Тёмная рать

Машка открыла рот, собираясь что-то сказать, затем, видимо, раздумала, и отправилась исполнять приказ. Владик попытался проследовать за ней, но не сложилось:

– Подойди, очкарик, будешь помогать, – повелел ему изверг.

Владик подошел на подкашивающихся ногах. В прошлой жизни, еще до конца света, Владику очень нравились фильмы ужасов с элементами расчленения еще живых людей. Талантливые киношники так вкусно показывали процесс истязания, что Владик буквально не мог оторваться от экрана, и получал огромное удовольствие. Трудно сказать, чем сие удовольствие вызывалось: скрытыми в программисте садистскими наклонностями или эгоистической радостью из-за того, что вот, дескать, кого-то другого ножиком режут, а у меня даже спина в это время не чешется. Так или иначе, фильмы были хороши. Но то, что на экране выглядело захватывающе, притягательно, местами даже сексуально, в жизни могло родить лишь отвращение и ужас. Владик не был уверен, что выдержит это зрелище. Цент еще ничего не делал, а его уже начало неудержимо тошнить, и перед глазами пошли красные круги. Он прекрасно помнил, как изверг пытал пленников в прошлый раз. Это было чудовищно жестоко.

– Вот гляжу на этого перца, и не знаю – с чего начать? Все такое вкусное! – признался ему изверг, и в предвкушении потехи потер руки.

Владик покосился на кровожадно улыбающегося Цента. И как только этот средневековый палач очутился в двадцать первом веке? Ведь в двадцать первом веке пытки запрещены всеми цивилизованными странами. Иногда, правда, кое-кого пытают, но только врагов гуманизма, либерализма и демократии. Таких, вероятно, как Цент, или еще хуже. Впрочем, куда уж хуже-то?

– Ну, братец, я слушаю, – обратился к пленнику верховный палач, давая тому шанс на чистосердечное признание.

Пленник, чуть живой от тесного контакта с Центом, возвел на мучителя очи, полные боли, и крепко стиснул губы. Тем самым он как бы давал понять, что палачам скорее удастся вытрясти из него душу, чем военные тайны. По всей видимости, курс пыточного терпежа герой проходил только заочно, и еще не попадал в руки к настоящим мастерам болезнетворного дела. Если бы он только знал, скольких жадных коммерсантов Цент в свое время принудил к щедрости, то не корчил бы из себя партизана.

– Вижу я, не ладится у нас беседа, – вздохнул Цент. – А жаль. Я ведь был так добр к тебе, а ты платишь мне за это черной неблагодарностью. Нехорошо это. Ведь я же могу и разозлиться. Понимаешь?

Пленник проглотил ставший в горле ком и вновь промолчал.

– А знаешь, что с тобой будет, если я разозлюсь? – спросил изверг. – Многое! Например, вот это.

И Цент, ухватив Владика за ухо, выкрутил его с такой безжалостной силой, что у программиста свет в глазах померк. Несчастный взвыл дурным голосом, замахал руками, заплясал вокруг Цента, извиваясь и содрогаясь от невыносимой боли. Изверг и не думал отпускать ухо, напротив, крутил его так и этак, и при этом счастливо улыбался. Пленник, наблюдая за терзанием, округлил глаза и заметно побледнел.

По подсчетам Владика прошла вечность, прежде чем мучитель разжал пальцы. Истерзанный программист рухнул на грязный пол, сотрясаясь в рыданиях. Павшее жертвой садизма ухо распухло в два раза, покраснело и нестерпимо болело.

– А потом я бы сделал вот так, – продолжил Цент, и ловко наступил пяткой на ладонь Владика, прижав ее к бетонному полу. – И вот так, – добавил он, начав крутить ступню то влево, то вправо.

