Гойда

Алексей указал писцу на место за столом, и слуга принялся раскладывать бумагу и небольшую чернильницу. Старший Басманов опустился в широкое кресло ближе к окну, от коего веяло прохладой с улицы. Алексей обернул своё раскрасневшееся от жара и выпитого во время трапезы лицо к свежему воздуху. Фёдор начал диктовать письмо матушке, которая проживала в поместье. Он описывал, как пришёл на службу, как приняли его бояре, как рад он был видеть воевод, с коими имел честь биться бок о бок под Рязанью и в иных битвах. Когда Фёдор стал описывать царя, то делал он это, точно знал, что письмо его вскроют, прочтут и слово в слово зачитают перед государем.

– Да полно тебе! – усмехнулся Алексей. – Не будет писем твоих никто читать. Умерь восторг свой.

– Но ежели в самом деле государь наш ростом своим возвышается надо всякой воеводой? Ежели в самом деле он добр к нам, точно родной отец, мудр как змий на суде своём?

– Не пиши ничего! – прикрикнул Алексей писцу.

– Пиши, пиши, – возразил Фёдор.

Холоп поднял глаза на Басманова-отца, затем на сына, не ведая, как ему поступить.

– Пущай, пущай, – вздохнул Алексей, улыбнувшись нелепому замешательству.

Едва Басманов отдал тот приказ, как в покои явился гонец. Одет он был уже для дальней дороги – поверх кафтана шея была укутана широким шерстяным шарфом. Шапку, подбитую соболиным мехом, слуга держал в руке. Несмотря на общий вид гонца, по коему судить можно было, будто готов он тотчас же отправиться в путь, глаза его были точно припухшие ото сна. Завидев пришедшего, Фёдор радостно улыбнулся, всплеснул руками и даже поднялся со своего места.

– Присаживайся, а то долгий путь держать ещё, – произнёс Фёдор и начал плавно и бесшумно ходить по комнате.

– Благодарю за доброту вашу, Фёдор Алексеич, – ответил гонец, прижимая шапку к сердцу, и занял место Фёдора.

– Неужто почивать уже прилёг? Солнце едва скрылось за горизонтом, – спросил младший Басманов, вскинув бровь.

– По правде сказать, разбужен был по воле вашей, – ответил тот.

– Эвон как? – удивлённо спросил Фёдор, вскинув бровь.

– Несколько дней и ночей не смыкал глаз, мчался с самого Полоцка. Как доставил послание от князя, так и рухнул без сил. Проспал сутки, точно мёртвый.

– От которого князя, говоришь, мчался? – спросил Фёдор, зевая, точно и не слушает гонца.

– Так от Андрея Михалыча из Курбских.

– Ну, нынче путь держать, гляди, не в Полоцк! – сказал Фёдор и дал знак писцу посыпать чернила песком, чтобы схватились.

Холоп достал небольшой холщовый мешочек с сургучом. Пока написанное подсыхало, писец готовил всё к запечатыванию. Фёдор снял перстень и положил его на стол, чтобы было приложено к печати. За несколько минут с тем делом было покончено. Слуги были отпущены, и отец с сыном остались наедине.

– Каковы тебе забавы царские? – спросил Алексей, глядя в окно.

Во дворе всё чернели бесформенные пятна крови, которые смешались со снегом. В ночном мраке, который изредка разбивал огонь факелов, можно было угадать тут и там лохмотья холопов, которые сегодня днём отошли к Господу.

– Каковы? – переспросил Фёдор, подходя к столу. Он взял свой крупный перстень и надел обратно на большой палец, затем прошёлся до кресла и вновь опустился в него.

– Будь я летами моложе, – произнёс он, слабо улыбаясь, опустив взгляд в пол, – быть может, то будоражило бы кровь мою. Сгрызли холопов – пущай, что мне-то с того?

Он пожал плечами и поднял взгляд на отца. Алексей усмехнулся и взглянул на своего сына, подмечая привычку Фёдора плавно водить руками, время от времени поглядывая на перстни на своих руках.

– Ладно, Феденька. Оставь старика своего, устал я совсем, – произнёс Алексей, тяжело вздыхая.

