Журнал «Парус» №87, 2021 г.

Развращение народа шло и от интеллигенции, в том числе от тогдашней «изящной словесности». Особый нравственный подвиг И.А. Бунина состоял в том, что он фактически единственный, кто говорил об этом прямо. В статье «Страшные контрасты» он писал: «Можно ли придумать более страшные контрасты: Тургенев и современная русская литература, годовщина тургеневского рождения — и годовщина так называемого большевизма, сделавшего родину Тургенева позором всего человечества… В русской литературе уже давно началось и плотно водворилось нечто подобное тому, что ныне происходит в русской жизни. Литература Пушкина, Толстого, Тургенева за последние десятилетия так низко пала, — до того, что в ней считаются событием даже нарочито хамские, кощунствующие именем Христа и Его Двенадцати Сподвижников вирши Блока! — настолько потеряла ум, вкус, такт, совесть и даже простую грамотность, так растлила и втоптала в грязь “великий, правдивый язык”, завещанный Тургеневым, что для меня достаточно было бы и одного этого, чтобы встретить тургеневский юбилей только стыдом и молчанием». В статье «Из “Великого дурмана”» И.А. Бунин добавляет: «литература эта была за последние десятилетия ужасна. Деды и отцы наши, начавшие и прославившие русскую литературу, не все же, конечно, по “теплым водам” ездили, “меняли людей на собак” да гуляли с книжками Парни в своих “парках, среди искусственных гротов и статуй с отбитыми носами”, как это кажется писателям нынешним: они знали свой народ, они не могли не знать его, живя с ним в такой близости, они были плоть от плоти, кость от кости своего народа и не имели нужды быть корыстными и несвободными в своих изображениях его, и все это недурно доказали и Пушкин, Лермонтов и Толстой, и многие прочие. А потом что было? А потом началась как раз несвобода, начался разрыв с народом, — несвобода хотя бы потому, что стало необходимым служить определенной цели, освобождению крестьян». Кто бы еще мог высказать такой жестокий, но точный парадокс: догмат религии «народолюбцев» об «освобождении крестьян» на самом деле стал причиной рабства мысли интеллигенции?

«А дальше, — пишет И.А. Бунин, — количество пишущих, количество профессионалов, а не прирожденных художников, количество подделывающихся более или менее талантливо под художество все растет, и читатель питается уже мастеровщиной, либеральной лживостью, обязательным, неизменным народолюбчеством, трафаретом… А дальше уже нечто ужасное по литературщине, по дурному тону, по лживости, по лубку, — дальше Скиталец, Горький… О народе врали по шаблону, в угоду традициям, дабы не прослыть обскурантом и благодаря круглому невежеству относительно народа, и особенно врала литература, этот главный источник знания о народе для интеллигенции, та невежественная и безграмотная литература последних десятилетий». «А сколько было еще ненормальных! Цветаева с ее непрекращавшимся всю жизнь ливнем диких слов и звуков в стихах, кончившая свою жизнь петлей после возвращения в советскую Россию: буйнейший пьяница Бальмонт… морфинист и садистический эротоман Брюсов; запойный трагик Андреев… Про обезьяньи неистовства Белого и говорить нечего, про несчастного Блока — тоже». Бунин одним из главных критериев в оценке того или иного писателя ставит его отношение к событиям 1917 года. Бунин о Маяковском: «Маяковского еще в гимназии пророчески прозвали Идиотом Полифемовичем <…> Кончая свои писательские воспоминания, думаю, что Маяковский останется в истории литературы большевицких лет как самый низкий, самый циничный и вредный слуга советского людоедства». Поэма «Листопад» сначала была посвящена М. Горькому, позднее от посвящения Бунин отказался. Главная причина разрыва отношений в том, что Горький «стал ярым большевиком».