Владику показалось, что он провалился куда-то еще ниже ада, потому что в аду он был до организованной Центом презентации своей программы возмездия. Он орал до хрипоты, сучил ногами, силился вырвать руку из-под тяжелой пяты изверга, но, как и бывает в кошмарном сне, ничего не мог поделать с творящимся вокруг ужасом. Когда Цент убрал ногу, Владик был в шаге от комы. Орать уже не мог, из горла несся какой-то хриплый собачий лай вперемешку с кровавой слюной – страстотерпец в пылу агонии прокусил себе язык.

– Что ты так вопишь, как будто тебе больно? – добродушно спросил Цент. – Поднимайся с пола, он холодный, а у тебя иммунитет ослаблен. Давай руку, дружище, помогу.

И зачем Владик протянул руку? Какой черт его дернул это сделать? Он и сам впоследствии задавался подобными вопросами. Цент ловко ухватил его за мизинчик, и начал выкручивать его с такой садистской изощренностью, что Владик чуть вприсядку не пошел. Казалось, что он дотронулся не до Цента, а до оголенного провода под очень высоким напряжением. Тело сотрясалось в конвульсиях, в штаны уже давно выплеснулось и вывалилось все, что могло. В какой-то момент боль достигла допустимого предела, и Владика вырвало.

– Фу! Тошнот!

С такими словами Цент выпустил многострадальный мизинец и отпихнул от себя рыдающего программиста.

– Крик поднял, будто его насилуют. Я его жизни учу, а он, собака, то орет, то штаны пачкает. Тяжело в учении, очкарик, легко в бою.

Распластавшийся на полу предсмертный Владик, наслаждающийся краткой передышкой между адскими муками, подумал про себя, что с таким учением до боя можно и не дожить. А если доживешь, то и впрямь будет очень легко на первый попавшийся штык броситься. Все лучше, чем брать уроки у такого вот учителя.

– Давай уж помогу, немощный, – сжалился Цент. Похоже, даже у этого черствого, грубого, склонного к насилию и массовым репрессиям головореза, сердце было не каменное. Владик потянулся к Центу с надеждой – неужто в бездушном изверге проснулась человечность? Поздновато она глазки продрала, но еще не все потеряно. Есть еще шанс адаптировать дикого Цента для жизни среди нормальных людей. Еще, глядишь, станет уважаемым членом общества, устроится на постоянную работу, а там семья, дети….

Когда пальцы Цента обхватили нос Владика и потянули его вверх вместе с прочим организмом, программист чуть не умер от отчаяния и горя. Да сколько же можно? – хотелось крикнуть ему. Доколе будет продолжаться эта пытка? Ведь пытать, вроде бы как, собирались пленника. Если Цент над ним так издевается, что же ждет того бедолагу?

Владик орал и извивался, Цент, радостно хихикая, крутил ему нос так и этак. В какой-то момент под пальцами что-то хрустнуло. Программист взвыл. Цент сделал вывод:

– Кости хрупкие. Кальция мало ел. Надо будет тебя яичной скорлупой подкормить основательно.

После этой угрозы Владик лишился чувств.

– Вот же неженка, – досадливо проворчал Цент. – Это его еще всерьез не били, а он уже готов. Ох, нелегкое это дело – очкарика в человека превращать. Ну, ладно, я не я буду, если не сделаю из него конкретного пацана. Пускай отлежится, потом продолжим. А сейчас мы займемся тобой.

– Не надо! – взвыл пленник. – Я все скажу!

– Даже так? Ну-ну. Поглядим. Для начала говори, кто такой сам и кто твои приятели?

– Оперативная группа.

– Что-то вроде сказал, а вроде и ничего. Я и так понял, что вы не грибники. Откуда сами?

– Нас наняли еще до всех этих событий. Какая-то частная компания. Они сказали…. Я плохо помню. Все как будто во сне происходило.

– Я помогу тебя проснуться, солнышко, – пообещал Цент, поднося к лицу пленника окровавленный секатор. – Слышал, амнезия хорошо лечится кастрацией. Проверим?

