Елисейские Поля

Но в лицее опять все отвратительно. Толстая Ивонна, которая целуется с Полем… И Жанна, и все ученицы, и учителя. И даже мухи. Ведь и мухи тоже… Люка сидит красная, с запекшимися губами.

– Вы не больны? – спрашивает классная дама. – Может быть, хотите домой?

– Нет, нет, – пугается Люка. – Не хочу.

– Поль сказал про тебя… – шепчет Ивонна.

Люка сжимает кулаки:

– Молчи. Не смей со мной говорить, а то я тебя так вздую!

– Сумасшедшая.

После занятий Люка долго бродит по улицам. Голова кружится. Она ничего не ела. Надо хорошенько устать, тогда не будешь ни о чем думать.

В половине десятого Люка отпирает входную дверь.

– Люка, – вскрикивает Екатерина Львовна. – Деточка. Где же ты пропадала? Как я волновалась. Всюду уже искали, ко всем знакомым звонили и в лицее…

Вера пожимает плечами:

– Я говорила, что нечего бояться. Ты бы, мама, вместо поцелуев выбранила бы ее хорошенько.

Екатерина Львовна хочет обнять Люку, но Люка слабо отстраняется и проходит в спальню.

– Оставь, мама. Я очень устала. Я хочу спать. Я обедала у Ивонны. Завтра расскажу.

Вера расставляет чашки на столе, звенит блюдечками.

– Комедия. – И презрительно смеется. – Ничего. Пусть поголодает. Полезно.

8

Азраил больше не прилетает. Люка даже не вспоминает о нем. И все по-прежнему – лицей, обед, уроки, чай. Люка по-прежнему играет с Ивонной и смеется. Что поделаешь? Жить надо, и каждый день. Даже если очень тяжело. Даже если очень скучно. Люке кажется, что она несчастна, но, может быть, это и не совсем так.

Самовар давно докипел. Люка зевает, поставив оба локтя на стол. Владимир Иванович влюбленно смотрит на Веру, поблескивая очками. Иголка быстро мелькает в Вериных пальцах.

– Я буду шить, пока не кончу. Хоть до утра, – говорит Вера.

– Уже половина первого. – Екатерина Львовна с улыбкой поворачивается к Владимиру Ивановичу. – Вы пропустите последнее метро.

– И бог с ним, – беспечно отвечает он.

– Да, но такси здесь ночью не найти. Ведь вам далеко.

– Я и пешком дойду. За счастье побыть лишних пять минут с Верой Алексеевной я готов…

Владимир Иванович краснеет. Этого не следовало говорить. Да, этого говорить не следовало.

Но Екатерина Львовна все так же улыбается:

– Что же? Ноги молодые… Но тебе, Люка, пора спать. Идем.

Екатерина Львовна уводит Люку. Дверь в спальню закрывается. Вера и Владимир Иванович одни.

Вера еще ниже нагибается над канвой. Владимир Иванович молчит. Круглые часы на стене громко тикают.

– Вера Алексеевна…

Вера поднимает голову, глаза ее смотрят на него чуть-чуть испуганно, и во всем лице ожидание.

– Что?.. – тихо спрашивает она.

– Вы не устали?

– Нет… – По щекам ее скользит легкая тень от опустившихся ресниц.

Она вдевает в иголку красную нитку, откусывает кончик.

– Это… Это вас не утомляет?

– Ну конечно. – Она нетерпеливо поднимает брови. – Конечно утомляет. Но что же делать?..

– Вера Алексеевна… Я… Простите. Все это очень просто… Если вы… Если бы вы стали моей женой…

Вера кладет канву на стол и смотрит на него пристально и внимательно. И во взгляде ее уже не страх, а торжество.

– Да, – говорит она спокойно, – я знала, что вы меня любите, но…

Он наклоняется через стол и быстро берет ее за руку:

– Нет, нет, ради бога. Не отказывайте мне так сразу… Подождите…

Вера нежно улыбается ему:

– Глупый вы человек. Я и не хотела вам отказывать. Я хотела только сказать…

– Ничего, ничего не надо говорить… Вы решите и тогда позвоните мне. Я буду ждать. Я не буду выходить. А пока прощайте. Раз вы знаете, что я вас люблю…

Он целует Верину руку и быстро идет в прихожую. Вера видит, как он надевает пальто, берет шляпу.

