Властелин 2

Но Монферрат, будто угадав намерения Лафайета, не дал возможности генералу о них заявить.

– Я знаю, Лафайет, – сказал он, – вас тяготят полицейские обязанности, но придется потерпеть. К счастью для вас, это ненадолго. Вскоре нам предстоит бороться с внешними врагами, а не с внутренними.

– Почему вы так думаете, мессир?

– Все ведь считают, что сегодня, как никогда, Франция слаба и непременно захотят поживиться. Вот вы и будете доказывать, что они заблуждаются. Но сегодня я позвал вас не за этим.

Монферрат взял с края стола листок бумаги и положил перед Лафайетом.

– Я набросал черновик документа, который предварительно назвал «Декларация прав человека и гражданина». В нем десять пунктов. Возьмите его, обсудите с аббатом и другими депутатами. Можете дополнить преамбулой, можете добавить несколько пунктов. Но эти десять должны остаться неизменными.

– Но у меня совсем нет времени этим заниматься, мессир.

– Ничего. Передайте организационные дела своим помощникам. Декларация сейчас важнее. Ее необходимо принять в самое ближайшее время. И вот еще что: зачитать окончательный вариант перед собранием должны именно вы.

К обсуждению декларации присоединились многие депутаты. Каждый хотел внести в нее что-то свое и, если бы Лафайет не пресекал такие потуги, итоговый документ мог вырасти до нескольких томов.

И все же семь пунктов депутатам общими усилиями удалось внести. Преамбулу написал аббат Сийес. 26 августа Лафайет зачитал Декларацию перед Учредительным собранием:

Представители французского народа, образовав Национальное собрание и полагая, что невежество, забвение прав человека или пренебрежение ими являются единственной причиной общественных бедствий и испорченности правительств, приняли решение изложить в торжественной Декларации естественные, неотчуждаемые и священные права человека…

Национальное собрание признает и провозглашает перед лицом и под покровительством Верховного существа следующие права человека и гражданина.

– Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах. Общественные различия могут основываться лишь на общей пользе.

– Цель всякого политического союза – обеспечение естественных и неотъемлемых прав человека. Таковые – свобода, собственность, безопасность и сопротивление угнетению.

– Источником суверенной власти является нация. Никакие учреждения, ни один индивид не могут обладать властью, которая не исходит явно от нации.

– Свобода состоит в возможности делать все, что не наносит вреда другому: таким образом, осуществление естественных прав каждого человека ограничено лишь теми пределами, которые обеспечивают другим членам общества пользование теми же правами. Пределы эти могут быть определены только законом.

– Закон имеет право запрещать лишь действия, вредные для общества. Все, что не запрещено законом, то дозволено и никто не может быть принужден делать то, что не предписано законом…

Лафайет в полной тишине зачитал все семнадцать пунктов, и зал взорвался бурными овациями. Декларацию приняли подавляющим большинством голосов. В этот же день ее вместе с остальными августовскими законами отнесли на утверждение королю.

Секретарь Учредительного собрания, принесший документы, видел, что король занят. В его кабинете находятся герцог Орлеанский и Жак Неккер, и они разговаривают. Но это его не смутило. Он прошел к столу, за которым сидел король и положил перед ним бумаги.

– Эти документы необходимо подписать, ваше величество.

– Да, да, – взялся за перо король.

Но тут Неккер неожиданно громко набросился на секретаря:

– По какому праву вы врываетесь в кабинет вашего короля, когда он занят?! Оставьте свои документы и идите! Когда его величество их рассмотрит, вам сообщат.

Секретарь испуганно выбежал из кабинета, и герцог Орлеанский захохотал:

– Ха-ха! Браво, Неккер. Они теперь пожалеют, что вернули вас в Версаль.

– Ненавижу бесцеремонность. Должны же быть какие-то нормы приличия, – ответил министр.

– Сир, может, вы зачитаете то, что собрались подписать? – обратился герцог к королю

– Пусть Неккер зачитает.

Министр начал читать законы, которые снижают налоговое бремя третьего сословия, и обременяют два высших, а когда дочитал, выдал свое резюме:

– Я против, ваше величество.

– Но почему? Вы же всегда ратовали за отмену привилегий высших сословий.