Фёдор молча кивнул, поднявшись со своего места. Басмановы разошлись, но юноша не направился в свои покои, а ступал далее по коридору. И только он преодолел лестницу, как внизу заслышал частые шаги. Обернувшись, меж пролётов каменной лестницы Фёдор увидел мимолётный образ. Мимо скользнули светлые волосы, притом распущенные. Мелькнувшая в проходе фигура, что уже скрылась, точно была женской.

Несмотря на любопытство, он не сменил своего пути. Проходя по коридору, Фёдор предстал перед рындами, что сторожили покой государя. Стража преградила путь, чем вызвала лишь ухмылку Басманова.

– Не велено никого пускать, – хмуро бросил один из стражников.

– Доложите, что боярин Басманов челом бьёт, – произнёс Фёдор, скрестив руки на груди.

– Не примет царь никого, – мужик помотал головой.

– Ты доложи, а там будет воля государя, – спокойно произнёс Фёдор, пожав плечами.

Рынды переглянулись меж собой. Тот, что говорил с Фёдором, постучал в дверь. Из покоев послышался короткий ответ. Басманов едва улавливал голос, но не слова. Стражник приотворил дверь в государевы покои.

– Боярин Басманов бьёт челом, – доложил стражник и мгновение спустя обернулся к Фёдору.

Рынды безмолвно расступились, и юноша вошёл в комнату.

– Чего ж ты, Алёшка… – произнёс Иоанн, поднимая взгляд на вошедшего, и тотчас умолк.

На губах Фёдора сохранялась мягкая улыбка. Он медленно коснулся своего плеча и отдал земной поклон. Когда он поднял взгляд, то заправил пряди свои от лица.

– Вы, государь мой, ожидали отца моего? – спросил Фёдор.

Иоанн глубоко вздохнул, откидывая перо. Перед ним на столе расстилались исписанные листы.

– С чем пожаловал, Федя? – спросил царь.

В тоне его не было резкости и того звучания, которое заставляло стынуть кровь в жилах, разносясь звучным эхом под сводами расписных палат. Голос его был тихим, и в нём звучала усталая хрипотца. Свою голову, точно великую тяжесть, подпирал он рукой. Час уже был поздний, и перстни государевы покоились на шкатулке.

– Пожаловал я, государь великий, с тем, что принадлежит вам, – произнёс Фёдор, приблизившись к Иоанну. – Хотел было за трапезою обратиться к вам, право…

Царь свёл брови, глядя на то, как младший Басманов опускается на одно колено. Иоанн с вниманием следил за тем, как Фёдор, склонив голову, извлекал из-за широкого пояса своего тот самый нож, изукрашенный серебром. Когда юноша поднял взгляд, изогнув слегка свои соболиные брови, он встретился с холодным взглядом Иоанна. Фёдор протянул нож государю, склонив голову.

– Примите его, светлый государь мой, – тихо, но твёрдо произнёс Басманов.

По ветвям и лепестками из серебра скользили огни, отброшенные свечами, горевшими на столе. Царь помотал головой, разглядывая искусные сплетения узоров. Иоанн коснулся плеча Фёдора, точно не было меж ними различий, как меж государем и слугою, но точно были они одного духа.

– На что он мне? – спросил Иоанн, положив руку на нож, и слегка отодвинув принесённое в дар оружие. – На что он мне, старому, немощному? Слабы мои тело и разум. То ли твои лета – лета бравой юности, лета силы! Служи мне, Фёдор. И на службе своей пригодится тебе оружие твоё.

– Клянусь вам, государь великий, напоить ту сталь кровью врагов ваших, – произнёс Фёдор, взяв руку государеву, целуя тыльную сторону ладони.

Иоанн замер, глядя на юношу, чуть наклонив голову свою, преисполненную тяжкими думами.

– Полно тебе, Федя, – ответил царь, отводя руку свою и взгляд.

Сперва Басманов поднял глаза, всматриваясь в уставшее лицо государя. Сейчас, в вечернем полумраке, юноша читал в нём великую печать скорби и ноющей тревоги, которая навеки воцарилась в глубоких карих очах государя.

– Полно, – повторил Иоанн, глядя на Фёдора. – Ступай к себе.

– Не смею перечить, – произнёс юноша, понизив голос. – Но ежели в силах моих служить вам, всё тело моё, душа и разум, всё вам принадлежит, великий государь.