– Спокойной ночи, Владимир Иванович.

Он молча кланяется. Вера стоит одна в пустой столовой.

Из спальни выскакивает Люка в одной туфле и бросается на шею Вере.

– Поздравляю! Поздравляю! Поздравляю! – кричит она, поджимая босую ногу.

Вера отбивается:

– Рано. Рано. Не с чем. Оставь. Я вряд ли выйду за него.

– И дурой будешь, – решает Люка. – Он богатый.

– Ты ничего не понимаешь. Он похож на барана.

– Велика беда. Пушкин тоже был похож на овцу.

– Не трещи, Люка, – останавливает Екатерина Львовна. – Конечно, это прекрасная партия, и будет очень жаль, если ты…

– Ах, мама, – устало вздыхает Вера. – Я не знаю… Я потом решу. Завтра. Как мне грустно… Ах, как мне грустно…

9

Вера протягивает Люке пять франков:

– Вот возьми. Иди в кинематограф.

– В кинематограф? – изумляется Люка.

Неужели Вера хочет доставить ей удовольствие? Нет. Тут что-то не так.

Люка прячет деньги в карман.

– Спасибо, какая ты добрая. Завтра как раз дают очень хорошую фильму.

– Нет, не завтра. Иди сегодня.

– У меня много уроков. Я не успею приготовить.

– Глупости. Если не успеешь, напишу тебе записку. Ну, беги.

– А все-таки я бы лучше завтра…

Но Вера сердится:

– Уходи. Слышишь, уходи сейчас же. Противная девчонка. Вечные капризы.

– Верочка, чего же ты злишься? – Люка уже надевает пальто. – Дай только еще франк на метро обратно.

Вера бросает два франка на стол.

– Скоро ли ты? Опоздаешь.

Люка бежит вниз по лестнице. Хорошо бы подежурить у дома, проследить, кого Вера ждет. Но тогда и в самом деле опоздаешь…

Вера взволнованно ходит по столовой.

– Он сейчас придет, мама. Я знаю, это ни к чему. И все-таки. В последний раз. Я хочу, чтобы дома, у нас. Но ты, пожалуйста, не выходи.

– Хорошо, Верочка. Только напрасно ты себя мучаешь. Ведь ничего не выйдет.

– Ну да, да, да. Я знаю. Но все-таки. Вдруг я ошибаюсь и он действительно любит меня.

В прихожей звонок. Вера торопливо приглаживает и без того гладкие волосы:

– Мама, уходи. Это он, – и бежит открывать.

Екатерина Львовна закрывает дверь в столовую, на носках подходит к креслу, садится, берет книгу. Но буквы сливаются и прыгают.

– Он сделал мне предложение…

– И ты, конечно, отказала?..

– Нет. Я не отказала. Я хотела спросить тебя.

Екатерина Львовна переворачивает страницу, несколько раз читает одну и ту же фразу. Не слышать бы, но так близко за стеной.

Она прижимает руку к груди. Бедная Вера, как мучается. А она, ее мать, не может, не умеет помочь.

Голоса переходят в шепот, нельзя разобрать слов. Это еще тяжелее. Екатерина Львовна подходит к самой двери, прикладывает ухо к замку. «До чего дошла. Подслушиваю».

Все тихо, и вдруг… Что это? Будто всхлипывание. Екатерина Львовна уже берется за ручку. Надо утешить, успокоить Веру. Нет, нельзя. Она ничего не может сделать для дочери. Только подслушивать, только плакать. Как будто от ее слез Вере легче.

За дверью продолжают шептаться:

– Что? Что? Твоей любовницей?..

Ответа нельзя разобрать.

– Вы… Уходите, сейчас же уходите. И чтобы я вас никогда больше не видела.

– Но Вера…

– Уходите, уходите, – уже кричит Вера. – Да уходите же. Мама, мама, выгони его. Выгони…

Дверь в прихожей хлопает.

