– Это все равно что тащить по улице Гроб Господень, – возмущенно сказал он. – Да если меня увидят с этими часами, обо мне начнут слагать песни, не хуже, чем у Рафаэля Эскалоны[2].

Жена убедила его и на этот раз. Она собственноручно сняла часы со стены, завернула их в газеты и отдала ему.

– Без сорока песо не возвращайся.

Сунув часы под мышку, полковник направился в портняжную мастерскую. Около дверей сидели приятели Агустина. Один из них пригласил полковника присоединиться к ним. Тот растерялся.

– Спасибо, – сказал он. – Я на минуту.

Из мастерской вышел Альваро и стал развешивать на проволоке, натянутой в коридоре, кусок мокрого полотна.

Это был крепкий угловатый молодой человек с блестящими от постоянного возбуждения глазами. Он в свою очередь пригласил полковника посидеть с ними. Полковник воодушевился. Пододвинув табурет к двери, он уселся и стал ждать, когда останется наедине с Альваро, чтобы предложить ему часы. Внезапно он обратил внимание на то, что у окружавших его людей какие-то странные, напряженные лица.

– Не буду вам мешать, – сказал он.

Молодые люди возмущенно замахали руками. Один из них наклонился к нему и чуть слышно произнес:

– Листовку написал Агустин.

– О чем?

– Все о том же.

Ему дали листовку. Он положил ее в карман и погрузился в молчание. Потом забарабанил пальцами по свертку, пока не заметил, что окружающие поглядывают на него. Он замер.

– Что там у вас, полковник?

Полковник старательно пытался избежать взгляда пытливых зеленых глаз Германа.

– Ничего особенного, – солгал он. – Несу часы немцу, может, починит.

– Да бросьте, полковник, – сказал Герман, стараясь завладеть свертком. – Подождите немного, я сам посмотрю их.

Не говоря ни слова, полковник прижал часы к груди. От усилий у него даже веки покраснели. Все вокруг уговаривали его:

– Разрешите ему посмотреть, полковник. Он разбирается в технике.

– Не хочу доставлять ему лишние хлопоты.

– Подумаешь, хлопоты, – сказал Герман. Он взял часы в руки. – Немец сдерет с вас десятку и ничего не сделает.

Он зашел с часами в мастерскую, где Альваро шил на машинке. У дальней стены сидела девушка и пришивала пуговицы. Прямо над ней, на гвозде, висела гитара, а чуть выше – табличка: «Говорить о политике запрещается». Оставшись без часов, полковник почувствовал себя неуютно и вытянул ноги, чтобы упереться ими в перекладину табу- рета.

– Какое же это дерьмо, полковник!

Он вздрогнул.

– Воздержитесь от ругательств.

Альфонсо поправил на носу очки, чтобы лучше рассмотреть ботинки полковника.

– Я про ботинки, – уточнил он. – Вижу, вы уже переобулись в лакированные.

– Но это можно сказать и другими словами, – ответил полковник и продемонстрировал подошвы своих лакированных ботинок. – Этим монстрам уже сорок лет, но они впервые в своей жизни слышат бранное слово.

– Готово! – крикнул Герман из глубины мастерской, и в это самое мгновение раздался бой часов. В соседнем помещении сразу застучали в стену, и какая-то женщина закричала:

– Не трогайте гитару, у Агустина еще год не прошел.

Все дружно засмеялись:

– Это же часы.

Появился Герман со свертком.

– Там все в порядке, – сказал он. – Если хотите, я провожу вас до дома: их надо ровно повесить.

Полковник отказался.

– Сколько я тебе должен?

– Не беспокойтесь, полковник, – ответил Герман, устраиваясь на своем месте. – В январе заплатит петух.

Полковник решил воспользоваться удобным случаем.

– Хочу предложить тебе кое-что, – сказал он.

– Что?

– Я дарю тебе петуха. – Полковник всмотрелся в лица присутствующих. – Дарю петуха вам всем.

Герман удивленно уставился на него.

– Я уже слишком стар для таких вещей, – продолжал полковник, стараясь придать своему голосу необходимую суровость и твердость. – И для меня это чересчур большая ответственность. Уже несколько дней мне кажется, что петух вот-вот протянет ноги.

– Не волнуйтесь, полковник, – сказал Альфонсо. – Дело в том, что в это время у петухов отрастают перья. Вот и у вашего сейчас раздражена кожа.

