Привет из прошлого…

Остальные конечно в том же духе, проваливали это испытание, и до последнего норматива, вышли уже мы, той же самой тройкой. Тут во время бега, уже начали случаться мелкие перепалки между нами. Накапливая тем самым злость, мы старались друг друга обогнать и прийти на финиш первыми. Обмотав все три километра дороги, с результатом в 12,5 секунд у Андрея, 13,2 сек у меня и 13,8 сек у Егора, мы пересекли финишную полосу. После того как это было достигнуто, мы повалились с тяжелой одышкой на землю. Сквозь глубокое и частое дыхание, я пообещал Дронову разобраться с ним конкретно, а тот нисколько не сомневаясь, принял вызов. Повалявшись еще несколько минут, к нам подбежал старшина и приказал построиться. Мы поднялись с земли и выстроились перед руководством школы, выслушивая от них тоже, что и раньше о результатах. Далее нас ожидал рутинный поход в столовую. Сил не было ни на драку с Андреем, ни на прием пищи. Ноги гудели будто трансформатор, руки тряслись как у алкоголика, да и от ожидания результатов в глотку ничего ни лезло. Так и просидев склонившись над обедом, мы дождались команду от старшины проследовать в барак. Развалившись на своих койках, мы тут же уснули. Спустя некоторое время, в наше расположение заглянули Земсков, Нарыжный и Чуранов. Старшина громко воскликнул: «Подъём, курсанты!» Мы как один подорвались с коек и приняв стойку смирно слушали отцов командиров. Земсков подойдя к каждому из нас пожимал руку и хвалил за успешное прохождение вступительных испытаний, называя нас курсантами. От такой новости радость переполняла меня, и я был готов простить всем и всё, если бы не злопамятность Андрюши Дронова. Но это все после. А пока мы радовались нашим победам.

***

На следующий день нас переселили в казарму, которая находилась непосредственно на территории школы. Переходя из барака к месту дальнейшего пребывания, у нас шла кругом голова от всего увиденного. Тренажеры самолетов, парашютная вышка, мишени для стрельб и прочее. В казарме нас подселили к первогодкам, которые когда-то так же, как и мы томились в бараке в ожидании чуда. После занятия своих мест обитания, старшина выдал нам со склада обмундирование взамен гражданской формы одежды. Синяя гимнастерка, галифе и буденовка с аналогичными по цвету петличками, были мне очень в пору. После примерки мы еще некоторое время красовались с Егором перед зеркалом, поправляя друг другу воротники. На тот момент я и представить себе не мог, что буду военным летчиком.

«Нам Сталин дал стальные руки крылья,

а вместо сердца пламенный мотор!»

Первый день мая, стал для нас самым знаменательным днём в нашей жизни, как для большинства других солдат встающие на стражу своего Отечества, это день государственной присяги! Выстроившись всей школой под знаменами вождей, мы в парадной форме и с винтовками на плечах, слушали обращение начальника школы, полковника Земскова. Он вещал нам о подвигах, о главной роли авиации Советского Союза, о гордости ношения лётной формы и офицерской чести. Стоя в строю я откровенно говоря был счастлив, что нахожусь среди таких людей! Возможно так же среди меня стоят и будущие герои, будущие генералы, Сталинские соколы. Не исключается и такая возможность, что и мне когда-нибудь выпадет честь побывать на фронтах войны, совершив какой-нибудь подвиг, и получить за это заслуженную награду. Конечно же сразу назревает вопрос: Не будет ли страшно мне смотреть смерти в лицо? Думаю, что ответ не однозначен. Я никогда не считал себя трусливым человеком, скорее наоборот. Я никогда не пасовал перед проблемами, а даже лез в самое пекло и гущу событий. Наверное, во мне до сих пор остался этот юношеский максимализм. Перебирая свои мысли о гордости и чести, я одновременно наблюдал за тем, как курсанты школы выходя по одному, брали в руки листок, и зачитывая текст с присягой, клялись в верности своему Отечеству. Немного погодя, майор Нарыжный произнёс и мою фамилию: «Курсант Лёвкин! Для принятие государственной присяги, выйти из строя!»

Вытянувшись по струнке, я оточенным строевым шагом вышел на плац. Отдав воинское приветствие, я произнёс:

– Товарищ начальник школы, курсант Лёвкин для принятия присяги прибыл!

Взяв со стола лист с текстом, я повернулся к строю и торжественно и громко зачитывал когда-то кровью написанную присягу: «Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии, принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным бойцом, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров, комиссаров и начальников.