В своем ответе на анкету «Южного слова» о Добровольческой армии И.А. Бунин пишет: «Двух мнений о Добровольческой армии не только у нас, несчастных детей России, но и у всякого, кто в здравом уме и твердой памяти и сохранил в душе хоть искру человечности, быть не может. Я не в силах в нескольких словах достойно сказать об этой славнейшей и прекраснейшей странице всей русской летописи, искупившей весь библейский ужас так называемой “великой российской революции», этой колоссальной кровавой “нелепице», как называли подобные эпохи в древней Руси, когда умы еще не были запуганы иностранным словом революция… Повторилось уже бывалое на Руси, только в небывалой еще величине… И теперь наше спасение прежде всего в нас самих… “Затуманится Русь, заплачет по старым богам”, пророчествует Шигалев в “Бесах” Достоевского, кончая свою страшную речь о том “цинизме”, о том “разврате неслыханном”, которым он надеялся отравить, одурманить русский народ. Надежды его сбылись полностью, только в мере, даже и им самим непредвиденной. Но остается в силе и конец его мечтаний и пророчеств: “заплачет Русь по старым богам”. И старый Бог земли русской смилостивится над нею.

Европа и Америка по радио интервьюируют тот адов синклит, что называется “рабоче-крестьянской властью”, рассуждают с ним о его “политике”, то есть о том непрекращающемся, гнуснейшем и свирепейшем злодеянии, которое совершается среди бела дня в двадцатом столетии, в христианской Европе, при кликах “социалистического пролетариата” Европы, будто бы несущего в мир новую религию братства, равенства, человечности — и требующего “невмешательства” в эти самые “внутренние дела” России!

“Вот, по слову писания, темнота покроет землю и мрак народы… И лицо поколения будет собачье…”

Но лицо Авеля русской земли не уподобится лицу брата его, Каина. Издревле был на Руси Авель рядом с Каином — и спасал ее своим воскресением. Спасение в нас самих, в возврате к Божьему образу и подобию, надежда — на тех, которые этого образа и подобия не утрачивали даже в самые черные дни, — которые, испив до дна весь ужас и всю горечь крестных путей, среди океана человеческой низости, среди звериного рева: “Распни Его и дай нам Варраву!” — перед лицом неслыханного разврата родной земли, встали и пошли жизнью и кровью своей спасать ее, и повели за собой лучших ее сынов, лучший цвет русской молодости, дабы звезда, впервые блеснувшая над темнотой и скорбью Ледяного похода, разгоралась все ярче и ярче — светом незакатным, путеводным и искупляющим несчастную, грешную Русь!»

В марте 1919 года, когда Добровольческая армия терпела поражения и банды атамана Григорьева готовились войти в Одессу, И.А. Бунин говорил Вере Николаевне: «Мои предки Казань брали, русское государство созидали, а теперь на моих глазах его разрушают — и кто же? Свердловы? Во мне отрыгнулась кровь моих предков, и я чувствую, что я не должен быть писателем, а должен принимать участие в правительстве». «Он сидел в своем желтом халате и шапочке, воротник сильно отставал, — продолжает Вера Николаевна, — и я вдруг увидела, что он похож на боярина. — Я все больше и больше думаю, чтобы поступить в армию добровольческую и вступить в правительство. Ведь читать газеты и сидеть на месте — это пытка, ты и представить не можешь, как я страдаю…» (Устами Буниных… Т. 1. 1977. С. 215–216). В августе 1920 года П.Б. Струве, от имени правительства Вооруженных сил Юга России, пригласил И.А. Бунина в белый Крым: «Переговорив с А.В. Кривошеиным, мы решили, что такая сила, как Вы гораздо нужнее сейчас здесь у нас на Юге, чем заграницей. Поэтому я послал Вам телеграмму о Вашем вызове. Пишу спешно» (Из истории русской зарубежной литературы: Переписка И.А. Бунина и П.Б. Струве // Записки Русской академической группы в США. Т. 2. Нью-Йорк, 1968. С. 64). Однако последний в России белый анклав был к тому времени обречен и должен был пасть. 15 ноября 1920 года Вера Николаевна занесла в дневник: «Армия Врангеля разбита. Чувство, похожее на то, когда теряешь близкого человека» (Устами Буниных… Т. 2. С. 18).

В статье «Заметки (о еврейских погромах)» И.А. Бунин вспоминал: «в дни для нас очень горькие и все же обещавшие возвратить нас хоть к минимальной человечности, когда Одесса встречала французов, я писал:

И боль, и стыд — и радость…

Да будет так. Привет тебе, Варяг.

