Эридан. Рассказы

«Идеальных встреч не бывает? – история вмиг перестала быть загадкой. – Отнюдь. Если это встреча с собой, то она, бесспорно, идеальна!».

Круг замкнулся. Я весело улыбнулась себе, как старой знакомой:

– Здравствуйте! – и с облегчением в голосе добавила: – Еле успела на поезд, чуть не опоздала…

(07.04.2016)

Рондо

Алевтина Николаевна спешила. Предстоял насыщенный день. Она позавтракала, на ходу хлебнула компота из чернильно-синей чашки с золотым ободком, и, накинув на плечи ветровку, выскочила за калитку.

Тут близко, всего-то полкилометра, но времени в обрез, и Аля решила в этот раз поехать на троллейбусе. Вытянула руку, помахала ею взад-вперёд, и, поднявшись по прозрачным ступенькам, строго произнесла:

– Будьте добры, один билет.

Достала из кармана лист подорожника, проткнула его мелким камешком и сунула обратно.

– Аля, привет!

На поросшей сорняками обочине появился Толик – возник из ниоткуда – и Алевтина важно кивнула ему в ответ:

– Здравствуйте, Анатолий Дмитриевич!

Полное имя и отчество Толика она узнала лишь вчера, поэтому произносила его с особым смаком, старательно выговаривая каждый слог. А-на-то-лий. Звучит красиво, а уж в комплекте с отчеством… Алька прошагала мимо него в воображаемом троллейбусе, а сосед успел лишь крикнуть вслед:

– Ты куда собралась?

Алевтина обернулась, и, указав пальцем в сторону Кленовой улицы, деловито сообщила:

– Мне нужно съездить в одно место, а потом я вернусь.

– Ты почему босиком? – Толик был старше подруги на целых два года и потому считал себя взрослым и ответственным.

Неделю назад ему исполнилось шесть, и он тоном, не допускающим возражений, сообщил, что будет присматривать за четырехлетней Алевтиной – Алевтиной Николаевной, поправила она – до наступления её совершеннолетия.

«Целых два года, – вздыхала Алька, – ждать моего «совершестилетия».

«А когда наступит совершеннолетие, – уточнял деловито Анатолий, – я на тебе женюсь, и буду присматривать до самой старости. Никуда не денешься».

Девочка в ответ на это снова вздыхала и надеялась, что он со временем передумает.

…Алевтина посмотрела вниз, на свои босые ноги, угрюмо почесала лоб, и, притворившись, что не расслышала вопроса, прибавила шагу.

***

Троллейбус медленно повернул на Кленовую улицу и остановился у домика, притулившегося за невысоким забором. Каждый день Алька пробегала мимо этого места, но сегодня её почему-то потянуло заглянуть внутрь, за голубую изгородь из остроконечного штакетника. И она не ошиблась! В метре от забора, в тени облезлого сарайчика, на старом ватном одеяле дремала кошка. Чёрная-пречёрная, без единого белого пятнышка! Лапами она обнимала четырёх спящих младенцев.

– Котятки… – ахнула девочка.

Она попыталась просунуть лицо между брусьями штакетника, но ничего не вышло. Тогда Алька подтянулась всем телом, оперлась локтями о верхнюю перекладину, да так и повисла на ней.

– Хочешь взглянуть поближе? – вопрос, прозвучавший откуда-то сбоку, заставил её вздрогнуть от неожиданности.

Алька повернула голову и увидела хозяина, укрывшегося в беседке с газетой в руках. Пока тот сворачивал газету, она со смущённым любопытством разглядывала его. Худые жилистые руки и впалые щеки испещрены глубокими морщинами, редкие волосы белеют на макушке, словно цыплячий пух, а глаза спрятались за толстыми линзами в роговой оправе.

Старик подошёл к калитке, с усилием передвигая ноги, и отворил её, приглашая девочку внутрь. Алька, жутко стесняясь и радуясь одновременно, шагнула во двор и чуть слышно прошептала:

– Здравствуйте…

Хозяин подвел девочку к ящику, и они вместе уставились на котят. Молча. Наконец, Алевтина не выдержала:

– А можно их потрогать?

– Конечно, можно, погладь! – дедушка с трудом присел на корточки и успокоил кошку, ласково проведя ладонью по вздрагивающему боку.

Алька пальчиком дотронулась до котёнка, который прятался между кошачьими лапами. Он был такой маленький, что, казалось, даже не реагировал на прикосновения.

– А почему у них глазки закрыты?

