Шамбала

Я отпустила руки и вгляделась в непривычно ясную ночь. Обыкновенно в Ущелье во тьме покоя не разглядеть собственных пальцев, к рассвету стелется туман, часы бодрствования отмечены тоской пасмурности. Но сейчас воздух прозрачен и отчетливо видны звезды, и волки у границы не воют, опасаясь слишком скоро стать замеченными вечно обозленными местными жителями.

– Вит, ты ведь знаешь, что я бываю здесь тайно.

– Да, с десяти лет я прикрываю тебя, – негромко засмеялся парень.

Я оказалась поражена его признанием. Необходимость в дальнейшей просьбе растворилась сама собой, однако я должна была быть уверенной.

– Не знала этого… Спасибо. Не говори никому обо мне, ладно? Нам бы вообще не знать друг друга, понимаешь? – я снова заглянула ему в глаза.

– Конечно, понимаю. Больше, чем ты думаешь, – ответил он.

Мы долго молчали, думая каждый о своем. Эта ночь как нельзя лучше подходила для подобных размышлений. Казалось, грядет нечто невероятно важное, и следует по обыкновению склонить пред этим головы. В умиротворенном ночном воздухе Ущелья чувствовались перемены, однако я оказалась не готова к ним, – и меня всю передернуло.

– Почему в городе суматоха? – спросила, наконец.

– Отец сказал, приехали советники Метрополя. Завтра заседание в здании Совета. Скорее всего огласят новые законы или еще что.

– Когда они уезжают?

– Через несколько дней. Точно не известно.

Я осмотрела дома кругом – почти все окна черные, без единого намека на луч света, – и на дорогу, ведущую в горы, к заводу, каменоломне и рудникам. Интересно, какое дело поручил Герд Киану в эту совсем небеспокойную ночь?

– Еще увидимся, Вит, – я быстро обняла его и отправилась в сторону границе, к дому.

4

Весь день мятежен. Знала ведь, что с теткой и Марией ничего не случится, но тревога засела глубоко внутри, и, точно какое помешательство, не унималась. Я приказала себе успокоиться. Ежедневный труд помог преодолеть переживания; увы, совсем ненадолго, лишь на те часы, что руки оказались заняты работой.

Еще стоял день, когда мы покончили со своими обязанностями, и каждый занимался, чем вздумается. Киану, как всегда, и след простыл; Ной на заднем дворе мастерил горшки из глины; рядом с ним чинил табуреты Натаниэль; Орли помогала Мальве заготавливать на зиму кой-какие продукты; Руни читала вслух. Это было одно из ее завсегдашних любимых занятий: раскрыть животрепещущие поэмы восемнадцатого века, полные чувственных описаний и трагических развязок, и со всем возможным упоением прочесть вслух; но не громко, не крича, а с должной интонацией, так, чтобы передать иные перипетии иного героя.

Пока она наслаждалась мелодией собственного голоса, позади раздались шаги: Кара спускалась по лестнице через дверь черного входа. Я обернулась и на какую-то долю секунды залюбовалась ею. До чего она прекрасна, наша Кара! Ее энергичная, гибкая фигура двигалась слаженно, едва заметно, будто плыла. Свои иссиня-черные цыганские волосы она собирала в длинную косу, но шелковистые непослушные пряди выбивались из прически, придавая ее обладательнице вид исполинской дикарки. Вот он – мой дух свободы. Ее светлые глаза смотрели зорко, в самую душу, но многолетняя сноровка научила ее скрывать подлинную дальновидность за нарочито страстным обликом.

– Почему ты улыбаешься? – спросила она.

Я дотронулась до ее густых волос – не в пример моим собственным.

– Ты у нас красавица. Герд слишком строг к тебе. В его власти отправить тебя в Ас-Славию или Аламанию, и подыскать тебе отличного мужа.

Кара громко расхохоталась: мы обе знали, что замужество не для нее – ни для кого из нас. Она сильная, отважная, независимая. Она наша Единица, Герд во многом рассчитывает на нее.

– Удачная шутка, – отозвалась она. – Идем, прогуляемся.

Нам так часто хотелось побыть наедине, но случалось это так редко, что встречи эти обретали особую сокральность.

Мы направились к лесу. Опушка видна далеко впереди, но для ее достижения шагать довольно долго. Впрочем, мы не спешили – на кону многие обсуждения.

– Киану сказал, к тебе прицепился страж.

– Киану бы язык укоротить, – бесилась я.

