Шамбала

– Сколько волка не корми, он все в лес смотрит, да? – усмехнулся он.

Я глянула в сторону лесопарка с многочисленными тропинками.

– Метрополь не для меня, – признавшись, я тут же спохватилась собственной никчемности. – Я не должна была тебе это говорить, – и отвернулась в сторону трассы, по которой сновали новехонькие, как с конвейера, автомобили. Я, наконец, наслаждалась возможностью видеть округу и небо, чувствовать свежесть дождя на своей коже – и предпочитала делать это в одиночестве. – Держу пари, ты уже ненавидишь то, что привел меня сюда.

Он молчал; я не оборачивалась. Мои внутренние противоречия все еще не были разрешимы: обстоятельства так и не дали уяснить, могу ли ему верить и что же он за человек. Уж вероятно, мне никогда этого не узнать, ибо Комитет – бездна лжи, в которой им самим уже не под силу разобраться. Поскорей бы покончить со всем этим и забыть.

– На самом деле все сложилось замечательно, – огорошил он.

Я резко обернулась, испытующе глядя в его поразительное лицо, сохранившее беспринципную отстраненность.

– Что ты хочешь сказать?

Он едва улыбнулся, все еще выражая некоторую собранность.

– Мне нужна твоя помощь, Кая, – быстро произнес он, глядя прямо в глаза. – У нас общая цель, это дело взаимовыгодно. Эта женщина растреплет все при первом удобном случае. То есть, сегодня.

– Поясни.

– Нам обоим лучше присутствовать на Инаугурации, и я имею к этому доступ. Герд сказал тебе встретится с Карой, я прав? – я не реагировала. – Это твоя единственная возможность. Туда можно попасть только в двух случаях: если ты высшее должностное лицо – или состоишь в близких отношениях с одним из представителей власти.

– Что?!

Лицо капитана оставалось непроницаемо-основательным. Ни один его мускул не дрогнул, он весь – воплощение квалификации и мастерства, в то время как я готова была взорваться.

– Я представлю тебя своей невестой; так ты сможешь спокойно расхаживать на приеме и исполнить, что надлежит.

Он сидел на низкой приступке, слишком близко, чтобы называться напарником или союзником, и впервые за долгое время я позволила себе задуматься о том, к чему ведут эти странные отношения. Сколько раз он был мне защитником и сколько раз – врагом? Да, каждый его поступок – тщательно продуманная схема, любое движение – давно рассчитанное действие. На память возвращались мысли о нашей первой встрече, в тот мрачный осенний день, когда я пыталась помочь Виту не загреметь в тюрьму; о том, как он защитил нас с Чиной в тех мрачных складах чужой провинции; о том, что позаботился о Каре… Он комитетник, я – слуга народа. Он – третья сила, я – либерал. И меж нами стоит Правительство, с его лживой диктатурой, которое навсегда поработило капитана, а меня сделало его гневным врагом. Господи, мы живем в разных мирах, и ничто нас не объединяет. Но почему это – то единственное, что для меня важно? То, что наконец действительно стало важным… Нет, главное поскорее покончить со всем этим.

– Да. План отличный, – необычайно скоро смирилась я.

– После Инаугурации у тебя будет сорок восемь часов, чтобы завершить дело и покинуть Метрополь.

Я смотрела в его глаза, чувствовала ветер на уставшем лице, вдыхала аромат дождя. Солнце заходило за горизонт, являя миру свой самый прекрасный облик.

Сорок восемь часов на убийство, вызволение Кары и побег.

72

Он не задавал вопросов по поводу предстоящей операции, очевидно оттого, что не его это ума дело. Его работа – иная, и мне никогда не удастся заглянуть за ширму этой тайны. Как фокусник, будет он ловко маневрировать меж двумя огнями, при этом извлекая собственную выгоду.

Однажды он возвратился к раннему часу, отсутствовав всю ночь, но я, чуя неладное, не сумела промолчать.

– Капитан, – обратилась, стоя в дверях кухни, – что с Третьим сектором?

Он молча отвел меня в очередную комнату, которых тут пруд пруди, и включил огромный телевизор, встроенный в стену. На экране замелькала реклама, счастливые, свежие лица юных девушек и харизматичных мужчин. Через минуту начались новости.

