Режим гроссадмирала Дёница. Капитуляция Германии. 1945

Марлиз Штайнерт

Режим гроссадмирала Дёница. Капитуляция Германии. 1945

Серия «За линией фронта. Военная история» выпускается с 2002 года

Marlis G. Steinert

CAPITULATION 1945

THE STORY OF THE DÖNITZ REGIME

© Перевод, ЗАО «Центрполиграф», 2011

© Художественное оформление серии, ЗАО «Центрполиграф», 2011

Пролог крушение

С первых дней 1945 г. войска союзников неумолимо пробивались в Германию с востока и с запада. Германское наступление в Арденнах, начатое 16 декабря 1944 г., затормозилось и остановилось через несколько дней, его пришлось прекратить 28 января. Войска генерала Эйзенхауэра перешли в контрнаступление и перехватили инициативу. В марте американцы, британцы и французы достигли западного берега Рейна на широком фронте: 6 марта был захвачен Кельн; 7 марта американцы переправились через Рейн у Ремагена по единственному уцелевшему мосту; 8 марта они взяли Бонн и Бад-Годесберг; 15 марта 3-я армия США пересекла Мозель у Кобленца; 24 марта 21-я группа армий Монтгомери форсировала Рейн у Везеля, 27 марта генерал Эйзенхауэр объявил, что германские армии на Западе «разбиты».

12 января 1-й Белорусский фронт начал наступательную операцию на Востоке с прорыва у Баранува в направлении Берлина (одна из крупнейших операций Второй мировой войны – Висло-Одерская – действительно началась 12 января 1945 г. «с прорыва у города Баранув-Сандомерски, или, как принято в советской историографии, – с Сандомирского плацдарма, однако нанес этот удар 1-й Украинский фронт И.С. Конева, а 1-й Белорусский Г.К. Жукова вступил в действие двумя днями позже,

действуя с Магнушевского и Пулавского плацдармов, находившихся значительно севернее Сандомирского плацдарма. – Ред.). Далее к северу 1-й Прибалтийский фронт вел бои в Курляндии, а 2-й и 3-й Белорусские фронты – в Восточной Пруссии, полностью отрезав ее 4 марта (Восточная Пруссия была отрезана уже 26 января. – Ред.). На юге четыре Украинских фронта одновременно продвигались в Силезию, Чехословакию, Венгрию и Австрию. Начался штурм сердцевины того самого «Великого германского рейха», который еще недавно простирался от Атлантики до Волги и от Северной Африки до мыса Нордкап в Норвегии.

Внутри самого рейха ситуация была катастрофической. Линии сообщения почти полностью перестали действовать. В конце января перестали курсировать экспрессы и транзитные поезда; каналы вышли из строя; перевозки грузов упали до минимума. Теперь, когда линия фронта уже проходила по Рейну, богатые запасы бурого угля и имевшие большое значение электростанции, работавшие на нем, были потеряны. В феврале Рур все еще добывал 8100 вагонов угля в день; к середине марта эта величина упала до 2000–3000. Такое падение уже не могло возмещаться добычей в районе Верхней Силезии, поскольку основные шахты уже находились в руках противника. Три четверти производственных мощностей в сталелитейной промышленности и более чем 50 % мощностей в энергетике были уничтожены, производство жидкого горючего упало до 5 % от нормы. 15 марта 1945 г. министр вооружений и военной промышленности Шпеер отметил: «Следует с полной определенностью ожидать окончательного краха немецкой экономики в ближайшие четыре – восемь недель. Никакого производства вооружения нельзя гарантировать, точно так же не смогут работать железные дороги и водный транспорт – за исключением, может быть, оперативных перевозок. После такого крушения продолжать войну невозможно…»

Эту точку зрения повторил 28 марта Дёниц, главнокомандующий военно-морскими силами (кригсмарине). На совещании у фюрера он заявил, что ежедневные поставки угля в объеме 900 тонн могут поддерживаться только для групп армий «Курляндия» (до 26.01.45 называлась «Север») и «Север» (остатки группы армий «Центр», оборонявшиеся на пятачках в Восточной Пруссии, с 26.01 их назвали группой армий «Север». – Ред.)\ для других целей нет более судов, работающих на угле. Это означало сокращение на 50 % транспорта для перевозок войск, раненых и беженцев. 12 апреля он докладывал, что из-за положения с топливом после 20 апреля уже станут невозможными выходы подводных лодок в море, в течение месяца все поставки и практически все перевозки по морю прекратятся.

