Мой мир заботится обо мне

Рядом с тиром была небольшая комнатка – кабинет военрука. Посередине потолка проходила бетонная балка, за которой были оборудованы антресоли, где военрук хранил какие-то бумаги – контрольные и ещё что-то. Как-то вечером я в этой комнатке готовлюсь к сдаче норматива по разборке-сборке автомата Калашникова, а военрук, стоя на стуле, что-то ищет на антресолях. Тут отлетает входная дверь, и в свойственной ему манере в кабинет вплывает Серёжа. Военрук от резкого звука и от неожиданности лихо дёргает головой и со всей дури бьёт бетонную балку собственной лысиной. Это было действительно жутко, даже у меня вдруг сильно заболело это место, которым он саданул об бетонный угол. Военрук упал со стула, сел за стол, стал судорожно двумя руками растирать лысину и изнутри, словно чревовещатель, еле сдерживаясь, прохрипел:

– Не вовремя, Серёжа, ты пришёл…

Не убил, не ударил, даже не выругался. Кремень! Гвозди бы делать… Потом он говорит:

– Посмотри, Серёжа, крови нет?

На что тот испуганно блеет:

– Нет, только ШКУРА содрана.

С тех пор между этими двумя установились особые отношения.

Ещё один штрих к портрету, вот только не знаю, к чьему – то ли Сергея, то ли моему. Как-то летом я пошёл гулять с ним и кем-то ещё из наших, а когда вернулся, выяснилось, что ключ я забыл дома и замок захлопнул. Квартира наша была на третьем этаже, и я вижу, что окно в спальню родителей открыто, т. е., в принципе, можно влезть в него. Тогда я быстро разрабатываю план операции, иду к Юрке Карабажаку (благо недалеко), но его нет дома, с его мамой спускаемся к ним в подвал, и я снимаю длинную и толстую верёвку, привязанную к санкам. Возвращаюсь к своему дому, где меня ждёт Серёжа. Объясняю ему суть операции.

– Сергей, я сейчас поднимусь к соседям на четвёртый этаж, привяжу верёвку к батарее и буду спускаться к себе в окно, а ты стой внизу подо мной.

– Зачем? – хрипло спросил Серёжа.

– Ну, если я сорвусь, то ты меня должен поймать. По-

нятно?

– Понятно, – кивнул Сергей.

Я поднялся к соседям на четвёртый этаж (там тоже жил доктор из папиного госпиталя). Мама хозяйки квартиры, как всегда, была дома, выслушала меня, удивилась и впустила. Я привязал верёвку к батарее центрального отопления, выбросил верёвку наружу, сказал Сергею, чтобы он подошёл и встал под окном, чтобы было удобно меня ловить, а сам, взявшись обеими руками за верёвку, повис прямо над Сергеем. Как только я оказался на верёвке, на стене, Сергей сразу отошёл на несколько шагов в сторону и стал с интересом следить за развитием событий. Я начал спускаться, перехватывая верёвку руками. И вот я вижу, что подоконник моего окна уже рядом, осталось чуть-чуть. Я вытянулся всем телом, пытаясь достать до него носком ноги, но мне не хватило буквально нескольких сантиметров. Тут мою левую руку свело судорогой – или перенапрягся, или слишком сильно вытягивался – непонятно, но положение стало аховым: чтобы дотянуться до спасительного подоконника, надо перехватить руки, но это невозможно, так как одна рука сведена судорогой. Внизу на всё происходящее заинтересованно смотрит спасатель-

Серёжа. Тогда я закусываю верёвку зубами и перехватываю её «здоровой», не сведённой судорогой рукой. Выходит, что какую-то долю секунды я держал всего себя зубами на высоте между четвёртым и третьим этажами. Этого перехвата хватило, чтобы закончить путешествие, и я оказался в спальне родителей. Взял ключ, поднялся к соседям, отвязал верёвку и поблагодарил соседку, а потом спустился к Сергею.

– Ну что же ты отошёл? Ты должен был меня страховать, мы же договорились! – стал я наезжать на него, практически обвиняя в недоговороспособности и чуть ли не в предательстве.

– Я отошёл туда, где лучше видно, – ответил он.

Ну и как тут злиться, а если и злиться, то на кого?..