– Они ещё слепые, совсем малыши. Подожди пару дней, и глазки откроются.

В окно выглянула старушка. Заметив Альку, она всплеснула руками и заторопилась наружу, к незваной гостье – знакомиться. Спустя четверть часа девочка уже восседала со своими новыми друзьями за старинным столом, украшенным фарфоровым сервизом, и пила ароматный чай с хворостом.

Дедушку звали Миша, а бабушку, так же, как и Альку, Алевтиной.

– А какие у вас отчества? – полюбопытствовала девочка, вспомнив хвастливого Толика.

– Я – Алевтина Николаевна, а Миша – Михаил Дмитриевич, – ответила старушка, – но нас теперь так только почтальон называет, а мы сами уже и забыли почти.

– Ничего себе! – восхитилась Алька. – Я тоже Алевтина Николаевна, а мой друг Толик из третьего дома – он Дмитриевич!

– Так мы с тобой тёзки, получается, – удивилась бабушка, – да ещё и полные. Надо же, какое совпадение.

– А у котят какие имена? – поинтересовалась Алька, не забывая о главной цели своего визита. – Тоже с отчествами?

– Нет, – улыбнулся дедушка Миша, – имён мы им ещё не успели придумать, а отчества, увы, мы не знаем. Муся нам не сообщила, кто отец.

– Муся – кошка, их мама? – уточнила девочка, и старик кивнул. – Ой… Что ж получается, безотцовщина растёт?

Старик со старушкой почему-то тут же расхохотались, да так заливисто, словно помолодели вмиг.

– Получается, что да, – подтвердила, отсмеявшись, баба Аля. – Ничего, не пропадут, поднимем их без отца.

– А куда вы будете их поднимать? – Алька прижала ладони к щекам и тут же догадалась. – На крышу? Это как в стишке? «Тише мыши, кот на крыше, а котята ещё выше». Я вот всё время думаю, где же котята? Ведь выше крыши только труба, а в трубе им нельзя находиться – могут угореть. Значит, они ещё выше. А выше только небо, а за ним – космос. Вы их хотите в космос отправить?!

Дедушка с бабушкой так разулыбались, что Алька удивилась и крепко задумалась, пытаясь понять, что их обрадовало. Она оглянулась по сторонам, но никого и ничего примечательного не увидела. Наверное, у них просто давно не было гостей. А может, у бабушки Али сегодня хворост удался, как никогда. Или ещё по какой причине, неизвестной… На всякий случай девочка тоже заулыбалась, чтобы поддержать старичков.

– Поднять, значит, на ноги поставить, вырастить – есть такое выражение, – объяснил Михаил Дмитриевич, – а имена, действительно, нужно им дать, но попозже. Когда они откроют глазки и посмотрят на нас, тут же будет понятно, кому какое имя подходит.

***

Алька провела в гостях целый день. Новые друзья рассказывали ей истории стародавних времен, которые совсем были не похожи на её, Алькину, жизнь. К вечеру девочка так расслабилась, что совсем перестала стесняться, и, помявшись для приличия, задала вопрос.

– А что это у вас такое стоит?

Позади стола красовался рояль. Огромная махина глубокого чёрного цвета на резных кокетливых ножках, он стоял в углу гостиной твёрдо и незыблемо, олицетворяя собой исполинскую мощь неведомого инструмента, и с высоты Алькиного «четырёхлетнего» роста казался просто громадиной. Алька догадывалась, что это за инструмент, тем более что дома у неё было фортепиано, но как выспросить иначе, она не знала.

– Это рояль, – ответила бабушка Алевтина.

– А кто играет на нём? – шёпотом спросила девочка, вновь мгновенно оробев.

Она пробовала играть на пианино – точнее, извлекать из него отдельные звуки – но всякий раз получалась форменная ерунда. Инструмент звучал отрывисто и нескладно, в то время как пианисты из телевизора, раскачиваясь взад-вперед, ловко бегали пальцами вдоль клавиш – их музыка была прекрасной и радовала слух. Алевтина тоже как-то попыталась провести быстро-быстро рукой по клавиатуре, но пальцам стало больно, а инструмент будто захохотал: гадко и бессмысленно. Бабушка отругала её за то, что та «расстраивает» его – Алька попросила у него прощения и пообещала, что «больше не будет». Она ведь не хотела никого расстраивать: ни бабушку, ни пианино, ни родителей.

– Я играю, то есть играл, – поправился дедушка, – когда суставы были здоровыми. Хотя… Можно попробовать сегодня, раз наступило облегчение.