– Да, но при этом я никогда не говорил, что нужно снижать налоги для третьего сословия. Если принять эти законы, то казна будет не пополняться, а пустеть.

– Вам не угодишь, Неккер.

– Не нужно мне угождать, ваше величество. Пусть они просто утвердят те меры, которые мы с вами предлагали на первом заседании Генеральных Штатов.

Пока король со своим министром переговаривались, герцог прочел текст Декларации и бросил ее на стол.

– Это бред, – заявил он, – они хотят себе прав, равных с королем. Где тут вообще король?! Чем он будет править, если над всем стоит закон? Эти документы нельзя утверждать, сир.

– Вы меня толкаете на противостояние с Учредительным собранием. А вдруг они решат совсем упразднить королевскую власть?

– Мы еще посмотрим, кто кого упразднит, сир. Скоро в Версаль начнут стекаться ваши сторонники и мы сумеем вас защитить.

Герцог знал, о чем говорил. Его план поднять против Парижа провинцию провалился. Революционные силы его опередили и прочно удерживали власть на местах. Тогда герцог поменял план и с помощью барона д’Энгре призвал сторонников короля съезжаться в Версаль и его окрестности.

Король колебался. Он в который раз стоит перед выбором: довериться Луи Филиппу Орлеанскому или поступить наперекор ему, как он обычно и делал. Глубоко в душе Людовик чувствовал безотчетную неприязнь к этому человеку, но если честно признаться себе, то, следуя советам герцога, он бы не довел Францию до сегодняшнего плачевного состояния.

– Хорошо, господа, – наконец решился король, – я не буду подписывать эти бумаги.

***

«Все настолько идет по плану, что даже становится скучно», – такая мысль посетила маркиза де Монферрат, когда он получил сообщение аббата Сийеса об отказе короля утвердить принятые Учредительным собранием законы. Но маркиз тут же отбросил эту мысль: не нужно искать себе трудностей. Они сами явятся, да еще в тот момент, когда их не ждешь.

– К вам прибыл господин Йохан Боде из Баварии, мессир, – доложил вошедший слуга.

– Пусть войдет, – кивнул маркиз. Он ждал главу баварских иллюминатов. Неделю назад он отправил Боде приглашение посетить Париж.

Йохан вошел в кабинет и поклонился посланцу «неведомых высших»:

– Я получил ваше приглашение, мессир, и тотчас…

– Хорошо, господин Боде. Я не мог доверить бумаге, то, что собираюсь вам сказать. Поэтому вы здесь.

– Я слушаю, мессир.

– Вы в курсе, что происходит во Франции?

– В основном, из газет, мессир и по рассказам эмигрантов.

– И что говорят эмигранты?

– Они говорят, что короля вскоре низложат и казнят.

– Надо же, как простые смертные научились предвидеть будущее, – рассмеялся маркиз. Однако видя, что гость далеко не искренен в попытке поддержать веселье хозяина, Монферрат согнал улыбку с лица и продолжил:

– И они наверняка уговаривают императора и прусского короля помешать этому?

– Да, мессир.

– Тогда, господин Боде, ваша главная задача – не позволить немецким и австрийским войскам выступить раньше, чем произойдет низложение короля. Ну, или пока я не подам другой сигнал. Справитесь?

– Думаю, да, мессир. В нашем ордене очень много влиятельных людей.

– Прекрасно. Тогда, думаю, неделя отдыха в Париже пойдет вам на пользу. Погуляйте по городу, съездите в Версаль. Там, кстати, вы встретите множество знакомых по парижским Конвентам «филалетов». Если вопросов нет, вас проводят в ваши апартаменты.

– Спасибо, мессир, – склонил голову Боде.

Как только немецкий гость покинул кабинет маркиза, вошел слуга с докладом о приезде Жака Неккера.

– Я вырвался ненадолго, мессир, под предлогом съездить к своей любовнице и у меня срочное сообщение: герцог Орлеанский что-то затевает, выпалил министр скороговоркой, едва войдя в кабинет.

– Ничего удивительного Неккер. Герцог Орлеанский всегда что-то затевает.

