Шамбала

У входа собралась небольшая группка людей, и Руни, напрочь позабыв о нашем уговоре, подошла к какому-то джентльмену и спросила:

– Что это здесь?

Очаровательный клерк – почему-то он виделся мне именно клерком – обворожительно улыбнулся и пояснил:

– Сегодня прибыли советники из столицы, среди них также ветеран Великой Мятежной Революции.

– О! – не удержалась Руни и задрала повыше голову, чтоб разглядеть резные балкончики и замысловатую крышу.

Руни стояла в узкой полосе мелькавших лиц, и ее милое лицо озарялось широкой улыбкой. Ей не хватало общества с его неуемной жизнью и движением. Тату я нигде не видела, но знала наверняка: скачет где-нибудь и радуется, чертовка. Такой уж она человек: то ходит из угла в угол мрачнее тучи, то готова ослепить сиянием безмерного счастья. А день нынче дивный. В воздухе царит перемена, кожей чувствую: грядет нечто невероятно важное. Я запахнула тонкое пальто и взглянула на высокие сапоги точно по голени – до чего диковинно быть похожей на девушку, а не юнца в форме. Как славно находится здесь, в этом месте, в этом городке.

Я велела Руни стать передо мной, а сама прислушивалась к гомонившей толпе. Тут были и зеваки, и высокопоставленные лица, наверняка занимавшие посты в самом Совете. Они все тараторили о каком-то собрании, переговорах, новом музее, который хотят построить в память о Революции… Входные двери настежь распахнуты, и я увидала роскошную внутреннюю обстановку: гобелены, блестящая плитка, бархатные диванчики и мебель темного дуба. Совет ожил, как ожило и Ущелье. Кончились темные времена.

В эту же секунду двери конференц-зала раскрылись, и оттуда вышло несколько массивных фигур в дорогих костюмах и неправдоподобно белых рубашках. Толпа смолкла и уставилась на уходящих гостей торжества. Внутри меня что-то екнуло. Прежде, чем поняла, что происходит, ноги сами стали отступать в сторону, прячась за остальными фигурами.

Вдруг начался слепой дождь, и все засуетились – ни у кого не нашлось с собой зонта, люди поспешили в здание. Идея прощальной встречи утратила свою актуальность всего в одну минуту. Провожатые и охранники раскрыли тяжелые трости над головами своих покровителей. Средь мелькающих фигур, на другой стороне от дверей я видела Тату; она воздела к небесам ладони, смеялась, точно дитя малое, и все кричала: «Ах, дождь, Кая! Дождь, совсем как летом!» Я и подумать не могла, что в этой резкой женщине может таиться столько силы, жизни, цветущей радости. Ее крики в одночасье повисли в накаленном воздухе.

Лицо Эйфа поначалу обратилось к чуть крупной фигуре Таты, и сразу же – ко мне. Точно чувствуя, нежели что-либо зная, он безошибочно отыскал мои глаза в убегающей толпе, и, размеренно шагая в сторону ворот, все не мог отворотить головы. Я замерла, загнанная в клетку. Когда произносят слово «ветеран», на ум приходит сморщенное лицо уставшего от бремени жизни старика и его сгорбленная, покалеченная войной фигура; меньше всего ожидаешь увидеть здорового мужчину в расцвете лет. Ни одной царапины, ни единого шрама или недуга, точно святая власяница коснулась всего его существа еще задолго до рождения. Разве что он – как и все мы – стал старше. Но он им был; капитан Эйф Шиман был среди них единственным ветераном – больше некому.

Мелькнуло одно: «Это конец». Вот-вот он остановится и позовет своих крыс или гончих псов. Интересно, эта гнилая система управления все еще не изжила себя? Или для ее ликвидации требуется еще одна революция?

Я поспешила к Тате, чтобы увести ее подальше и отыскать Руни. Господи, о чем она только думает, эта вечная девчонка!? Сегодня такой важный день, а она балуется и резвится! До чего скверная оказалась идея поддаться просьбам Руни и ходить рядом с площадью и зданием Совета!

Я перебежала тропку и схватила Тату за руку.

– Кая, ты хорошо себя чувствуешь? – с особым вниманием обратилась Тата.

– Кажется, я сошла с ума, Тата! У меня галлюцинации и теперь меня упрут в психушку! Я видела его, Тата! Его! Шимана! Капитана! Эйфа Шимана! Но он не может быть жив! Это ошибка!