– Доброе утро, уважаемые телезрители, – монотонно вещала отшлифованная брюнетка, – вас приветствует Каталина Приния в пятичасовом выпуске новостей и сегодня в программе, – кадры сменились картинами правительственных кабинетов, – очередное покушение на Министра Энергетики заставляет насторожиться все государство, – изображение перебазировалось на видеосъемку рабочих провинций. – В Четвертой провинции прекратил свою работу все химические комбинаты. В Шестой провинции задержаны беженцы, направляющиеся к границе Ас-Славии. Правитель приказал патрулировать горные хребты Седьмой провинции во избежание внутренних конфликтов. Жители и рабочие Пятой провинции вышли на улицы городов в молчаливом протесте, – изображение вернулось к лицу телеведущей. – Главная новость страны, заставившая встрепенуться правительство – очередное покушение на Министра Энергетики. Инцидент произошел накануне поздно вечером, когда господин Гонболь отправился домой после трудового дня. Все, что известно на данный момент – это попытка неизвестных лиц выстрелить в высокопоставленного госслужащего, пока он находился на автостоянке. Детали происшествия выясняются. Президент дал свой комментарий.

Лидер государства сидел за столом, на фоне флага Белой Земли. Глаза на тонком лице едва сохраняли здравость, губы сжаты в жесткую линию.

– Хочу сказать, – сипло выражался он, – что наша земля переживает не лучший свой исторический период. Всем известно, что мы потеряли уже двух министров в ходе несчастных случаев. Детали этих событий выясняются и будут выяснены. Я лично контролирую данные расследования. И я буду стоять за каждого нашего гражданина, кто подвергнется насилию. Помните, преступления в нашей стране всегда наказуемы. От правды не уйдет никто.

На экран вернулось изображение ведущей.

– В настоящее время личная охрана Министра Энергетики усиленна втрое, принимая во внимание грядущее событие Инаугурации президента. А теперь текущие новости. Четвертую провинцию охватили забастовки. Все химические предприятия приостановили свою работу из-за нехватки рабочих рук. – Видео прокручивало сотни лиц измученных голодом граждан; они кричали, бесились, бросали подручные предметы, отбивались палками, падали наземь в бессильных попытках противостоять стражам. – Представители закона попытались выйти на контакт с рабочими, однако бастующие явно не желают вести совместный диалог. Тридцать восемь человек напали на страж порядка, вследствие чего оказались заключенными в тюрьму. В следственном изоляторе представители Комитета Безопасности пытаются восстановить справедливость, – кадры демонстрировали здания местных казенных домов. – В Шестой провинции стражи порядка задержали беженцев, направлявшихся к границе Ас-Славии, – милиция останавливает людей в лохмотьях, связывает им руки, стреляет пневматикой в тех, кто пытается скрыться в лесу. – Граждане отказываются отвечать на вопросы, аргументируя тем, что это не имеет смысла. В настоящее время представители Комитета Безопасности заблокировали все международные границы, в том числе и внутренние. Чтобы пересечь тот или иной рубеж, при себе необходимо иметь определенный набор документов, – мелькнули все границы, включая и нашу провинцию. – Правитель приказал патрулировать горные хребты Седьмой провинции с целью предотвратить побег граждан, а также оградить население от возможных травм. Дикая местность изобилует пещерами, в которых не раз наблюдались обвалы, унесшие за собой десятки жизней. Сейчас вы видите последствия оползня, произошедшего пятнадцать лет назад. Несколько домов оказались погребены заживо. Последний громкий инцидент случился около десяти лет назад, когда оползень поглотил местную ферму и туристический автобус, направлявшийся к границе Ас-Славии через горный перевал. Власти настоятельно рекомендуют не пытаться пробраться к горной местности во избежание несчастных случаев. И последняя новость к этому часу: жители и рабочие Пятой провинции вышли на улицы городов с молчаливым протестом. Некоторые из граждан держали в руках плакаты с надписями: «Остановите голод!», «Смените президента!», «Мы – живые люди!», «Мы говорим «нет» насилию!». Стражи вынуждены были применить слезоточивый газ, а также иные методы борьбы с онемевшим населением с целью предотвращения скоплений народных масс и, как следствие, несчастных случаев, – снова вернули лицо телеведущей. – В связи с введением чрезвычайного положения в стране, представители порядка и закона рекомендуют гражданам соблюдать комендантский час ради собственной безопасности, исправно посещать места работы и воздержаться от любых передвижений в пределах страны. Это были все новости к этому часу. Оставайтесь с нами и следите за развитием событий на нашем телеканале и интернет-портале. С вами была Каталина Приния. Хорошего вам дня и до встречи в следующем выпуске новостей! – на лице отразилась белозубая, широкая улыбка; программа сменилась рекламой.