– На этот раз в разговоре с королем он обронил фразу (я запомнил ее слово в слово): «Мы еще посмотрим, кто кого упразднит, сир. Скоро в Версаль начнут стекаться ваши сторонники и мы сумеем вас защитить». Это он сказал Людовику, когда тот высказал опасение, что Учредительное собрание упразднит власть короля.

– Хорошо, Неккер. Вы доставили очень важную весть. Идите к своей любовнице.

«А вот это уже интересно, – думал маркиз, когда Неккер его оставил, – придется немного поменять планы. Дождемся сторонников короля и уничтожим сразу все осиное гнездо».

Глава 4. И да воздастся каждому по делам его

Наполеон лежит в мраморном бассейне, наполненном теплой водой. С двух сторон от него две голые рабыни. Они нежно скоблят его умасленное благовонными маслами тело золотыми стригалями. И тут входит она. Ее темно-каштановые волосы спадают локонами до плеч. Прямой нос и маленькие изящные, отливающие перламутровым блеском губки, нашли себе идеальные места на ее овальном лице. Но настоящее украшение ее лица – огромные карие глаза. От них исходит сияние, которое окутывает тебя с головы до пят и уже не дает оторвать взгляда от этих прекрасных глаз.

Это императрица. Она медленно подходит к бассейну в прозрачном пеньюаре, через который просвечивают ее высокие груди с торчащими сосками, плоский живот, идеальный изгиб бедер, плавно перетекающих в длинные стройные ноги.

У Наполеона начинается возбуждение в паху. Ему хочется прикрыть его рукой, но рабыни как раз скребут ему руки, держа за запястья. Возбуждение усиливается, и императрица это замечает. Она сбрасывает с себя пеньюар и спускается в бассейн по мраморным ступенькам.

– Ты почему здесь, Наполеон? – говорит она нежным голосом, – этот бассейн только для императоров.

– Но я тоже будущий император, – отвечает Наполеон и не слышит своего голоса.

– Я тоже будущий император, – повторяет он.

– Я слышу, слышу, но здесь могут находиться только настоящие императоры, а не будущие, – говорит императрица, а сама подходит все ближе и ближе.

Вот она уже совсем рядом. Возбуждение достигает предела. Скоро все взорвется, но тут императрица кричит грубым мужским голосом:

– Рота в ружье!!!

Наполеон в страхе вздрагивает и открывает глаза. Его соседи по койкам, младшие офицеры Валанского артиллерийского полка, уже повскакали со своих спальных мест и натягивают панталоны, мундиры, сапоги. Еще до конца, не выплыв из сна, Наполеон тоже вскочил и начал торопливо одеваться.

– Что случилось? – спросил он товарищей.

– Нападение на заставу.

Вместе со всеми Наполеон выбежал на плац и занял свое место в строю. Еще не все солдаты и офицеры встали в строй, а командир полка, полковник де ла Фер, уже раздавал команды: «Первая батарея – с орудиями и боекомплектом, вторая и третья батареи, тыловой и саперный взводы с личным оружием к третьей заставе бего-о-ом марш!!!».

Наполеон был приписан к третьей батарее и в числе первых прибежал к месту нападения. Представшая перед ним картина не имела ничего общего со словом «нападение». Возле опущенного шлагбаума стояло около сотни мужчин и женщин, и лишь немногие из них были с ружьями. Они мирно беседовали с караулом заставы. Командир батареи приказал остановиться, а сам отправился к шлагбауму.

В это время из толпы вышел человек и громко, чтобы его слышали вновь прибывшие военные, заговорил:

– Солдаты! В Париже произошла революция! Тирания пала! Власть перешла к учредительному собранию. В городе Осон образован временный революционный комитет. Я комиссар национальной гвардии…

На этом месте его пылкую речь прервали. К шлагбауму подошел полковник де ла Фер и спокойным голосом произнес:

– Перестаньте кричать, мсье. Если хотите о чем-то договариваться, присылайте завтра парламентеров. Не больше трех. А сегодня прошу увести людей от заставы.

– А если мы не уйдем, – с вызовом отозвался комиссар, – вы, что, отдадите приказ стрелять в мирных горожан?

– Отдам. Даже не сомневайтесь.

Комиссар в нерешительности оглянулся на толпу, затем развернулся и махнул рукой:

– Уходим!