Не знаю, почему, но в тот миг вся недолгая жизнь мелькнула перед глазами.

Часть 1. Неподчинение

1

Травы лучше всего собирать на рассвете. Так говорит Мальва. Когда-то Герд рассказывал историю нашей провинции: именно та горстка девушек, что внемла давней традиции, остались живы, а их деревню и всех мирно спящих жителей спалили дотла. Все это случилось много лет назад, во времена Второй мировой войны – одной из самых кровопролитных для наших земель.

– Ты опоздала, – усмехнулась Кара, принимая из рук собранную листву, – Герд тебя убьет.

– Не убьет, – с ехидной улыбкой отвечала я.

Кара подала мне стопку одежды и указала на задний двор – у самых скал. Там никого не было, значит, можно спокойно переодеться.

– Ты опоздала, – раздалось громогласное Герда, и я закатила глаза.

Он был немногословен, так же, как Киану и я. Это единственное, что нас объединяло. Герд умел показать свое недовольство, используя иные методы.

Киану, Ной, Нат и Орли еще до рассвета отправились на охоту; Кара, Руни и я должны тренироваться несколько часов. Солнце все еще поднималось высоко, однако здесь, в Ущелье, судя по тому, как низко летят ласточки да воробьи, к обеду должен разразиться дождь. Я пыталась думать именно об этом, когда Герд велел мне пробежать несколько лишних кругов и отжаться с десяток раз в качестве наказания.

– Привет, девочка Кая! – смеялся Натаниэль.

Ной поет свою любимую песню:

Пусть бегут неуклюже

Пешеходы по лужам,

А вода по асфальту – рекой…

Наша четверка возвращалась с отличным уловом рыбы и тушек птиц в брезентовых мешках, – и, надо признать, я им страшно завидовала, стоя на площадке и обливаясь потом. Охотиться куда интересней, чем скакать на одном месте.

В скале – гениально смонтированная цистерна, скрытая от посторонних глаз, накапливает дождевую воду, под скалой – нехитрое приспособление из добросовестно сбитого ведра, наполненного водой. Натаниэль оградил деревянной завесой отдельный угол. Блаженно сбрасывая насквозь промокшую одежду, я услышала присвистывание Киану, и последовавшие слова Мальвы:

– Герд совсем замучил девочку.

– Позволь мне разбираться с этим, – он был страсть как недоволен.

– Разумеется, – почтительно отвечала пожилая дама и уходила в дом.

– Сегодня у них отличный улов, – сказала Кара из-за перегородки, – возьмешь еды своим.

– Тетка будет рада.

Собравшись за общим столом, я влепила хорошую оплеуху Киану, ибо нечего глазеть, как я пытаюсь высвободиться от одежды, в попытках, наконец, вымыться. Он пригрозил мне и сверкнул своими волчьими глазищами.

– Президент отдал приказ о строительстве медицинского центра высочайшего уровня, – сообщил Герд.

– Хм, для кого? – ухмыльнулся Нат. – Кто может позволить себе лечиться от простуды в королевском диспансере?

– Только короли, – смешливо поддержала Руни.

– Это вызвало недовольства, – дальновидно заметил Киану – один из немногих, способных мыслить.

Его голос прозвучал слишком уж спокойно среди саркастических выражений прочих.

– Естественно. Народ возмущен. Ввели также новый налог на земли, прилегающие к жилым домам и хижинам.

Восемь пар глаз уставились на меня в одночасье. Я состроила гримасу.

– А налог на воздух еще не ввели? – раздался тоненький голосок Руни.

– Уже готовится постановление, – вторила Кара.

– И завтра все, как миленькие, побежите платить – особенно ты, Ной, – голосил Нат.

Все рассмеялись, даже Герд не сумел сдержать улыбки. Они знали: все это жутко нелепо. Мы являлись мертвыми душами, страдал только народ. Лишь простые граждане, там, за каменной стеной, разделяющей провинции, вынуждены беспрекословно подчиниться новому устою. Я с грустью подумала о том, как сообщу эту новость своей тетке и сестре.

Выйдя из дому, я только и слышала разговоров, что об этих повинностях.

– После этого Президента точно убьют, – смеялся Ной.

– Из-за очередного налога? – язвительно отзывалась Орли. – Нет, тут должно быть что-то другое.

– Да уж. Как будто и без этого у него мало грехов, – поучительно наставлял Натаниэль.

– Но ему ведь предсказали смерть! – звонко щебетала Руни.