Я клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное и народное имущество и до последнего дыхания быть преданным своему народу, своей Советской Родине и Рабоче-Крестьянскому Правительству. Я всегда готов по приказу Рабоче-Крестьянского Правительства выступить на защиту моей Родины – Союза Советских Социалистических Республик и, как воин Рабоче-Крестьянской Красной Армии, я клянусь защищать ее мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами. Если же по злому умыслу я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся.».

Закончив чтение, я отдал воинское приветствие: «Служу Трудовому Народу!» Обернувшись лицом к начальству, я положил текст на стол и снова отдав приветствие, вернулся в строй. После совершения столь важного армейского ритуала, мы отправились в столовую на праздничный обед, посвященный Первомаю и вступлению нас в РККА. Впереди, как и всегда был наш Земсков с супругой, рядом словно поручик Ржевский, находился и майор Нарыжный, правда в обнимку со столь прекрасной и единственной девушкой офицером, капитаном медицинской службы Васильевой (как выяснится позже). От нее у меня почему-то в прямом смысле помутнел разум. Она была словно точной копией моей первой возлюбленной. Те же глаза, та же фигура, те же манеры поведения, и тот же неистовый темперамент, в который когда-то влюбился я. Всё это время мне хотелось подойти к ней и познакомится, но мысли о том, что она девушка заместителя целого начальника школы, полноправно сдерживали меня. Сидя за одним столом с Егором, я находился напротив неё. Она была за офицерским столиком и ни на секунду не отпускала руки своего возлюбленного майора. Глядя на эту картину, где-то во глубине души, меня терзала ужасная и совершенно беспочвенная ревность. И только мой лучший друг Егор, сбивал меня с этой волны, периодически толкая в бок и чавкая в ухо едой, что конечно же, выводило из себя. Немного пообедав, старшина Чуранов подошёл к патефону, достал из запыленного конверта виниловую пластинку с фокстротом, установил её в пас, завёл танцевальную музыку. Громко хлопнув в ладоши, он призвал всех в центр на танцы. На «Цветущий май» сбежались все желающие, и изображая фигуры танца курсанты и офицеры с женами слились воедино. А я все по-прежнему, наблюдал за милой, капитаном Васильевой. Егор, дергая плечами и болтая головой в ритм музыки, с петрушкой в зубах, все подтрунивал меня на танец:

– Мотя, хватит сидеть есть уже, а то в самолёт ни влезешь, айда танцевать!

Подперев рукой подбородок, я улыбнулся ему:

– Вот смотрю я на тебя и диву даюсь, в кого ты такой зануда, а? Пристал как банный лист! Не с кем мне, понимаешь, не с кем! Я уж лучше поем. Ты хочешь иди пляши.

Егорка, положив свои руки мне на плечи, ответил:

– Пойдем, я тебя приглашаю! Буду твоим кавалером на сегодня!

– Ой ладно, хрен с тобой! Ты ведешь тогда!

– Вот это дело! – сказал Егор и вытащив меня изо стола, повел в центр зала. Бросив руки друг другу на плечи, виляя в такт своими моториками, мы вдвоем наблюдали за «медслужбой».

– Егор, а как ты думаешь, у меня есть шанс пригласить ее на танец? – спросил вдруг я.

Тот пожимая плечами, ехидно ответил:

– Ой не знаю Моть, даже не знаю! Боюсь тебе Нарыжный крылья пообломает за нее. И буду я к тебе ходить в госпиталь с яблочками и минералочкой.

– Хех, ну это мы еще поглядим! – ответил я, и отпустив Егора пошёл в её сторону.

Вдруг передо мной, в пяти шагах от их пары подлетел Дронов, и пригласил капитана Васильеву на танец. Нарыжный пожал плечами, шепнул что-то на ушко своей любимой, и с радостью передал её Андрею, а сам тем временем, удалился за стол. Дронов, обхватил её талию и в танце что-то смешное говорил ей. Васильева положила свои руки ему на плечи и отвечала ему взаимностью, заливаясь смехом. А меня тем временем переполняло чувство неистовой ярости. Чувство нашей неприязни друг к другу нарастало с каждым проведенным вместе днём. Мне хотелось выхватить наган у какого-нибудь офицера, и грохнуть его за милую душу. Вдруг толчок в спину опять сбил меня с этой мысли. Егор, словно чувствуя мои порывы, схватил меня за руки и отвел обратно за стол.

