обустроить уголок для индивидуального счастья? А можно ли чувствовать себя индивидуально счастливым на фоне явно неблагополучного хода жизни? И что я, слабый одиночка, могу сделать с этим огромным, холодным и таким пестрым миром?

Лично мне крупно повезло: я обнаружил духовный кладезь в русской классической литературе… Есть на что опереться в духовных поисках.

«ЖИТЬ НЕ ДЛЯ СЕБЯ И НЕ ДЛЯ ДРУГИХ, А ЖИТЬ СО ВСЕМИ И ДЛЯ ВСЕХ» (Н. Федоров). Чудесно, завлекательно. Только ведь никогда не сбудется самая расчудесная мечта, равно завораживающая ВСЕХ. Неизбежно появятся, мягко говоря, оппоненты, а если резче – геростраты…

Примечания

1

Белинский В. Г. Полное собрание сочинений: В 13 т. – М.: изд-во АН СССР. Т. IV, 1954. С.146. Далее ссылки на это издание даются, с указанием тома и страницы, в тексте.

2

Герштейн Э. «Герой нашего времени» М. Ю. Лермонтова. – М.: ИХЛ, 1976. С. 5.

3

Удодов Б. Т. Роман М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». – М.: Просвещение, 1989. С. 33.

4

Здесь и далее курсивом даются выделения авторов, мои выделения – полужирным шрифтом.

5

Удодов Б. Т. Роман М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». – С. 33.

6

Ломунов К. Михаил Юрьевич Лермонтов: Очерк жизни и творчества. – М.: Дет. лит., 1989. С. 108.

7

Томашевский Б. Проза Лермонтова и западно-европейская литературная традиция // М. Ю. Лермонтов. Литературное наследство. Т. 43-44. – М.: изд-во АН СССР. 1941. С. 508.

8

Михайлова Е. Проза Лермонтова. – М.: ГИХЛ, 1957. С. 208.

9

Тамарченко Д. Е. Из истории русского классического романа (Пушкин, Лермонтов, Гоголь). – М.; Л.: изд-во АН СССР, 1961. С. 80. …

10

Удодов Б. Т. Роман М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». – С. 33—34.

11

Михайлова Е. Проза Лермонтова. – С. 213.

12

Удодов Б. Т. Роман М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». – С. 30.

13

Коровин В. И. Творческий путь М. Ю. Лермонтова. – М.: Просвещение, 1973. С. 218.

14

Владимирская Н. М. Пространственно-временные связи в сюжете романа М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени» // М. Ю. Лермонтов: проблемы типологии и истории. Сборник научных трудов. – Рязань, 1980. С. 48.

15

Маркович В. М. И. С. Тургенев и русский реалистический роман ХХ века – Л.: изд-во ЛГУ, 1982. С. 34.

16

Кошелев В. А. Историческая мифология России в творчестве Лермонтова // М. Ю. Лермонтов: Историческая мифология. Исследования и материалы. – Великий Новгород – Тверь: изд-во Марины Батасовой, 2014. С. 311.

17

Черная Т. К. Три основополагающие художественные концепции у истоков русской классической литературы // Вестник Ставропольского гос. ун-та. Филологические науки. 2004. № 39. С. 117.

18

Журавлева А. И. Лермонтов в русской литературе. Проблемы поэтики. – М.: Прогресс-Традиция, 2002. С. 198—199.

19

Эйхенбаум Б. М. Лермонтов как историко-литературная проблема // М. Ю. Лермонтов: pro et contra.Т. 2. Спб., 2014. С. 505.

20

Эйхенбаум Б. О прозе. О поэзии: Сб. статей. – Л.: ИХЛ, 1986. С. 318.

21

А. Ю. Сорочан приводит данные, что в десятилетие 1831—1839 годов (а это десятилетие творческой активности Лермонтова) вышло более 300 только исторических романов. См.: Сорочан А. Ю. Формы репрезентации истории в русской литературе XIX века – Тверь, изд-во Марины Батасовой, 2015. С. 5.

22

Фролова О. Е. Предвиденное и непредвиденное в романе М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени» // Русская речь. 2002. № 2. С. 10.