– Да брешешь! – кричат со сторон.

– Да нет же! Все сходится! Его отец цыган, и к нему прицепилась какая-то цыганка и нагадала, мол, помрешь нелегко, убьют тебя.

И конца и края не видно этим сплетням. Как только Герд занимался своей работой и не терроризировал нас, ребята тут же утоляли свою жажду к беседам. Правда, до тех пор, пока блаженные минуты свободы не истекали, и нас снова ждала какая-нибудь работа.

– Быстрее, Руни! – ревет Герд. – Да тебя и мышь нагонит с такой скоростью! Так ты убегаешь от комитетника, да?

– Я больше не могу… – сипит, остановившись, девочка.

– Беги, я тебе сказал! – кричит наставник, даже покраснев в лице. – Ниже задницу, Кая! Хочешь остаться без ног?! Кто так ползет? Ящерица? Ниже задницу, я сказал!

Он до отвращения груб и до одури силен. Подойдет, глянет своими синими глазами, – и жить не захочется.

– Кто так стреляет, Киану? Кто так стреляет, я спрашиваю? Где твои глаза? Ты ослеп? – после этих слова руки у парня дрожат, пока он не соберется и не попадет точно в мишень.

– Орли, проверь крепление! Ты думаешь, я буду всегда напоминать тебе об этом? Представь, что это война!

И так каждый раз: быстрее бежать, выше карабкаться, сильнее бить, точнее стрелять. Нет права на ошибку, нет секунды на размышления. Если не сделаешь этого прямо сейчас – не сделаешь уже никогда.

Когда мы были детьми, каждый божий день Герд устраивал нам собственные уроки-лекции. Он научил нас писать, читать, считать; делился знаниями, о которых сведал сам. Сферы самые разные: происхождение жизни, человеческая физиология, яды и противоядия, действие трав и настоек, психология страха, важность математических исчислений… Государственные школы оказались для всех нас закрыты, но Герд давал нам куда больше.

После обеда каждый волен заниматься своим трудом; так повелось много лет назад. Я вынуждена была дождаться вечера и направиться в дом тетки и ее дочери Марии. В конце концов, это она растила меня целых два года, прежде, чем я попала сюда.

– Будь осторожна, Кая, – настаивала Кара. – В городе все еще может быть опасно.

– В будние дни опасаться нечего.

Мальва помогала мне упаковать в рюкзак рыбу и немного зелени. Напоследок она подала мне сверток с какой-то крупой.

– Нет, Мальва, – сразу сказал я, отталкивая дар.

– Возьми, дитя. Они голодают, мы пиршествуем. Здесь не так уж много.

Я добродушно улыбнулась старой женщине и быстро ее обняла. Вдогонку она мне прошептала что-то вроде напутствия или молитвы, – но я уже шагала по тропе от нашего убежища.

2

Никогда не забуду, как впервые увидела этот дом. Иногда казалось, что он врос в скалу и является его неотъемлемой составляющей. Несуразный, большой, сбитый из добротных досок, он пережил ненастные вьюги и сильнейшие морозы, предоставляя кров его многочисленным жителям. Задняя площадка, ведущая в горной дороге, виднеется не сразу, так что я оказалась приятно удивлена, осознав, какой свободой обладают здешние жители. Их не так уж много для заброшенной фермы: хозяйка Мальва, наш наставник Герд, и мы – три пары человек – трое молодых людей и ровно столько же девушек.

Когда я впервые увидала их на той площадке, они показались мне самой слаженной командой из любых ныне представляемых. Мальва сказала: «Добро пожаловать, дитя. Теперь мы все вместе». Она была странной женщиной, во всяком случае, я не всегда понимала, что именно она пытается до нас донести. Она часто являлась мне во снах и часто что-то говорила; но разве ж юные сердца внемлют очевидным предсказаниям?

Рядом взмылся в небо черный ворон и громко каркнул, будто бы проклиная все кругом. Я перелезла через каменную изгородь – границу между Волчьим Ущельем и Шестой провинцией и прислушалась: часто стражи порядка проходили вдоль границы, проверяя, не нарушают ли закон здешние жители. Нам запрещалось перемещаться по стране без веских на то причин.

Никого не обнаружив, я зашагала по лесу. В багряных лучах заката засветились лесные орехи; и я не могла не остановиться. Мария любила ими полакомиться. Муж тетки, добрый старик Мун, часто приносил нам пригоршни, когда мы были детьми. Те немногие времена, что я вспоминаю с улыбкой.