– Но я действительно почти ничего не помню, – зарыдал несчастный, прекрасно понимая, что эти ужасные угрозы запросто могут притвориться в жизнь.

– Не хотел я до этого доводить, – покачал головой Цент, начав стаскивать с пленника штаны, – да вижу иначе не наладить нам полноценного диалога.

– Подожди! Не надо! – взвыл страдалец. – Я понял! Нам все время давали какие-то таблетки, это из-за них у меня провалы в памяти. Они нас зомбировали. Подчиняли своей воле и заставляли делать ужасные вещи. Я тоже жертва. Мы на одной стороне.

– Уж ты скажешь! – протянул Цент. – На одной, ага. Нет уж. Я с этой стороны секатора, а ты с той. По разные мы стороны, умник. Эй, очкарик! Ну! Околел что ли?

Удар ногой в крестец вернул Владика к жизни. Тот застонал, открыл глаза и увидел над собой чью-то кошмарную харю.

– Это ад? – спросил программист слабым голосом.

– Нет, – огорчил его Цент.

Владик зарыдал от отчаяния. А он так надеялся очнуться в аду. Там так хорошо, так уютно, так здорово: черти, демоны, котлы с кипящим маслом и никакого Цента. Предел мечтаний!

– Вставай, хворый! Дуй к Машке, скажи, что я притомился и оголодал. Пускай несет ленч. Перекушу на рабочем месте.

Программист, пошатываясь, побрел исполнять поручение. Машку он застал на импровизированной кухне, где та, исполняя приказ Цента, пыталась приготовить борщ. Дело оказалось непростое, и уже в самом начале Машка столкнулась с рядом серьезных трудностей. Начать следовало с того, что борщ она варить не умела, никогда этого прежде не делала, потому что дома готовкой занималась мама, а дочь если и видела где-то еду, то только в своей тарелке. Основываясь на результатах визуальных наблюдений, Машка отчасти разгадала секретную формулу борща. Так, например, было очевидно, что борщ состоит из воды, картошки, лаврового листа и еще чего-то. Тут возникла вторая трудность, ибо из всего перечисленного в наличии была только вода. Машка налила ее в кастрюлю, поставила ту на газовую плиту, которую ныне покойные обитатели убежища притащили с поверхности вместе с небольшим баллоном пропана, после чего стала помешивать оную половником и ждать вдохновения. Вода варилась, варилась, затем закипела. Машка подумала и убавила огонь под кастрюлей. Процесс кипения стал менее бурным и стабилизировался. Еще раз тщательно перемешав воду, Машка зачерпнула немного половником и совершила акт дегустации. Результаты оной не обрадовали. Несмотря на все усилия, та так и осталась водой, борщом от нее даже не пахло. Догадываясь, что путем длительного кипячения воду едва ли удастся превратить в борщ, Машка пошарила по сусекам, и нашла пачку соли. Посолила. Перемешала. Попробовала. Вода осталась все той же водой, только соленой. Притом соли неопытная кухарка сыпанула столько, что при снятии пробы у нее глаза полезли на лоб. Стало ясно, что сыпать все содержимое пачки на пятилитровую кастрюлю не следовало, можно было бы ограничиться половиной.

– Привет, – сказал Владик, проникая в кухню.

– Попробуй, – предложила ему Машка, протягивая программисту половник с водой.

Владик, не ожидавший подвоха, отведал угощение, и чуть не отдал богу душу. Хрипя и отплевываясь, он бросился к бутылкам с водой, схватил одну и вылакал ее залпом.

– Так и знала, что пересолила, – сокрушенно вздохнула Машка.

– Да нет, нормально, – заверил ее Владик, осушив вторую бутылку. – Очень вкусно. Там этот… Цент сказал ему еду нести.