– Через месяц у него все пройдет, – подтвердил Герман.

– Все равно. Я не хочу его больше держать, – сказал полковник.

Герман сверлил его взглядом.

– Поймите, полковник: важно, чтобы именно вы представили публике петуха Агустина.

Полковник задумался.

– Я понимаю. Из-за этого я и держал его все это время. – Он стиснул зубы и, собравшись с духом, продолжил: – Жаль только, что до начала боев еще целых три месяца.

Герман догадался первым.

– Если дело только в этом, – сказал он, – то все решается очень просто.

И предложил свой выход. Все с ним согласились.

Вечером, когда полковник вернулся домой со свертком под мышкой, жена не смогла скрыть разочарования.

– Не получилось? – спросила она.

– Не получилось, – подтвердил полковник. – Но это уже не важно. Ребята сами вызвались кормить петуха.

* * *

– Подождите, кум, сейчас я дам вам зонтик.

Дон Сабас отворил шкаф, встроенный в стену конторы и скрывавший беспорядок внутри: горы сапог для верховой езды, стремена, поводья, алюминиевый ящик со шпорами. В его верхней части висело с полдюжины черных зонтов от дождя и разноцветный дамский зонтик от солнца. «Следы минувшей катастрофы», – подумал полковник.

– Спасибо, кум, – сказал он, опершись на подоконник. – Лучше я подожду, когда он перестанет.

Дон Сабас не стал закрывать шкаф. Он выбрал себе место за письменным столом с таким расчетом, чтобы до него доходила прохлада от электрического вентилятора, и вынул из ящика обернутый ватой шприц для подкожных инъекций. Полковник смотрел на миндальные деревья, которые сквозь дождь казались свинцовыми. Улица оставалась пустынной.

– Из этого окна дождь смотрится совершенно иначе, – сказал он. – Как будто он идет не здесь, а в каком-то другом городе.

– Дождь есть дождь, откуда бы вы на него ни смотрели, – возразил дон Сабас. Он кипятил воду для шприца прямо на письменном столе, покрытом стеклом. – Сплошное дерьмо, а не город.

Пожав плечами, полковник прошелся по комнате; пол выложен зеленой плиткой, мебель обита яркими тканями. В глубине конторы беспорядочно громоздились мешки с солью, бурдюки с медом, седла. Дон Сабас смотрел на полковника отсутствующим взглядом.

– На вашем месте я бы так не думал, – сказал полковник. Он сел, скрестив ноги, и обернулся в сторону письменного стола, за которым сгорбился маленький человечек – расплывшийся, с дряблой кожей и лягушачьей тоской в глазах.

– Вам надо показаться врачу, кум, – сказал дон Сабас. – У вас слишком мрачное настроение после похорон.

Полковник поднял голову.

– Я чувствую себя совершенно нормально.

Дон Сабас ждал, пока закипит вода.

– Если бы я мог сказать то же самое о себе, – вздохнул он. – А вы счастливчик, вы даже медные шпоры можете съесть. – Он внимательно рассматривал свои руки, заросшие волосами и усеянные бурыми бородавками. На безымянном пальце помимо обручального кольца он носил перстень с черным камнем.

– Да, могу, – признал полковник.

Повернувшись к двери, которая вела в жилую часть дома, дон Сабас позвал жену. Потом страдальческим голосом стал рассказывать о своем режиме питания. Он вынул из кармана рубашки маленький флакон и выложил на стол белую таблетку величиной с горошину.

– Сплошное мучение – все время таскать их с собой. Будто носишь в кармане смерть.

Полковник подошел к столу, взял таблетку и разглядывал ее на ладони до тех пор, пока дон Сабас не предложил ему попробовать.

– Их кладут в кофе, – объяснял дон Сабас. – Это как сахар, но без сахара.

– Понятно, – сказал полковник и почувствовал во рту сладковатую горечь. – Как колокольный звон, но без колоколов.

Как только жена сделала дону Сабасу укол, он облокотился о стол и закрыл лицо ладонями. Полковник не знал, куда себя девать. Женщина выключила вентилятор, поставила его на сейф и направилась к шкафу.

– Зонтики почему-то напоминают мне о смерти, – сказала она.

Полковник ее не слушал. Сегодня он вышел встречать почту в четыре часа, но дождь заставил его укрыться в конторе дона Сабаса. Когда загудели катера, дождь все еще не прекратился.