Екатерина Львовна входит в столовую. По щекам ее бегут слезы, она протягивает к дочери дрожащие руки:

– Верочка…

Но Вера холодно смотрит на мать, и лицо совсем спокойно, только немного бледнее, чем всегда.

– Мама, я выхожу замуж за Владимира Ивановича. Я пойду вниз, позвоню ему. Ты довольна?

Она идет в прихожую, но на пороге останавливается:

– А может быть, не стоит?.. – и через плечо смотрит на мать все так же спокойно. – Может быть, лучше в окно выброситься? А, как ты думаешь?

– Вера, что ты говоришь? Господь с тобой.

Вера коротко смеется:

– Я пошутила. Честное слово. Я не выброшусь в окно. Я трусиха… Я выйду замуж. Хотя это, может быть, еще страшнее.

Екатерина Львовна остается одна в столовой. Вот и исполнилось ее желание. Вера невеста. Но как грустно, как тяжело. Она вытирает слезы и крестится. Потом быстро расставляет чашки на столе. Руки все еще дрожат, и чашки жалобно звенят. Зачем она это делает? Кому нужны эти чашки? Разве будут пить чай?.. Вера возвращается.

– Мама, он сейчас придет. Он так обрадовался, даже смешно. Глупый человек. Он думает – счастье. Он думает – любовь. А на самом деле… – Вера пожимает плечами. – Пойдем, мама, помоги мне одеться. Я хочу встретить его в белом платье, настоящей невестой…

Через четверть часа приходит Владимир Иванович, счастливый и растерянный.

Екатерина Львовна впускает его.

– Я так рада, – говорит она, целуя его в лоб.

Глаза его блестят из-под очков.

– Это самый счастливый день моей жизни.

– Надеюсь, что вы теперь всегда будете счастливы. Верочка… это… твой жених.

«Мой жених… – Вера стоит перед зеркалом в белом широком платье. Глаза смотрят печально и удивленно, рот кажется совсем невинным, и руки беспомощно опущены. – Мой жених, – повторяет она. – Я невеста… – Она улыбается себе в зеркале. – Здравствуй, невеста». А о нем, об Арсении, она больше не будет думать. Кончено. У нее жених. Но сердце больно сжимается, боль бежит от сердца к ногам, к рукам, к горлу, и хочется кричать от тоски. Но нельзя. Там, за стеной, ее жених. Он не должен знать. Никто не должен знать…

Она выходит в столовую, протягивает руку Владимиру Ивановичу:

– Володя… – Голос ее звучит тихо и нежно, и лицо розовеет от смущения. – Вы можете меня поцеловать.

Он касается губами ее щеки и закрывает глаза:

– Господи, как я счастлив…

Все молчат. «Что бы ему еще сказать», – думает Вера. У Екатерины Львовны встревоженное лицо. Круглые часы громко тикают.

Владимир Иванович вдруг становится веселым и шумным.

– Вот увидите, какой я теперь буду, – говорит он, шагая по маленькой столовой. – Вот увидите. Я хочу, Верочка, чтобы вы гордились вашим мужем. Я весь мир переверну.

Вера смеется:

– Ну конечно перевернете…

– Вы знаете, на нашем заводе… Меня так ценят. Я…

Вера улыбается, не слушая. Вот он какой. А она и не знала. Разговорчивый. И чем-то гордится. Она думала, робкий, тихий. А он вот какой.

Ей становится скучно.

– Послушайте, Володя. Поедем ужинать. Куда-нибудь, где цыгане. Хорошо?..

– Что ты, Верочка? Как можно к цыганам? Вас благословить надо. А ты к цыганам…

– Ну и благослови, если надо. Но ты ведь, наверное, сама не знаешь, как благословляют. Только поскорей. А потом поедем. Я хочу веселиться…

Ресторан. Шампанское. Женщины в светлых вечерних платьях. И все смеются, и всем весело. Или, может быть, притворяются, что им весело. Но Вере грустно, и нет сил притворяться. Она ставит локоть на стол, голова легко кружится, и все кругом кажется смутным и странным.