Финансовое положение было в такой же степени катастрофическим. 8 февраля Шверин фон Крозиг, министр финансов Третьего рейха (на всем протяжении его существования. – Ред.) направил Герингу, Геббельсу, Функу, главе рейхсканцелярии Ламмерсу, главе партийной канцелярии Борману и комиссару по ценообразованию доктору Фишбеку меморандум министерства финансов от 10 января. Из него было видно, что расходы рейха возросли с 63 миллиардов марок за первый год войны до 160 миллиардов на пятом году. На фоне этих растущих затрат поступления непрерывно падали и покрывали только 44 % расходов. Половина военных расходов покрывалась эмиссией бумажных денег; государственный долг, который в первом году войны рос на два с половиной миллиарда в месяц, сейчас увеличивался на семь миллиардов в месяц; он уже составил около 350 миллиардов, и ситуация осложнялась конверсией долгосрочных долгов в краткосрочные. В шестом военном году, по подсчетам министра финансов, расходы должны были достичь 160–180 миллиардов против поступлений в размере 50–60 миллиардов, что означало потребность в кредите в объеме 110–120 миллиардов, а государственный долг достигал примерно 420 миллиардов.

Еще одним фактором был рост денежной массы в обращении; она увеличилась пятикратно за время войны. Самое тревожное заключалось в темпах этого роста: в первый год войны денежная масса увеличилась на 2,1 миллиарда, на пятом году войны – уже на 9,6 миллиарда; за первые же четыре месяца шестого года войны увеличилась не менее чем на 11,5 миллиарда, то есть больше, чем за все первые три года войны, вместе взятые.

Результатом этих инфляционных событий, подчеркнул министр финансов, становится растущая потеря доверия к деньгам. Их место занимают товары, «преимущественно сигареты».

Банкротство рейха перед лицом окончательного военного разгрома было отчетливо видно на массах беженцев, хлынувших потоком на запад Германии с Востока. Доклад от 6 марта показывал, что их количество возросло до 10 миллионов.

Около полутора миллионов беженцев погибли в пути. Жилые дома и общественные здания Германии превращались в обломки и в пепел в результате бомбардировок союзников. Число жертв этих бомбардировок среди гражданского населения достигло 600 тысяч. Повсюду царили разочарование и отчаяние, как из-за сложившейся ситуации, так и из-за требования союзников о безоговорочной капитуляции, к которой Рузвельт по-прежнему склонялся, несмотря на ее многочисленные отрицательные стороны. Своим бескомпромиссным требованием «delenda est Germania» («Германия должна быть разрушена». – Пер.) союзники предоставили пропаганде Геббельса новый предлог для ведения тотальной войны; этим они ослабили германское движение сопротивления и усилили военных лидеров в их убеждении, что, поскольку лазейки для компромиссного мира закрываются, не остается иной альтернативы, кроме как продолжать борьбу, хотя и, надо признать, безнадежную – «продать свою жизнь как можно дороже, то есть сражаться столь долго и столь упорно, сколь можно, в надежде истощить врага и тем самым заставить его задуматься о переговорах».

Настроение населения и его страдания отчетливо просматриваются в объемистом отчете III управления (внутренняя СД) РСХА (Главное управление имперской безопасности):

«С начала советского наступления каждый член общества понимает, что мы оказались перед лицом величайшей национальной катастрофы и что это будет иметь самые серьезные последствия для каждой семьи и для каждого гражданина… Население тяжко страдает от терроризирующих бомбежек. Связи между людьми повсеместно разрываются. Десятки тысяч мужчин на фронте не знают, живы ли их родные, жены и дети, и где они…»

«Впервые в этой войне стали заметно ощущаться трудности с продовольствием. Существующих рационов людям не хватает, чтобы наесться. Не хватает картофеля и хлеба».