23

Мильдон В. И. Идея романа-цикла в «Повестях Белкина» // Болдинские чтения – Нижний Новгород: изд-во Вектор-ТиС, 2003. С. 85.

24

Григорьян К. Н. Лермонтов и его роман «Герой нашего времени» – Л.: Наука, 1975. С. 193.

25

Томашевский Б. Проза Лермонтова и западно-европейская литературная традиция. – С. 507.

26

Фохт У. Р. Лермонтов: Логика творчества. – М.: Наука, 1975. С. 162.

27

Фохт У. История души человеческой (Роман «Герой нашего времени» М. Ю. Лермонтова) // Вершины: Книга о выдающихся произведениях русской литературы – М.: Дет. лит., 1978. С. 338.

28

Хайнади Золтан. Фрагментарная целостность. Роман «Герой нашего времени» М. Ю. Лермонтова // Вестник Волгоградского гос. ун-та. Сер. 8. Литературоведение. 2018. № 1 (17).

29

Захаров В. Н. «Смелость изобретения» в романе М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени» // https://cyberleninka.ru – С. 5.

30

Еремеев А. Э. «Романная повесть» как жанровое явление в русской прозе первой трети ХIХ века («Герой нашего времени» М. Ю. Лермонтова и «Записки одного молодого человека» А. И. Герцена) // https://cyberleninka.ru 2016. C. 2.

31

Будагов Р. А. О стилистических ресурсах М. Ю. Лермонтова в «Герое нашего времени» (К 145-летию первой публикации романа) // Филологические науки. 1985. № 1. С. 9.

32

Турбин В. Н. Восприятие и интерпретация Лермонтовым жанровой структуры романа Пушкина «Евгений Онегин» // Вестник Московского ун-та. Филология. 1989. № 5. С. 18.

33

Михайлов А. В. Обратный перевод. – М.: Языки русской культуры, 2000. С. 304.

34

Алпатова Т. А. «История души человеческой» в зеркале повествования. Роман М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени» и традиции прозы Н. М. Карамзина // Литература в школе. 2008. № 1. С. 8.

35

Сливицкая О. В. «Идеальная встреча»: Лермонтов и Толстой // Русская литература. 2011. № 3. С. 214.

36

Лермонтов М. Ю. Сочинения в двух томах. Т. 2. – М.: Правда, 1990. С. 634.

37

Зайцев К. И. О «Герое нашего времени» // Фаталист: Зарубежная Россия и Лермонтов – М.: Русский мир, 1999. С. 110.

38

Недзвецкий В. А. «Герой нашего времени»: становление жанра и смысла // Известия РАН. Сер. лит. и яз. 1997. Т. 56. № 4. С. 3.

39

Михайлова Е. Проза Лермонтова. – С. 204.

40

Щеблыкин И. П. Лермонтов. Жизнь и творчество. – Саратов: Приволжское кн. изд-во, 1990. С. 194.

41

Подробнее см. Никишов Юрий. Непонятый «Евгений Онегин». – СПб.: СУПЕР Изд-во, 2022; он же. Пушкин и Грибоедов. – ЛитРес, https://www.litres.ru/uriy-mihaylovich-nikishov/ pushkin-i-griboedov/, 2022.

42

См.: Эйхенбаум Б. О прозе. О поэзии. – С. 295.

43

См.: Удодов Б. Т. Роман М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». – С. 27.

44

Андроников Ираклий. Лермонтов в Грузии в 1837 году – М.: Сов. писатель, 1955. С. 119—120.

45

Героиню «Тамани» М. Вайскопф называет «полудемоническая, но притягательная контрабандистка». («Влюбленный демиург. Метафизика и эротика русского романтизма». – М.: Новое литературное обозрение. 2012. С. 249).

46

См.: Герштейн Э. «Герой нашего времени» М. Ю. Лермонтова. – С. 7.

47

Удодов Б. Т. Роман М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». – С. 27.

48

Коровин В. И. Творческий путь М. Ю. Лермонтова. – С. 249, сноска.