Цыгане на эстраде. Старые цыганки в пестрых шалях. Какие у них толстые ноги, а цыганки должны быть стройные и молодые.

Дни за днями катятся,Сердце болью тратится,Обрывая тоненькую нить… —

поют они гортанно и страстно.

– Как грустно, – вздыхает Вера. – А я хотела веселиться. Зачем мы приехали сюда?

– Если вам не нравится, поедем в другое место. В какую-нибудь французскую буат[2]. Там веселее.

Но Вера качает головой:

– Нет. Останемся. Они хорошо поют. И разве есть место, где мне будет весело?.. Налейте мне еще.

– Верочка, ты слишком много пьешь.

– Оставь, мама. Слушай лучше.

Пусть туман колышется,Пусть гитара слышится —Не мешайте мне сегодня жить…

Вера пьет, закинув голову, и ставит пустой стакан на стол.

– Не мешайте мне сегодня жить, – повторяет она медленно. – Но ведь мне никто не мешает. Никто. И все-таки я не могу жить. Ах, лучше бы я умерла.

– Вера, что ты говоришь… – испуганно шепчет Екатерина Львовна. – Не пей больше.

– Ты думаешь, я пьяна? Нет. А может быть, и пьяна, я не знаю. Пусть туман колышется. Видишь, как он колышется. Или это дым от вашей папиросы? Отчего вы молчите, Володя? Вам тоже грустно? Хотите выпьем на «ты»?.. Жених и невеста всегда на «ты».

Она протягивает ему стакан, чокается.

«Надо сказать, что-нибудь неприятное», – и смотрит ему прямо в глаза.

– Я не люблю тебя и никогда не полюблю.

Он роняет стакан, шампанское течет по скатерти, на Верино белое платье.

– Глупый, – смеется она, захлебываясь, волосы падают ей на лоб, – какой глупый. Я нарочно.

Он вытирает ее колени салфеткой:

– Ты пошутила?..

– Ну конечно. Конечно…

Пусть туман колышется,Пусть гитара слышится,Не мешайте мне сегодня жить… —

поют цыгане.

Вера слушает. Лицо ее снова становится грустным.

– Конечно я пошутила. Но слушай. Я не знаю… Может быть, ты все-таки будешь несчастным со мною. Даже наверно будешь несчастен. Мне очень жаль вас, Володя… Но что же я могу?..

– Вера, не пей больше.

– Ах, мама. Оставь. Сама не пей, если тебе не хочется. И я больше не обязана тебя слушаться, раз я невеста. – Она смеется. – Кончилась твоя власть надо мной. Правда, Володя?..

Цыгане уходят. Теперь вместо них на эстраде негры. Гавайские гитары щемяще и томительно звенят.

– Что же это такое? – растерянно оглядывается Вера. – Будто нарочно. Я хочу забыть, смеяться. А они нарочно выворачивают мне душу.

Из-за столиков встают пары, кружатся, медленно раскачиваются.

– Верочка, пойдем танцевать.

– Танцевать? – удивленно переспрашивает она. – Разве можно танцевать, когда сердце разрывается? Надо сидеть тихо и слушать. Дай мне папиросу. И все-таки… – Она кладет теплую ладонь на его руку. – Я постараюсь быть тебе хорошей женой, Володя…

Он целует ее пальцы.

– Смотри, – вдруг говорит она, вытягивая шею. – Какая у нее шуба, у той черной у окна. Я редко видела такую красивую. Ах какая. – Глаза ее суживаются от зависти. – Какая чудная.

Владимир Иванович наклоняется к ней:

– Тебе очень нравится, Верочка?

– Еще бы. Вот вопрос. Посмотри, какая пушистая.

– Раз тебе так нравится, надо будет тебе такую же купить.

– Мне?.. – Ее брови удивленно поднимаются. – А ты знаешь, сколько она стоит?..

Но он спокойно улыбается:

– Раз тебе нравится…

– Ты… Ты серьезно?

– Конечно. Завтра же утром пойдем выбирать.