«С момента советского наступления пораженческие настроения в том общем смысле, в котором это слово сейчас используется, стали повсеместным явлением. Никто не может себе представить, как мы все еще можем победить или даже мечтать о победе в этой войне…»

«Всякое планирование становится невозможным делом…»

«В последние годы германский народ был готов на любые жертвы. Теперь же впервые он начал ощущать усталость и истощение. Люди все еще пытаются уверить себя, что это не конец. До самых недавних пор еще существовали остатки надежды на чудо, которую искусная пропаганда о новом оружии поддерживала с середины 1944 года. В глубине сердца люди все еще надеялись, что, если фронты смогут хоть как-то удержаться, мы могли бы прийти к какому-то политическому решению в этой войне. Но теперь никто не верит, что с нашими нынешними ресурсами и возможностями катастрофы можно избежать. Последняя искра надежды таится в некоем спасении извне, в каком-то совершенно экстраординарном событии, каком-то секретном оружии чудовищной мощности. Но даже эта искра надежды умирает…»

«Многие приходят сейчас к мысли покончить с собой. Спрос на яд, на пистолет или какой-либо иной метод свести счеты с жизнью очень высок. Самоубийство в порыве отчаяния от неизбежности приближающейся катастрофы стало обыденным делом…»

«Вера в руководство последнее время резко упала. Повсюду господствует критика партии, отдельных лидеров и нашей пропаганды». «Не может быть никаких сомнений в настоящей ненависти к врагу. Повсюду явный страх перед Советами. Отношение народа к британцам и американцам – критичное…»

Этот отчет отражает целый спектр реакций на безнадежность ситуации – от дикого принятия желаемого за действительное до черного отчаяния. Предложения и действия ведущих политических и военных кругов в эти последние месяцы и недели, предшествовавшие окончательному крушению, породили подобную разнообразную гамму эмоций, надежд и намерений. Они простирались от планов внутренней политической реорганизации, частично вызванных жаждой власти их авторов, через открытые и тайные попытки поисков мира и мечтаний, основанных на невозможных событиях, до фанатических призывов к борьбе до конца, которая ведет только к самоуничтожению.

Примечательной среди внутренних политических мер, нацеленных на концентрацию власти в руках партии, была записка, подготовленная Борманом в марте 1945 г. и озаглавленная «За сохранение руководства НСДАП»; ее конечной целью было восстановление позиций главы партийной канцелярии.

То же можно сказать о плане перестановок в кабинете министров, предложенном Геббельсом в середине февраля. Гитлер должен был остаться главой государства, Геббельс брал на себя функции канцлера и министра иностранных дел, Гиммлер – функции военного министра и главнокомандующего вермахтом, и Борман – функции министра партии. В основном целью здесь было увеличение власти министра пропаганды (Геббельса) и концентрация военных полномочий в руках рейхсфюрера СС (Гиммлера).

Даже внутри СС возникали амбициозные планы. Проект памятной записки от 3 апреля 1945 г., возможно написанный штандартенфюрером (полковником) СС Франке-Грикшем, руководителем отдела кадров в РСХА, был озаглавлен «Движение за свободу в Германии». На первый взгляд ее главные цели состояли во внутренней чистке партии и в налаживании новых внешнеполитических контактов, но это было явным знаком существования оппозиции внутри системы. Предполагаемая чистка должна была освободить партию от «дегенеративной партийной бюрократии и вездесущих продажных партийных бонз, укоренившихся в руководстве государства, партии и партийных организаций, которые обманывали самих себя и других в течение стольких лет», а также от «извращенного негерманского культа фюрера внутри страны и пустого, бессмысленного высокомерия власти во внешней политике». Германский народ было необходимо уберечь от «поворота к устаревшей концепции капитализма, политически активных клерикалов, раскалывающих партию пререканий по поводу парламентской демократии, узкой австрийской, баварской, рейнской и прочей разобщенности, а также коммунистической классовой борьбы, которая разделяет нацию».