– Все представляют себе смерть в виде женщины, – продолжила жена дона Сабаса. Она была выше и плотнее мужа, с волосатой родинкой над верхней губой. Голос ее походил на жужжание вентилятора. – А по мне, так она совсем другая. – Жена дона Сабаса закрыла шкаф и обернулась, перехватив взгляд полковника. – По-моему, она похожа на какое-то животное с копытами.

– Возможно, – согласился полковник. – Чего только не бывает на свете.

Он думал о том, что почтовый инспектор в клеенчатом плаще, должно быть, уже запрыгнул на катер. Уже месяц, как полковник сменил адвоката, и теперь у него были все основания надеяться на ответ. Жена дона Сабаса продолжала рассуждать о смерти, пока не заметила, что полковник ее не слушает.

– Я вижу, кум, вы чем-то встревожены, – сказала она.

Полковник очнулся.

– Да, кума. Я смотрю, уже пять, а петуху до сих пор не сделали укол.

Его слова поразили женщину.

– Укол петуху! Можно подумать, он – человек! – воскликнула она. – Какое кощунство!

Дон Сабас потерял терпение и, побагровев от гнева, прикрикнул на жену:

– Закрой рот хотя бы на минуту!

Она и в самом деле закрыла рот ладонями.

– Ты уже битых полчаса изводишь кума своими глупостями.

– Вовсе нет, – попытался возразить полковник.

Женщина хлопнула дверью. Дон Сабас вытер шею платком, надушенным лавандой. Полковник вновь подошел к окну. Дождь все не утихал. Безлюдную площадь торопливо перебегала курица на длинных желтых ногах.

– Петуху действительно делают уколы?

– Действительно, – подтвердил полковник. – На будущей неделе начнутся тренировки.

– Это просто безумие, – сказал дон Сабас. – Не представляю вас за этим занятием.

– Согласен, – сказал полковник. – Но это не повод для того, чтобы свернуть петуху шею.

– Безумие, – повторил дон Сабас. Его тяжелое дыхание напоминало полковнику звук работающих мехов, потухший взгляд вызывал сочувствие.

– Послушайте моего совета, кум, – сказал дон Сабас. – Продайте вы этого петуха, пока еще не поздно.

– Никогда не бывает слишком поздно, – сказал полковник.

– Будьте благоразумны, – настаивал дон Сабас. – Одним махом убьете двух зайцев: во-первых, избавитесь от всех этих забот-хлопот, а во-вторых, положите в карман девятьсот песо.

– Девятьсот песо! – воскликнул полковник.

– Девятьсот песо.

Полковник поразмыслил.

– Вы думаете, мне заплатят за него такие деньжищи?

– Я не думаю, – ответил дон Сабас. – Я совершенно уверен.

С такими крупными суммами полковнику не приходилось иметь дело с тех пор, как он сдал казну революционной армии. Когда он вышел из конторы дона Сабаса, то вновь ощутил сильную боль в животе. Но на этот раз он знал, что погода тут ни при чем.

На почте он сразу подошел к инспектору.

– Я жду срочное письмо. Авиапочтой.

Инспектор перебрал все конверты и снова разложил их по местам, не сказав ни слова. Только отряхнул ладони и выразительно посмотрел на полковника.

– Но сегодня мне должно было прийти письмо. Обязательно.

Инспектор пожал плечами.

– Только смерть приходит обязательно, полковник.

К его возвращению жена сварила маисовую кашу. Он молча ел, после каждой ложки погружаясь в задумчивость. Жена, сидевшая напротив, заподозрила неладное.

– Что с тобой? – спросила она.

– Я думаю о чиновнике, от которого зависит моя пенсия, – солгал полковник. – Через пятьдесят лет мы будем тихо-мирно лежать в могиле, а этому бедолаге придется мучиться каждую пятницу, гадая, назначили ему пенсию или нет.

– Плохой признак, – сказала жена. – Он говорит о том, что ты начинаешь сдаваться.

Она снова принялась за кашу, но, взглянув на мужа, поняла, что он по-прежнему погружен в раздумья.

– Ешь лучше кашу, пока не остыла.

– Вкусная, – одобрил полковник. – Где ты раздобыла маис?

– У петуха, – ответила жена. – Ребята натащили ему столько, что он решил поделиться с нами. Такова жизнь.

– Да, – вздохнул полковник. – В жизни такое случается, что нарочно не придумаешь.

Он посмотрел на петуха, привязанного у плиты, и в этот раз увидел его как-то по-новому. Жена тоже взглянула на птицу.