– Ты чего это Матвеюшка, весь кровью налился-то? Красный как свин! Ни как втрескался ты с нашу медицину?

– Угу… – насупившись, прогугукал я.

– По-моему, ты к ней не равнодушен?

– Неравнодушен! – и хлопнув кулаком по столу, добавил: – Она моей будет!

– И каким же образом? – улыбнулся он.

– А вот увидишь! И плевать на то, что она девушка майора! Ладно пойдем на улицу, покурим, а то нервы ни к черту! – достав из грудного кармана пачку папирос, предложил я.

На улице стоял прекрасный майский вечер. По всему Энгельсу плыл запах сирени, пели птицы. Солнце плавно погружалось в широкую, и безумно красивую артерию нашего края – Волгу. Мы с Юдиным, любуясь этими просторами, потягивали вкусный и ароматный табак, вспоминая параллельно Чацкого, про его «Дым Отечества».

Наше единение вдруг прервал Дронов. Он с тремя ребятами, вышли к нам на улицу, и закуривая по одной, обсуждали жён начсостава и отдельно капитана Васильеву. Он в красках описывал её фигуру, и её манеры поведения. Не стесняясь в выражениях, он был полон решительности завоевать её, возомнив себя неким самцом.

Услышав эти слова, Егор усмехнулся и затушив окурок сказал:

– Пойдём отсюда! Сейчас еще не много подкрепимся и отбой.

– Ну пойдём! – ответил я, аналогично затушив бычок.

Проходя мимо них, Дронов перевел свой злобный взгляд на меня, и так же проводил глазами до самой двери. Зайдя с Егором в столовую, мы доедали то что оставалось у нас в тарелках, и одновременно любовались горячими танцами двух влюбленный лиц, в виде зам начальника школы и начмеда. После головокружительного танго, Нарыжный и Васильева, вдруг резко засобирались, и тотчас же выбежали на улицу в сторону санчасти.

– Ха смотри-ка, любовь! А ты говоришь будешь добиваться её. Как бы не так курсант Лёвкин. Она не твоего поля ягодка. Ею вон сейчас майор наслаждаться будет! – надевая пилотку, усмехнулся Егор.

– Да ну тебя! Вот увидишь, как она моей станет! – ревностно ответил я.

– Ну-ну, герой любовник! Пошли уже, завтра первый полет обещают нам.

Собравшись, мы вышли на улицу, и подались в расположение казармы. Там все как по запланированному ритуалу, вечерняя поверка, вечерний туалет, и отбой.

***

Время два часа ночи. На соседних кроватях храпят Серёжа Борисов и мой кореш Егорка. Обратив внимание на дальний правый угол, я заметил, что кровать Дронова пуста. «Смылся, наверное, подлец в самоход» – подумал я. «Да хотя пошёл он к черту! Думать еще о нём!»

В моей голове занимали мысли лишь о ней. Мне хотелось снова её увидеть, снова услышать её смех, и даже попробовать не много прикоснуться к ее рукам. Пролежав в одной позе и сверля потолок глазами, я тихо встал с кровати и напялив гимнастерку, вышел из расположения казармы. По стеночке, минуя часовых, я оборвал все цветы возле клуба, и направился в санчасть. В её окне горел тусклый свет, и я решил подсмотреть за ней, а потом уже действовать. Подойдя к крыльцу, я увидел, как напротив меня стоит Андрей с почти таким же букетом, и подглядывает за Васильевой. Меня это еще сильнее взорвало, и швырнув цветы на землю, я подошел к нему.

– Ты какого хрена тут торчишь? – спросил я.

– Оба, ты смотри кто здесь! Тебя-то на какие подвиги потянуло, Ромео? Давай дуй отсюда, тут третьего не дано! – отталкивая меня рукой, ехидно сказал он.

– Какого третьего? Ты то тут с какого боку вылез!

– А что, сейчас наш майор насытиться, и я пойду после него. Девка то она безотказная я думаю, просто с виду такая скромняжка.

– Да как ты смеешь такое говорить про нее, сукин ты кот! – воскликнул я и с кулаками бросился на него.