– Вы сыграете? – и Алька задержала дыхание, загадав, чтобы тот не передумал, а после воскликнула. – Прямо сейчас?

– Я, конечно, уже не тот, – пробормотал, будто оправдываясь, дед Миша, – но… руки всё помнят.

Он задумался, возвращаясь, видимо, в мыслях к чему-то давно позабытому, но важному, и отрешённо взглянул на притихших Алевтин, старую и малую. Те молчали, а бабушка даже перестала пить чай, и тихо-тихо опустила чашку на блюдце, чтоб не звякнуть случайно, не спугнуть его внезапную отраду. Его лицо менялось, озаряясь внутренним светом, словно некий загадочный дух медленно стягивал с него покрывало времени, – стягивал вместе с морщинами, сединами и впадинами на худых щеках.

И Алька точно наяву увидела Михаила Дмитриевича таким, каким он был когда-то: гибким кудрявым юношей с синими лучистыми глазами! Она представила зал с массивными колоннами и тяжёлыми бархатными портьерами по бокам деревянной сцены, чёрный рояль посередине и стройного молодого человека, легко выбегающего из-за кулис. Парень наклонил голову и прижал правую руку к груди, улыбнувшись застенчиво и немного по-детски. В зале грянули аплодисменты. Улыбка с лица Миши испарилась вдруг, он сделался отрешённым, точь-в-точь, как сейчас, за столом, и неуверенно подошёл к роялю – так, словно видел его впервые… Присел на банкетку, опустил голову, сохраняя спину прямой – с небольшим поясничным прогибом – вздохнул прерывисто и глубоко, и поднял руки…

Пока Алька, изумлённо распахнув глаза, разглядывала в своём воображении юного Михаила, старик поднялся из-за стола. Он неуверенной походкой двинулся к роялю – так, словно видел его впервые. Сел на винтовой табурет с мягким дермантиновым сиденьем, поднял крышку, обнажив клавиатуру, низко склонил голову, сохраняя спину прямой, вздохнул прерывисто и глубоко, и поднял руки.

И Альку унесло, накрыло потоком… Не звуков, нет, – стремительного водопада, взбивающего барашки на каменистых уступах незнакомой горной реки! Капли-ноты перетекали друг в друга, подпрыгивая на гладких скалистых островках внезапным стакатто, и мягко накрывали их всплесками, которые тут же сплетались в кружева полупрозрачной пены… Горная река бежала вдоль пологого русла – волнуясь и торопясь, как будто боялась опоздать куда-то – обнимая поросшие илом валуны, бурля и извиваясь меж двух берегов. Она не началась с ручейка, как это обычно бывает, она хлынула сразу, сбросив себя с уступа пенной симфонией сочных звуков! Алька вообразила себя бегущей по траве босиком «в ногу» с музыкальным потоком, и… вдруг поняла, что река спустилась в равнину, где пошла медленно и тихо, охваченная внезапной сонливостью – а вокруг воцарилась ночь: тревожная, глубокая, без единой звёздочки на пасмурном небе. Пугливо озираясь по сторонам, река осторожно двигалась вперед, наощупь, изредка натыкаясь на утёсы и сослепу врезаясь в деревянные причалы. Музыка пробиралась украдкой, минуя сумрачную равнину до тех пор, пока не рассвело, и не наступило утро. Яркое, торжественно-солнечное! Река вновь забурлила, заигрывая с порогами, и торопливо устремилась вдаль.

Музыка стихла. Михаил Дмитриевич повернулся к зрителям, и обе Алевтины зааплодировали. Старшая – с улыбкой, нежной и мягкой, которая юным весенним светом озарила её лицо. Алька, неуклюже похлопав в ладошки, повернулась к ней и увидела… девушку, тоненькую, большеглазую, с волосами до плеч и в лёгком ситцевом платье. Так вот ты какая была, бабушка Аля…

– Как красиво… – прошептала девочка.

– Это Шуман, – улыбнулся старик. – Одна из моих любимых новеллетт.

– Словно река то засыпает, то просыпается…

– Форма рондо, движение по кругу, когда эпизоды сменяют друг друга, возвращаясь к одной и той же мелодии – главной теме произведения.

Алька попыталась понять его слова, но не смогла. На всякий случай она кивнула, чтобы дедушка Миша не подумал, что она совсем маленькая и глупая.

***

– Бабушка Аля, – испугалась вдруг девочка, увидев, как по морщинистым щекам хозяйки медленно потекли слёзы. – Ты плачешь? Ты обиделась?