Когда «нападавшие» скрылись из виду, полковник де ла Фер объявил отбой тревоги и приказал офицерам собраться у себя в кабинете.

– Господа офицеры, – начал совещание полковник, – мы присягали королю. Пока у нас нет официального подтверждения, что он низложен, мы продолжаем оставаться действующей частью королевской армии. Слушайте мой приказ: все разговоры о, так называемой революции, немедленно пресекать. За неповиновение приказу старшего, отправлять на гауптвахту. Усилить караулы на каждой заставе втрое и придать им артиллерийский расчет. Прошу задавать вопросы.

Вопросов не было, и командир приказал разойтись.

– Поручик Бонапарт, задержитесь, – услышал Наполеон голос полковника уже шагнув за порог кабинета.

– Подпоручик Бонапарт, господин полковник, – поправил молодой офицер своего командира, вытянувшись по стойке «смирно».

Командир встал из-за стола и, улыбаясь, протянул Наполеону бумагу.

– Поздравляю с присвоением очередного воинского чина, поручик Бонапарт. Вчера пришел указ короля.

– Виват король! – по уставу ответил новоиспеченный поручик.

Но если верить этому комиссару, то этот пункт устава устарел. Наполеон помялся, и все же решился спросить:

– Господин полковник, если приказ подписан королем…

– Это ничего не значит, поручик. Приказ подписан два месяца назад, 17 мая.

***

Придя в казарму, Наполеон вспомнил этот день. Ничего примечательного в нем не было. Их батарея двигалась пешим строем из небольшого городка Торре к месту постоянной дислокации в Осоне. В Торре они провели полтора месяца. Этот городок достался третьей батарее по жребию. Весь полк тогда, в начале апреля, распределили по маленьким городкам «для поддержания порядка».

Особой нужды в этом не было. Да, на улицах шли митинги, какие-то люди собирали подписи к наказам королю, выбирали депутатов в Генеральные штаты, но до беспорядков дело не доходило. Разве что карманники, воспользовавшись скоплением народа, повылазили из своих нор. Однако ими занималась не армия, а местная полиция. Военным, временно расквартированным в Торре, применить силу ни разу не довелось.

Наполеон написал об этом матери, пытаясь с юмором рассказать о своем нежданном отдыхе и происходящих в городе событиях. Мать ответила, что в Аяччо происходит то же самое: идут выборы, и горожане уже выбрали двоих местных: Саличети и ди Борго, а также, заочно выбрали «этого проходимца Паоли».

Имя Паоли было на слуху: отважный генерал, борец за свободу Корсики, такой, наверняка, и в Париже не пропадет, а будет пробиваться к вершинам власти. К чему же еще, как не высшей власти стремиться, если ты и так генерал? А что если стать сподвижником такого человека? Тогда тоже можно оказаться на виду, завязать знакомства, и попробовать себя проявить. Нужно написать Паоли письмо. Такое письмо, чтобы он сразу понял, что это пишет молодой человек необыкновенно развитого ума.

Наполеон написал об этой идее своей матери, и она неожиданно быстро ответила коротким письмом:

«А напиши, сын. Только напомни ему о его делишках, когда он был на Корсике».

Еще по прошлому письму матери Наполеон понял, что она почему-то не жалует боевого генерала, но от своего плана отказываться не стал. Он написал Паоли большое, на два листа письмо, в котором выразил сожаление, что борьба за свободу Корсики, возглавляемая генералом Паоли не увенчалась успехом и народ острова страдает. Далее Бонапарт намекнул, что, если бы у него появились средства жить в Париже, и он бы мог общаться непосредственно с таким героем, каковым, несомненно является Паоли, то это приблизило бы его, Наполеона, мечту: написать историю народа Корсики. В конце письма Наполеон выразил почтение генералу и сделал приписку:

«Мать моя, синьора Летиция, поручила мне напомнить вам время, проведенное вами в Корсике.

Бургонь,

12-го июня 1789 г.»

Прошло уже больше месяца, а ответ генерала все еще не пришел. Других идей, как ускорить свое восхождение по карьерной лестнице, у Бонапарта не было. Его лишь на короткое мгновение порадовало известие о повышении в чине. Эх, если бы оно пришло на два года раньше! Сейчас он бы воевал в русской армии с турками. Уж там то он смог бы себя проявить, а после победы вернулся знаменитым полковником или даже бригадным генералом к маркизу де Монферрат, который повел бы его к титулу Императора Европы. А что теперь? Пять лет он ждал повышения на одну ступень. Если так дальше пойдет, то генерал-майором он станет, когда ему перевалит за пятьдесят. И зачем тогда это будет нужно?

Между тем комиссар из Осона приходил в полк, как на работу. Он уговаривал командира примкнуть к новой власти и присоединиться к национальной гвардии. При этом предлагал ему стать командующим всеми вооруженными частями округа, а комиссар при нем будет исполнять лишь политические функции. Полковник де ла Фер отговаривался тем, что у него еще нет официального подтверждения о последних изменениях в Париже.

Такое подтверждение пришло в начале августа. Даже не одно, а два с перерывом в один день.

Первое исходило из королевской канцелярии, и в нем говорилось, что король был и остается монархом Франции, и что войска, ему присягнувшие, должны помнить о своем долге и быть верными присяге.

Второе, отправленное из военного министерства, говорило о совершенно противоположном. «Так как вопросами объявления войны и мира, – говорилось в нем, – ведает революционный комитет, образованный Учредительным собранием, то все войска Франции переходят в его подчинение».

Командир полка зачитал оба приказа перед офицерским собранием и предложил высказаться. Большинство офицеров, включая поручика Бонапарта, высказывались за подчинение революционному комитету. Сильнее всего их толкала к этому обида на короля за задержанное на месяц жалованье. Полковник де ла Фер и еще несколько офицеров говорили о воинском долге и верности присяге, но поддержки их слова не нашли. Поэтому сторонники короля, взяв формальный отпуск, отправились в Версаль: пусть король или скажет, что делать, или освободит от присяги.

Полк перешел на сторону революции.

К концу августа стало понятно, что и в этом месяце жалованья не будет. Наполеон взял отпуск и уехал на Корсику.

***

Он снова дома. На этот раз в усадьбе сеньоры Летиции Бонапарт собралась почти вся семья. Не было только Элизы, которая училась в Париже. Незадолго до Наполеона, домой приехали его братья Жозеф и Люсьен. Встреча была бурной. До самого вечера длились рассказы о жизни на чужбине. Без небольшого сочинительства тоже не обошлось, поэтому шум и смех слышался из усадьбы Бонапартов далеко за ее пределами. Лишь поздним вечером все угомонились, и Наполеон предложил старшему брату прогуляться по саду.

– Чем ты здесь занимаешься Джузеппе? – спросил Наполеон в надежде, что у брата получилось зацепиться за доходную должность.

– Пытаюсь продолжить дело нашего деда: получить адвокатскую практику.

– И как? Получается.

– Понимаешь, Напи, время сейчас такое…. Законы меняются чуть ли не каждый месяц. Приходится учить все заново. Да и люди обеднели. Редко обращаются к адвокатам. Я из Франции уехал поэтому. Думал здесь лучше. Нет. Все то же самое.

– Так есть ли смысл тратить на это силы?

– А чем еще заниматься? Я не представляю.

– Сейчас нужно идти в политику. Во Франции все меняется. Там продвигаются люди с подвешенным языком. Если нам удастся завоевать популярность на Корсике, нас могут избрать представителями в Париж. А уж там мы с тобой развернемся.

– Это несбыточные мечты, Напи. Никто нас не изберет. Кто мы такие? Вон Паскаль Паоли: его все знают, он заслуженный генерал. Вот таких народ и избирает.

– Ну а если не пытаться, так и будем сидеть в нищете. Сам же говоришь, не знаешь, чем заняться. И… не называй меня Напи, – Наполеона раздражал такой взгляд людей на жизнь: боятся шагнуть за предел своего ограниченного мирка и при этом жалуются на судьбу.

– Тогда и ты не называй меня Джузеппе. Я Жозеф, – старшему брату не удалось скрыть обиду в голосе.

Первый разговор братьев «по душам» не получился.