С этими словами, что были произнесены с пылкостью, но вместе с тем и уверенной твёрдостью намерений своих, Фёдор отдал земной поклон, прежде чем окончательно проститься с государем.

Глава 6

«Господи, защити раба Твоего Андрея…»

Фигура склонилась перед алтарём, стоя коленями на холодном каменном полу церкви.

«Защити его, обереги тело его от меча, стрелы, яда, от греха, охрани душу его от огня греховного, от яда дьявольского, от погибели…»

Запёкшиеся губы твердили эти молитвы едва слышно, ибо голоса не было. Точно стальная рука сжимала горло Иоанна. Не первый час стоял государь, склонившись в мольбе к Господу. В глазах его застыли горячие слёзы, которые всё никак не могли просохнуть. Увиденное во сне лишило спокойствия сердце и разум Иоанна.

Видение гласило, будто бы стоит он на берегу буйного потока. Бьётся чёрная вода о камни, и шуму столько, что не слышит Иоанн ничего, кроме плеска. Через берег видит человека, фигуру всю, но не лицо. Кричит Иоанн, и машет ему, и хоть лица разглядеть не может, а всё одно – недвижен тот, что на противоположной стороне. Горло уже болью охвачено, да нет будто бы голоса. И видным становится лицо того, иного.

Едва ли лицо то вовсе рода человеческого – и вроде черты его все на месте, и расположены в должном порядке, а всё пустое оно, лишённое. Отшатнулся Иоанн в ужасе, подкосились ноги государя, да отвести взгляда не может.

– Гляди, Ваня, не оступись, – произнёс тот человек.

Дар речи покинул государя, не в силах пошевелиться.

– Оступишься – утонешь, – продолжал нечеловеческий голос, поднимая руки свои.

И увидел Иоанн, что пальцы отрублены на руках и кровь каплет с них на берег. И глядит государь на человека и видит, что устами шевелит тот, но поток точно прибавил в силе своей, озверел – не слышно голоса.

В холодном поту пробудился государь ото сна, и лик тот, пустой и бездушный, точно стоял перед ним.

– Кто ты? За что ты мучаешь меня? – вопрошал Иоанн, будучи один в покоях своих.

Сон развеивался в разуме государя, но никак кошмар не покидал его сердца. Слова и образы забывались с каждым мгновением, но не утихал лютый ужас, точно что-то чудовищное и необратимое уже вонзило свои когти в душу Иоанна. Холодный пот продолжал выступать крупными каплями на худом лице. Тяжёлое дыхание заставляло вздыматься грудь и плечи, едва ли не с болью отдавало в сердце. В голове стояли страшные образы, но точно виделись они сквозь туман или мутное стекло – лишь размытыми пятнами. Весь слух заняло лишь отчаянное биение беспокойного сердца. Дикий ритм заполнял всё вокруг, и тяжёлое дыхание вторило ему, усиливая тот жуткий шум.

– За какие грехи? – точно задыхаясь от нехватки воздуха, шептал государь, глядя на белокаменные своды.

Взгляд медленно опустился в дальний угол покоев, и сердце вновь сжалось от боли. Слабые глаза, пленённые полумраком, улавливали очертание стола и шахматную доску на нём.

– Андрей… Андрей!.. – вскрикнул Иоанн, ринувшись с ложа своего.

Облачившись в чёрное одеяние, точно был он не царём, но монахом, всю ночь вымаливал Иоанн защиты для друга своего, что на чужбине службу нёс.

«Пытался Ты меня, окаянного, вразумить видением Своим – да не внимал я Тебе по слабости, по гордыне, по греховности своей! Не остави же нас, Отче! Не остави мя, не остави! Не дай душе раба Твоего Андрея отойти на чужой земле, без покаяния, без погребения! Не дай, Отче! Яко прощался, не ведал я, что воистину ведение Твоё истинно! Ежели так, защити, Господи, раба твоего, яко и я на земле, вверенной Тобою, защищать буду всех убогих, блаженных, неимущих и страждущих!»

Чувствовал Иоанн, как молитва его точно вторит сама себе эхом, да нет ответа от небес.

«Неужто Ты покинул мя, Отче?»

Иоанн поднял остекленевшие глаза на святой образ Спасителя.