* * *

Летом после девятого класса у нас была практика в институте физики Академии наук Латвийской республики. Каждый день мы ездили в Саласпилс и от станции пешком шли в институт, мимо академического ботанического сада и стоявшего неподалеку ядерного реактора. Помню, я занимался изучением напряжённости магнитного поля: в поле электромагнита помещалась какая-то сфера и висела в воздухе, как в невесомости, а мы при этом что-то замеряли. В других лабораториях ребята работали с жидким азотом. Мы с ними развлекались тем, что поливали жидким азотом цветок или листик, а потом бросали его на пол, и тот разлетался на мелкие осколки-брызги.

Это всё, что я вынес из той научной практики в академическом институте физики.

Весь десятый класс был посвящён подготовке к поступлению в вуз. Раечка узнала у каждого, куда он хочет поступать, и давала на контрольных задачи со вступительных экзаменов предыдущих лет в выбранный им вуз. Так я готовился к поступлению в Московский энергетический институт (МЭИ). Но, как выяснилось потом, мне это не пригодилось.

Мы с Ильёй Бейлиным по инициативе моей мамы ходили на дополнительные занятия по физике. Это мы-то – ученики Георгия Андреевича Попляева! Не знаю с чего вдруг, но мы с Ильёй исправно ездили в Старую Ригу, где в древнем доме на первом этаже, вход со двора, жил наш физик, профессор, по-моему, кандидат наук. Звали его Василий Иванович, он преподавал в Рижском высшем военно-политическом Краснознамённом училище имени Маршала Советского Союза С. С. Бирюзова.

* * *

Был выпускной бал: торжественные слова, прощание с учителями, танцы, а уже потом, в ночь, мы все отправились пешком в центр города и встречали рассвет на набережной Даугавы. Я как-то не проникся серьёзностью момента, пониманием его «рубежности» и качественного изменения собственного статуса. Я осознаю это позже, но тогда, в те дни, и особенно в выпускную ночь, хотелось быстрее выпорхнуть из школы и уже начать самостоятельный полёт.

Через неделю после выпускного мы всем классом поехали на пляж, и наш одноклассник Андрей утонул. Это было ужасно – первое сознательное соприкосновение со смертью одного из нас. На похоронах страшно было смотреть на родителей Андрея…

Летом 1975 года мы все – выпускники нашего физмат-класса – поступили в вузы. Начался новый, совсем другой, яркий, интересный и очень важный период жизни.

IV. Студенчество

Проехав все моря и континенты,

Пускай этнограф в книгу занесет,

Что есть такая нация – студенты,

Веселый и особенный народ!

Эдуард Асадов

Колхоз

После окончания школы я подал документы в Рижский политехнический институт (РПИ) на факультет автоматики и вычислительной техники (ФАВТ). Хотя я всю жизнь хотел быть военным моряком и где-то в глубине души мечтал о Нахимовском училище (наверное, под влиянием Севастополя, папиной формы, книг и главного сокровища детства – папиного морского офицерского кортика), но мама провела со мной долгую и проникновенную беседу, в результате которой я решил стать инженером. В РПИ в тот год проводился эксперимент: если у абитуриента средний балл аттестата зрелости более 4,5 и нет троек, то при поступлении необходимо сдать только два экзамена – письменную и устную математику. Документы я подал на специальность «Прикладная математика». На письменном экзамене случилась неприятность: в условии задачи была допущена неточность или двусмысленность: дана пирамида бла-бла-бла, её грань бла-бла-бла, в неё вписан круг… Я вписал круг в пирамиду, всё решил, а оказалось, что надо было вписать его в грань, а не в пирамиду… Я получил четвёрку. Устный экзамен сдал на пятёрку. В итоге на специальность 0647 – «Прикладная математика» – я не попадал, и мне было предложено выбрать любую другую специальность на факультете: автоматизированные системы управления (АСУ), электронно-вычислительные машины (ЭВМ) или автоматика и телемеханика (АиТ).

Я выбрал АСУ. Теперь я думаю, что непоступление на прикладную математику и выбор АСУ – это было очередное проявление заботы Моего Мира обо мне.

* * *

С самого начала сентября все поступившие отправлялись на месяц в колхозы – помогать поднимать сельское хозяйство. Только пара человек из каждой группы оставались в Риге и работали на кафедре, подготавливая помещения к учебному году. Одним из таких оставшихся в Риге был Ромка, с которым мы когда-то вместе ходили в детский сад.