На следующий день Наполеон оделся в гражданское и отправился в город. На рыночной площади Аяччо какой-то оратор собрал вокруг себя несколько десятков зевак и вещал, стоя на перевернутой бочке:

–… той Франции, что завоевала нас, больше нет, теперь Корсика снова может стать свободной. Патриоты острова должны объединиться и сказать французам «вон!» идите и занимайтесь своим королем, – в этом месте его речь прервалась смехом и аплодисментами. Он подождал тишины и продолжил. – Пусть французы убираются с острова, дадим им пинка под зад (снова смех и аплодисменты)! Долго мы их терпели, натерпелись. Хватит…

Наполеон стоял в сторонке и слушал. Оратор уже пять минут повторяет одну и ту же мысль разными словами, а народ его слушает, да еще и аплодирует. Разве так нужно говорить перед публикой? Нужны ведь хоть какие-нибудь аргументы. Бонапарт не выдержал и задал оратору вопрос:

– Скажите, уважаемый, а чем свободная Корсика будет жить, если Франция перестанет покупать наше вино?

– Сами выпьем! – нашелся оратор.

– Но одним вином сыт не будешь.

– Проживем, как-нибудь. В море полно устриц и креветок, в лесах полно кабанов и дичи.

– Именно, что проживем как-нибудь. А одежда, а инструменты, да те же рыбацкие сети – где мы все это возьмем? И зачем жить как-нибудь, если можно жить полноценно? Во Франции революция. Люди там будут жить свободными, значит и на нашу свободу они покушаться не будут…

– Да ты, парень полезай наверх, да расскажи нам, что за революция такая, – легонько подтолкнул Наполеона к импровизированной трибуне один из зевак.

Наполеон взобрался на перевернутую «на попа» бочку.

– Революция! – выкрикнул он и задумался, но вдруг слова сами стали складываться у него в голове в готовые фразы. – Революция, как таковая, привнесла коренные изменения в политическую, экономическую и правовую область социального устройства. Теперь каждый индивид обладает одинаковыми правами с теми, с кем раньше он и не помышлял стоять на одной ступеньке социальной лестницы…

Наполеону казалось, что он говорит красиво, но тем неожиданней для него стала реакция толпы. Народ стал расходиться.

«Да они просто тупые, – говорил себе несостоявшийся оратор, возвращаясь домой, – какой смысл метать бисер перед свиньями? Надо разговаривать с теми, кто способен тебя понять. Нужен клуб единомышленников».

Эта идея захватила его. Он носился с ней по всему городу. Везде: в департаменте, в присутственных местах, среди знакомых своей матери он выискивал единомышленников и предлагал вступать в клуб. И ему даже удалось увлечь своей идеей два с лишним десятка человек, но возникла проблема, где собираться. Синьора Летиция категорически отказала пускать в дом какие-то клубы, а у других потенциальных членов не оказалось подходящих по размеру помещений.

Наполеон стал забрасывать письмами департамент с просьбами или выделить помещение, или выделить деньги на его аренду. В апреле 1790 года заканчивался его отпуск, а клуб так и не был создан. Поручик Бонапарт написал в полк, что тяжело болен и попросил продлить отпуск еще на полгода. Публичная деятельность настолько втянула его в свой омут, что он даже решил участвовать в выборах Председателя департамента Корсики, фактически, главы острова.

Клуб подождет. Единомышленники и так за тебя проголосуют. Нужно привлекать на свою сторону колеблющихся и равнодушных. Значит, придется учиться ораторскому искусству.

К октябрю Наполеон уже спокойно собирал и удерживал внимание толпы. Он нашел свой стиль. Его речь превратилась в связный набор коротких фраз-лозунгов. За два месяца до выборов он был самым популярным кандидатом в Председатели.

А в ноябре в Аяччо вернулся после двадцатилетнего отсутствия Паскаль Паоли, и все рухнуло. Его чуть ли не носили на руках. Где бы он не появлялся, народ кричал: «Виват, Паоли!». В декабре 1790 года бывшего генерала республики закономерно избрали Председателем департамента Корсики.

Наполеон был морально раздавлен. Но остыв и поразмыслив, он понял, что держать обиды на Паоли нет никакой причины. Выборы он выиграл честно, и в том, что народ до сих пор его любит и ценит, его заслуга, а не вина. Чтобы расставить все точки над «i», осталось только выяснить, почему он не ответил на письмо и можно налаживать с ним сотрудничество.