Во имя человечности и Бога

Сорви с кровавой бойни наглый стяг,

Смири скота, низвергни демагога!»

Как известно, в советской пропаганде был создан лживый миф о так называемых «интервентах», помогавшим белым. В действительности это были не «интервенты», а союзники России по Антанте, обязанные оказывать ей военную помощь по договору. Однако они этого фактически не делали — помощь их была мизерной и давалась только до тех пор, пока белые не начинали одерживать победы. «Союзники» не хотели победы белых, чтобы не пришлось делиться с ними плодами победы в Мировой войне, в которой Россия сыграла решающую роль. На самом деле «мировая закулиса», стоявшая за Антантой, хотела победы большевиков — для этого она и завезла их в Россию в 1917 году — зная, что никто лучше большевиков не разрушит Россию изнутри без всякой войны. Настоящими, подлинными интервентами были большевики: сначала, подобно «власовцам», они добились поражения своей страны, разложив ее армию, а затем по Брестской капитуляции отдали врагу почти половину европейской части страны. «Союзники» же во время Гражданской войны в боевых действиях не участвовали — они всего лишь стояли в портах и за спиной белых армий занимались грабежом страны. Стоило бы британскому флоту пару раз поддержать огнем армию Юденича, и белые взяли бы Петроград, даже несмотря на троекратное превосходство красных. Но британцам это было не нужно. Зато у красных были самые ценные интервенты-помощники в лице садистов-латышей и диких китайцев, общая численность которых почти равнялась численности белых армий.

В речи в честь А.И. Деникина И.А. Бунин сказал: «…незримо пишутся новые славные страницы русской летописи, на коих уже неизгладимо начертано Ваше славное имя и коим предстоит такая долгая, долгая историческая жизнь. Позвольте мне только земно поклониться Вам ото всего моего сердца». О А.В. Колчаке он писал: «Настанет время, когда золотыми письменами, на вечную славу и память, будет начертано Его имя в летописи Русской Земли» (статья 1921 года «Его вечной памяти»). 1(14) апреля 1921 года заносит в дневник: «Вчера панихида по Корнилове. Как всегда, ужасно волновали молитвы, пение, плакал о России» (Там же. Т. 2. С. 32); через год: «Панихида по Колчаке. Служил Евлогий. Лиловая мантия, на ней белые с красными полосы. При пении я все время плакал» (Там же. С. 78–79).

В речи «Миссия русской эмиграции» И.А. Бунин сказал самые важные слова о Белой армии: «В дикой и ныне мертвой русской степи, где почиет белый ратник, тьма и пустота. Но знает Господь, что творит. Где те врата, где то пламя, что были бы достойны этой могилы? Ибо там гроб Христовой России. И только ей одной поклонюсь я, в день, когда Ангел отвалит камень от гроба ее. Будем же ждать этого дня. А до того да будет нашей миссией не сдаваться ни соблазнам, ни окрикам. Это глубоко важно и вообще для неправедного времени сего, и для будущих праведных путей самой же России. А кроме того, есть еще нечто, что гораздо больше даже и России, и особенно ее материальных интересов. Это — мой Бог и моя душа». Именно Бога и душу защищали белые воины от страшных лап Сатаны.

В эмиграции тогда господствовала либерально-левая пресса — прямые наследники главных виновников русской Катастрофы. Эти подонки и здесь пытались манипулировать сознанием несчастных русских изгнанников. Только в 1925 году эмиграция получила периодическое издание, выражавшее интересы ее монархического большинства — газету «Возрождение» (Париж), во главе которой встал П.Б. Струве и на страницах которой И.А. Бунин регулярно выступал в пору его редакторства. Когда 16 февраля 1924 года Бунин выступил на собрании «Миссия русской эмиграции» с одноименной речью, затем опубликованной в газете «Руль», на него и на других участников обрушилась едва ли не вся «левая» периодика и прежде всего «Последние новости». Даже сотрудники кадетской газеты «Руль» отмечали, что выступления против «правых» в «Последних новостях» велись с большим раздражением, чем даже против Ленина и большевиков.