Я стояла перед огромным телевизором с огромными глазами, одну руку прижимала к себе, другой прикрывала рот. Не помню, в какой именно момент этот жест заставил меня замолчать. Эйф выключил эту разноцветную катавасию, устало усаживаясь на дальний в комнате стул. Он провел ладонью по лицу, пытаясь не уснуть на ходу. Как жаль мне стало этого человека! И как много пропустила сама, подозрительно полагая, будто восстания и бунты на время затаились.

– Третий сектор провалился уже во второй раз, – сказал капитан. – Я не понимаю, почему. Кто-то нам ставит палки в колеса.

Я подошла ближе и присела рядом.

– Ты можешь связаться с ними по радио? Как тогда, перед бомбардировкой?

Он замотал головой.

– Теперь нельзя. Все были об этом предупреждены. Слишком опасно. Вахо сказал, в случае провала двух попыток нужно затаиться.

– Его не убьют?

– В конце. Маневр неожиданности всегда срабатывает.

– Будь осторожен, – с поразительным сочувствием произнесла я.

Он вдруг улыбнулся, глядя мне в глаза со странным выражением доброты и отстраненности.

– Сколько тебе лет, Кая?

– Девятнадцать. Скоро двадцать. Через пару месяцев.

– До чего мы докатились: революцию ведут дети и старики… – промямлил он, откидываясь на спинку стула и снова проводя ладонями по лицу.

– Эйф, а ты? Сколько лет тебе? – поняла, что это был один из многих вопросов, волновавших меня со дня нашего знакомства.

– Тридцать.

– И что ты тут делаешь, капитан?

Тишина звенела в ушах, и только его голос лился медом в полутьме.

– То же, что и ты – пытаюсь выжить.

73

Разработка собственной миссии, ее малейшие детали заставляли меня просыпаться по ночам и думать, думать, думать… Хуже пытки, чем собственные внутренние изъяснения и быть не может. И когда настал тот самый день, я лежала на полу и глядела на причудливый узор настенной краски. В Метрополе изобрели новые технологии ремонта, о каких никто из нас прежде не сведал, даже никогда не задумывался. Переливаются ненавязчиво живыми оттенками полы, щелчком пальцев включается и выключается лампа, пол теплый, несмотря на то, что это подвальное помещение; но ныли кости спины и неправдоподобно хрустели коленные суставы… сколько я так пролежала? Час? Два? Ночь? Позади раздались приглушенные шаги истинного комитетника, и мягкий голос капитана пронесся по комнате:

– Пора, – сказал он – точь-в-точь Герд.

Нет, я не была готова, и все еще колупала ногтем краску.

– Нас ждет машина.

Он бы и хотел произнести что-то подобающее случаю, нечто, способное поднять мой дух, обогреть оледеневшее сердце, – и некая сила его удерживала. Стоило мне сесть и выпрямить спину, как он исчез, точно призрак, и с той минуты все его существо подчинялось делу – не чувствам; и, несмотря на то, что тело его рядом, я вновь осталась одна.

Машина доставила нас в самые недра Метрополя, где высились фешенебельные, неприступные высотки, касающиеся облаков и сверкающие своими необъятными окнами, как само солнце. Сквозь туманную дымку, стелющеюся под небом, мелькали светодиоды, национальные флаги и глянцевые плакаты Президента с сыном – дань грядущему празднику и минувшим выборам. Нас высадили на просторной парковке, сплошь покрытой камнем, и капитан передал меня в руки двух изысканных метрополийцев – девушки с ярко-белыми волосами, и молодому человеку, изувечившим свое тело железными побрякушками.

Едва мы переступили порог здания, как у лифта нас перехватили еще несколько человек, все дотошно меня разглядывавшие. Жалость сменялась любопытством, но ни один из них не произнес и слова. Вот они – слуги столицы: ничем не лучше нас, рабочих провинциалов. Не сливки Третьего рейха, ни высшее общество Америки, ни магнаты Ас-Славии.

Циферблат указывал на 98 этаж, и даже мое равнодушие, сдерживаемое годами, дало трещину: брови пошли вверх. В великолепных апартаментах, усеянных пушистыми коврами и тысячами золотистых лампочек, не знавших ни начала ни конца, меня увели в тот угол, откуда поднимались банные пары. Заставили сбросить одежду, окунули в горячую воду, позволили таращиться на крыши Метрополя сквозь огромное окно… Капитан уже исчез, нас развели по разным этажам, а я все никак не могла взять себя в руки. Его присутствие давало осечку моим действиям, я могла надеяться не только на себя. Был кто-то, кто в силах помочь – и кто сделает это, потому что это правильно. Привыкшая мыслить приказными фактами, я быстро поняла, что рядом с ним превращалась в ребенка, который способен позволить себе минутные слабости и даже забывчивость; и это самозабвенное таяние и отказ от сущности воина сильно коробило эго. Как у Киану… Его лицо по-прежнему стояло перед моим взором, как и лицо капитана; я думала о том, какие они разные и похожие одновременно. Разве это возможно?..

Нельзя сказать, чтобы я чуралась мыла или росла грязнулей, но когда меня оттерли жесткими губками, вся кожа зудела, как если бы с нее сняли верхний слой. Потом тело сдобрили, как пирог, маслами, втирая их массажными движениями, заставившими каждую мышцу расслабиться ровно настолько, чтобы уснуть прямо на том столе; волосы удаляли безболезненно – поразительно; кропотливо заботились о ногтях, с особым изяществом полировали весь облик… Разум – истощенный, потерянный, испуганный – отключился, поддаваясь этим глупым, на мой взгляд, манипуляциям, к которым привыкли одни лишь изнеженные метрополийцы. Тогда я не знала, что весь мир, подобно этому же средоточию, занимался ровно тем же день ото дня, изредка ведая о хлопотах.

Чувствовала я себя преглупо. На этом безграничном этаже надо мной корпело по меньшей мере с десяток человек, только и успевала следить за их тоненькими лебезящими фигурками. Одни короли позволяли себе такое, а я, позабыв даже об этом, думала об одной лишь мести. Месть, как кислота, выела брешь, и даже поразительно холодные глаза, отразившиеся в зеркальной поверхности, – совсем не такие, какими должна бы обладать девушка, чуткое и нежное существо, – не внушали той мягкой учтивости, в которой я так нуждалась этим вечером.

Спустя время на меня нацепили шелковый халат и усадили в мягкое кресло. Молодой человек, усеянный блестящим пирсингом, опасливо вертел в руках ножницы, бубня под нос:

– Другое дело… совсем другое дело…

– Волосы не трогай, – сказала та девушка. – Эйф настаивал, – и продолжила ополаскивать розовую емкость.

Ее тонкая фигура мелькала в зеркале то тут, то там, и ни минуты не знала покоя.

– Эйф настаивал! – громко язвил парень. – Да что он в этом понимает! Только и знает, что приказы раздавать.

Девушка многозначительно глянула на напарника, выпучив темные глаза, и тот поуспокоился.

– Ну ладно. Хоть есть с чем поработать.

И он в одночасье заклацал ножницами над моими бедными ушами.

– И где он откопал тебя такую? – протяжно спросил он.

– В деревне, – ответила я.

Парень громко засмеялся, да так, что все прочие обернулись в его сторону. Очевидно, здесь он главный, и его капризам подчиняется местная знать.

– Чувство юмора тебе не занимать. На вечер Инаугурации собираетесь? – в его простых глазах не было хитрости, а в словах не чувствовался подтекст, и мне почему-то стало его жаль. Да нет же, он лишь король своего дела, а в остальном – такой же, как и все мы – букашка, исполняющая предназначение, если только платят деньги да кидают кусок хлеба.

– Да, – ответила я.

– Чудно, чудно… – он вытянул прядь волос и снова чиркнул ножницами. – Ты только при Ясе не шути так.

– Почему это? Чем он особенный? – разозлилась я.

Парень вдумчиво оставил мои волосы, опустил ладони на ручки кресла, сверкнув лезвием ножниц, произнес прямо на ухо:

– Потому что он псих, девочка моя.

Меня тут же передернуло. Мы смотрели друг другу в глаза сквозь зеркальную гладь, блестевшую так, что рябило в мозгу, и с чувством благоговейного страха осознавали правдивость данного выражения.