От моего удара он перевалился за перила и упал лицом в клумбу. В ярости Дронов сразу же подскочил и тут же ударил меня в ответ, да так, что у меня хрустнула челюсть. Повалившись на землю, я пытался встать, но меня сразу же получил удар ногой в живот. Тот запрыгнул на меня сверху и начал бить по лицу. Удары его были болезненные, от которых я только и успевал отмахиваться. Успокоился он только тогда, когда я швырнул ему в глаза шмоток сухой и рассыпчатой землицы, после чего взяв контроль, начал колотить его в ответ. Бил его до бессознательного состояния. В порыве ярости я не заметил выбежавшего из медпункта майора Нарыжного, который конечно же, собрался оттащить меня от Дронова. Но замахнувшись на него я получил в ответ такое «здрасти», что упал в беспамятстве рядом с Андреем.

Очнулся только утром в лазарете нашей санчасти. Нежная и молоденькая ручка обрабатывала мне ссадины на лице, а рядом скулил от боли противный голос Дронова. Я взял эту милую ручку и сказал:

– Как тебя зовут, красавица?

– Капитан Васильева!

– Это я знаю, спасибо! А не соблаговолите ли вы чуть конкретнее?

– А вам зачем?

– А это чтобы знать, как зовут ангелочка, который одним только прикосновением спасла мне жизнь!

– Ну для вас, товарищ курсант можно Юлия!

– Просто Юлия?

– Не ни просто, вы же хотели знать, вот и узнали!

– Юлия вы просто прелесть! А я ведь к вам товарищ капитан шел, высказаться.

– По поводу?

– По поводу того, что я влюблен в вас! И влюблен до беспамятства!

– Ага, это я сегодня ночью видела, как до беспамятства, когда вас майор Нарыжный обоих притащил ко мне в санчасть.

– А, вот это конечно плохо… больно кстати было. Меня вон супчик побил! – указывая на Андрея, посмеялся я.

– Слышишь, ты сейчас договоришься! – вмешался Дронов, резко дернувшись с койки, и так же резко упал обратно, держась за ребра.

– Вот видите, никакого воспитания нет!

Юлия перешла на койку к Андрею и пытаясь усмирить его пыл, сказала:

– Лежи ты спокойно! У тебя нос сломан и ребра, а ты скачешь тут.

– Да ничего у него не сломано, я вас умоляю! На перелом не смахивает ни как! – распылился я.

– А ты откуда знаешь? – удивленно спросила она.

– Ну-у-у…Юлия, а пойдемте в кино, я вам там все про себя расскажу! – повернувшись на бок в ее сторону, с синяками на лице спросил я.

– Ага, еще чего! Ты себя в зеркале видел?

– Ну было дело!

– Хм. Ну ладно, тогда. А вон кстати майор Нарыжный идет, наверное, сейчас разбор ваших вчерашних полетов будет! – сказала Юлия, посмотрев в окно.

– Товарищ капитан, а разрешите перед кончиною своей задать вам один вопросик? – состроив кошачьи глаза, спросил я.

– Ну попробуйте! – засмеялась она.

– Майор Нарыжный вам не муж случайно?

– Нет, майор Нарыжный мне пока не муж, и вообще это ни ваше дело товарищи курсанты! – убрав с лица улыбку, она резко встала с постели и пошла к выходу.

Повернувшись к Дронову, я улыбаясь спросил:

– Ну что козел, конец нам сейчас будет! Майор как узнает про наши с тобой похождения по ночам с цветами, отчислит нас нахрен. Предлагаю что-нибудь придумать, и говорить одно и тоже! Ты как, со мной? – протягивая ему перебинтованную руку, добавил я.

– Лёвкин, клянусь, выздоровлю я тебя зашибу!

– Ну ты выздоровей сначала, а то я тебе сейчас в ребро твоё больное как задвину, так ты тут же и скопытишься!

– Чего??

– Шучу я! Давай соображай быстрее пока майор идет! Ахах, а вот и он! – с дрожью в голосе сказал я, и спрятался под одеяло.

Нарыжный зайдя в палату увидел две трясущиеся одеялки, под которыми лежали две синие отбивные вроде нас. Он взял рядом стоящий стул, поставил его между койками присел и молча рассматривал нас. Просидев так четверть минуты, Нарыжный постучал ладонью по моей койке.

– Кто там? – спросил я, потихоньку спуская одеяло с головы.

– Сто грамм! – грубовато ответил Нарыжный.

– А-а-а, здравия желаю, товарищ майор! Вот курсант Лёвкин и курсант Дронов, лежим после… – не дав договорить, майор прервал мой доклад: – После?! Я знаю, чего после!