В пору Второй мировой войны Бунин-публицист замолкает. Живя в Грассе, он отвергает все предложения печататься в прогерманских изданиях (хотя ряд писателей, и в их числе И. Шмелев, публикуются на страницах «Парижского вестника»). 2 декабря 1941 года в своём дневнике Бунин писал о большевиках: «Хотят, чтобы я любил Россию, столица которой — Ленинград, Нижний — Горький, Тверь — Калинин — по имени ничтожеств, типа метранпажа захолустной типографии! Балаган». А в другом месте о нацистах в записи Веры Николаевны Муромцевой от 29 августа 1944 года: «Ян [Так его называла жена. — Авт. ] сказал — “Все же, если бы немцы заняли Москву и Петербург, и мне предложили бы туда ехать, дав самые лучшие условия, — я отказался бы. Я не мог бы видеть Москву под владычеством немцев, как они там командуют. Я могу многое ненавидеть и в России, и в русском народе, но и многое любить, чтить ее святость. Но чтобы иностранцы там командовали — нет, этого не потерпел бы!». Однако в 1940-е годы возникает миф о якобы «полевении» Бунина. Он дал интервью газете «Советский патриот» и посетил посла СССР во Франции А.Е. Богомолова. Через старого приятеля по литературным «Средам» Н.Д. Телешова он узнал, что в московском издательстве готовится том его избранных произведений. И.А. Бунина навещает в Париже и подолгу беседует наедине с ним К. Симонов. Насколько далеко зашло это сближение с советской властью, свидетельствует тот факт, о котором сообщает в дневнике В.Н. Муромцева-Бунина: «Предлагают Яну полет в Москву, туда и обратно, на две недели, с обратной визой» (Устами Буниных… Т. 3. 1982. С. 181. Запись от 27 мая 1946 г.). Однако интервью в «Советском патриоте» оказалось грубо сфальсифицированным: «Меня просто на удивление дико оболгали», — сообщал Бунин М.А. Алданову (Бунин И. Письмо М.А. Алданову от 27 июля 1946 г. // Новый журнал. 1983, № 152. С. 166–167). «Был приглашен в посольство позапрошлой осенью, — возмущался Бунин в письме Андрею Седых, — и поехал — как раз в это время получил две телеграммы от Государственного Издательства в Москве — просьба немедля выслать сборник моих последних рассказов и еще несколько старых моих книг для переиздания. Увы, посол не завел об этом разговора, не завел и я — пробыл 20 минут в “светской” (а не советской) беседе, ничего иного не коснулся — и уехал. Ужели это тоже аморальные, преступные действия?» (Бунин И. Письмо А. Седых от 18 августа 1947 г. // Седых А. Далекие, близкие. Нью-Йорк, 1962. С. 217–218). «Избранное» в Советском Союзе тогда не увидело света из-за четко обозначенной позиции писателя. В «просоветских симпатиях» подозревать И.А. Бунина нет никаких оснований.

Стоит привести слова, которыми откликнулся главный послевоенный журнал правой эмиграции «Возрождение» на 80-летие Бунина: «Нам приходилось уже не раз говорить, что автор “Окаянных дней” по существу, конечно, не изменился и не примирился с насильствующим Россию политическим режимом, против которого он так ярко выступал в прежние годы. Недаром “Фигаро”, помещая приветствие юбиляру, написанное нобелевским лауреатом Андре Жидом и отмечая неоднократные попытки правительства СССР “соблазнить писателя”, напечатало строки: “Бунин вправе думать: что <…> благородством своего изгнанничества он, так же, как и своим творчеством, спас душу своей Родины и русского народа”» (80-летие И. А. Бунина // Возрождение. Париж, 1950. № 12. С. 198). «Благородством своего изгнанничества он, так же, как и своим творчеством, спас душу своей Родины и русского народа». Эти слова французского нобелевского лауреата стоило бы написать на могиле Ивана Алексеевича.

А.С. Пушкин для Бунина был мерилом всего — и смысла исторических событий, и глубин падения: «Как дик культ Пушкина у поэтов новых и новейших, у этих плебеев, дураков, бестактных, лживых — в каждой черте своей диаметрально противоположных Пушкину. И что они могли сказать о нем, кроме “солнечный” и тому подобных пошлостей!». В 150-летнюю годовщину со дня рождения А.С. Пушкина, 21 июня 1949 года Иван Алексеевич Бунин произнес краткую речь. Он сказал: «До самых священных недр своих поколеблена Россия. Не поколеблено одно: наша твердая вера, что Россия, породившая Пушкина, все же не может погибнуть, измениться в вечных основах своих и что воистину не одолеют ее до конца силы адовы».