Небольшой старый рюкзак полон до отказа, пришлось достать кой-какой сверток и ссыпать туда орехи.

На выходе из леса виднеется Волчье Ущелье – совсем, как на ладони. Далеко, в центре города – здание Совета; ярко-желтое строение растянувшееся на пригорке, обитель зла, как шутя называют его волчки. Вокруг него – элитные многоэтажные дома местных управленцев. У железной дороги, вдоль западной стены и до самых рудников – жилой сектор крестьян да пара ферм. Кажется, будто это два совершенно противоположных друг другу мира – Долина Шлака и сияющий Нью-Йорк – Метрополь Белой Земли. В последнем отзвуке дня сияли не только те самые орехи, висевшие на дереве, но и купол местной церквушки – единственное достояние Ущелья и сохранившаяся дань предков, знававших мир куда лучше нашего.

– Эй! – раздался внезапный глас. Я вздрогнула, но не остановилась. – Эй, стоять! Не с места, кому говорю?

Душа ушла в пятки.

За спиной страж порядка в темно-синей форме с серебряными пуговицами-заклепками; и оборачиваться не надо, чтобы вспомнить этот мнимый знак семерки на предплечье – номер Волчьего Ущелья в иерархии провинций.

– Из леса? Что у тебя в руках? – он стал ловко и настойчиво копаться в свертке, хоть мышцы моих рук противились тому. – Пойдешь со мной, – он толкнул меня в сторону патрульной машины. – Ты ведь знаешь, что нельзя пересекать границу.

– Я не пересекала гра…

– Замолчи, – он сильней толкнул меня в плечо, и сверток эпично выпал из рук; орехи с глухим треском рассыпались по земле, отскакивая на лету.

– Эй, парень! – с холма спускался Киану. – Погоди, милок, надо поговорить.

Образовалась потасовка. Ничего не понимающего стража порядка мирным жестом отвели в сторону и произнесли на ухо определенное количество слов, после чего лицо его в одну секунду просветлело, и он отправился восвояси. Киану проводил взглядом преследователя и подошел ко мне.

– Испугалась, девочка Кая? – Насмешливо, как и всегда, спросил он.

– Замолчи, – выдавила, понимая все же, что он прав. – Ты что, следишь за мной?

– Еще чего. Герд велел за тобой присмотреть. В городе сегодня небезопасно.

– И ты не придумал ничего лучше, кроме как плестись по пятам?

Он усмехнулся, и мы отправились вниз, по холму.

– Что ты ему сказал?

– Что лесные орехи не представляют угрозы.

Это немного ослабило мою неприязнь, и мы рассмеялись; хоть на вопрос так и не получила ответа. Всегда он так: способен уличить в трусости, обсуждая нечто постороннее.

– Тебе тоже лучше не соваться в город…

– Девочка, ты забыла: я свободен, как ветер, и никто не увидит меня, пока я сам этого не захочу.

Далее шагали в молчании. Невозможно поддерживать беседу с тем, у кого эго зашкаливает все возможные пределы.

Прежде, чем спуститься к селу, взбираюсь на центральный холм: отлично видны ворота, ведущие к рудникам, и главные посты страж. Должно быть, власти усилили контроль над гражданами, опасаясь бунта из-за очередного введенного налога. Впрочем, Волчье Ущелье и без того находится у них на особом счету: Седьмая Провинция, не в состоянии подчиниться ни одному из изданных законов, – и люди здесь, видимо, не так просты, как кажутся.

– Буду ждать темноты, – я спустилась и легла на пригорке, глядя в небо. – Иди в дом, или придется ночевать на улице, – я задумалась. – Хотя, ты же не просто так шел в город, – и уставилась в его темные глаза.

– Знать ты много не знаешь, но соображаешь неплохо.

На горизонте маячили птицы – ночные хищники – и копошились у леса осмелевшие зверьки. Уже стемнело достаточно, чтобы в безопасности возвратиться к границе, – но еще недостаточно, чтобы войти в село.

Едва силуэт Киану исчез из виду, как послышались чьи-то шаги. Сапоги отбивали уверенный ход по песочным камешкам; так ходят только те, в чьих руках сосредоточена хоть какая-то власть – местные жители часто испуганно перебирают стопами, в надежде скорей добраться до дома. Я достала нож из-за пояса, готовая обороняться не на жизнь, но насмерть. Годы наставничества Герда не выбили из меня первобытный страх, и сердце вновь готово было разорваться в клочья, когда шептала:

– Кто здесь?