Вы чего щеглы такое творите, а? Я вам бл… покажу кузькину мать! Будущая элита авиации! Сталинские соколы мать вашу! Вы посмотрите на себя на кого вы похожи? Вас по идее за такое, в миг исключить надо из школы!

– Товарищ майор, простите нас. Мы виноваты! – ответил я, опустив глаза вниз.

– А как иначе, родные вы мои! Ладно, как выпишут вас, сразу на губу сядете, оба! Там и померитесь! – сказал Нарыжный, после чего встал и пройдя не много к выходу, добавил: – И еще, если я хоть раз вас увижу совершенно здоровыми и с цветами возле санчасти! Сверну шею обоим, и не посмотрю, что вы еще дети! Уяснили?

– Так точно товарищ майор! – синхронно в голос ответили мы с Андреем.

Нарыжный надел пилотку и вышел из лазарета. Не много погодя, я продолжил поддевать Дронова:

– Вот что ты за человек такой, чуть из-за тебя не расстреляли!

– Да пошел ты! – скрепя зубами, злился Андрей.

– Не могу как видишь! И это все благодаря тебе! Сделал из меня калеку! – засмеялся я.

– Да ты тоже хорош! Чуть зубы не выбил мне, стервец! – слегка рисуя на своем лице улыбку, произнес он.

– Я еще и стервец?! Нет вы посмотрите на этого хама! – легонько стукнув по плечу, улыбнулся я.

Это было наше недолгое перемирие. Все это время препровождении в лазарете, мы вели себя тихо и спокойно, ни на секунду ни намекая друг другу на агрессию и ненависть.

Пролечившись некоторое время в санчасти, нас ожидал суровый и большой обещанный «привет» от начальства. Прибыв в штаб на «долечивание», майор Нарыжный, не стесняясь в выражениях, читал нам лекцию о вреде сексуально-межличностных отношениях на службе, которые, цитирую: «…до добра не доведут, а доведут только до больших проблем в виде общего геморроя на одну задницу!». Выслушав его довольно доходчивый и интересный монолог, нас с Андреем ждало увлекательное и в тоже время романтическое путешествие на гауптвахту, за нарушение дисциплины.

Находясь всё это время в заточении, я беспрерывно думал о Юленьке, представляя наши будущие встречи и логический конец конфетно-букетного периода. Всё это будет совсем скоро, а тем временем, где-то на тренировочных площадках и учебных классах, наши однокашники грызли гранит науки и изучали материальную часть, пока мы загорали на «губе».

***

Шел пятый день отбывания наказания. Андрей, как обычно лежит на своей шхонке, закинув ноги на перила, и покручивая во рту соломинку, напевает какую-то свою мелодию, чем-то схожую с «Сопками Маньчжурии». А я уже утомившись от безделья за всё это время, хотел приступить к своим трудовым лётным будням, и ждал пока старшина Чуранов, клацая ключами, выпустит нас на свободу. По бродив по камере, я вскоре залез на свой второй ярус кровати и высунув морду в форточку, наблюдал за курсантами. Кто-то занимался строевой подготовкой, оттачивая свой шаг, кто-то прыгал с парашютом с вышки, кто учил материальную часть самолетов, а кто-то и вовсе известным «фольклорным мужским органом» груши околачивал, с папиросой в зубах. Этой балдой как раз и был мой дружбан Егорка. Ему были до фонаря все эти строевые подготовки, какие-то там прыжки с вышки и прочее. Егору просто хотелось по скорее летать, но из-за плохих отметок по профпредметам его не допускали до машин. Глядя на него и вертя головой, я мысленно проговаривал про себя, мол вот халтурщик! Что же из тебя получится? Молодой еще, пацан, что с него взять! А, впрочем, думаю с возрастом поумнеет. Но, это все в целом, а в общем, глобально так скажем, на дворе стояло прекрасное время года – весна. Птички поют, коты лазают по деревьям, черемуха начинает распускаться. Задумываясь обо всем об этом, меня начало не много клонить в сон, и закрыв на минуту глаза, передо мной снова появился образ той единственной и неповторимой Юленьки, которая подарила мне те счастливые минуты, когда она просто находилась рядом. Она подошла ко мне и прикоснувшись к моему лицу, поцеловала в губы. Я был на седьмом небе от счастья, и слегка постанывая попытался ответить ей взаимностью, и как только я нежно провел руками по ей бархатной и тонкой шее, я тотчас же поцеловал её в ответ. Уста её были такими сладкими как мёд, каким хотелось напиться до одурманивания. Но вдруг она, резко отталкиваясь, дав мне сильную затрещину, мужским голосом говорит:

– Так я не зрозумів, Лёвкин! Ти зовсім охренел до мены лізти? – забыв русскую речь воскликнул старшина, и утирая свои губы, добавил – ну ти що дурбеціло, робиш?