А настоящей целью предполагаемых внутриполитических перемен было утверждение Гитлера в качестве канцлера наряду с его ролью в качестве фюрера. «Воля народа» должна была выражаться через две палаты: первая – германский «фолькштинг» (народный «штинг» – это собрание древних германских племен), состоящий из районных представителей, избранных тайным всеобщим голосованием; вторая палата, «орденсрат» (совет провинций), должна была избираться с учетом «самых строгих стандартов из кандидатов с проверенными политическими, солдатскими и личными качествами». Правительство должно было нести ответственность перед обеими палатами, гарантируя свободу слова, но и также подавляя подрывную политическую агитацию.

Внешнеполитическая программа включала в себя «мирное урегулирование в Европе» из двенадцати пунктов, самым заметным из которых было создание «Скрепленного клятвой Европейского сообщества», включающего в себя все европейские нации; тем не менее они сохраняли свое автономное существование и право «свободно создавать свои собственные политические организации». Кроме того, предлагалось создание «Европейской арбитражной системы»; долгосрочной целью было добровольное вступление в германский рейх.

Внешне это была идея организовать Европу по «зову крови», какой ее всегда предрекал Гитлер, хотя и смягченная допущением принципа федерализма, но с исключением любых претензий на единоличное лидерство Германии. По сути здесь явно наблюдалось стремление к отказу от принципа диктатуры и попытка вернуться к принципу разделения властей, хотя заметное влияние тоталитаризма все еще сохранялось в принципах формирования второй палаты, а также в призыве к подавлению политической «агитации». Еще более четко это проявилось в отказе от политических партий и парламентской демократии и в критике «политически активных клерикалов и капитализма». Равным образом одной из главных целей была строгая централизация, а идея деления Германии на малые самостоятельные структуры отвергалась.

Что касается внутренних политических изменений, то рейхсминистр и бывший лидер «Стального шлема» Франц Зельдте в своих рассуждениях пошел даже дальше. В беседе с Гиммлером и Шелленбергом, руководителем VI управления РСХА (внешняя СД, разведка за границей) и возглавившим также военную разведку (абвер) с момента ареста адмирала Канариса, Зельдте выразил мнение, что диктаторский характер системы должен быть ликвидирован. На Нюрнбергском процессе Зельдте выдавал себя за давнишнего сторонника двухпалатной системы, и в том разговоре он явно настаивал на разделении законодательной и исполнительной властей, требуя отмены Народного трибунала[1] и проведения выборов для того, чтобы разрушить однопартийную систему и позволить создание других партий. Вечером накануне пятьдесят шестого дня рождения Гитлера Зельдте предложил Шелленбергу заставить Гитлера на следующий день заявить о передаче власти Гиммлеру и введении всех этих мер.

Зельдте был не единственным, кто обсуждал изменения во внутренней политике с высшими чинами СС. Для любого, кто замышлял устроить перемены на вершинах власти, не важно, были ли его мотивы моральными, патриотическими или эгоистическими, открывались только две возможности: он должен был заручиться поддержкой либо вермахта, либо СС. Однако после провала попытки переворота 20 июля 1944 г. на вермахт в этом отношении уже нельзя было опираться. Все последующие попытки покончить с Гитлером и его ближайшими советниками требовали содействия СС, а посему носили отпечаток оппозиции изнутри системы. Все они базировались на нерешительности Гиммлера, который, подобно всем другим заговорщикам, не мог заставить себя нарушить клятву верности Гитлеру. Эта верность, глухая к голосу разума, порождала много споров, но в германской шкале ценностей того времени это было главенствующим абсолютным фактором, который мог быть искоренен лишь тотальным поражением и долгим процессом переоценки ценностей. Это достаточно очевидно из замечания, сделанного генерал-полковником Йодлем, находившимся в тюрьме: «В эти дни неверность стала моральной доблестью – какая потрясающая смена ценностей!»

Таковы были усилия оказать влияние на исход войны и предотвратить угрожающий коллапс рейха посредством внутренних перемен. Теперь рассмотрим, какие инициативы в отношении внешнеполитического курса страны поступали в эти последние несколько месяцев.