– Нет, Аленька, – с нежной грустью улыбнулась та и покачала головой, – просто вспомнила тот день, когда я впервые услышала, как дедушка Миша её исполняет.

…Лето сорок четвёртого. Шестнадцатилетняя Аля, отработав две смены на заводе, устало бредёт домой. Там её ждут только братья. Мама который день дежурит в больнице, и им не удаётся встретиться, наверное, уже с месяц – а девушка сегодня получила щедрый паёк и вечером можно устроить настоящий праздник. Мальчишки-то совсем мелкие, и кроме войны, в своей жизни покамест ничего не видели… Ну, ладно! Немного осталось! Победа не за горами, и когда это случится, то сразу всё и наладится. Она вернется в школу, получит аттестат, поступит в институт, а ещё… возьмет мальчишек с собой в поход – настоящий, с рюкзаками и палатками, в лес, а может, даже, и в горы, как когда-то ходили с отцом. Ходили… С отцом… У Альки резануло ножом в сердце и сжались худые кулаки – внутри полыхнуло болью и ненавистью. Он уже не вернётся домой… Она не проронила ни слезинки, получив извещение, только побледнела, как полотно. Она не верила месяц, что отец погиб, а когда до неё дошло, она раскололась пополам от боли, которую с тех пор ничего не могло унять. Ей хотелось отомстить. Почему её не взяли на фронт?! Светка-одноклассница соврала, что ей уже есть восемнадцать, и ушла, а мелкую тощую Альку даже слушать не стали. «Детей не берём, – строго сказал серьёзный усатый дядька, и почему-то глаза его заблестели. – Иди, девочка, лучше на завод. Там ты окажешь посильную помощь, и внесёшь свой трудовой вклад в правое дело». Алька послушно отправилась на завод – там были рады и ей, там полцеха было таких как она, худых подростков, не сумевших прикинуться взрослыми.

Она услышала откуда-то сверху звуки фортепиано и не поверила своим ушам. Здесь, сейчас – музыка? Не может быть… Девушка подняла глаза. Дом офицеров. На втором этаже открыто окно, и похоже, она звучит оттуда. Сейчас там разместили взвод мотострелковой роты, который перебрасывают через их город в западном направлении. Алевтина почувствовала, как по спине побежали мурашки, и остановилась. Зайти бы хоть на минутку, послушать чуток, и тут же домой. Заодно и братьям расскажет, какая радость с ней приключилась по дороге.

Девушка дёрнула на себя тяжелую дверь с толстой резной ручкой и поднялась по каменной лестнице на второй этаж. Зал был пуст, лишь несколько солдат на скамье в углу о чём-то переговаривались вполголоса. А на сцене стоял рояль – и как он уцелел-то среди бомбёжек?! – и кудрявый парень в военной форме, сидя за ним на покосившемся стуле, виртуозно усмирял щербатые клавиши цвета слоновой кости. Алька подошла к сцене впритык и, зажмурив глаза, чтобы не потерять ни одной ноты, впустила в себя музыку, от которой веяло свободой, счастьем и силой. Она вдруг поняла, что всё теперь будет хорошо – и с ней, и с мамой, и с мальчишками. И всё сбудется: и походы, и институт, и мирное небо над головой!

Музыка стихла. Аля открыла глаза и посмотрела на пианиста, – а он смотрел на неё так, будто увидел кого-то очень хорошо и давно знакомого. Хотя нет, иначе – непонятно, что означает это изумление в его глазах. Девушка попятилась, осознав, как неловко выглядит, должно быть, сейчас.

– Постой! – солдат вскочил из-за рояля. – Откуда ты взялась?

И быстрыми шагами перемахнув через сцену, спрыгнул вниз, к ней.

– Извините, – пожала плечами Аля, – с улицы зашла. Услышала музыку, и вот… Кто её сочинил?

– Это Шуман, – ответил парень. – А я – Миша. Как тебя зовут?

– Алевтина, – призналась девушка.

Так они и познакомились. Молодой человек, не расслышав робких возражений, проводил её до дома, и несколько дней ещё встречал Альку у завода после окончания смен. Через неделю он уехал, чтобы спустя четырнадцать месяцев вернуться к ней живым и невредимым.

***

Маленькая Алька слушала историю, которую рассказывала тёзка, приоткрыв рот. Она и представить себе не могла, что может быть так страшно. И счастливая встреча посреди войны, как подарок судьбы.