Но она все еще не верит:

– Ты смеешься надо мной. Я даже мечтать никогда не смела. Ведь у меня на пальто кролик.

– А завтра у тебя будет белка. Самая лучшая. Какую захочешь.

– Завтра?.. Такая широкая, с огромным воротником, на парчовой подкладке?.. Правда? Ах, как я рада, какой ты милый.

Она громко хлопает в ладоши.

– Верочка, не шуми, – успокаивает Екатерина Львовна. – На нас смотрят.

– И пусть смотрят. Пусть. Ты только подумай, мама… Завтра с утра пойдем покупать. Ах, Володя, теперь я знаю, ты меня любишь. И мне очень, очень весело. И это все вздор. Мы наверно будем счастливы. Я танцевать хочу, Володя. Ах, как мне весело. Как весело…

10

– Мама, – кричит Люка из прихожей. – Мама!

Люка зажигает свет. В столовой на буфете записка. «Не жди нас». И даже чая нет. Люка проходит на кухню. На столе грязные тарелки, кусок холодной телятины, жареная, застывшая в жире картошка.

Люка кладет одну в рот, выплевывает – невкусно. И снова возвращается в столовую.

Что же могло случиться? Куда они делись? Вот почему Вера ее отослала. Люке грустно и тяжело быть одной. В кинематографе она плакала. Было так похоже на ее, Люкину, жизнь.

Жених бросил невесту, как Арсений ее. И Люка опять все вспомнила. Правда, там в конце все устраивается, но на то и кинематограф. И что же у Люки может устроиться, раз ничего, кроме воспаления легких, и не было?

Люка смотрит на желтые полосы обоев. Полосы как прутья клетки. Люка чувствует себя птицей, запертой в клетке.

Надо лечь. Она медленно раздевается. Как тихо. Как грустно. Даже немного страшно. А вдруг сейчас откроется дверь… Люка быстро оборачивается. Нет, дверь закрыта, и войти некому. Надо спать. Она тушит свет и ложится. Занавески неплотно задернуты, зеленый луч уличного фонаря падает на пол. Лучше на него не смотреть. Закрыть глаза и спать. И не думать об Арсении. Но так тихо, так грустно…

Люка прижимается щекой к подушке. Слезы текут быстро-быстро, и нельзя их остановить. Она будет плакать так, пока не изойдет от слез, не умрет от любви, нежности и жалости к себе. Она высоко подтягивает ноги, целует свои колени.

– Бедная Люка, бедная, ах какая бедная, – шепчет она…

– Тише, Вера, тише. Разбудишь Люку. Не стучи.

Люка сквозь сон слышит легкие шаги и шелест шелка. Она открывает глаза:

– Вера, ты?

Вера стоит посреди комнаты вся в белом, свет фонаря падает на нее.

Люка протягивает к ней руки:

– Верочка…

Шелк шуршит. Платье светлым кругом ложится на пол. Туфли со стуком летят в угол.

Вера подходит к Люкиной кровати:

– Подвинься.

Люка отодвигается к стене.

– Верочка, как давно ты не ложилась ко мне.

Вера поднимает одеяло, ложится рядом с сестрой и обнимает ее.

– Как у тебя тепло.

Люка кладет мокрую щеку на Верино плечо.

– Ты плачешь, Люка?..

– Это во сне. Я видела дурной сон.

– Вот возьми. – Вера сует ей в руки что-то холодное и шершавое. – Я привезла тебе грушу.

– Спасибо…

Слезы падают на грушу, и у груши солоноватый вкус.

– Слушай. – Вера целует Люкины мокрые губы. – Слушай, я выхожу замуж.

– За Владимира?..

– Да. И ты подумай, он купит мне завтра беличью шубу.

– Беличью?..

– Я так рада. Я буду богатой и тебе подарю что хочешь.

– Поздравляю тебя, – шепчет Люка, слезы все еще текут из ее глаз. – Я бы хотела туфли на белой подошве. Только дорого – полтораста франков.

– Ничего, куплю. И уроки музыки брать будешь.

– Ну, можно и без уроков…

Вера прижимается к сестре. От нее пахнет духами и вином.