– Но еще не готово, – возмутилась Машка, прекрасно понимая, что если она предложит извергу свой кулинарный шедевр, то кончиться это может очень плохо и больно. – Надо еще немного поварить. Ты иди, скажи ему, что борщ еще не готов. Пусть подождет.

– Может быть, ты сама ему об этом скажешь? – с надеждой спросил Владик, прекрасно представляя себе, как отреагирует Цент на новость и что сделает с гонцом.

– Ты что! Мне нельзя отходить от плиты. А вдруг борщ убежит?

Владик обреченно кивнул головой и поплелся на заклание. Однако, не дойдя до пыточной, был остановлен диким криком, который раскатился по всему подвалу, попутно обрастая гулким страшным эхом. Автором крика был пленник. Судя по всему, Цент перешел от слов к делу, и начал воплощать в жизнь свои садистские фантазии. А когда крик сменился диким монотонным воем, от которого завибрировали бетонные стены, Владик резко развернулся и пошел обратно.

– Надо нести сейчас, – заявил он, вновь возникая перед Машкой.

– Но ведь не готово, – возразила та, продолжая яростно перемешивать воду. Она тоже прекрасно слышала крики терзаемого пленника, и ей отнюдь не хотелось попадать извергу под горячую руку.

– Горячее сырым не бывает, – грянул народной мудростью Владик. При всей своей любви к Машке, он, скорее, готов был подставить под удар ее, чем себя, потому что себя любил гораздо больше.

– Надо поварить еще минут десять, – возразила Машка, которая прекрасно понимала, что и через десять часов кипячения соленая вода едва ли превратится хоть во что-то съедобное. О борще уже речи не шло, но ежели Цент отведает соленой воды, здоровье кухарки может резко пошатнуться. И вообще, Машка очень хотела, чтобы изверг сорвал все зло на Владике, а ее не тронул, ну или тронул, но не сильно.

– Надо нести прямо сейчас, – настоял Владик, и даже приврал для спасения жизни. – Цент сказал, что если ты сейчас же не принесешь ему борщ, он тебя убьет.

После этих слов Машка очень талантливо потеряла сознание. Владик потоптался над телом возлюбленной, нежно похлопал ее по щекам, прижал ухо к груди, дабы прослушать сердцебиение (на самом деле давно просто хотелось прижаться), тяжко вздохнул и понял – ему сегодня умирать. Взяв тряпки, чтобы не обжечься, он снял кастрюлю с плиты и понес ее извергу. Как только программист удалился, Машка тут же вскочила на ноги и стала придумывать себе алиби. В случае дознания, решила соврать, что она ничего не знала, а Владик без ее разрешения украл с плиты недоваренный борщ. И еще выловил из него и съел все мясо – в таком случае Цент сразу убьет программиста на месте, и тот не успеет привести в свою защиту ни одного аргумента.

Из пыточной продолжали нестись истошные крики терзаемого пленника, и гневный рев палача. У Владика едва не подкосились ноги, когда он услышал Цента, сулящего своей жертве какие-то запредельно немыслимые муки. Затем изверг прекратил нагонять жуть на пленника и зло вопросил:

– Где этого прыщавого черти носят? Я тут в поте лица ишачу, а он пожрать не может принести.

– Я тут! – закричал Владик, боясь продлить свое отсутствие хотя бы на мгновение.

– Иди сюда! Живо!

Владик так резко рванулся на зов хозяина, что на самом входе в его рабочий кабинет оступился и грянулся оземь. Кастрюля с соленым кипятком вылетела из его рук, ее содержимое обширной лужей расплескалось по грязному полу.

– Мой борщ! – вскричал Цент, хватаясь за сердце. – Очкарик! Гнида! Фашист!

– Я нечаянно! – заревел Владик, корчась на грязном полу в ожидании неизбежной кары.

– Я тебя, криворукого, сейчас освежую без наркоза! – взревел Цент, надвигаясь на Владика. – Ты…. Нехристь ты! Иуда! Борщ по полу разлить…. Господи! Да что же это? Да как же так можно?