Группы ЭВМ и наша были вместе отправлены в совхоз в городке или селении Умурга, в шести километрах от районного центра Лимбажи. Там мы написали песню на мотив «Веселей, ребята, выпало нам строить путь таёжный, а короче – БАМ»:

Только поступили мы в институт,В первый же месяц нас в Умургу везут,Веселей ребята – выпало намСобирать картошку по глухим углам.

Наши группы были примерно одинаковые по количеству (человек по двадцать пять), но разительно отличались по гендерному составу: если в группе ЭВМ девчонок и мальчишек было примерно поровну, то в нашей было всего семь или восемь ребят, а остальные – наши красавицы. Со мной на АСУ поступили две девушки из моего класса: Нелька Курмэ и Наташка Коваленок. В группе ЭВМ оказался Сашка Чернышов – он пришёл в мой класс тринадцатой школы в год, когда я оттуда ушёл, и ещё мы вместе занимались боксом в «Трудовых резервах».

Всей этой толпой молодых и активных руководил сотрудник кафедры или АСУ, или ЭВМ Дима Гозман. Отношения у нас, новоиспеченных студентов, с ним не сложились.

В первые дни в колхозе меня поразил Борька Оксман – еврейский мальчик из Кишинёва. Он взял с собой скрипку и коротал вечера или игрой на ней, или решением алгебраических задач. И это на фоне всеобщего разгула толпы молодых людей, впервые вырвавшихся из-под опеки родителей и с энтузиазмом и визгом пустившихся во все тяжкие.

В доме культуры в огромном зале поставили кровати – здесь жили мальчики. Отделённая от нашего помещения тонкой фанерной перегородкой маленькая каморка была убежищем руководителя Димы. Ну и досталось же ему от нас! Считалось особым шиком ночью, после двух, бросить со всей силы что-нибудь тяжёлое в эту фанерную перегородку. Одуревший от грохота Дима влетал в наш зал и видел полную ночную идиллию: два десятка парней старательно сопели, закрыв глаза, и найти виновного в дикой выходке не представлялось возможным.

Девчонки жили в домах через улицу от нас.

Первые дни в колхозе. Еще незнакомые люди. Четвертая слева – Ира, одинокий в центре – я

Первый раз – целый месяц без взрослых… Мы все как с цепи сорвались. В сельпо (магазинчике) покупали «Киршу винс» – вишнёвое вино, практически все начали курить. В первый же вечер, покурив вдоволь, я лежал в парке на скамейке лицом вниз, вытянув губы трубочкой в щель между досками сиденья, и прощался с жизнью – это была первая и навсегда запомнившаяся реакция моего организма на дерзкую попытку его приручить к никотину. К сожалению, попытка оказалась удачной, и с тех самых пор я заядлый курильщик.

Именно там, в колхозе, родился «женсовет». Шестеро ребят, одурев от свободы, решили, что надо придумать что-то из ряда вон выходящее, совершенно не вписывающееся в обыденную жизнь, этакую демонстрацию собственной независимости и всемогущества. Определили, что теперь они будут девчатами (в хорошем смысле: напоминаю, что это был 1975 год и никому в голову не мог прийти весь сегодняшний ЛГБТ-шный шабаш). Сказано – сделано: Сашка Чернышов теперь стал Анжелой, Вовка Лебедев – Офелией, Валерка Лебедев – Джулией, Витька Ясинкевич – Дороти, Володька Иващенко – Джиной и я – Жаклин. Запрещалось о себе говорить в мужском роде, за фразу «Я пошёл…» сказавший получал пендель от всех остальных «девчонок». Примерно через неделю практически никто из нас не ошибался. И потом, вернувшись в Ригу, я ещё несколько недель вгонял папу в ступор, говоря «Я пошла» или «Я уже поела». Кстати, моя подпись с тех самых пор и на всю жизнь – это ничто иное, как написанное по-русски имя Жаклин.

В нашем жилище мы быстро ввели свои подчеркнуто абсурдные порядки. Так, в частности, каждый вошедший в наше помещение – зал с двадцатью кроватями – должен был громко и чётко произнести: «Слава КПСС!», на что все присутствующие обязаны были хором зычно ответить: «Homo Sapiens!»

Обязательной формой одежды для всех членов «женсовета» была специально купленная косынка, повязанная на голове. Мы были неотразимы!