– Я так рада…

– А ты влюблена, Вера, влюблена?.. – шепчет Люка над самым ухом.

– Ах, я не знаю. Я рада. Мне было очень грустно, а теперь…

Вера легко вздыхает, и Люка отвечает таким же легким вздохом на вздох сестры. Ей тоже было грустно, а теперь… Рассказать Вере об Арсении? Нет, лучше помолчать. И может быть, все еще устроится, как в кинематографе. Люка крепче прижимается к сестре и сонными губами целует ее плечо.

– Хорошо тебе, Верочка?..

– Хорошо…

Сонные глаза закрываются.

– Спи, Люка…

– Сплю…

11

На столе в вазе большой букет белых роз. Это от Владимира.

Вера сидит на диване, на коленях у нее новая шуба. Она гладит ее, прижимается щекой к меху.

– Знаешь, мама, мне кажется, что она живая и чувствует. И не она, а он. Такой пушистый, теплый, милый зверь. И зовут его Мурзик. Непременно живой. Вот, дай руку, погладь его. Чувствуешь, как мех прижимается к ладони? Это Мурзик ласкается. – Вера зарывается лицом в шубу. – У, милый. И как пахнет – еловыми шишками, миндалем, сбруей. Мурзик мой.

Екатерина Львовна смеется:

– Ну уж и миндалем…

– Мама, сыграй что-нибудь, а мы с Мурзиком послушаем. В доме, где невеста, всегда должна быть музыка. Цветы и музыка.

– Мне надо жарить котлеты, – слабо защищается Екатерина Львовна. – Сейчас Люка придет завтракать.

– Мама, невесте нельзя отказывать.

Екатерина Львовна садится за рояль. Вера устраивается поудобнее на диване.

– Как ты хорошо играешь, мамочка. Вот теперь я чувствую себя настоящей невестой. Такой веселой, почти счастливой.

Звонок… Екатерина Львовна идет отворять. В прихожую входит высокая бледная немолодая женщина:

– Я хотела бы видеть Веру Алексеевну Вишневскую.

Под короткой вуалькой заплаканные глаза, и руки в белых перчатках слегка дрожат.

– Войдите, пожалуйста. Верочка, это к тебе.

– Ко мне? – удивляется Вера и лениво встает. Шуба падает с дивана и сворачивается на ковре, как громадная серая кошка.

– Я пришла… Извините меня, – путается посетительница. – Вы – Вера Алексеевна Вишневская?

Вера кивает:

– Садитесь, пожалуйста.

Но дама остается стоять.

– Простите, я не знаю, с чего начать…

Она стоит у окна. Солнце падает прямо на ее лицо, усталое, красивое, со складками у рта и заплаканными глазами.

– Я не знаю, поймете ли вы меня… Владимир Иванович…

Вера быстро поднимает голову:

– Ах вот оно что. Владимир Иванович…

– Да. Он в вас влюблен. Он мне сам сказал. И я… Я пришла просить, умолять вас отказать ему. Ради бога. Вы так красивы, так молоды… У меня ничего нет, кроме него… – Она протягивает к Вере дрожащие руки в белых перчатках. – Ради бога. Я старая. Пожалейте меня…

Вера пожимает плечами:

– При чем тут я. Это его вам надо было просить… Если он предпочитает вас…

– Ах нет. Он влюблен в вас. Ему кажется, что он тяготится мной. Но если вы ему откажете – он вернется ко мне… Ведь мы уже десять лет…

Вера трясет головой:

– Нет, я не откажу ему. Я ничем не могу вам помочь.

Ресницы быстро моргают под темной вуалькой. По бледной щеке катится слеза.

– Какая вы черствая. У вас вместо сердца камень…

– Всего хорошего, – говорит Вера.

– Прощайте. Я хотела вас еще попросить… Но это тоже напрасно. И все-таки постарайтесь не делать его слишком несчастным.

Вера смеется и снова устраивается на диване.

– Ну, это уже касается только его и меня…

Екатерина Львовна молча провожает гостью. Вера поднимает шубу с пола.