Нина ИЩЕНКО. Война и единство русской земли в творчестве Александра Пономарева

Современная литература Донбасса создается в условиях войны с Украиной. Эта война вызвана самоопределением Донбасса как русской земли, а народа Донбасса — как русского народа. Стремление Донбасса отстоять свой выбор обосновано ощущением культурного единства с Россией. В последние годы в литературе Донбасса и России происходят интеграционные процессы, в ходе которых писатели Донбасса включаются в русское литературное пространство. Это возможно благодаря очень мощному ответному движению из России. Одним из тех, кто непосредственно участвует во включении донбасской литературы в российский контекст, является автор военной прозы Александр Пономарев.

Александр Пономарев — писатель из Липецка, член Союза писателей России. Вся жизнь и деятельность Александра в той или иной форме связана с военными силами. В советское время он проходил службу в рядах Советской Армии на территории ГДР. С 1994 году служил в МВД России, в том числе в отряде милиции особого назначения при УВД Липецкой области. На переломе тысячелетия принимал активное участие в контртеррористических операциях на территории Северо-Кавказского региона. За плечами Пономарева семь командировок, ранение и контузия. За свою службу награждён государственными, ведомственными и общественными наградами.

В литературном багаже Пономарева шесть книг, а его пьесы неоднократно ставились на сцене и участвовали в театральных фестивалях. Произведения писателя публикуются в литературных журналах и интернет-изданиях России, Украины, Белоруссии, Германии, Финляндии, США, Греции.

Основная тема, которой посвящены произведения писателя, это тема войны. Используя свой личный опыт службы, автор рассказывает о самом сложном — о человеке на войне. В первую очередь Александр пишет о двух важных войнах, оставивших след в народной памяти в течение ХХ века — о Великой Отечественной и о чеченской кампании в девяностых.

В произведениях Александра Пономарева присутствует чувство Родины, общности большой России, единства всех людей, говорящих на русском языке. Это чувство общности воплощается не только в книгах, но и в жизни. Александр Пономарёв и Андрей Новиков приняли участие в праздновании Дня славянской письменности и культуры в Приднестровье в 2017 году, а также в 2018 году совершили литературный автопробег «Великая Россия» по маршруту Липецк-Сахалин-Липецк в честь 10-летия липецкого литературного журнала «Петровский мост». Тема единства и общности русской земли, наряду с войной является основополагающей в творчестве Александра Пономарева.

Рассмотрим две основные темы в малой прозе Пономарева — в его рассказах. Все эти рассказы опубликованы в разных изданиях в течение последнего десятилетия, некоторые участвовали в литературных конкурсах, получали премии и призы. Малая проза Пономарева иллюстрирует положение дел в современной русской литературе и показывает, как реализованы темы войны и единства русской земли в современных литературных произведениях.

Основная тема войны раскрывается в таких произведениях как «В гости к другу», «Кара-Борз», «Кулинарный экскурс», «Наш принцип», «Родинка», «Зори Хингана».

Почти все рассказы из этой подборки посвящены чеченской войне. Автор работает в жанре так называемой окопной прозы — в фокусе его внимания самое низовое звено, те люди, которые воплощают в жизнь военные приказы своими непосредственными действиями, чувствами, решениями. Фронтовая дружба, гибель товарищей, будни в военной обстановке, столкновение с врагом и реальная опасность на каждом шагу — все эти сюжеты присутствуют в рассказах Пономарева и будут интересны не только любителям военной прозы, но и всем, кому важно понять человека как такового. Наш принцип — русские своих не бросают — выступает в одноименном рассказе как универсальный моральный императив, определяющий поведение в самой жесткой и неоднозначной ситуации. В этой подборке малой прозы особо хотелось бы остановиться на рассказе «Кара-Борз».