– Я больше не буду! – выл программист, прощаясь со своей непутевой жизнью.

В этот момент в пыточную осторожно заглянула Машка и спросила:

– Что случилось?

– Да то! – заревел Цент. – Она еще спрашивает! Этот инвалид мой борщ на пол вылил. Представляешь?

– Как? – округлив глаза, возмущено вскричала Машка. – Я его два часа готовила. Он такой вкусный был, наваристый, ароматный….

– Перестань! Не мучь меня! – взмолился Цент.

– Я в него всю душу вложила, – убивалась девушка, про себя радуясь, что все сложилось так удачно. Теперь уж она точно была ни в чем не виновата. А Владик…. Ну, да, жалко Владика, но себя гораздо жальче.

– Так, Машка, иди-ка ты готовь борщ повторно, – приказал девушке Цент. – А мне тут надо вскрытие провести. Хочу посмотреть, что у программиста внутри.

– Больше готовить не из чего, – честно призналась девушка. Это была чистая правда – соли больше не осталось.

– Ну, так сходи в магазин, – разозлился Цент. – Ты баба или кто? Сходи, купи, приготовь… ну, или как вы там все это делаете, чтобы в доме еда появлялась. Я этих ваших женских штучек не знаю. Займись, короче.

– Куда же я пойду одна? – испугалась Машка. – Там мертвецы бродят, они меня поймают и съедят.

– А ты прояви смекалку.

– Какая смекалка? Я же баба глупая, ничего не умею и не соображаю.

Цент пристально посмотрел на Машку, подозревая, что весь этот поток самокритики неспроста, но девушка глядела большими честными глазами, в которых и вправду не светился выдающийся интеллект. Опасаясь, что единственная кухарка действительно может сгинуть, изверг пнул ногой распластавшегося на полу Владика и повелел:

– Прыщавый, ты пойдешь с Машкой. Поможешь ей донести сумки до дома. Потом вернешься сюда, я тебя казню.

– Хорошо, – сквозь слезы промямлил Владик.

– И борщ больше не вари, – обратился Цент к девушке. – Я еще два часа не выдержу, и так уже круги перед глазами от голода. Что-нибудь там по-быстрому состряпай, и неси скорее. Сама неси. Криворукого очкарика больше к моей еде и близко не подпускай.

Отправив Машку и Владика на промысел, Цент вернулся к заскучавшему пленнику.

– Ну, так как, будем сотрудничать? – поинтересовался он.

– Да! – в сотый раз выпал страдалец. На сотрудничество он согласился давно, еще в самом начале терзаний. Хотел поиграть в героя, не выдавать военных тайн, как обычно всякие крутые перцы в кино делают, когда в плен к злодеям попадают. Но то ли киношники не все сказали о путях к вершинам героизма, то ли Цент был таким талантливым, да только его пытки оказались столь нестерпимыми, что уста против воли выкрикивали все ответы на все вопросы, даже на еще не заданные. Цент, однако, пока ни о чем и не спрашивал. Он разогревал клиента, пробуждал в нем искренность. Доводил до должной кондиции, когда не нужно каждое слово щипцами вместе с мясом вырывать.

– Так, где тут мой секатор? – промурлыкал терзатель, перебирая пыточный инвентарь.

– Не надо! – рыдала жертва. – Я все расскажу!

– А я и не сомневаюсь, – кивнул изверг, надвигаясь на пленника с плотоядной улыбкой и с секатором в руке.

И вновь по подвалу разнесся истошный крик, полный невыносимой боли и нечеловеческого страдания. От этого крика Владик чуть не упал замертво, потому что осознал, что и сам может оказаться на месте пленника, если Цент все же решит наказать его за разлив мнимого борща. Машка шла рядом с ним и помалкивала. Владик был немного обижен на нее, все-таки подставила, но злиться на возлюбленную, не мог при всем желании, и все ей уже простил. А когда девушка вдруг остановилась, повернулась к программисту и неожиданно поцеловала его в щечку, тот чуть от счастья не помер.