– Не злись, – мягко поправляла она, – это я его спросила.

– Все печешься обо мне?

– Кто, если не я?

Мы остановились и взглянули друг на друга. Интонация ее голоса мне не нравилась, за ней крылось нечто, чего я не знала.

– Почему ты так говоришь?

Наверное, впервые в жизни я видела ее такой растерянной. Ответила она не сразу, и это настораживало еще больше.

– Иногда я беспокоюсь за тебя. Времена не те, чтобы жить спокойно. Больше я ни в ком не уверена.

– Я не такая беспомощная, как вы думаете.

Мы продолжили путь.

– Может быть, я и трусиха, но я борюсь с этим, и я достойна помогать Единицам.

– Ну конечно, милая, – как всегда легко и просто она сглаживала острые углы. – Мы все знаем, что ты еще перевернешь эту историю.

– Боюсь, эту историю уже ничто не перевернет.

Мы засмеялись, подразумевая по этим ту разруху, что творилась в стране долгие десятки лет.

– Кстати, об этом. Когда я ходила в дом тетки, Мария рассказала мне об одном беглеце из Шестой провинции. Он хотел просить политического убежища в Ас-Славии, но… его пытали и били… Они с теткой не помогли ему. Тетка и Мария не помогли ему. Наверное, сейчас он уже мертв – или на полпути к могиле.

Мы уже добрались до малинника и принялись неспешно собирать ягоды.

– Кая, ты не можешь спасти каждого. Пора бы уже привыкнуть к этому.

– Никогда не смогу смириться с этим.

Я чувствовала макушкой головы, как Кара долго смотрела на меня, но, не дождавшись ответной реакции, тяжело вздохнула и вернулась к делу.

– Будь осторожна, Кая. Бунтарство в наши времена обходится дорого. Чтобы выиграть это дело, ты должна быть готова поставить все, что у тебя есть. Но парадокс в том, что именно тогда, когда потеряешь все, ты способна сопротивляться по-настоящему. А пока нам всем есть что терять.

Мы немного помолчали; только легкий ветер в кронах деревьев полошил наши мысли. Я постаралась принять слова Кары – во многом пророческие, – но они комом стали где-то в голове, не желая становиться осознанием.

– Ах, как я люблю малину! – пропела Кара и отправила целую пригоршню ягод в рот. – Это ягода любви. Помнишь песню про малиновые губы?

Я улыбнулась и тоже съела несколько ягод. В эту пору они были крупными и сочными, как никогда. Мы набрали большую миску для пирога Мальвы, и теперь позволили себе наесться вдоволь. Кара так увлеклась, что перепачкала себе половину лица и воротник мастерки.

– Ты как ребенок, – смеялась я.

– В Метрополе таких радостей не найдешь, – произнесла она и тут же заметно сжалась, осеклась.

Вскоре возвратились в дом. На веранде отдыхал новый глиняный горшок, на рабочем столе Ноя – неоконченный кувшин. Он с детства проявлял тягу к гончарству, и, очевидно, родился в нужном месте: кроме мела и руды в горах Ущелья добывали прекрасную глину.

– Отличная работа, Ной, – похвалила я.

– Спасибо, – солнечно отозвался парень.

Киану и Герд о чем-то шептались у старого камина, и мне до смерти хотелось узнать, что же они опять задумали. Мальва забрала у Кары миску с ягодами и принялась вытирать платком ее лицо.

– Ох, девочка ты моя, запачкалась хуже мальчишки-сорванца.

Ее жесты сквозили такой открытой любовью, которую она проявляла довольно редко, все чаще предпочитая замыкаться в повседневных хлопотах. Происходящее мне категорически не нравилось. Все шло совсем не так, как обычно: слишком много любви, тепла, слишком много учтивости.

– Эй, Кая, я иду завтра охотиться на кроликов. Ты со мной? – спросил Нат.

– А как же Руни?

Лицо его несколько исказилось, и я поняла, что между этими двумя что-то произошло. В межличностных отношениях, в коих задействовано не более двух персонажей, Руни обладала довольно скверным нравом, про таких обыкновенно говорят: семь пятниц на неделю. Интересным являлось иное: в обществе трех и более человек она проявляла себя совершенным ангелом, наивным и почти безобидным. Однако становиться третьим звеном в их союзе мне не претило.

– Помиритесь, – ответила с улыбкой.

Перемена в лице Киану так очевидно пронзила пространство, что я едва не выкрикнула о своем любопытстве. Весь вечер он был задумчив, но я, храня марку, с беспокойным сердцем отошла ко сну.

5

Жаждалось поговорить с Карой о Метрополе, но это все никак не удавалось. К чему она так часто упоминала этот город в минувших наших беседах? Герд хотел, чтобы я отработала некоторые варианты вылазок, так что мы с Киану и Орли отправились к западной части гор, где вероятность встретить кого-нибудь снижалась до минимума.

Не успели мы закрепить веревки, как я уже мечтала покончить со всем этим. Компания собралась прескверная: ни с одним из этих людей я не ладила по-настоящему; и уж наверняка предпочла бы одиночество текущей потасовке.

– Ты пропустила интересные новости, – сказал Киану, с легкостью маневрируя ногами и веревкой.

– Какие еще новости? – я пыхтела, как паровоз, из-за слабых мышц рук, невозможности как следует подтянуться, все еще боясь высоты, все еще с дрожащими ступнями.

– В городе переполох: все возмущены введением нового налога. Многие отказались платить, сказали, у них нет денег. Их кинули в тюрьму.

– Что?! – нога соскочила с камня и повисла в воздухе.

– Остальные платили. Потом Сет собрал народ и отправился в центр, к главному Советнику. Там сейчас проходят заседания, и их, конечно же, не впустили. Люди стали кричать и возмущаться. Вышли стражи и охранники и поколотили особенно резвых.

– Киану, это просто варварство! – выпалила я. – Мы должны что-то сделать, что-то предпринять!

– Что ты можешь сделать? – выступила извечно едкая Орли.

– Мы можем… Герд может поговорить с… не знаю. Но он знает пути выхода! Он точно знает!

– Пфф… Слишком мелко для Герда.

– Девочка, это… – Киану не мог подобрать слова.

– Бунтуют везде, Кая, – равнодушно продолжала Орли. – Это закономерно. Так и должно быть. Народ на грани, а мы не можем помочь каждому. Что же тогда станет с нами?

Эти самые слова мне произнесла накануне Кара. У всех один мотив, заученный по приказу Герда; это выводило из себя.

– Мы даже ничего не делаем, – ярость помогла мне преодолеть последние метры и оказаться на вершине горы. Я упала наземь, обессиленная, и уставилась в светло-серое небо.

– А что ты предлагаешь, девочка? Пойти с ними и получить пару десятков ударов дубинкой? – Киану загородил свет, став у моего изголовья.

Я проигнорировала его замечание и села.

– Но ведь скоро выборы.

Словно из ниоткуда появился Герд.

– Именно поэтому нам необходимо затаиться, – его голос звучал, как всегда, спокойно, но властно, будто за каждым словом крылась глубокая мысль. – Грядут восстания еще более великие.

– Это то, что мы всегда делаем, – не унималась я; встала и отряхнула с одежды траву, – прячемся. Мы и так мертвые души – с нас же станется. Мы никто на бумаге, но мы можем помочь народу. Существуют же в провинциях какие-то группировки – вроде тех, что у Сета. Я просто не верю, что их не существует. Да, черт вас подери, можно писать обращения и петиции и ехать с ними в Метрополь, – я уже не могла остановиться.

– Не будь такой наивной, Кая.

– А ты не будь трусом, Киану.

– Это я-то трус?

Мы готовы были вцепиться друг другу в глотки.

– Отставить! – прогремел Герд, сытый по горло нашими постоянными препирательствами; и ослушаться его мы не имели права.

Черные глаза Киану метали искры, ноздри раздувались, мышцы гуляли под темной формой.

– Замолчите; слышите? – сказала вдруг Орли.

Вдали работали лопасти вертолета, но звук с настойчивостью приближался в нашу сторону.

– Быстро вниз, – велел Герд. – Живо!

Мы схватили веревки и покатились вниз. Киану, как всегда, справлялся быстрее всех; Орли поспевала за ним; меня постигали неудачи.

– Шевелись, Кая! – велел Герд. – Внизу расщелина. Крепим веревки, спускаемся туда.

Времени снимать веревки не оставалось, но они не должны болтаться в воздухе. Герд учил, что прилегающая плотно к обрыву веревка привлекает меньше внимания.

Все спустились. Мне оставалось полпути. Я слышала, как вдалеке кроны деревьев зашевелились от силы грохочущих лопастей. Не успею.

– Прыгай! – кричал Киану.

Отпустила веревку и в одну секунду рухнула вниз. Орли крепила мою веревку. Поднявшись, локтевую часть пронзила боль. Герд затолкал нас всех в расщелину. С трех сторон нас окружала гора, с четвертой – лес; двинулись вглубь скалы. Над головами пролетел старый, грузный вертолет – так низко, что заложило уши. Мы уже находились в относительной невидимости. Должно быть, когда-то давно здесь была пещера, а во времена начала двадцатого века детишки играли здесь в прятки.

– Ты могла нас выдать, – не удержался от замечания Киану.

Держась за локоть и глядя ему в глаза, ответила:

– Я бы никогда этого не сделала.

– Что с рукой? – Герд дотронулся до локтя, но от боли резко одернула руку.

Он велел мне снять мастерку. Я осталась в тонкой нижней майке, Киану не преминул подмигнуть. Он часто издевался в подобном ключе, а потом ухохатывался, сидя где-нибудь в одиночестве. Именно за это я чувствовала, как сильно ненавижу его.

Орли ушла в пещеры.

– Похоже на вывих, – изрек Герд. – Замри.

Я закусила рукав мастерки, он одним движением вправил кость. Даже крикнуть не успела. Болевой шок прошел всего в несколько минут, но я все еще корчилась на земле, пытаясь вернуть жизнь руке.

– Что там? – спросил Герд у возвратившейся Орли.

– Жгли костры и долбили подобие кроватей. Место беженцев.

– Ни одна провинция не славится такой способностью укрывать преступников.

– Они не преступники, – выдавила я. – Они хотят другой жизни.

– Может, хватит уже протестовать? – обозлилась Орли. – Мы уже поняли тебя.

– Сюда могут хлынуть потоки беженцев, – сказал Герд, выглядывая из расщелины. – Все чисто. Снимаем веревки и возвращаемся.

Я работала правой рукой, левой наматывала веревку.

– Сегодня заложим камнями вход в Долину. Нельзя, чтобы нас обнаружили, – продолжил Герд.

Уже подходя к дому, я устало поинтересовалась:

– Герд, где Кара? Целый день ее не видела.

Орли, будто что-то зная, но не желая в этом участвовать, поспешила удалиться. Наверняка сейчас все обсудит с Ноем.

– Герд? – я обернулась, но он исчез. – Киану, что…

И вдруг, в одну секунду, всю мою усталость, как рукой сняло. В его взгляде я уловила едва заметное сочувствие, но слова его прозвучали сухо и безучастно:

– Рано утром она уехала в Метрополь.

6

– Куда? – стараясь сохранять самообладание, переспросила я, не веря своим ушам.

– Брось, девочка, ты же знала, что рано или поздно это произойдет.

– Ты все знал. Весь день ты все знал и ничего мне не сказал… – я начинала вскипать. – Господи, я ведь даже с ней не попрощалась…

– Кая, успокойся, наконец.

– Ты трус! Ты самый настоящий трус! – толкнула его так сильно, насколько это позволяли силы, и пошла в сторону границы.

– Кая, куда ты собралась? – кричал вслед Киану.

– Я не собираюсь жить под одной крышей с двуличными трусливыми подхалимами, ясно? – голос отозвался в долине эхом, и несколько птиц взлетели со своих насестов.

Мне некуда было идти, и я никому не могла помочь. Я была никем. У меня даже не было паспорта, и я не знала своего настоящего имени. Мертвая душа в живом теле. Но хуже всего то, что единственный человек, имевший хоть какую-то связь с моей душой, был вынужден исчезнуть, не произнеся и слова; и боюсь, что навсегда. У Единиц свой долг, неведомый безликим мира сего.

В смешанных чувствах на память возвратились детские годы – слишком серьезные, чтобы называться беззаботными – но все же не такие, как у прочих ребят Ущелья. Кара старше нас – и много лучше; она сразу взяла меня под свое крыл, будто старшая сестра или ангел-хранитель; и не было мне человека ближе, чем она была. Но Герд постоянно занимал ее какой-то работой, оставался с ней наедине, отправлял в другие провинции. Многое она утаивала – и не без причины: ослушаться Герда смерти подобно. Мы всегда знали, что ее миссия особенна – много сложней и опасней, чем все то, чем занимались мы. Она не подходила ни на одного из нас – ей нужна была свобода, и, кажется, она ее получила.

В те дни я, воспитанная дикарем, способной вспороть брюхо дикому кабану, думала только о себе. Это свидетельствует лишь о не слишком возвышенной натуре, чуждой морали и эстетического восприятия действительности. Больней всего тогда, когда начинаешь себя жалеть. Я шагала от границы к Южному поселению, и жалела только себя. Меня покинули. Я была раздавлена. Мне было больно. И я не чуяла повисшей в воздухе опасности.

Свернув на нужную улицу, стала свидетельницей еще одной потасовки: стражи скрутили руки Вита, опустив на колени, в пыль, и пытали его. Его мать, младшие брат и сестра стояли посреди дороги и молили отпустить юношу. Соседи вышли из своих лачуг, иные в страхе осмеливались наблюдать из окон, – и с жалостью все воззрели эти картину. А жандарм все вертел у носа Вита какой-то стеклянный пузырек и все допытывался, где он его достал. Бона, очевидно, задерживалась в школе, и Мария примкнула к семье Вита, опасаясь, как бы и к ним в дом не ворвались эти нелюди.

– Эй! За что вы его пытаете? – мой голос еще никогда не звучал столь угрожающе.

Соседи смотрели на меня со всех сторон, и это почему-то придавало уверенности.

Один из страж подошел ко мне. Не будь на мне той странной формы и добротных ботинок, никто из них даже не заговорил бы со мной – дали б по спине прикладом, и поминай как звали.

– Он нарушил закон, производил наркотические вещества.

– Это успокоительные мази, – отвечала.

– Вы знакомы или причастны к содеянному?

– Нет, но…

– Схватите ее! – крикнул другой жандарм. – И свяжите ей руки.

Они принялись выворачивать мои руки; в левом локте мне еще мучили боли. Отбивалась правой – так, как учил Герд. Солдаты не ожидали подобного, это дало выигрыш в несколько секунд, чтобы подобраться к Виту.

– В чем обвинение? – шепчу.

– Я ничего… – испуганно начал он, но вдруг его глаза округляются от страха еще большего.

На меня напали сзади.

– Эй! Держи ее! Она из повстанцев!

Меня дернули за левый локоть, и я скорчилась от боли.

– Что здесь происходит? – раздался уверенный голос. В одну секунду все усмирились.

К нам приблизился некий молодой человек. Я никогда прежде его не видела. На нем красовалась иная форма – темная форма Метрополя, без этих ужасных серебряных пуговиц; на предплечье красная буква М – Метрополь. За ним ровно шли подчиненные. Приверженцы правителя. Это лишь еще больше раззадорило мою внутреннюю ненависть.

– Отставить, – велел он.

– Разрешите доложить, капитан.

– Разрешаю.

– Мальчишка занимается несанкционированным производством наркотических веществ, и, как следствие, участвует в незаконном сборе правительственных и государственных ресурсов.

– Поясните.

– Травы, капитан. Лесные травы.

– А это? – он указал на меня, и я бы с радостью плюнула ему в лицо, если бы только не стояла на коленях.

– Из повстанцев, капитан. Отстаивает интересы своего приверженца.

Я взглянула на Вита: он держался молодцом, хоть и весь дрожал от страха.

Капитан долго рассматривал меня, мое лицо, фигуру, иное движение; и, очевидно, убеждался в словах подчиненного. Во всяком случае, моя боевая мастерка, плотные брюки и добротные ботинки говорили сами за себя: я им не мирный житель Ущелья.

– Что скажут обвиняемые? – обратился он ко мне.

Я гадала: это показательная снисходительность или человеческая заинтересованность?

– Провокация, – громко произнесла, стараясь вложить в слова как можно больше надменности – той самой, с которой они обращались к нам. – Мы сельские жители и залечиваем раны простыми средствами. Вы хотите запретить нам это? Вы называете это преступлением? Это геноцид собственного народа!

Уголок его рта заметно дрогнул. Вот же сукин сын! Его это только веселит! Нашел себе забаву в далекой провинции и потешается! Всем известно: приверженцы Метрополя живут в роскоши. Какое им дело до умирающих крестьян?

– Отведите их в здание окружной тюрьмы, – спокойно велел капитан и еще тише принялся давать указания стражу позади.

Нас с Витом подняли с колен, и я решила, что пора из этого поскорей выпутываться. Капитан обратился к подчиненным из Метрополя, заговорил с ними по-немецки. По крайней мере, мне чудилось, что слышу именно этот язык. И вот она, моя возможность спастись, та самая, что может стать и погибелью. В общей суматохе прокричала:

– Mein Familianname ist Stark.

Капитан обернулся, сквозь толпу подошел ко мне.