«Кара-Борз», безусловно, один из самых сильных рассказов Пономарева. Он опубликован в журнале «Нева» в 2016 году. Посвящен поискам мстителя-одиночки солдатами российского военного подразделения, стоящего в чеченской деревне на исходе чеченской войны. Крупные бои позади, российское правительство налаживает мирную жизнь, местные жители в целом лояльны и рады жизни без войны. В этих реалиях разворачивается детективный сюжет о противостоянии двух правд: месть за родных, погибших в войне, и стремление прекратить эту войну и жить в мире всей страной. В рассказе сталкиваются личные интересы, хоть и поднятые силой чувства на высоту подлинной трагедии, и общегосударственные идеалы, которые требуют защищать мир и порядок для всех. Столкновение в рассказе показано ярко и убедительно. Открытый финал подчеркивает четкость авторской позиции в этом конфликте.

Рассказ «Зори Хингана» стоит особняком в этой подборке. Он посвящен лету 1945-го года, и действие подается как воспоминания медсестры, участницы военной кампании в Хингане, когда шли бои с японской армией. Медсестра, хрупкая и несгибаемая, для которой подвиги давно стали буднями, вышла из горнила войны и попала в самое невероятное приключение, которое было немыслимо в те годы: дожила до старости. Бабушка-божий одуванчик живет мирной размеренной жизнью, но изредка из памяти прорываются те годы, когда она прикасалась к истории и жила на грани. Этот рассказ — возможность заглянуть в прошлое, осознать единство времен и жить дальше с учетом приобретенного опыта. Война в этом рассказе показана как испытание, которое не убивает, а делает сильнее.

Во всех рассказах на военную тему раскрывается также тема единства, понимаемая как единство русской земли в пространстве и единство русской истории в памяти. Герои Пономарева защищают это единства в Великой Отечественной и в чеченской войне.

При чтении произведений Пономарева складывается впечатление, что это человек цельный, наблюдательный, ценящий жизнь, человек, для которого понятие воинского братства и защита Родины — не пустой звук, а неизменные данности, регулирующие отбор материла и пробуждающие творческое вдохновение. У читателя возникает мысль, что такой человек не мог остаться в стороне, когда началась война в Донбассе, и это впечатление оказывается верным: Александр Пономарев два раза был в воюющем Донбассе, в Луганске и Донецке.

В январе 2017 года липецкие писатели Андрей Новиков, Александр Пономарев и журналист газеты «Липецкие известия» Андрей Марков приехали в Луганск. Несмотря на разрушения в 2014–2015 гг., блокаду и тяжелое экономическое положение, Луганск живет культурной жизнью. Липецкие литераторы встретились с руководителем Союза писателей ЛНР Глебом Бобровым, общались с представителями творческой интеллигенции в библиотеке имени М. Горького, дали большую пресс-конференцию в Доме правительства, выступили на канале Луганск-24.

Литературное сотрудничество луганских и липецких писателей особенно важно в свете новой ситуации, в которой Донбасс оказался с начала войны. Культурные и литературные связи с Украиной оборваны: украинским авторам на уровне украинского законодательства запрещено участвовать в тех мероприятиях, в которых участвуют писатели из республик. В то же время культурные связи с Россией создаются и крепнут. Так, писатели из Липецка вручили почетные дипломы луганским писателям, поэтам и работникам культуры, передали в фонд библиотеки ряд книг, литературных журналов, сборников, презентовали липецкий литературный журнал «Петровский мост» и предложили луганским авторам сотрудничать с липецкими изданиями. Призыв не остался втуне: осенью 2017 года Александр Пономарев с товарищами привезли в Луганск «Петровский мост» с произведениями авторов из Луганска.

Темы, которые затрагивает Пономарев в своем творчестве, особенно важны в воюющем Донбассе. Человек на войне, которому дает силы память и русская история, каждый день действует в городах и селах Донбасса, находящихся седьмой год под ударами украинской армии. Наш русский принцип не бросать своих воодушевляет людей России, которые пришли на помощь Донбассу, продолжают посылать гуманитарную помощь, приезжают сюда, а также по ту сторону границы делают всё, чтобы восстановить место Донбасса в исторической памяти и в современной жизни России. Творчество Александра Пономарева показывает, что эти идеи живы и действенны.

Виталий ДАРЕНСКИЙ. Итоговый труд православной историософии XX века