Все планы и предложения исходили из запоздалого осознания того, что Германия проиграла войну в военном отношении и что ее будущее существование зависит от того, примкнет ли она к Западу или к Востоку. В их основе лежала надежда на крах вражеской коалиции, что приведет к полному пересмотру обязательств между союзниками. По многим причинам сторонники западной ориентации имели преобладающее большинство – сыграл свою роль широко распространявшийся столетиями страх перед Востоком, общность ценностей западной цивилизации, а также убеждение, возникшее в имперский период существования Германии, что смертельная борьба между немцем и славянином неизбежна. Гитлер использовал страх перед Востоком для своих целей и маскировал собственные экспансионистские планы теорией неизбежности германославянского конфликта.

Среди западников был и рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. Еще в 1941 г. он прорабатывал возможности достижения договоренности с Англией. Он пытался воспользоваться не только своими собственными разведывательными каналами и услугами нейтральных посредников, но даже надеялся воспользоваться контактами германского движения Сопротивления. Его усилия натолкнулись на холодный прием со стороны британцев и так и не продвинулись дальше стадии изучения вопроса. Шелленберг, который быстро почувствовал реальный потенциал союзников, еще летом 1942 г. попробовал пойти другим путем. В своих попытках воодушевить рейхсфюрера на продолжение переговоров с Западом он нашел поддержку со стороны Феликса Керстена, финского массажиста Гиммлера. По инициативе Шелленберга и с использованием материала, собранного в его управлении, выпускались так называемые «доклады Эгмонт», в которых давалась яркая картина мощи союзников и ухудшающегося положения Германии; обергруппенфюрер (генерал-полковник) СС Карл Вольф послал Гиммлеру частное письмо. Но все это не подвигло колеблющегося Гиммлера на серьезные поиски путей к миру. Только услышав о срыве Гитлера 22 апреля 1945 г.[2]и также получив тревожные сообщения о его состоянии здоровья, в которых диктатору отводилось лишь два дня жизни, Гиммлер решил действовать. В ночь с 23 на 24 апреля он обсудил ситуацию со шведом графом Фольке Бернадотом, который приехал в Германию, чтобы организовать перемещение в Швецию норвежских и датских заключенных концентрационных лагерей, и разрешил тому передать западным державам предложение мира от его (Гиммлера) имени.

После долгого телефонного разговора между Трумэном и Черчиллем это предложение было отвергнуто с указанием на то, что британцы и американцы готовы вступить в переговоры только при условии, если параллельные предложения будут сделаны Советскому Союзу.

Де Голль даже не соблаговолил ответить на переданное ему мирное предложение. В нем Гиммлер описывал альянс с Германией как единственную возможность для Франции вернуть себе ее былое величие. Англосаксы, говорил он, будут продолжать рассматривать Францию как сателлита, а тем временем Советский Союз будет стараться ниспровергнуть и уничтожить ее.

Затем зондаж по поводу возможности переговоров с западными державами осуществил министр иностранных дел фон Риббентроп. В январе 1945 г. он вместе с Фрицем Гессе, советником (Legationsrat) в министерстве иностранных дел, составил памятную записку, разосланную во все германские дипломатические миссии для передачи западным державам через нейтральных посредников. Она оказалась абсолютно безуспешной, как и авансы, сделанные в Мадриде, и специальные миссии Гессе и фон Шмидена, еще одного высокопоставленного чиновника министерства иностранных дел.

В памятной записке Риббентроп делал акцент на планах Сталина по завоеванию мирового господства и подчеркивал, что политика в духе плана Моргентау[3] играет на руку Советам. Далее он утверждал, что «в день поражения Германии» Англия должна «в своих собственных коренных интересах начать противодействовать Советскому Союзу в Германии всеми своими наличными ресурсами», а любая мысль о том, что германский народ поддержит «неких иммигрантов или членов бывших буржуазных партий в коалиционном правительстве или нечто в этом роде», – всего лишь фантазия. Для Риббентропа национал-социализм все еще представлял единственную силу для поддержания закона и порядка в Германии; если он исчезнет, народ неизбежно окажется жертвой коммунистической пропаганды. А поэтому для Англии дальнейшее сокращение мощи Германии было бы безумием: «сегодня старая английская концепция баланса сил в Европе будет работать против Англии и в пользу Советского Союза». Отсюда следует, что необходимо искать новый баланс – Германия – Европа – Англия – против Советского Союза. Если, однако, Англия откажется осознать, что ее военная политика «оказывает поддержку величайшему врагу будущего Америки», тогда «события пойдут своим ходом… и победа в Европе достанется сильнейшему… и ни в коем случае им не станет Англия или Америка, а будет только Советский Союз».