– Спасибо, что взял всю вину на себя, – поблагодарила Машка. – Ты настоящий герой!

Эти слова и предшествовавший им поцелуй проделали что-то странное с памятью Владика. Потому что теперь он стал считать, что намеренно и осознанно принял на себя весь гнев изверга, лишь бы защитить возлюбленную. Дескать, так все с самого начала и планировал.

– Ерунда, – пробормотал он смущенно. – Я же не мог позволить ему тебя обидеть.

– Ты настоящий мужчина! – вынесла диагноз Машка. Владик аж поплыл от передозировки комплиментами. Мужчиной, тем более настоящим, его не называла даже мама.

– А этот садист… – Машка зло мотнула головой в ту сторону, откуда продолжали нестись ужасные вопли и рыдания. – Он просто монстр! Я его боюсь.

– Я то… – начал Владик, и тут же прикусил язык. Ну не мог же он, герой и настоящий мужчина, сознаться в том, что тоже боится Цента до мокрых штанов.

– Что? – переспросила Машка.

– Хотел сказать, я-то с ним справлюсь, если что, – круто ответил Владик, расправляя костлявые плечики. – А вот за тебя боюсь. Знаешь, а может быть нам с тобой от него уйти?

– Уйти?

– Да.

– То есть, сбежать? – конспиративно прошептала Машка.

– Ну, не совсем….

На самом деле вариант побега Владик даже не рассматривал. Потому что точно знал – Цент их найдет. И очень быстро. В прошлый раз ему понадобилось меньше суток.

– Мы просто ему скажем, что хотим уйти, – озвучил свой план программист. – Скажем, что мы подумали, все обсудили, и решили отправиться на поиски других выживших.

– А если он нас не отпустит? – засомневалась Машка. – Или с нами пойдет?

– Надо попытаться, – вздохнул Владик, который и сам понимал, что от Цента просто так не отделаешься, тот еще банный лист.

– Хорошо, – согласилась девушка. – Давай сделаем так, как ты предложил. Мы ведь не рабы его, не собственность какая-то. Мы свободные люди.

– Вот именно, – поддакнул Владик. – И мы сами будем решать, с кем нам оставаться, а с кем нет.

– И еду себе пускай сам ищет, – расхрабрилась Машка.

– Нет, давай все-таки принесем ему поесть, – не одобрил программист, рассчитывая на то, что сытый Цент будет более сговорчивым, чем голодный.

– Ну, хорошо, – согласилась Машка. – Принесем. А потом сразу скажем, что уходим. И пусть не пытается нас остановить, а иные ты ему покажешь.

– Да, покажу, – безрадостно подтвердил Владик, хотя сам знать не знал, что он там может показать такого необычного Центу. Оставалось уповать на то, что изверг не станет удерживать их силой и не прибьет за дерзость, когда они придут просить вольную.

Злой и голодный Цент вымещал свое плохое настроение на привязанном к железной трубе человеке. Работа горела в руках заплечных дел мастера. Так увлекся, что даже забыл, зачем пытал, ибо сам процесс поглотил его с головой. И лишь когда терзаемого пленника вырвало кровью в четвертый раз, Цент как будто опомнился.

– Так, давай-ка придержим коней, – предложил он, бросая на стол окровавленное шило.

– Я все скажу! – в сотый раз закричала рыдающая жертва.

– Ну, ну, не шуми. Верю я тебе, верю. Давно бы так. Вот и рассказывай, откуда вы такие некрасивые взялись?

– Из Последнего ордена, – выпалил пленник, очень боясь промедлить с ответом хотя бы на секунду и тем самым дать повод терзателю продолжить его страшное дело.

– Последний орден? – повторил Цент. – Это что еще такое?