– Сегодня насилу отогнала от него детей, – сказала она. – Принесли старую курицу, чтобы петух потоптал ее.

– Обычное дело, – сказал полковник. – Полковнику Аурелиано Буэндиа в деревнях тоже приводили девушек.

Жене шутка понравилась. Петух что-то забормотал гортанным голосом, напоминавшим человеческий.

– Иной раз кажется, будто он вот-вот заговорит, – сказала жена.

Полковник снова взглянул на петуха.

– Петух первоклассный. – Он что-то подсчитал вполголоса, помешивая кашу. – Обеспечит нас едой года на три.

– Мечтами сыт не будешь, – сказала она.

– Это верно, но они придают сил, – ответил полковник. – Это как чудодейственные таблетки дона Сабаса.

Ночью он плохо спал, пытаясь отогнать мрачные мысли. На следующий день жена опять подала на обед маисовую кашу. Она ела молча, низко опустив голову, и полковник почувствовал, как ему передается ее плохое настроение.

– Что с тобой?

– Ничего, – ответила жена.

Он понял: теперь пришел ее черед обманывать. Попытался успокоить жену, но она его не слушала.

– Я думаю о том, что прошло уже почти два месяца после похорон, а я все никак не соберусь навестить мать покойного.

Она пошла туда в тот же вечер. Полковник проводил жену, а потом свернул к кинотеатру, привлеченный музыкой, что лилась из громкоговорителей. Падре Анхель, сидя на пороге своего дома, следил за публикой: проверял, кто пойдет в кино, несмотря на его двенадцать предупреждающих ударов. Крики ребятишек, пронзительная музыка, потоки света на небольшом пространстве перед входом приобретали физически ощутимую плотность. Кто-то из мальчишек прицелился в полковника из деревянного ружья.

– Как там петух, полковник? – спросил он требовательным голосом.

Полковник поднял руки:

– Петух в порядке.

Весь фасад здания занимала красочная: «Полуночная девственница».

Девственница красовалась в бальном платье, причем одна нога у нее была обнажена почти целиком. Полковник бродил вокруг кинотеатра, пока вдали не засверкали молнии и не загрохотал гром. Тогда он отправился на поиски.

В доме покойника ее не было. И домой она не возвращалась. Часы на стене остановились, но полковник прикинул, что до комендантского часа осталось совсем немного. Он ждал, слушая, как приближается гроза. И уже было собрался продолжить поиски, как жена наконец вернулась. Он отнес петуха в спальню. Жена переоделась и вышла в гостиную, где полковник успел завести часы и теперь ждал сигнала комендантского часа, чтобы пустить их.

– Где ты была? – спросил он.

– Да так… – отмахнулась жена. Не глядя на мужа, она зачерпнула стакан воды из кувшина и вернулась в спальню. – Кто бы мог подумать, что сегодня дождь начнется так рано?

Полковник промолчал. Услышав звуки горна, он пустил часы, закрыл окно и вернул стул на место. Когда он вошел в спальню, жена молилась с четками в руках.

– Ты мне не ответила, – сказал полковник.

– Что?

– Где ты была?

– Да заговорилась, – сказала она. – Я ведь столько времени не выходила из дому.

Полковник подвесил гамак. Запер дверь, распылил средство от насекомых. Затем поставил лампу на пол и лег.

– Не понимаю я тебя, – с грустью произнес он. – Самое плохое в бедности – это то, что она вынуждает говорить неправду.

Жена глубоко вздохнула.

– Я ходила к падре Анхелю. Хотела занять у него под обручальные кольца.

– И что он тебе сказал?

– Сказал, что закладывать святыню – грех. – Она опустила москитную сетку. – А два дня назад я пыталась продать часы. Но их никто не берет. Сейчас и совсем новые часы со светящимися цифрами продаются в рассрочку. По ним можно узнать время даже в темноте.

Полковник понял, что за сорок лет общей жизни, общего голода и общих лишений он так и не узнал как следует свою жену. Наверное, любовь их тоже постарела.

– И картина никому не нужна, почти у всех есть такие же. Я ведь даже в турецкие лавки заходила.

Полковник ощутил горечь во рту.

– И теперь все на свете знают, что мы умираем от голода.

– Я устала, – сказала жена. – Мужчины совершенно не думают о хозяйстве. Сколько раз я ставила на плиту котелок с камнями, чтобы соседи не догадались, что мы давно ничего не варим.

Полковник готов был сгореть со стыда.

– Это унизительно, – сказал он.

Жена откинула москитную сетку и подошла к гамаку.

– Я больше не намерена соблюдать условности и притворяться, – сказала она. – Хватит с меня разговоров о чести и достоинстве. – Ее лицо потемнело от гнева.

Зато на лице полковника не дрогнул ни один мускул.

– Двадцать лет ждать манны небесной, которую тебе обещают после каждых выборов, и в конце концов лишиться сына, – продолжила она. – Вот и все, чего мы добились.

К подобным упрекам полковник уже привык.

– Мы исполняли свой долг, – сказал он.

– А эти, в сенате, двадцать лет исполняли свой, получая по тысяче песо в месяц, – парировала же-на. – Посмотри на кума Сабаса: у него столько денег, что они не помещаются в его двухэтажном доме. А ведь он пришел в город простым бродячим торговцем. Наматывал на шею змею и ходил так, предлагая лекарства.

– Но он умирает от диабета, – сказал полковник.

– А ты умираешь от голода, – сказала жена. – Пойми наконец: достоинством сыт не будешь.

Сверкнула молния. Гром загрохотал над улицей, ворвался в спальню, прокатился под кроватью, словно груда камней. Жена метнулась за четками.

Полковник улыбнулся.

– Это тебе за то, что не умеешь сдерживать свой язык. Я всегда говорил, что Бог – мой союзник по партии.

Но на самом деле полковнику было не до шуток. Уже через минуту он потушил лампу и погрузился в невеселые думы. Темнота то и дело разрывалась вспышками молний. Полковнику вспомнилось Макондо. Десять лет ждал он, когда Неерландия выполнит свои обещания. Однажды во время сиесты он сквозь сон увидел, как к нему приближается желтый пыльный состав, переполненный задыхающимися от жары мужчинами, женщинами, животными, которые теснились даже на крышах вагонов. Начиналась банановая лихорадка. За какие-то сутки городок преобразился. «Уеду, – сказал тогда полковник. – Меня мутит от запаха бананов». И он уехал из Макондо обратным поездом в среду, 24 июня 1906 года, в два часа восемнадцать минут пополудни. Понадобилось полстолетия, прежде чем полковник понял, что не знал ни минуты покоя с тех пор, как была сдана Неер- ландия.

Он открыл глаза.

– Значит, и нечего больше об этом думать.

– О чем?

– Да о петухе, – сказал полковник. – Завтра же продам его куму Сабасу за девятьсот песо.

* * *

Через окно в контору долетали жалобные стоны кастрированных животных и крики дона Сабаса. «Если он через десять минут не появится, я уйду», – решил про себя полковник после двух часов ожидания. Но ждал еще двадцать минут. Когда он наконец совсем собрался уходить, в конторе неожиданно появился дон Сабас в сопровождении работников. Несколько раз он прошел мимо полковника, даже не взглянув на него. И только когда работники ушли, он заметил полковника.

– Вы меня ждете, кум?

– Да, – сказал полковник. – Но если вы очень заняты, я могу прийти позже.

Дон Сабас был уже за дверью и не услышал его.

– Сейчас вернусь! – крикнул он.

Полдень выдался знойным. Контору заливал нестерпимо яркий свет с улицы. Разомлевший полковник прикрыл глаза, и перед его мысленным взором возникло лицо жены. В контору на цыпочках вошла жена дона Сабаса.

– Устраивайтесь поудобнее, кум, – сказала она. – Сейчас задерну шторы, а то здесь настоящее пекло.

Полковник смотрел на нее непонимающим взглядом. А она задвинула шторы и продолжала говорить в полумраке.

– Вы часто видите сны?

– Иногда, – ответил полковник. Ему было стыдно, что он задремал. – И почти всегда мне снится, будто меня окутывает паутина.

– А меня каждую ночь мучают кошмары, – сказала женщина. – И вот я решила узнать, кто эти люди, которых я вижу во сне. – Она включила вентилятор. – На прошлой неделе у моего изголовья появилась незнакомая женщина. Я набралась смелости и спросила, кто она такая. И она ответила: «Я та женщина, что умерла в этой комнате двенадцать лет назад».

– Всего два года минуло, как этот дом построили, – сказал полковник.

– То-то и оно, – сказала жена дона Сабаса. – Это значит, что даже мертвецы ошибаются.