Когда все эти попытки убедить западные державы в необходимости союза с Германией ни к чему не привели, Риббентроп, похоже, стал вынашивать планы сотрудничества с Россией против Англии, другими словами, нечто совершенно противоположное своей собственной памятной записке. Однако Гитлер, прочитав все это, запретил какие бы то ни было переговоры с зарубежными странами.

То, что просоветские тенденции существовали, доказывает план, датированный 5 апреля 1945 г., озаглавленный «Как избежать катастрофы», происхождение которого остается неясным. Развал фронта на Западе и временная стабилизация на Восточном фронте привели автора к фантастической мысли, что «существуют совершенно необычайные возможности не просто избежать катастрофы, но и сохранить наши огромные шансы на будущее». Ввиду нынешних обстоятельств прошло время, когда «сепаратный мир» с британцами или американцами или «переговоры о перемирии с Востоком, чтобы заставить Запад быть готовым к переговорам», имели смысл. Поэтому, по мнению автора, мирное предложение Советскому Союзу – это единственный шанс сегодня. Сотрудничество с Германией, утверждал он, восстановит советское влияние по всей Европе и даст СССР свободный проход к Персидскому заливу, нефтяным месторождениям Киркука и к Средиземноморью. Эта новая держава, объединение СССР и Германии, должна представлять собой «социалистический союз», подобный уже существующему союзу шестнадцати советских республик (с 1940 по 1956 г. существовала Карело-Финская ССР, позже снова АССР. – Ред.). Европейские народы создадут «национальные самоуправляющиеся государства». Германия признает «советские республики Польши, Литвы, Эстонии, Латвии, Финляндии, Болгарии, Румынии, Македонии, Греции и, возможно, Турции»; однако «Западная Верхняя Силезия вместе с прусскими территориями Вартегау (Западная Польша, включенная в состав фашистской Германии в 1939 г. как одна из ее земель – гау. Несколько раз переименовывалась, чаще упоминается название Вартланд. – Ред.) и Западной Пруссии до 1918 года» останутся германскими. Кроме того, Германии должна быть разрешена «свобода действий в Западной и Северной Европе, особенно против Великобритании».

В противовес вышесказанному Шверин фон Крозиг неизменно призывал к контакту с западными державами. Будучи опытным министром-специалистом, он был чужеродной личностью в национал-социалистической системе и вряд ли был вхож в ближайшее окружение Гитлера. Если ему требовалось оказать влияние в пользу кого-либо или чего-либо, ему, как правило, приходилось письменно обращаться за разрешением на аудиенцию. Поскольку его тревога за судьбу своей страны возрастала, он старался сделать больше, чем просто предложить «драконовские антиинфляционные меры» вроде поднятия косвенных налогов на сигареты и увеличение пошлин за почтовые услуги, пользование железными дорогами, общественным транспортом, кинотеатрами, радио, газетами и гостиницами. Между февралем и апрелем 1945 г. он написал не менее шести писем Геббельсу, призывая «действовать по всем возможным направлениям». В особенности он считал безответственным то, что посты посла в таких нейтральных странах, как Испания и Португалия, остаются вакантными. Были потеряны ценные возможности для контактов, говорил он, «просто потому, что предложения по этим вопросам не исходили из ящика письменного стола единственного учреждения, на которое смотрят с благосклонностью». Не являясь католиком, Шверин фон Крозиг рассматривал вмешательство папы римского как один из самых многообещающих шансов: «Папа должен проливать горькие слезы каждый день, видя, что для него существует угроза потери Польши, что за ней последует Франция и что хаос уже царит в Италии под аккомпанемент грохочущего приближения большевиков». Разве не стоит воспользоваться этой ситуацией, вопрошает Шверин фон Крозиг, когда «любое движение в направлении более мягкого обращения с паствой римского папы увеличит его враждебность к большевизму и, возможно, заставит папу раскрыться. Римского папу настолько высоко ценят в большей части британского и американского общества, что любое заявление с его стороны может оказать решающий вклад в результат, которого мы желаем…»