И всё же, как здорово уметь играть на рояле! Интересно, а если она будет стараться, и научится «не расстраивать» пианино, она сможет изобразить горную реку?

– Дедушка Миша, – спросила она, – а вы всегда умели играть? С самых малых лет?

– Нет, конечно же, – засмеялся тот, – я учился в музыкальной школе, а после войны в специальном училище. Но первым наставником был сосед. Мы с ним случайно познакомились, как и с тобой, только я в ту пору был чуть постарше. У дяди Володи поспела яблоня, и мы с пацанами полезли яблоки воровать – а он увидел. Крикнул, и ребята бросились врассыпную, а я замешкался и удрать не успел. Ну, всё, думаю, достанется мне сейчас по первое число, а он… вместо ремня яблоками угостил. Так и подружились. Ему яблок-то не жаль было, просто не любил, когда без спросу… Он преподавал в школе музыку, и меня научил нотной грамоте – а после я уже и сам так увлёкся, что… Не мог уже без неё.

– Ясно, – пробормотала Алька, и начала «подбираться издалека», – а эта нотная грамота, она сложная?

– Нет, тут главное слух и желание, а остальное приложится.

– Я хорошо слышу, – похвасталась девочка.

– Музыкальный слух, – уточнил дедушка, – это другое.

Алька вздохнула. Снова она попала впросак. Как же намекнуть ему, чтоб он показал ей эту «волшебную» грамоту, которая помогает играть на фортепиано?

– Хочешь, я тебя научу? – угадал её мысли Михаил Дмитриевич.

– Да! – выдохнула Алевтина.

***

Теперь Алька старательно постигала азы музыкальной науки. Она учила ноты. Чтобы не запутаться, написала их фломастером прямо на клавишах, и целыми днями перебирала гаммы.

Девочка разбиралась в названиях и формах музыкальных сочинений – у Михаила Дмитриевича было много нотных сборников, которые она с любопытством листала.

– Как это играть? – тыкала она пальчиком в страшные таблицы со множеством непонятных значков. – Неужели это кто-то играет?

– Да тут не сложно, просто требуется практика.

Однажды Алька нашла ноты к той самой новеллетте, и ужаснулась еще больше. Нет, с такой абракадаброй она точно не справится. Она нахмурилась, взяла нотную тетрадь и отправилась во двор искать Михаила Дмитриевича. Тот, как и обычно по утрам, читал в беседке свежий номер газеты. Алевтина подошла, и положила раскрытую тетрадь к нему на колени.

– Это точно для людей?

– В каком смысле? – не понял дедушка, и, тронув мостик очков на переносице, внимательно всмотрелся в ноты.

– Ничего не понятно.

– Это сложные произведения, а ты ещё только разучиваешь гаммы и исполняешь простые песенки. Посмотри, что написано на обложке.

– Для седьмого класса…

– А ты учишь программу первого. Не переживай, лет через пять будешь справляться с самыми запутанными закорючками и значками! – уверенно успокоил девочку Михаил, и та, недоверчиво косясь то на него, то на ноты, хмуро кивнула.

В то лето Алька действительно научилась сносно бренчать на пианино, вот только собачий вальс наотрез отказывалась исполнять. Дурацкий вальс, и название у него дурацкое – кто ж под него танцевать будет, кроме собак? Наверное, когда-то его играли придворные шуты для дрессированных болонок, чтобы те смешно крутились и прыгали на задних лапках на потеху знатной публике.

Потом подошёл черед этюдов, вальсов и менуэтов – до взрослой нотной грамоты было ещё ой как далеко. А через год родители Альку увезли в другой город, не спросив, как это водится, у неё разрешения и не заметив её горьких слёз. Впрочем, она знала, что вернётся и не раз ещё встретится со своими друзьями. С тем и распрощались…

***

– Алевтина, твоя новеллетта другого формата, она не подходит для конкурса. Да ты с ней и не справишься, она слишком сложная для тебя. Разучивай «Лунную сонату»!

– Анна Аркадьевна, я сыграю её без единой ошибки, я выучу всё от начала и до конца! – девочка-подросток умоляюще сложила ладони и коснулась кончиками пальцев побледневших губ. – Честное слово, я буду стараться.

Преподавательница отрицательно покачала головой.

– Мы не можем рисковать. Одна ошибка и ты пролетишь, в то время как у тебя большие шансы на победу. Разве тебе не хочется занять первое место?

– Я не знаю… – Алька тряхнула хвостом на макушке и задумалась. – Мне просто хочется, чтобы все услышали её, а не «Лунную сонату».