Под жужжание вентилятора сумрак сгущался быстрее. Полковнику было не по себе, его угнетала собственная вялость и болтовня женщины, которая от снов перешла к тайне переселения душ. Он ждал паузы, чтобы распрощаться и уйти, но тут в контору вошел дон Сабас в сопровождении управляющего.

Он открыл сейф, вручил управляющему пачку денег и сделал кое-какие распоряжения. Управляющий раздвинул шторы и начал пересчитывать деньги. Дон Сабас посмотрел на полковника, сидевшего в глубине конторы, однако и не подумал подойти к нему, а продолжал беседовать с управляющим.

– Я уже четыре раза разогревала тебе суп, – сказала женщина.

– Да хоть десять раз, – ответил дон Сабас. – Не действуй мне на нервы.

Когда он снова собрался уходить, полковник поднялся. Дон Сабас, уже взявшийся за ручку двери, остановился.

– Что там у вас, кум?

Полковник заметил, что управляющий смотрит на него.

– Да ничего, кум, – сказал он. – Я хотел бы поговорить с вами.

– Так говорите прямо сейчас. Я тороплюсь.

Дон Сабас нетерпеливо поигрывал ручкой двери. Полковник чувствовал, как уходят секунды – самые долгие пять секунд в его жизни.

– Я по поводу петуха, – стиснув зубы, пробормотал он.

Дон Сабас наконец открыл дверь.

– По поводу петуха, – повторил он с улыбкой и подтолкнул управляющего в сторону коридора. – Пусть весь мир провалится в тартарары, а мой кум все равно не перестанет носиться со своим петухом.

И добавил:

– Хорошо, кум. Я сейчас вернусь.

Полковник неподвижно стоял посреди конторы, пока их шаги не смолкли в конце коридора. Тогда он вышел наружу и зашагал по улице, застывшей в воскресной сиесте. У портных в мастерской никого не было. Консультация врача не работала. Никто не стерег товары в витринах у сирийцев. Река блестела, как стальная лента. Какой-то человек спал в порту на четырех бочках с нефтью, надвинув на лицо шляпу от солнца. Полковник шагал к дому, уверенный, что он единственный в городе, кто осмелился выйти в такое время на улицу.

Жена ждала его с полным обедом.

– Я купила все это в долг и обещала, что заплачу завтра утром, – объяснила она.

За обедом полковник рассказал ей о том, как он провел в конторе дона Сабаса последние три часа. Жена слушала его с раздражением.

– Тебе просто не хватает твердости, – в конце концов сказала она. – Ты ведешь себя так, будто просишь милостыню. Надо было отозвать кума в сторонку и, не тратя лишних слов, объявить ему: «Кум, я решил продать вам петуха».

– Если бы все на свете было так просто, – сказал полковник

Жена хлопотала с самого утра. До его прихода она приводила дом в порядок и потому была одета довольно необычно: старые ботинки мужа, клеенчатый фартук, голова обмотана цветастой тряпкой, завязанной узелками на ушах.

– У тебя совсем нет деловой хватки, – сказала она. – Продавать надо так, будто ты покупаешь.

В своем наряде жена выглядела довольно забавно.

– Оставайся во всем этом, – улыбаясь, прервал он ее. – Ты похожа на человечка, который изображен на коробке с овсянкой.

Она сняла тряпку с головы.

– Я говорю с тобой серьезно. Сейчас я отнесу петуха к куму, и бьюсь об заклад на что хочешь: через полчаса я вернусь и принесу девятьсот песо.

– Вижу, от такой суммы у тебя голова закружилась, – сказал полковник. – Ты уже начинаешь ставить на петуха. – Ему стоило большого труда ее отговорить. С самого утра она подсчитывала в уме их расходы на ближайшие три года, когда им больше не придется каждую пятницу гадать, как бы свести концы с концами. Она приготовилась получить девятьсот песо. Составила список самых необходимых вещей, не забыв о новых ботинках для полковника. Нашла в спальне место для зеркала. Внезапное крушение всех планов вызвало в ней смешанное чувство стыда и досады.

Она прилегла отдохнуть, а когда встала, полковник сидел во дворе.

– Ну и что ты теперь делаешь? – спросила она.

– Думаю, – сказал полковник.

– Ну тогда я спокойна. Лет через пятьдесят мы наверняка получим эти деньги.

<1 2 3 4 5 >

На страницу:

Перейти

3 из 5