– Какая наглость. Нет, какая наглость, мама. Врываться к чужим людям…

– Но, Верочка, мне ее очень жаль.

– Ах, оставь, пожалуйста. Смешная. Такая старая и еще любить хочет…

– Но, Верочка, она несчастна…

– Мало ли несчастных?.. Какое мне дело. Мне так приятно сегодня. Сыграй еще что-нибудь, мамочка.

Вера снова прижимается щекой к меху и закрывает глаза, слушая музыку.

12

– Я тебе говорила, Вера, что надо было розовое одеяло купить. А то лиловое совсем как гроб.

– Оставь, мама. Мне нравится. И почему непременно розовое? Я ведь не немка, чтобы сентиментальничать.

– Как хочешь, – соглашается Екатерина Львовна. – А обои какие? Тоже лиловые?

– Обои в хризантемы, – вмешивается Люка. – В лиловые и белые. И в птицы. Птицы желтые с большими хвостами. Ужасно красиво. Я знаю, где такие купить можно.

– Ах нет, я птиц терпеть не могу. Мне ночью будет сниться, что они меня клюют. Уже девять часов. Сейчас Володя придет.

Вера причесывается в спальне.

– Нет. Лиловое одеяло очень красиво… Надо купить лиловый бобрик.

Звонок. Паркет тихо скрипит под мужскими шагами. Вера прислушивается, улыбаясь.

«Я гадаю, кто там? Не жених ли? Не жених ли это мой?..» Ах, какой бы он, Владимир, ни был. Пусть в очках, пусть некрасивый. Но он все-таки ее жених. Разве можно хоть чуточку не быть влюбленной в своего жениха?

Голоса в столовой звучат громко. О чем они так? Что случилось?

– Вера, Вера, – зовет Екатерина Львовна. – Иди скорей.

Вера не спеша поправляет складки платья и, стараясь ступать особенно легко и грациозно, выходит в столовую.

– Здравствуй, Володя. Что у вас такое?

У Екатерины Львовны испуганное, взволнованное лицо.

– Вера, эта дама, эта дама, которая утром приходила, отравилась, – почти кричит она.

Вера садится в кресло, расправляет широкое платье и, склонив голову набок, спрашивает, все еще улыбаясь:

– Умерла?..

– Вера, господи! Как ты можешь?.. – вскрикивает Екатерина Львовна.

– Нет, нет, – торопится Владимир Иванович, – она жива. Ее удалось спасти. Она отравилась вероналом… Слишком много приняла…

Вера слушает с любопытством.

– Ну конечно. Все они так. Или слишком мало, или слишком много, чтобы не умереть.

– Но она чуть не умерла… Доктор говорил…

Вера перебивает его:

– Чуть не в счет. Если бы по-настоящему отравилась, так и умерла бы. И пожалуйста, Володя, довольно об этом. Мне неинтересно.

Екатерина Львовна хватается за сердце:

– Господи, Вера. Какая ты злая. И в кого ты только такая?..

– Ах, мама, перестань. Я совсем не злая. Но какое мне дело?.. Пусть она себе живет на здоровье…

Вера сидит на кровати матери, обхватив руками угловатые колени.

– Мама, – быстро говорит она, удивленно глядя на мать, – мама, как это случилось, скажи? Ведь еще недели нет, я ждала Арсения и мучилась. А теперь я влюблена в Володю. Да, да, влюблена, хоть и смешно. Влюблена. В особенности сегодня, когда эта идиотка отравилась. Но как это случилось?

– Что же, Верочка. Естественно. Он твой жених. Когда станешь его женой, еще и не так полюбишь его, по-настоящему.

– Ах нет, мама. Совсем не то. И когда женой стану, наверное, разлюблю. Ты ничего не понимаешь. Это, должно быть, от ожидания, оттого, что с ним целуюсь. Но я влюблена, – нетерпеливо и обиженно проговорила она. – И скорей бы уже свадьба. Ждать тяжело. Даже часто дышать трудно, как будто сердце распухло. – Она на минуту умолкает. – Слушай, мама, – вдруг спрашивает она, – а ты… Как ты можешь?