Она могла бы добавить, что для неё важна новеллетта, и это не блажь капризной ученицы, а дань светлой памяти, но… привычно промолчала. Как и десять лет назад, Алька не хотела никого расстраивать – ни учительницу, ни фортепиано, ни зрителей. Она ведь обычная девчонка. Не какая-то там сверходарённая пианистка или гениальный виртуоз, лихо демонстрирующий чудеса музыкальной эквилибристики. Нет. Алька просто любила музыку, и исполняла её с душой.

Значит, всё-таки Бетховен? Интересно, какой по счету исполнительницей «Лунной сонаты» она станет? Третьей, пятой, седьмой, или, того хуже, десятой?! Алька фыркнула, представив, как зрители маются со скуки, выслушивая десять раз одно и то же… Главное, чтоб не подряд – но это уже вопрос к устроителям.

– И что тебя так рассмешило? – недовольно поинтересовалась учительница. – Я что-то смешное сказала?

Алька снова промолчала. Не стоит ничего говорить… Лучше она разучит и то и другое. Если перед конкурсом ученица покажет Анне Аркадьевне высший класс, та простит ей своеволие и разрешит выступить с новеллеттой.

…Для неё это действительно важно. Тот год был самым счастливым в её жизни – теперь она это точно знала – она часто и подолгу вспоминала беседы со старичками за круглым столом, уроки музыки, увитую плющом беседку, в которой по утрам отдыхал Михаил Дмитриевич, и самый вкусный в мире хворост, который пекла тёзка, баба Аля… С тех пор Алька их не видела.

Она вернулась назад спустя два года, и сразу же помчалась на Кленовую улицу, со всех ног, не помня себя от радости. Кинулась к калитке и увидела за забором незнакомую женщину, молодую и ярко накрашенную. Алька непонимающе уставилась на неё, а та, видимо, сообразив, что девочка не просто так остановилась, подошла к ней.

– Здравствуй, девочка! Ты что хотела?

– Здравствуйте, – прошептала потерянно Алька, – а где дедушка Миша и бабушка Аля?

Женщина помедлила с ответом, осторожно подбирая слова.

– Они… уехали. А ты откуда их знаешь?

– Это друзья мои, – сообщила девочка, – я их два года не видела. Скучала очень. А вы не знаете адрес, куда они уехали? Я бы письмо написала.

Новая хозяйка с грустью покачала головой.

– Нет, адреса они нам не оставили… Как тебя зовут?

– Аля.

– А меня тётя Таня, – представилась незнакомка, и почему-то добавила: – Мне очень жаль.

Тогда Алька не поняла, что означали её слова, и шла домой, понуро опустив голову, то и дело утирая рукавом жгучие слёзы. Она даже не догадалась спросить, когда они уехали. Быть может, они ждали-ждали Альку, но так и не дождались, и решили, что та их обманула. А она хотела, очень хотела приехать раньше, но она ведь ещё маленькая, и без родителей ни шагу – куда они, туда и Алька.

Вот и «совершестилетие» наступило, о котором говорил Толик-Анатолик, только радости почему-то не принесло… Да и сам товарищ исчез, словно его никогда и не было. Ставни соседского дома заколочены, на воротах висит амбарный замок, а двор порос сорняками.

***

Возвращаясь памятью к событиям тех лет, Алевтина грустно усмехалась. Сейчас она, взрослая, понимает всё, что не поняла тогда: и почему так смутилась новая жиличка, и в какие неведомые края «уехали», не оставив адреса, старички.

Играть новеллетту для себя, просто так, у неё рука не поднималась. Ей казалось, что в квартире или в тесном кабинете музыкальной школы для такого сочинения слишком мало места. Так вольную птицу сажают в узкую клетку, а та мечется внутри, ломая себе крылья. Конкурс случился как нельзя кстати – Алька подумала, что в большом зале филармонии новеллетта зазвучит так, как и должна!

Она разбирала два произведения – день за днём, старательно – отдавая себя каждому из них. Алька не привыкла халтурить: если уж выкладываться, так по полной. В конце концов, Бетховен и его соната не виноваты в том, что Анна Аркадьевна не хочет прислушаться к Алькиным доводам. Но когда Алька бралась за новеллетту, у неё перехватывало дыхание и от волнения сжималось горло: так, будто что-то распирает её изнутри, и не находит выхода. Быть может, с бурным потоком реки оно вырвется на свободу? Только бы удалось убедить Анну Аркадьевну!