– Так называется наша организация.

– И что вы продаете?

– Продаем?

– Ну да. Чем торгуете? Какие услуги оказываете? Велик ли доход? Под кем ходите?

– Мы ничем не торгуем, – пробормотал пленник. – Мы исполняем волю древних богов.

– Каких еще богов? – поморщился глубоко православный Цент. – Вы что, сектанты? Нехристи? Кошек в жертву приносите?

– Мы поклоняемся истинным богам, – поспешил опровергнуть выдвинутые обвинения поленик.

– А вот я тебя сейчас как возьму и кастрирую за кощунство, – пригрозил Цент, грозно потрясая секатором. – Истинный бог один. Вот, смотри….

Цент сунул руку за пазуху, чтобы извлечь и предъявить православный крестик, но тут же понял, что сделать этого не сможет. Беда была в том, что золотой крестик он за неделю до зомби-апокалипсиса заложил в ломбард.

– Оглянись вокруг, – призвал пленник. – Кто, думаешь, сделал все это: твой выдуманный бог, или боги истинные, чье могущество безмерно? Разве тебя не вгоняет в трепет их невероятная сила? Прими их, склонись перед ними и служи им. И будешь спасен. Присоединись к нам, и станешь частью нового очищенного мира. А если пойдешь против них, древние боги раздавят в лепешку твое тело и ввергнут твою душу в немыслимые и бесконечные муки.

Давненько на Цента так нагло не наезжали. Пленник не просто попутал все на свете, он сгоряча наговорил на пять смертных казней с предварительными пытками. Сначала обозвал боженьку выдуманным, ну, это, в конце концов, дело его и бога. А вот дальше пошел не фильтрованный базар, в ходе которого Цента обозвали трусом, пригрозили жуткой смертью и призвали перед кем-то там склониться как лоху какому-то. Из всего этого бывшим рэкетиром был сделан единственный верный вывод с оттенком тавтологии: доброта до добра не доводит. Он ведь обращался с этим негодяем как с человеком, проявил известную долю сострадания, пытал всего в две третьих силы, и вот тебе благодарность. Все равно, что в лицо плюнули. Три раза.

– Вижу я, что нельзя с вами по-хорошему, – вздохнул Цент. – Не понимаете вы доброго к себе отношения, принимаете его за слабость. Ну, так я и злым могу побыть.

– Но я сказал правду! – выпалил пленник, слишком поздно осознавший, как вредно было отключать базарный фильтр. – Древний языческий бог вот-вот пробудится. Лишь те, кто склонится перед ним, уцелеют, остальных ждет страшная гибель. Так сказал наш учитель, а он мудр и знает, о чем говорит. Это правда. Если не веришь, я могу отвести тебя к нему.

– К учителю?

– Да.

– А где ваш учитель живет?

– За городом. Там Капище. Ну, так наша база называется. Она замаскирована под инновационный завод по переработке куриного помета в высокооктановый бензин.

– Ну-ка, ну-ка. Где эта база?

Пленник довольно подробно описал то место и маршрут до него. Цент все внимательно выслушал и запомнил.

– Хочешь сказать, что ваш Последний орден имеет какое-то отношение к зомби-апокалипсису? – спросил он.

– Да, – с гордостью похвастался пленник. – Это мы пробудили древнего бога…. Ну, еще не совсем пробудили, но день его окончательного пробуждения не за горами. И тогда начнется новая эра, а всех, кто восстанет против нас, ждут немыслимые муки. Их будут терзать….

– Да это я тебя сейчас терзать буду! – взревел Цент, доведенный до белого каления угрозами потерявшего страх мазохиста. – Попутал? А вот так тебе нравиться? А вот так?

Истошный крик прокатился по подвалу, достиг наивысшей точки, и вдруг резко оборвался. Красный от ярости Цент отступил от своей жертвы, швырнул на пол окровавленный секатор и, тяжело дыша, бросил: