Иронические фантазии

Как посмотреть.

Все, кто знал Сидория Пафнутьича очень лестно отзывались о нём. Полное лицо его всегда приятно лоснилось, и было освещено улыбкою удовольствия. Да и как было не улыбаться? Сидорий Пафнутьич прекрасно обустроился в жизни. Ничего не делая путного он, между тем, был сыт, здоров и всегда чем-нибудь занят. Чем же это? – спросите Вы. Да как же, помилуйте, мало ли вокруг интересного? А хождение в гости? А «Н-ский вестник», который Сидорий Пафнутьич каждое утро прочитывал от корки до корки, а ещё пробегал глазами «Къ…» и «Телеграф», чтобы в гостях ненароком обронить что-нибудь значительное о том или ином событии. Пулька* опять же. Сидорий Пафнутьич обожал пульку и не жалел времени, чтобы расписать с приятелями пару-тройку кругов. Вот кто мог бы, как деятельная и разносторонняя личность, стать надлежащим примером для юной поросли. Жаль, прямых наследников, которым наш герой мог передать свои таланты, у него не было. Из всех родственников только что старенькая мать в деревне и жена в собственном дому. Правда, жена его была женщина глупая, потому работала за двоих. Надо сказать, Сидорий на эту тему особенно распространяться не любил. Да оно и понятно, кому же интересно о глупой жене разговор вести. А вот поговорить про что-нибудь эдакое, да обстоятельно, да со вкусом, это всегда пожалуйста. Бывало, как начнёт рассуждать о том, например, что в мире делается и так увлечётся, что любо-дорого посмотреть – глаза горят, на щеках румянец разливается… ну, право же душка, Сидорий Пафнутьич!

Словом, всё хорошо было в жизни Сидория Пафнутьича, да что там хорошо, даже отменно, и вдруг – такая нелепица! А случилось вот что. Пришёл однажды наш Сидорий к приятелям на пульку сам на себя не похожий – ни румянца, ни улыбки, ни блеску лица. Стали расспрашивать, что да как, а тут такое, что весь Н-ск на следующий день жужжал как потревоженный улей.

– Слыхали историю – от Сидория-то, ну, того самого, жена сбежала!

– Как сбежала? Куда? С кем?

– Да в том то и дело, что ушла, говорят, к какому-то вдовцу с тремя ребятишками.

Кто-то от такой новости руками всплёскивал, охал да ахал, а кто-то и пальцами у виска крутил, мол, дура-баба. Нашлись и недоброжелатели, которые против Сидория Пафнутьича высказывали что-то вроде – бездельник, тунеядец и прочие подобные глупости. Авторы подозревает, что это были субъекты, не сумевшие обустроить свою жизнь так ладно, как это сделал наш герой. Завистники, одним словом.

Вот такая вот получилась история. Ну, конечно, с глупой бабой всё понятно, что с неё возьмёшь… теперь. А Сидория Пафнутьича жалко чрезвычайно. И что ему, бедолаге, делать прикажете? А-ах… неужто?!! Наш умный Читатель наверняка догадался, какая крамольная мысль посетила внезапно неразумную голову автора. И то сказать, ранее работа и Сидорий Пафнутьич были понятия вовсе несовместимые. Да только голод, знаете ли, тоже не тётка. По слухам, мыкался, мыкался бедный Сидорий какое-то время не кормлен, не глажен, да и пошёл помощником к шурину своему бывшему в лавку. И ничего, знаете ли, работает голубчик, даже румянец на лице снова проглядывать начал. Приятели его прежние огорчились, конечно, – мол, потерянный для общества человек сделался. А мы и не знаем радоваться за Сидория Пафнутьича или огорчаться.

А Вы, дорогой Читатель, Вы как считаете?

Другая правда.