– Entschuldigung?

– Mein Familianname ist Stark , – почти плюю ему в лицо эти слова.

– Прикажете пытать, капитан? – раздался голос жандарма прямо над ухом, и он так больно сцепил мне руки, что чуть не закричала.

– Нет, прекратите, – он глянул на меня. – Und dieser Junge? – указал на Вита.

– Unschuldig, – уверенно ответила.

– Отставить, – выпрямился капитан. – Освободить пленных, – он поднял руку над толпой, и на запястье мелькнула буква М – татуировка, коей клеймят каждого приспешника Метрополя. После этого тебе дана одна дорога – служить Правителю и беспрекословно подчиняться ему во всем. – Именем закона провозглашаю невиновность!

– Но почему, капитан? – особенно прыткий страж бойко подбежал к своему руководителю.

Капитан, сохраняя спокойствие, наклонился к лицу подчиненного и прошипел:

– Потому что они наши, идиот. Взгляни на их форму.

Малец поднял округлившиеся глаза на капитана, затем глянул на меня, осознав ошибку.

– Понял, капитан, – опасаясь выговора, поспешил согласиться он. – Разрешите действовать.

– Разрешаю.

Я буравила этого капитана взглядом, совершенно не понимая, что происходит и почему он так сильно меня выгораживает.

Толпа загудела, Сфорца кинулась с младшими детьми к Виту, Мария боялась подходить ко мне. Сильно зудел левый локоть, я согнула руку и прижала к телу. Ну и в историю же я влипла!

Капитан пытался что-то донести до меня своими глазами, но я отказывалась взаимодействовать; тогда он подошел ближе, и негромко произнес:

– Вели Штарку явиться в здание Совета завтра в три часа пополудни.

– Что вы с ним сделаете? – изумилась я.

Снова на лице его мелькнуло подобие доброй улыбки. Черт подери, как весело жить! И почему это я не смеюсь, видя голод Вита или болезнь ребенка?!

– В городе сейчас опасно, – тихо добавил он, и по всему моему телу пробежала неясная дрожь.

Прежде, чем я осознала всю двойственность положения, этот странный капитан успел собрать подчиненных и отправиться восвояси.

Меня подхватила Сфорца и принялась страстно, как никогда прежде, благодарить за спасение Вита.

Какой дьявол привел меня сюда? Истерия, вызванная отъездом Кары, превратила меня в слабое, беспомощное существо, а ведь Герд полжизни нас учил, что чувства должны стоять не на первом месте, иначе сам станешь кормом для Метрополя.

Я не слышала, что говорили люди, что лепетали Мария и Сфорца… Я находилась в прострации. Я совершила самую большую ошибку – выдала себя всему городу. Они меня никогда не видели и никогда не знали, ведь я – мертвая душа. Дело о моей смерти пришили еще шесть лет назад к бумагам моих родителей, а теперь… я все разрушила. Мне все твердили: ты не можешь спасти всех. Спасла – и погубила себя.

Еще более раздавленная и угнетенная, чем прежде, я вынуждена была возвратиться в дом Герда.

7

Неведомо, какими путями, но он всегда все узнаем первым. Еще прежде, чем я переступила порог гостиной, почуяла невообразимое давление в воздухе. Ужин подходил к концу; Мальва и Орли прибирали со стола, их высокие стройные фигуры плыли по узкой столовой, точно призраки покинутых замков Шестой провинции. Ной отправился кормить свиней и кур. Руни молила Натаниэля составить ей компанию в какой-то карточной игре. Киану ждать не приходилось – сама тайна и неподчинение во всем доме. Но самое ужасное то, что не было Кары. Да, она часто уединялась после позднего ужина и занималась неведомой нам деятельностью; и все же тогда мы знали: она рядом.

Я безуспешно пыталась убедить себя, что все мои стенания напрасны и что перед всеми я предстаю, по меньшей мере, глупой, трусливой девчонкой, не ведающей собственного места. «Ни капли профессионализма», – выразился бы безупречный Герд.

Он поднял на меня свои темно-синие глаза – всегда казавшиеся несколько более знакомыми, чем должно бы, – но не произнес ни слова. Одним из эфемерных его талантов являлось проницательно умение скрывать от людей свои мысли. Герд был как скала: вечен, тверд, непоколебим. Он знал ответы на все вопросы и никогда не сомневался. Он был нам богом, которому мы поклонялись – впрочем, без отрицательных предпосылок, почти добровольно.