Подскочив с койки, я в растерянности утирая свои губы, и сплевывая на пол, ответил:

– Тьфу, товарищ капи… ой господи, товарищ старшина, извините я не хотел! Тьфу, тьфу! Мне сон не хороший приснился!

– Так я вже зрозумів, який сон тобі приснився. Весна дивлюся в голову вдарила. Старшину рідного за бабу прийняв! – продолжал гоношиться Чуранов, а снизу лежал и умирал от смеха Дронов.

Старшина, поправляя портупею, переключился и на него:

– Ну, а ти чого скалішся? Зовсім дивлюся ви тут здичавіли! Да припини іржати як кінь!

– Простите товарищ старшина, просто такой нелепости я еще не видел! – утирая слезы смеялся Андрей.

Старшина вдруг отошел на пару шагов назад и приказал нам построится:

– Так, товариші курсанти, а ну струнко!

И покашливая, перейдя на русскую речь, продолжил:

–Вы приступайте к занятиям немедленно! Сейчас собираетесь и бегом марш к капитану Жадину! Думаю, что вы осознали всё, отмотав свои срока!

Выстроившись по его приказу и выслушав поручение, мы тут же выскочили на улицу, забрав по дороге свои пилотки и ремни.

Наконец-то мы займёмся настоящим делом, и я с радостью летел на встречу к Жадину. Прибыв на полигон, где стояли восемь парт под открытым небом, за которыми сидели наши однокашники, и слушали как ротный Жадин, объяснял будущим авиаторам как правильно садиться в самолет, в какой последовательности нужно готовиться ко вылету, что нужно включать и нажимать, а что нельзя и так далее. Присев за последнюю парту, мы внимательно слушали его лекцию. Егор сидел впереди меня, и свойственно его раздолбайству, отвлекался от прослушивания лекции. Повернувшись ко мне, начал отвлекать пустыми разговорами:

– О, какие люди нарисовались! Здравствуйте, товарищи курсанты!

– Да, и тебе привет, Юдин! – не сводя внимания с капитана, ответил я.

– Ну как там в турме? Отдохнули?

– Отдохнули! Ты бы видел, что было не давеча, ой умрешь! – улыбался Андрей.

– Слышь, ты заткнись про это! Держи язык за зубами! – пригрозил я Дронову.

– А что было-то?

– Да наш Лёвкин, старшину с Васильевой перепутал ну и… ты понял, да? – прикрыв рот рукой, выдал Андрей.

– Ха-ха-х, да ты что? Ну Матвей, ну е-моё! Я конечно понимаю, что весна и все такое, но Чуранова за что! – подтрунивал Егор.

– Юдин катись к черту, а? И ты балабол тоже! Дайте лучше послушать лекцию!

– И как тебе поцелуй? – спросил Егор.

– С кем именно? Тьфу ты черт, с Васильевой-то?

– Та не, со старшиной-то?

– Охренительно страстно, сейчас после лекции пойду еще! – ответил я, отвесив Егору подзатыльник.

Вдруг капитан переключил своё внимание на нас:

– Так я не понял, это чего там за веселье? А ну, встать курсанты!

Опустив глаза в пол, мы молча поднялись с места.

– Я перед кем тут распинаюсь? Между прочим, важную тему рассказываю, которая вам пригодится в бою, а вы сидите и лясы точите! Еще одно замечание и будете рассказывать мне все это наизусть! Сели на место. – махнул рукой ротный, и вскоре продолжил чтения.

Прослушав лекцию еще минут восемь, у Егора будто засвербело в одном месте, и он снова повернулся к нам.

– Ну и чего вылупился? – спросил я у него.

– Да так ничего! Расскажи, как там Васильева-то?

– Где, там?

– Ну где-где, ясно где, во сне!

–Да пошел ты в… – замахнувшись кулаком на Егора, сказал я.

– Всё-всё, ни пристаю! – подняв руки к верху, смеялся он.

Слегка ударив Юдина по спине, тот отвернулся к себе, и продолжал делать вид, что слушает Жадинские чтения. Через какое-то время он опять поворачивается ко мне и продолжает:

– Мотя, ну расскажи, как она там, без одежды, ну ты понял!