Нашей работой была сортировка картошки – стоя на комбайне, прицепленном к трактору, движущемся по полю. Довольно скучное дело. Иногда, наскочив на особенно крупный камень, комбайн ломался, и пока его чинили, у нас были короткие минуты отдыха. Понятно, что такая работа нас не очень радовала, поэтому я и Джина (Вовка) предложили сделать дополнительную функцию, а именно – обследование поля перед идущим трактором на предмет нахождения и удаления крупных камней с целью минимизации поломок комбайна. Колхозное руководство с радостью согласилось. С тех пор я и Джина начинали рабочий день походом перед трактором, а затем, выйдя из прямой видимости, мы просто ложились в траву и болтали или читали. Иногда, когда угрызения совести достигали нестерпимых высот, мы вставали и делали несколько проходов или вместе, или по одному. Напоминаю, всё это с косынками на головах.

Как-то раз бдительный колхозник с противоположного края поля заметил нас, валяющих дурака под солнцем, на травке, в самый разгар рабочего дня. Вечером Дима Гозман выстроил весь отряд перед клубом и стал толкать проникновенную речь о сложной международной обстановке, о необходимости добросовестно выполнять возложенные на нас обязанности и ещё какую-то муть, а потом сказал, что ему поступил сигнал о двух девушках, которые прятались в траве и отдыхали – в то время, когда весь отряд напряжённо работал на благо Родины. Он потребовал от девчонок, чтобы виновные признались и вышли из строя. Те в недоумении не шевельнулись, так как никто из них не был виноват, а два хмыря из «женсовета» – Жаклин и Джина – и не подумали признаваться.

Гозман на самом деле был странный тип: однажды он решил провести комсомольское собрание с целью написать коллективное письмо Леониду Ильичу Брежневу – тогдашнему генеральному секретарю ЦК КПСС. Это как собраться и написать письмо руководителю планеты или, по крайней мере, её половины. Дима Гозман решил, что Леониду Ильичу очень важно знать, как напряжённо мы здесь, в Латвийском колхозе, работаем и как поддерживаем генеральную линию партии. Он надиктовал проникновенное письмо и спросил у ухмыляющихся студентов, что бы мы хотели добавить. Тут вперёд вышел Володя Сивцевич и предложил в конце письма написать: «Слава КПСС!» И жутко покраснел. В ответ все мужики машинально рявкнули: «Homo Sapiens!» Дима Гозман почему-то озверел, стал кричать, и в итоге мы так и не отправили письмо Брежневу.

Ещё мы с Джиной практиковали походы в Лимбажи в бар, чтобы выпить по бокалу шампанского. Всю дорогу пели «Там вдали за рекой загорались огни…» Шесть километров туда, по бокалу шампанского и столько же обратно. Идиоты!

Заключительный аккорд мы с Джиной исполнили в последний день нашей работы: утром нашли камень приличных размеров, принесли его на поле и прикопали в меже. Когда комбайн на него наехал, он сразу сломался, и в этот последний день в колхозе уже больше не работали. Мы с Джиной потом даже сфотографировались с этим камнем – по пояс голые, в позе рабочего и колхозницы Мухиной (эмблема Мосфильма), только вместо серпа и молота мы держали камень – победитель «злобного» комбайна.

Учёба

Вернулись в Ригу. Начались лекции. В группе ЭВМ деканат назначил старостой Сашку Чернышова, а у нас как-то не сложилось: нету старосты группы и нету. Сашка мне и говорит, становись, мол, старостой, это удобно, будем «старостить» вместе. Вот мы ждём очередного преподавателя, и тут я выхожу к доске и ору: «Народ! Я буду у вас старостой. Кто против?» Никто против не был – так я стал старостой группы и был им до самого окончания института. А Сашку на следующий год попёрли из старост…

Должность старосты группы подразумевает присутствие на каждой лекции, общение с преподавателями, подачу журнала на подпись, отмечание отсутствующих и так далее. Конечно, меня это не устраивало, и я ввёл должность заместителя старосты, на которую самолично назначил Вовку Сивцевича – высокого блондинистого юношу из нашей группы, который очень трогательно краснел и прекрасно играл на гитаре. Это именно он предложил закончить письмо Л. И. Брежневу словами «Слава КПСС!» Даже если я присутствовал на лекции, журнал преподавателю носил Вовка, так что мне потом было легко прогуливать: никто из преподавателей не обращал внимания, что журнал в конце занятия приносил не я.