– Смелость города берет, – улыбнулся он, как ни в чем не бывало. – я Дмитрий, кстати. Она Люси, – он указал на девушку с белыми волосами.

Я взглянула на отполированную поверхность своих ногтей и их белые полумесяцы, являвшиеся признаком отменного внутреннего здоровья, а потом, потеряв всякую осторожность, вдруг спросила:

– Ты не боишься так о них отзываться? При мне?

Дмитрий снова засмеялся, так простодушно, как никто другой в этом мире. Вот уж пропащая душа, отчаялась настолько, пусть и иснуя в этом благе, что утратила всякое присутствие осторожности.

Или… капитан о чем-то их всех предупредил?

– Держу пари, ты здесь не из праздной красоты, – вполне прямо ответил он. – И должна знать, куда идешь.

Мимо проплывавшая Люси резко одернула Дмитрия, но тот благодушно продолжил чиркать ножницами и орошать волосы тоннами спреев.

– Безобидный Яса на днях грозился вырасти и пристрелить одного из министров за то, что тот велел ему не хлопать дверями во Дворце. – Он достал толстую плойку и вставил вилку в розетку. – А еще носился, как угорелый, по комнатам и кричал, что все мы сдохнем, как собаки – дай ему только волю.

– Шизофрения?

– Мозаичная психопатия.

Я продолжила рассматривать свои безупречные ногти, пока Дмитрий колдовал над волосами.

– Чудесные волосы… просто чудесные… ни у кого не встречал таких чудных волос…

– Какой тебе прок ставить меня во все это? Ты сам живешь в тепле, и кусок хлеба всегда есть на столе…

– Ты не знаешь, как живут в Метрополе. Может быть, еще хуже, чем вы, рабочие. За вами, по крайней мере, не следят день ото дня.

– Комитет?

Мы столкнулись глазами, и он молча кивнул, наматывая прядь на плойку.

Из-за ширмы показалась Люси, поднимая над полом массу алой ткани; она ниспадала, покрытая спасительным полиэтиленом, языками пламени, и меж складками мелькнула в чьих-то руках пара лаковых туфель. Чутье подсказывало: так вырядят только меня; на меня возложены надежды, я не имею права подвести.

А город погружался в ночь, но огни уличных фонарей загорались слишком скоро, освещая все кругом. Приготовления подходили к концу, однако я не смела глядеть на себя в зеркало. Я знала, что на мне платье кроваво-красного оттенка, такое дивное, что за него кто угодно продал бы душу; что цвет этот, как алая полоса флага, есть ни что иное как пролитая кровь Великой Мятежной Революции, кровь борьбы с Нашествием, и пламя веры для тех, кто все еще надеялся. Я знала, что мои длинные аккуратные волосы, ниспадающие водопадами локонов за спиной, будут тем вызывающим бельмом на глазу для самонадеянных сообщников Правителя и всех тех, кто ему поклонялся. Я знала, что каждая деталь во мне являлась живым предупреждением, которого великие мира сего, разумеется, ничуть не устрашаться. И пусть. Ведь сегодня я увижу в лицо тех, кто спустя несколько часов уснет во смерти. Их дни сочтены. Более никто не готов прятать голову в песок; мы натерпелись достаточно, чтобы та толерантная терпимость канула в небытие, и вместо мирного народа взвилась в чистые небеса новая, свободная, гордая, прекрасная нация.

Нас с капитаном столкнули в холле, где он, восседая в кресле, пил ароматный кофе. Потрясение его оказалось столь велико, что рука его прикрыла рот. Мы стояли друг против друга – почти одного роста из-за моих туфель – и глядели друг на друга, не обращая внимания на весь этот фарс и вычурность собственных туалетов. Вот его фигура – стройная, грациозная, статная. Как же я раньше этого не замечала? Его идеально сшитый темно-синий костюм с галстуком цвета бургундского вина делал его похожим на истинного дипломата. И почему он не стал им? Отчего душа его сгинула в грязи Комитета так же, как моя – в служении мистификации?..

Из внутреннего кармана смокинга он ловко извлек мелкую деталь, загадочно сверкнувшую в свете бесчисленных лампочек, и кто-то, стоя в стороне, невольно ахнул. В одну секунду на моем безымянном пальце красовалось обручальное кольцо с кристально-чистым камнем, и руку, чтобы в страхе не выскользнула, держала рука капитана. Но даже это не уберегло ситуацию от моего тихого возгласа.