– Ты кто?

– Вит? – облегченно выдохнула и спрятала нож.

– Ты что тут делаешь? – Из-за холма показалась фигура паренька.

– Прячусь от страж. Их слишком много сегодня.

Наши дома разделяет один трухлявый забор. Пока мы шли, я опасливо оглядывалась, труся.

– Что ты делаешь так поздно в городе? – спросила я.

– Носил одному старику лекарство. Он приплелся на своих двоих после полудня, лег на лавку и больше не вставал. Когда я пришел, дети помогали ему смыть с лица мел.

– Отец вернулся с завода?

– Нет. Думаю, они останутся там на ночь.

Внутри меня снова все переворачивалось. Я никогда не воспринимала подобное легко, как это удавалось Киану, Орли, Натаниэлю – всем, и никогда не могла смириться, пусть все кругом и твердили об этом. Внутри сидел барьер – нерушимая стена – и каждый раз какой-то колокол настойчиво звенел, не давая мне покоя.

– Осторожно, – прошептала и оттолкнула Вита назад.

Там, по главной улице, неспешно прохаживался солдат, поблескивая в скудном свете зарождающегося месяца своими форменными серебряными пуговицами. Мы скрылись за поваленным забором; залаяли сельские собаки, и тут нельзя было медлить. Мы опрометью кинулись к домам и бежали меж оградами, сквозь чьи-то посевы и огороды. В паранойе казалось, что нас заметили.

– Быстрее, Вит! – торопила.

Мы пробежали пять домов, и я увидала наши собственные. Тетка никогда не запирала заднюю дверь, ибо я часто возникала у их порога слишком неожиданно.

– Вит, к нам!

Мы обогнули заросли нескошенной травы и перепрыгнули низкий, покошенный забор. Я рывком потянула на себя дверь; мы неуклюже ввалились в темноту.

– Святые угодники! Ну хватит уже! Мария, зови страж! – раздался голос тетки.

3

– На нас напали! Нас хотят ограбить!

– Нет-нет, – поспешила успокоить родительницу, – Бона, это мы, не кричите.

Мария скоро зажгла огарок свечи, и я, наконец, сумела разглядеть их сонные, уставшие лица, и ветхий, понурый дом. За много лет здесь почти ничего не изменилось, разве что краски еще больше потускнели, протерлась ткань простыней и тонких, как паутина, занавесок, да отсырели стены.

– Ах, что б вас! Весь город на ушах стоит. Почему вы бежали и врываетесь, точно черти какие?– она неодобрительно посмотрела на Вита.

– Мы… Я боялась, что нас увидела стражи.

– Ты невыносима, Армина, – тетка с усталостью водрузила свое нелегкое тело в кресло.

– Тебя не было восемь дней, – с укором произнесла Мария.

– Ну извини, принцесса, – со злостью отозвалась я.

– На нас напали, – продолжила она, – поэтому мама и кричала.

– Кто напал? – я скинула рюкзак и села на трухлявый стул.

– Какой-то бродяга. Беженец, наверное. Когда его пытали здесь, он сказал, что хотел бежать из Шестой провинции в Ас-Славию.

– Трусливая курица, – не сдержалась я.

– Что?

– Ничего.

– Чем это пахнет? – болезненно-худое лицо сестры скривилось.

Я совсем забыла, зачем проделала весь этот путь к дому тетки; принялась разбирать рюкзак.

– Я принесла рыбу, здесь немного крупы… и орехи. Для тебя, принцесса.

Мария немного подобрела и свернулась калачиком у старого дивана с кульком в руках. Сердце тетки, казалось, тоже растаяло. Все мои неудачи и принесенные им неудобства окупались с лихвой теми продуктами, которые удалось достать, благодаря неустанному труду.

Я завернула в бумагу большую рыбину и протянула Виту.

– Возьми. Я знаю, что Сфорца сегодня продала весь сыр и масло. Для Ми и Али хватит.

– Спасибо, – он не мог позволить себе отказаться.

Голодать могли все – только не дети.

– Вит, мама поранила ногу. У тебя есть лекарство?

Ее капризная манера требовать все подряд бросала меня в нервную дрожь.

– Мария, – начала я, но извечно благодарный юноша тут же выпалил:

– Разумеется. Я принесу сейчас же.

– Вит, не… – но он выскочил из дома через главную дверь.

– Мария, ты ведь знаешь, как туго они живут… не нужно отнимать у них последний хлеб. Эти мази они могут продать и жить несколько дней.

– Ничего подобного, – сурово отозвалась тетка.– у них своя корова, да еще на сносях. За сыр и масло дорого дают, и отец у них живой, работает на каменоломне, и сынок их врачует. За лекарства дают не меньше, чем за сыр с маслом. Да они живут лучше многих в этом городе!

– Тетя… – я закачала головой.

Почему она ничего не понимает? Будто я разговариваю с призраками.

– И нечего тебе водиться с Витом. Он знает, где ты живешь и чем занимаешься? – тетка отвлеклась от разделки рыбы и вытерла лоб тыльной стороной ладони. – По закону, в этом доме проживает два человека – мать и дочь. Если тебя заметят, будет плохо. У тебя даже паспорта нет. А Вит может рассказать об этом кому угодно.

– Он никогда этого не сделает.

– Еще как сделает! – Тетка безжалостно рубила рыбу на куски. – Если Комитету велят его пытать или ему предложат денег – он долго молчать не будет, и ты это знаешь, – она отвлеклась. – Мария, спусти это в ледник.

Сестра полезла в подвал, сразу у печи, а тетка продолжала:

– Так что не вертись у людей на глазах, если хочешь жить, поняла?

Открылась дверь, вошел Вит, неся в руках какие-то лекарства и примочки.

– Я обработаю вашу рану, садитесь.

Тетка водрузила свое тучное тело на изрядно потрепанное, выцветшее кресло и приподняла длинные подолы юбок.

– Где это вы так? – рана и впрямь казалась ужасной.

– Мама рубила дрова, – ответила Мария.

– Бона… – выдохнула я устало, – женщинам не следует рубить…

– Кто это мне велит, что я должна, а что – нет! Жить как-то надо, печь сама не натопится.

– Я могу приходить и рубить вам дрова… – протянул Вит, занятый работой.

– Вит, не… – начала я.

– Вит, что бы мы без тебя делали! – воскликнула Мария.

Раздосадованная, я почти чувствовала, как меня всю колотит от ненависти к сложившемуся положению. Я подошла к раковине, сделанной покойным Муном по старой схеме времен Советского Союза. Втолкнула стержень в емкость и услышала, как вода полилась в пустой таз. Смочила лицо, шею, омыла руки.

– Я пришла, чтобы сказать еще кое-что, – решила не тянуть с миссией. – Правитель ввел новый налог на прилежащие к дому земли. Вероятно, на днях придут люди из Совета на опись этих земель.

– Что? – наивно прозвенел голосов Марии.

Я знала, что деньги у них имелись. В прошлом месяце я принесла им солидный мешочек монет после поездки Герда на ярмарку в Шестую провинцию. Они уплатят налог сейчас, а далее… далее мы всегда жили сегодняшним днем.

– Мама, поэтому ты сказала, что весь город на ушах стоит? – простодушно щебетала сестра.

– Да, девочка, поэтому, – Бона глубоко задумалась и долго молчала.

– Вот и все, – произнес в тишине Вит, и указал на перевязанную ссадину, – постарайтесь не лить воду на рану.

– Так намного лучше, – отозвалась тетка, что следовало считать благодарностью.

– Не ждите меня в эти дни, – собрала заметно полегчавший рюкзак и поправила мастерку, – вернусь, когда в городе станет спокойней.

Мы не прощались так, как это делали семьи в моем воображении. Бона устало поплелась к своей койке, Мария потушила огарок свечи, мы с Витом вышли в темноту ночи, закрыв за собой дверь.

– Спасибо тебе, Вит, – попыталась улыбнуться, – тетка слишком гордая, чтобы благодарить.

– Ерунда. Мы всю жизнь знаем друг друга, – он вертел в руках остатки лекарства и какие-то самодельные инструменты.

– Знаешь, ты не обязан рубить им дрова, но… я не могу позволить, чтобы тетка это делала сама. Это ужасно… Она – все, что есть у Марии… – я глубоко вздохнула, затем резко повернулась к Виту и схватила его руки. – Позаботься о них, прошу тебя. Ты ведь знаешь, что я не могу этого сделать…

– Армина, не беспокойся. Мы всегда рядом.

Его добрые глаза отражали мириады звезд, и я подумала о том, как мне повезло иметь в друзьях такого человека, как Вит. Он юн, честен и благороден – истинный лекарь.