Хочу поделиться ещё одной моей находкой. Если студент отсутствовал, то в обязанности старосты входило поставить «Н» напротив его фамилии, чтобы деканат мог потом посчитать количество пропущенных часов. С какого-то порогового числа пропущенных часов начинались репрессии – недопуск к зачёту, вызов в деканат и прочие радости. Проблема заключалась в том, что в журнал нельзя было вносить исправления. А если ты поставил кому-то «Н», то это прогулянные два академических часа. Потом можно было попытаться получить медицинскую справку или ещё что-то, чтобы легализовать пропуски. Я придумал, или мне кто-то подсказал другое обозначение – напротив фамилии отсутствующего студента я ставил большую букву «О», и преподаватель не мог меня упрекнуть, что отсутствующий студент не отмечен в журнале. Однако после лекции из «О» (отсутствующий) я легко делал «Оп» (опоздавший), то есть в прогулы записывался только один академический час, а не два, или «Ос» (освобождённый), что означало наличие официального освобождения, например, справки от врача. Таким образом, посещаемость в нашей группе, хотя бы по документам, была на высоте.

* * *

Лето после первого курса института. Сашка в Севастополе, а родители тоже уехали куда-то отдыхать. Я уже взрослый, ведь целый год отучился в институте. Видимо, чтобы поощрить молодого студента, родители вняли его нытью и оставили денег на джинсы (идиотская мечта каждого молодого человека в СССР). Буквально на следующий день после отъезда родителей у меня в квартире начался какой-то постоянный, непрерывный, круглосуточный праздник. Люди менялись, как узоры в калейдоскопе…

Например, просыпаюсь утром, иду в ванную и вдруг вижу, как из Сашкиной комнаты выходит какой-то незнакомый мне парень.

– Привет.

– Привет.

– Ты кто? – спрашиваю я в семь утра у человека, находящегося в моей квартире, которого я никогда в жизни раньше не видел.

– Я Артур, меня Володя привёл.

Отлично, хоть Володю я ещё помню – это какой-то приятель Юрки Карабажака из Рижского Краснознаменного института инженеров гражданской авиации (РКИИГА).

В таком режиме прошли несколько дней: днём – практика на кафедре, вечером и ночью – непрерывное празднование молодости и независимости от родителей с толпой известных и неизвестных приятелей. В итоге денег не осталось вообще. Питался я кофе с сахаром дома, чем-нибудь перекусывал в институте – и, собственно, всё. Через пару дней такой жизни я, наверное, как-то изменился внешне, потому что Наташа Коваленок – моя сначала одноклассница по физико-математическому классу, а потом и одногруппница – подошла, выяснила ситуацию, узнала, что родители возвращаются только через неделю, вечером приехала ко мне домой с продуктами и наготовила кучу еды, нажарила котлет, нарезала салатов, сварила картошки… И хотя всего, что она приготовила мне и моим дружественным известным и неизвестным ртам, хватило буквально на пару дней, мне кажется, что именно этот гуманитарный визит Наташи спас меня тогда от голодной смерти или как минимум от каких-то необратимых изменений в организме.

Надо отметить, что даже в те дни фактического голодания я не притронулся к деньгам, отложенным на джинсы, и за день до приезда родителей купил себе настоящие американские Lee.

* * *

Во время нашей учёбы в институте – в конце семидесятых – особой популярностью в среде понимающих пользовались учреждения общепита, называемые пельменными. Их было очень много в городе, но по каким-то непонятным критериям были выбраны несколько, считавшихся лучшими. Причём выбор блюд во всех пельменных был стандартным и очень небогатым.

В нашем институте «главными специалистами» по пельменным были я и Ромка. Мы пользовались в этом статусе такой популярностью, что довольно часто ребята из разных групп нашего факультета скидывались нам на обед в пельменной, чтобы просто посмотреть на процесс поглощения нами пельменей. А выглядело это так. Мы брали по двойной порции, по полстакана сметаны и по стакану кефира. На каждом столе в пельменных стояли горчица, молотый красный и чёрный перец, графинчик уксуса. Мы собирали все эти приправы с двух-трёх столов и начинали готовить себе еду. Сначала порция покрывалась слоем горчицы, затем в тарелку выливался графинчик уксуса, сверху выкладывалась купленная сметана и завершал блюдо сплошной покров из красного перца. Как правило, посетители пельменной, не говоря о зрителях, пришедших вместе с нами, забывали о своих порциях и начинали заинтересованно наблюдать за нами. Когда мы ели, у некоторых особо впечатлительных текли слёзы. Я до сих пор убеждён, что без такого набора приправ – уксус, горчица и красный перец – эти пельмени были непригодны к употреблению, а с нашим набором съесть можно было что угодно и было бы вкусно. И я, и Ромка действительно получали удовольствие от такой еды. По завершении трапезы мы обычно проводили по тридцать-сорок минут, покуривая где-нибудь на скамейке.

* * *

Где-то в начале второго курса у нас в группе выкристаллизовалась внутренняя команда, в каком-то смысле даже «орден», в состав которого вошли семь девчонок-красавиц: безудержная спорщица и весёлая выдумщица Ольга; высокая, утончённая Света; спокойная, рассудительная Надя – одноклассница моей Ирочки; огненно-рыжая, невысокая Таня; мои одноклассницы Нелля и Наташка; моя будущая жена Ира. И «три богатыря»: Ромка, Борька Оксман и я.

Надо отметить, что эта команда в чуть усеченном виде осталась дружна и через пять, и через десять, и даже через сорок лет после окончания института. Ольга, Света, Надя и Ира каждый год первого марта встречаются и отмечают приход весны, хотя жизнь их разбросала: Света живёт в Питере, Ольга в Москве, а Ира с Надей теперь в Риге, а было время – Ира в Лос-Анжелесе, а Надя в Торонто. Про нас с Ромкой всё станет понятно из этого повествования… И очень трудно сейчас, через сорок лет, сказать, есть ли у нас кто-то ближе, чем эта студенческая команда…

* * *

Пришло время познакомить с моей Ирой. Ира родилась на Колыме в посёлке Мяунджа. Её отец Петер Плаценис, латышский крестьянский парнишка 1929 года рождения, отказался жениться на девчонке с соседнего хутора, и она написала на него донос. Как результат – арест, 58-я статья, Колыма. В то же время офицер-дорожник из Херсона – Михаил Очаковский, участник войны – в ожидании гонений на евреев сам попросил назначение на Колыму в автодорожную часть. Это из серии «дальше тундры не пошлют». Когда в 1955 году Петер вышел из лагеря, он познакомился с дочкой Михаила Очаковского Викторией, и они поженились. В 1958 году у них родилась дочь Ирена – это моя Ирочка. До девяти лет Ирочка с родителями жила на Колыме, а в 1967 году вся Ирина семья переехала в Лиепаю – на родину Петера. В Лиепае Ира закончила физмат-школу, где сидела за одной партой с Надей. После окончания школы они вместе приехали в Ригу и поступили в РПИ на АСУ, где мы и встретились.

* * *

С благодарностью хочу написать об Ольгиных родителях. Она выросла на Камчатке, в семье знаменитого, даже легендарного подводника, капитана первого ранга Вячеслава Юрьевича Камышана и преподавателя политической экономии, окончившей МГУ, Нинель Павловны. Вячеслав Юрьевич окончил Военно-морскую ордена Ленина академию в Ленинграде и в 1961 году получил назначение на Камчатку. Ольга была младшей дочкой в семье. Старшая дочь Марина – психолог, также окончившая МГУ. В 1973 году Вячеслав Юрьевич получил новое назначение, и вся семья Камышан переехала в Ригу. Нинель Павловна преподавала нам политэкономию.

Эта замечательная семья в значительной мере стала родной для каждого из нас, а потом и наших детей. Очень многие важные для нас события праздновались в их квартире. Сначала мы, студенты, отмечали в этом гостеприимном и родном нам доме наши текущие праздники – окончание сессии или сдачу «Научного коммунизма». А через годы уже наши дети делали в этой квартире концерты или показывали кукольные спектакли. Мы могли обсуждать с Ольгиными родителями самые разные вопросы, как с очень близкими людьми. Да они и были очень близкими, родными. Навсегда запомнилось трепетное, даже в чём-то сакральное отношение Вячеслава Юрьевича к Дружбе – именно так, с большой буквы. Этот его неизменный тост: «За друзей!», а ещё его пожелание нам: «Любите друг друга такими, какие вы есть…» А как он пел Визборовскую – «Если я заболею, к врачам обращаться не стану»…

Сегодня можно с уверенностью сказать, что нам крупно повезло с Ольгиными родителями и они сыграли значительную роль в нашем становлении. Близкие отношения с ними у каждого из нас сохранились на всю жизнь…