– Самая важная деталь, – искренне улыбнулся он, глядя прямо в глаза и переплетая наши пальцы.

Для меня дикие, наполненные первобытностью, долгие секунды. Дрожит все тело, как если бы сквозь него пустили ток, – и дрожат губы, все еще полураскрытые в невежестве. Сердце колотится так, точно пожизненный диагноз – тахикардия, и сил нет справиться с этим волнением. Его испытующие глаза – самое близкое, что тревожит душу – и самое прекрасное видение, от которого я не посмела бы отказаться.

– Ну как, неплохо мы смотримся вместе? – шутливо обратился он.

А позади нас, вдруг разрушив столь мечтательную явь, взревел неугомонный Дмитрий:

– Пустите их всех на корм собачий, черт бы побрал это Правительство! Давайте! Ох, я помню слова той бежавшей писательницы. Я помню их! Знаете, что она сказала? Она сказала, что «самая справедливая вещь на свете – смерть. Никто еще не откупился».

74

У Дворца Независимости останавливались автомобили последнего слова, поблескивая чернотой сокрытых стекол. Как заведенные, открывались дверцы, выступали облаченные в волшебные наряды дамы и их изысканные кавалеры, карета катила прочь, и так из раза в раз. Нас постигла та же участь. Я без малейшего стеснения разглядывала их, стоя на первой ступеньке у входа во Дворец, и чуть дрожащая рука поддерживала непривычно длинный подол вечернего платья. Мои колени дрожали в неведомом страхе, пока капитан не переплел наши руки в локтях. Это вселяло уверенность. Никогда я раньше не думала, что прикосновение человека способно внушить столько внутренней силы. На входе вручали программы вечера, у гардероба, мелькали разноцветные платья и черные фраки…

– На них поглядеть, так каждая – мадемуазель Дефицит! – бурчала я, точно какая недовольная старуха. – «Если у них нет хлеба, пусть едят пирожные!»

Эйф засмеялся, помогая мне освободиться от белой накидки. Скинув со своих плеч черное пальто, он ловко протиснулся сквозь толпу, оставив меня у зеркала – как будто до этого я пять часов кряду не таращилась на собственное никчемное отражение. Но именно тогда, средь той безлико-пестрой толпы, я увидала ее.

Ее серебристое платье, утонченные манеры, роскошные цыганские волосы – все в ней кричало о том, чем не обладал никто из нас – благородство. Все эти дешевые павлины, облаченные в самые дорогие одежды, не могли затмить ее, пусть бы хоть их костюмы состояли из бриллиантовой пряжи! Им никогда – никогда! – не сравниться с ее божественной красотой. Ее белоснежное лицо, искренняя улыбка, плавность движений – кто, скажите на милость, еще, отличался в этой комнате подобными дарами?! Я замерла, глядя на нее во все глаза, упиваясь всем ее существом. Кара! Это была Кара! Живая Кара, из плоти и крови; но, впрочем, такая же эфемерная, как и мои мысли о ней. Ведь какой прок был ее видеть, но не иметь возможности хотя бы заговорить?.. «И так всю жизнь, – думала тогда, – находишь то, что искал, а оно, как вода сквозь пальцы, ускользает…»

– Ты не должна показывать, что знаешь ее, – спокойно произнес капитан, внимательно разглядывая программу.

Тогда я подумала о том, что уж Герд, вероятней всего, предвидел подобное стечение обстоятельств. Давно пора уяснить себе: вся жизнь спланирована далеко вперед, и если для тебя все в новинку, то вершитель судеб того лишь и добивался.

Дальнейшее предстало, словно сон. В огромных холлах мы то и дело сталкивались с несметным количеством знакомых капитана; каждая особь мужского пола норовила пожать ему руку, поинтересоваться моим именем и обязательно заметить, что «как же мы раньше-то нигде не встречались?..»; девицы льнули к нему, как мухи на мед; коллеги – равно и мужчины и женщины – отпетые комитетники, сразу видно – интересовались так называемой «последней вылазкой» Эйфа – и счету не было этому рою лиц, голосов, глаз… Кто-то упоминал шествующий праздник Инаугурации, прочие твердили, мол, какая скука, оказаться на подобном торжестве, где – ни дать ни взять – одна официальность, и никакой истомы…