Иван Фофанович любил говорить правду. В этом не было бы ничего предосудительного, ежели бы те, кому он говорил эту самую правду, желали бы как-нибудь исправиться. Так нет же, совсем наоборот. Жена, которой Иван Фофанович частенько выговаривал то за тесто, вылезшее из кадки, покуда бегала она за лекарством для маленького, то за коз, зашедших в огород через прореху в заборе, в последнее время как-то странно смотрела на него. Тёща, которой Иван Фофанович то и дело пенял на расточительность со средствами, дескать, – «аккуратнее надо, аккуратнее… средства и так небольшие», – всё больше молчала и куталась в старенькую шаль. Дети, видя, что он опять намеревается учить их, разбегались по углам. Соседи же, завидев Ивана Фофановича на улице, переходили на другую сторону, опасаясь, как бы он снова не начал рассказывать, когда надо сеять рожь, когда пшеницу, когда лучше вести кобылу к жеребцу, и что делать, ежели на глазу вскочил ячмень. Даже дворник и тот не желал переменяться. «Дубина ты, – говорил Иван Фофанович с досадой, – что с тебя возьмёшь».

И вот однажды судьба преподнесла Ивану Фофановичу неожиданный подарок. Он познакомился с одним приезжим господином. Господин этот с головы до ног был обтянут новомодным трико и так напомажен сладкими духами, словно это был не он, а деревенская барышня, впервые собравшаяся в «тиятр».

«Какая прелесть! – трогая кружевное жабо Ивана Фофановича, проговорил Сладкий господин, – какая прелесть всё, что вы говорите, Иван Фофанович. Теперь таких, как вы нет. Лыцарь! Право слово, лыцарь, и всё тут!»

«Вот! – сказал, вернувшись домой, Иван Фофанович, – есть, всё-таки, на свете ценители, способные понять высокие порывы». Весь вечер Иван Фофанович провёл в приподнятом настроении, не спорил с домочадцами и даже насвистывал себе что-то под нос

С тех пор регулярно, словно на службу, повадился Иван Фофанович на встречи со Сладким господином. Они пили чай, долго беседовали и были вполне довольны друг другом. Однажды, как обычно, Иван Фофанович направился на встречу с любезным другом и почти уже подошел к месту, как вдруг увидел рядом со своим визави какого-то незнакомца. Иван Фофанович незамеченным скромно присел неподалёку. До него донеслись обрывки разговора. «Ну, ты же знаешь, я не могу сейчас вернуться в Питербурх. Чёрт меня дёрнул… проигрался в прах». Сладкий господин с досадой постучал пальцами по столу. «Представляю, как тебе здесь надоело… – зевнув, произнёс незнакомец, – глушь,… скукотища». «А это ты напрасно, напрасно. Сливки каждое утро наисвежайшие, девицы скромны, не в пример нашим, моцион опять же… слушай! – оживляясь, продолжил Сладкий господин, – я тут познакомился с местными экзотами и порядком развлекаюсь, слушая их тарабарщину. Есть здесь один разорившийся помещик. Вот это образчик, скажу я тебе. Всё за Фемиду ратует, а у самого жену, того и гляди, ветром унесёт. До того худа. Да вот и он сам», – принизив голос, произнёс Сладкий господин. «Иван Фофанович, идите к нам», – крикнул он Ивану Фофановичу. Но Иван Фофанович уже уходил прочь, словно оглушённый, не взяв со скамьи панамы, которую он обыкновенно носил в жару.

Придя домой Иван Фофанович слёг. Доктор приписал ему пилюли и велел не волноваться по пустякам. Жена и тёща, молча, ухаживали за ним.

Не сразу смог прийти в себя Иван Фофанович после горькой пилюли, подложенной ему Сладким Господином. Но в один из дней он проснулся и долго разглядывал треснувший в разных местах потолок над своею кроватью. В комнату к нему неслышно зашла жена, и Иван Фофанович вдруг и впрямь увидел, до чего бледна и худа она стала. А ведь совсем недавно, кажется, румяней её да веселей и не сыскать было. «А ведь ты красавица у меня, Марья Фёдоровна, да и умница… не то, что… эх!» – с новой душой произнёс Иван Фофанович, с жалостью и болью глядя на свою маленькую жену. А Мария Фёдоровна, услышав такие слова, вдруг вспыхнула жарким румянцем, во все глаза глядя на мужа и ещё не веря полностью ушам своим, но тот уже звал – «Матушка… Лукерья Ильинишна!». Та, удивлённо глядя, вошла в комнату. (Да и как было не удивляться, ведь раньше Иван Фофанович обращался к ней не иначе, как «мамаша»). «Матушка… и ты, Марьюшка, – произнёс Иван Фофанович, волнуясь, – вы не печальтесь более… я,… я работать пойду. Я ведь и писарем могу, и…».

Будто солнышко проглянуло на лицах обеих женщин. А тёща, та и вовсе руками всплеснула, да слезами залилась от радости. Тут и детки из угла выглянули, словно тепло какое почуяли. К папке своему прижались, словно птахи малые. И все они эдак к друг дружке в слезах и прильнули.

Тут мы оставим счастливо объединившееся семейство, а не то сами расплачемся, ей-Богу. Только вот что удивительно, Иван-то Фофанович вновь правду сказал. Только правда эта была другая.

Сон дядюшки Плутониса.

Ну, чего, скажите, ради, снятся подобные сны?

Дядюшка Плутонис был Почётным членом Общества любителей заполярных тюленей, Почётным сигароведом и разводил длиннокрылых ос. К тому же он заседал в *…!!! и занимал там весьма приличную должность. Может быть и Вам, дорогой Читатель, когда-нибудь повезёт занять такую же замечательную должность. Во всяком случае, мы искренне желаем Вам подобного счастья.

Кроме всего прочего, дядюшка прекрасно выглядел и во внешнем виде был, что называется, «злегант». При этом он относился к себе со всей строгостью и никогда не являлся на заседания в одном и том же костюме дважды. Но, справедливости ради, нужно признать – маленькая слабость у него всё-таки была: он любил манишки. Мало сказать: любил. Дядюшка обожал манишки, питал к ним страсть и не пропускал мимо себя ни одной новинки.

И вот однажды в выходной день, после обеда, он мирно заснул у себя в саду, в своём любимом гамаке. И надо же, такой сон. Во сне дядюшка увидел себя в чьём-то чужом саду и представьте себе, совершенно неодетым. То есть, голым. Нет, кое-что на нём всё-таки было. Совершенно верно, Вы догадливы, дорогой Читатель! На нём была манишка. Та самая, купленная накануне, агавского кружева с фистулянтами и ришелье. Вполне естественно, что первым порывом дядюшки, обнаружившего себя в столь неприличном виде было желание поскорее спрятаться, но куда? Вокруг росли кусты душистых роз и ещё какие-то колючие кустарники. От такого положения вещей дядюшка чуть было не заплакал. Знай он, что это всего лишь сон, он, конечно же, немедленно бы проснулся. Но он не знал и даже не догадывался, и потому стал судорожно метаться, пытаясь найти хоть какое-нибудь укрытие. Тем временем из-за кустов вышла собака. Она подошла к дядюшке, обнюхала его голые ноги и села поодаль. Собака показалась дядюшке смутно знакомой. «Очень редкая порода», – машинально отметил он про себя. Ему пришло в голову, что где-то он уже видел эту собаку. Неужели он в саду графини N? Боже, какой стыд. Могут прийти дамы и тогда … Да нет же, у графини N чёрный водолаз. Герцога Бурского? Тот вообще собак не держит, у него крокодилы кругом. «Фу, мерзость», – дядюшку передёрнуло даже во сне. «Чья же это собака? Ах!» – у дядюшки, несмотря на летний день, мороз пробежал по коже. Неужели этот пёс, недавно привезённый из*…!!! любимчик Его сиятельства? В таком случае, сейчас сюда прибежит охрана, его в голом виде, конечно же, не узнают, а когда узнают, то скажут: почему, как, зачем при манишке, это что, издеваться вздумал – в голом виде при манишке?».

Дядюшка застонал от отчаянья и закрыл глаза, а когда открыл их, то увидел прямо перед собой Её сиятельство. «Ну, что же вы, голубчик, – с укоризной проговорила она, – сказали, что на минуточку, а сами… мы ждём вас уже битый час». Дядюшка вдруг увидел, что и графиня тоже, мягко говоря, не одета, если не считать лёгкой летней шляпки на голове и открытых туфелек на ногах. Дядюшка вытаращил глаза и потерял дар речи. Тем временем, взявши дядюшку под руку, графиня повлекла его за собой. Дядюшка шёл, не соображая, не чуя ног. В тени деревьев был накрыт стол, за столом сидели гости, многих из которых дядюшка знал накоротке. Все присутствующие так же, как и он сам были в "костюмах" Адама и Евы. «Ты где пропадаешь, дружище?» – сказал ему маркиз Флибустьеров, хлопнув дядюшку по плечу и усаживая рядом с собой. «Нет, ну каков франт, однако. Завидую тебе. Всегда безупречен!». Дядюшка залпом выпил вина и огляделся. Было ясно, что кроме него отсутствие одежды никого не беспокоит. Дамы вели себя непринужденно, джентльмены – свободно. Испуг и ужасная неловкость, которые дядюшка испытывал поначалу, стали понемногу отступать, и спустя некоторое время дядюшка почти освоился и стал даже находить удовольствие от столь пикантной ситуации. Он начал потихоньку поглядывать по сторонам, и тут…

И тут дядюшка услышал смех. Кто-то громко и бесцеремонно смеялся ему прямо в ухо. Дядюшка резко повернулся лицом и… проснулся. На его плече сидел попугай и оглушительно хохотал, вытянув шею. Придя в себя, дядюшка приподнялся, согнал зловредную птицу с плеча и огляделся по сторонам. Вокруг благоухали знакомые растения, стоял кофейный столик и любимое кресло. Осознав, что виденное им было всего лишь сном, он с трудом выбрался из гамака и весь день провёл в пресквернейшем настроении.

По прошествии времени сон почти выветрился из дядюшкиной памяти. Правда, с тех пор он уже не так сильно любит манишки и почему-то совершенно охладел к заполярным тюленям. Но всё-таки, согласитесь, непонятно: по какому такому случаю всеми уважаемым членам общества сняться подобные сны? Авторы не в силах ответить на этот вопрос. По всей вероятности, такие, из ряда вон выходящие явления, связаны с природными катаклизмами. Загадка природы, не иначе.

Страсти по башмаку или необходимость долга.

Шустис ваял. Дело двигалось споро: маэстро работал быстро и сосредоточенно. В отличие от некоторых, чересчур сентиментальных собратьев по резцу, Шустис знал, что делает. Ему давно были чужды сомнения, как в собственном таланте, так и во всём, что выводит его рука. Утром на прогулке под ноги Шустису попался старый, кем-то выброшенный башмак, что навело его на мысль о бренности всего сущего. Придя домой и плотно позавтракав, маэстро решил увековечить свои инсинуации и изваял выброшенный башмак, значительно увеличив его в размерах, дабы подчеркнуть философичность увиденного. Твёрдо помня, что искусство всегда должно быть правдивым, он вдел в аккуратно проделанные дырочки настоящий шнурок. Теперь следовало угодить публике и внести элемент неожиданности для столь необходимого в наше время эпатажа. Поэтому, недолго думая маэстро достал из вазы длинную, слегка увядшую розу и водрузил её в середину башмака. Затем подумал ещё немного и нарисовал на башмаке широко раскрытый глаз. Полюбовавшись случившейся инсталляцией, он прилег на диван вздремнуть и набраться сил для следующих шедевров.

Очередная выставка маэстро произвела очередной фурор. Было шампанское, икра и несколько обмороков. Публика плакала от восторга. Репортёры рвали маэстро на части. К концу мероприятия у него даже слегка разболелась голова. Словом, было всё как обычно.

На следующее утро лениво потягивая кофе Шустис просматривал свежую прессу. Газеты пестрели хвалебными заголовками, критика сыпала дифирамбами, мэтры от искусства сказали своё веское слово. Шустису стало скучно, он зевнул, но тут взгляд его упал на маленькую газетёнку, напечатанную на отвратительной бумаге и невесть как попавшую к нему на стол. Заголовок статьи, сразу бросившейся ему в глаза, гласил:«Грязные следы башмака на чистом поле искусства». В самой статье какой-то неизвестный репортёришка подверг обструкции не только выставленные им работы (особенно досталось башмаку), но и выразил большие сомнения в ценности всех творческих достижений великого мэтра.

Чашка с кофе застыла в руке Шустиса. Раздавшийся телефонный звонок вывел его из оцепенения. Он снял трубку. «Вы уже читали? – в трубке вибрировал фальцет критика Пит-Непитова. – «Нет, вы только подумайте, каков наглец! Подвергнуть сомнению! Только сатисфакция, друг мой, только сатисфакция! Я сам готов, если понадобиться грудью так сказать… Требуйте сатисфакции!».

После Непитова позвонил Трундяев, а после Трундяева миссис Бермуния. Оказалось, что грязная газетёнка попала в руки буквально всего города. «Я совершенно больна, – простонала она в трубку, – это ужасно! У вас такие замечательные работы, а этот сапог – это же просто шедевр!». «Башмак», – произнёс Шустис, кусая губу и невидяще глядя в пространство кабинета.

После причитаний Бермунии Шустису пришлось выслушать ещё десятки возмущённых голосов, но более всех был рассержен поэт Брумбулюкс. Стоя в кабинете Шустиса он потрясал кулаками в сторону невидимых обидчиков и кричал: «Сатрапы, да что они понимают? А твои нимфы с коромыслами? А этот, как его, сандалий? Свежо, ново, кто сказал, что нельзя выставлять сандалии?» – гремел Брумбулюкс. «Башмак. У меня – башмак», – мрачно сказал Шустис и вдруг вспомнил, что полгода назад дал Брумбулюксу в долг довольно кругленькую сумму с условием, что тот вернёт её не позже, чем через пару месяцев. «Ну, погоди у меня, всё до пфуллинга вытрясу», – подумал ваятель, глядя на густую шевелюру стихоплёта. К вечеру, ошалев от телефонных звонков и непрошеных визитёров, Шустис сдался. Он лёг в постель, обвязал голову полотенцем и приказал никого не пускать.

Лёжа в постели Шустис вспомнил как в детстве мечтал стать фокусником и хотел, чтобы всем было весело: и бабушке, и маме, и тёте Трудии… «Может, бросить всё и уехать куда-нибудь подальше?», – подумал он устало, но тут же вспомнил, что в столе у него лежит невыплаченная страховка за новенький «Колесус» и что скоро предстоит сделать очередной взнос за обучение пасынка (откровенного балбеса), да и любимая игрушка – старенькая яхта давно уже требовала ремонта. Последние сомнения художника развеяла его жена, державшаяся в стороне от всей этой шумихи. Оказалось, что она совершенно раздета, и ей срочно нужна шубка из пумистой шиншиллы, или из шиншилистой пумы (маэстро не очень хорошо разбирался в мехах). К тому же, никак нельзя было отказаться от маленькой очаровательной виллы на берегу океана, «…а то у пани Бронски есть и у пана Кжиштофа тоже, а у нас до сих пор…»

Очередная выставка маэстро произвела очередной фурор.

Неоценённый дар Мооса.

Эта история оставила глубокий след в душе нашего героя. То непонимание, с которым он столкнулся в ответ на проявленную им инициативу, нельзя трактовать иначе как несознательность и незрелость некоторых членов нашего общества. Речь, дорогие Читатели, идёт о Моосе и его замечательном изобретении. Некоторые из Читателей уже знакомы с Моосом и имеют представление о нём как о деятельной и энергичной личности. Жаль, что подобные качества до сих пор остаются невостребованными.

Но, обо всём по порядку.

Энергия, которой обладал Моос, была поистине неуёмной. Он никогда не сидел на месте. К тому же у него был твёрдый характер. Если Моосу что-то взбредало в голову, он ни за что не отступал от задуманного. На этот раз он решил открыть собственное дело и сконструировал для поставленной цели некий таинственный агрегат. Целый месяц предприимчивый изобретатель трудился не покладая рук и, наконец, агрегат был готов, нужно было только найти для него подходящее местечко. Моос обшарил весь двор и не придумал ничего лучше, чем водрузить своё изделие на детской площадке. «Ничего, места всем хватит, – решил он, довольно потирая пухлые ладошки, – а детки могут и в сторонке поиграть». Утром выходящие жильцы обнаружили на месте большой песочницы странного вида сооружение, напоминающее слона, одетого в скафандр, и довольную физиономию Мооса, восседающего внутри. Забыв куда шли, они подходили к диковинке, и вскоре на площадке собрались целая толпа. Моос удовлетворённо потирал руки: он привлёк к себе внимание, теперь дело за малым. «Что это?» – вытаращив от удивления глаза, спросил дворник Бунхильо. Он накануне первым обнаружил детище Мооса и поначалу решил, было, что ему мерещится. Крепко зажмурившись, Бунхильо поклялся, что больше «ни-ни», затем снова открыл глаза, но видение не исчезало. Тогда выставив вперёд метлу, дворник начал осторожно приближаться к странному сооружению, и тут чудовище вдруг спросило человеческим голосом: «Ты чего, Бунхильо, испугался, что ли?». Отбросив метлу в сторону, Бунхильо со всех ног бросился бежать. Глядя, как улепётывает дворник, Моос так и покатился со смеху, а потом вдруг враз посерьёзнел: «Какое впечатление, однако. Вот она, сила искусства!».

Теперь Бунхильо стоял позади всех и испуганно взирал на диковинку. «Это – слон-производитель!» – возвестил Моос, пулей выскакивая из сооружения. «Производитель чего?» – удивленно спросил кто-то из толпы. «Да чего угодно! Вот! Демонстрирую!» – изобретатель выхватил из-за пазухи пакет с молоком, вылил слону в хобот и нажал какую-то кнопочку. Слон зажурчал, затарахтел и затрясся. Через минуту из его хвоста полилась тоненькая белая струйка. «Работает!» – радостно закричал Моос, бегая вприпрыжку вокруг слона. «По утрам я буду продавать молоко для детей. Дети – наше будущее! А вечером – пиво для их родителей. Им тоже отдыхать надо. А днём можно воду продавать, газированную. Главное – принцип. Оттуда вливается, отсюда выливается. Нужно только договориться с этими, как их…, кто молоко и пиво…, чтобы только свеженькое. Я никого обманывать не собираюсь. И чтобы – регулярно! Надо будет только ещё парочку-другую труб проложить»,– разгорячённый представившийся ему картиной, Моос уже подсчитывал барыши. По собранию прошёл общий стон. Дело в том, что рыть и копать – тоже было любимым занятием Мооса. Летом он подводил к своему дому какие-то очередные коммуникации, и весь двор был изрыт канавами, многие из которых по вечерам оказывались удобными ловушками для припозднившихся жильцов. И теперь, пережив эту эпопею, каждый из обитателей двора с опаской взирал на изобретение Мооса.

Прошла неделя. Напрасно Моос показав, так сказать, товар лицом, ждал покупателей. Их не было. И дело вовсе не в ушибах и ссадинах, полученных жильцами во время предыдущей кампании. Жильцы не были злопамятными. Дело в том, что продукция у Мооса была значительно дороже, чем у других продавцов. Да оно и понятно: расходы на закупку сырья, плюс амортизация слона… Но жильцы упорно не желали входить в положение начинающего миллионера. Загруженные мещанским бытом и не желающие тратить ни одной лишней копейки (особенно упрямыми в этом смысле оказались пенсионеры), они игнорировали слона-производителя и покупали молоко у молочницы Рогули, а пиво шли пить к весёлому Гарку, сидели там в обнимку, и горланили весёлые песни. Ну, чем, скажите, можно угодить подобной публике? Словом, предпринимательский дар Мооса так и остался невостребованным.

А как же слон, спросите Вы? А вот он-то пришёлся, как говориться, ко двору. Дети с удовольствием отправлялись на нём в путешествия, превращая слона-производителя то в космический корабль, то в подводную лодку, а с сумерками слон сам превращался в отличное пугало для непрошеных гостей. Любой злодей, увидевший в темноте эдакую штуковину, вздрагивал и пускался наутёк

Дворник Бунхильо частенько использовал слона в качестве надёжного укрытия от праведного гнева дражайшей супруги. Задраив наглухо отверстие в животе элефанта, он спокойно пережидал, пока разъяренная половина не выпустит весь свой пыл, затем мирно засыпал и богатырский храп его многократно усиливал эффект отпугивания непрошеных гостей.

Вы бы, дорогой Читатель, тоже испугались, увидев слона-производителя, правда-правда.

Проворонила ворона воронёнка.

Каага и Мори со дня на день ожидали приезда родимого внука.

Надо сказать, что предстоящее событие было причиной несказанной радости для бабушки и поводом для немалых огорчений деда. «Опять будешь носить его в зубах, Мори. Он, небось, здоровенький вымахал, смотри не надорвись». Но Мори и слушать не хотела. Она души не чаяла в единственном внуке и не могла дождаться, когда же она обнимет, наконец, своё сокровище.

Сокровище прибыло ровно к обеду и, действительно, представляло собой упитанного молодца, сплошь увешанного какими-то железяками. «Привет, ба, здорово, дед, – с порога бросил внучек бабушке с дедушкой и уселся за стол,– есть охота, проголодался с дороги». В мгновение ока уничтожив угощение, внук откинулся на спинку стула и потянулся. «Ну, как поживаете?» – спросил он, снисходительно глядя на стариков. «Живём помаленьку» – буркнул Каага, глядя как внук лениво ковыряет зубочисткой в зубах. «Вечно ты недоволен! – Мори сделала жест рукой в сторону Кааги, – не слушай его, внучек, всё у нас в порядке. Огород посадили. Пенсию получаем, даже с прибавкой… ». «С прибавкой – это хорошо», – рассеянно вымолвил внучек и встал из-за стола. «Ну, я побежал. Надо проветриться и проведать кое-кого». «Да, судя по всему, проветрить мозги кой-кому не помешало бы», – проворчал Каага. «Ну, какие мозги, что ты, в самом деле, старый. Видишь, ребёнок погулять хочет». «Да уж, вижу», – Каага плюнул и вышел за дверь.

Неделю счастливая Мори, угождая внуку, сновала от плиты к столу и потчевала ненаглядное чадо пирогами, блинами и прочими вкусностями. Но тут произошло событие, разом перевернувшее всё с ног на голову. Получив пенсию, Мори, как обычно, сняла с буфета шкатулку, ту самую, в которую откладывала понемногу на чёрный день, и оказалось, что день этот уже настал, потому как денег в шкатулке не оказалось. Не веря глазам, Мори перевернула шкатулку и даже зачем-то потрясла её. Денег не было. Не зная, что делать, она бросилась к дверям и столкнулась с вошедшим внуком. На груди у внука красовалась громадная цепь с какой-то жуткой блямбой посередине. Мори так и застыла, глядя на отливающую золотом штуковину.