«Нет, Господи! Нет нынче мне опоры ни в чём, не покидай меня на растерзание злобы да алчности людской! Не остави мя средь Иуд, что оскверняют имя Твоё! Отче, не остави нас, слабых да безвольных! Защити раба Твоего Андрея, даруй спасение телу, разуму и душе его, Отче!»

В соборе не было никого, не считая двух священников, служивших в ту безлунную ночь. Иоанн стоял на коленях, и сердце его постепенно охватывал холод. Когда пламенная молитва стихла, он медленно поднялся в полный рост, осенил себя многократно крестным знамением, приложился к святыням и вышел из храма.

К тому моменту, как взошло солнце, государь уже восседал на троне. Облачение его переменилось со скромного монашеского одеяния на царское, расшитое золотом да драгоценными камнями. Шуба его, подбитая густым длинным мехом, ниспадала на пол. В правой руке он держал длинный посох.

Взгляд его точно застыл, будто бы вся жизнь покинула тело Иоанна, оставив лишь холодное величие царственной фигуры. Не могли знать бояре, которых принимал государь с последними утренними звёздами, что гложет душу государя. Отчего голос его был тих, отчего взгляд его всё обращался к дверям, точно вот-вот должен кто-то явиться. Бояре держали совет с государем, но далеки были мысли Иоанна от этих разговоров. Не ведали они того чувства, которое охватило всё сердце и разум царя, того чувства, коим был преисполнен он, будучи ещё малым дитятей.

Как сейчас, перед государем стояла та картина – морозное утро, предрассветный час. Юный Иоанн пробудился, точно кто-то коснулся его, точно кто-то силился говорить с ним, но мальчик был один в своих покоях. Полумрак. Ранние утренние сумерки, но сердце Иоанна твердит – отныне солнце будет лить свет свой иначе, отныне всё переменится.

Несколько минут он гнал от себя эти мысли, протирая сонные глаза. Тревожные думы сгущались в голове, как тучи, и тяжестью своей обращались будто бы свинцом. Ощущение это возводило Иоанна к роковому мигу, который всё близился. Разум юного князя спал и не был в силах истолковать те предзнаменования, что сжимали его сердце и душу. Прошло несколько минут. Иоанн сидел в своей постели, когда приглушённый каменными стенами, но резкий крик прервал ожидание неизбежной утраты. В тот миг Иоанн навеки лишился покоя.

Тот крик, отдалённый, раздающийся гулким эхом, до сих пор слышался государю под сводами царских палат. То морозное утро, когда Иоанн остался сиротою, стало роковым рубежом. Тогда он простился с детством, с нежностью, которую он помнил по прикосновениям и по голосу своей светлой матушки.

Тот крик оборвал всё.

Хоть дитя и не видело, как бездыханное тело княгини рухнуло замертво на каменный пол, но сердце знало – отныне всё будет иначе.

Ночами терзали его страшные видения, днями те ужасы являлись во плоти. Немало смертей видел Иоанн в детстве и юношестве своём, и ещё более скрывались от глаз его, но не от разума.

Однако ныне иное время.

Обрёл Иоанн Васильевич власть, коей не было до сих пор ни у князя Московского, Новгородского, ни у одного князя во всей Руси. И сейчас великий царь восседал на троне, и близился вновь предрассветный час. Всё будто бы готовилось к тревожной вести, но во взгляде Иоанна уже замерло в смирении.

На пороге просторной залы появился гонец. Лицо своё он опустил и отдал низкий земной поклон. Бояре умолкли, видя, что взор государя сосредоточен лишь на явившемся. Разговоры не были громкими, но и те умолкли.

– Говори уже, – произнёс царь. – От кого явился ты ко мне?

– Государь великий, светлый наш повелитель! – точно взмолился гонец. – По воле вашей доношу вам весть, да не прогневайся по великой милости твоей, по множеству щедрот твоих!

Голос вошедшего дрожал и прерывался, точно не был властен над собою докладывающий.

– От Курбского? – хмуро спросил Иоанн.

От имени того гонец едва ли в клочья не разорвал шапки своей, каковую мял в руках от неуёмной тревоги.

– Великий государь, свет отчизны нашей… Ныне князь Андрей Михайлович… на иной стороне… – произнёс посланник, преклонив колено перед царской фигурой.

Иоанн прикрыл тяжёлые веки.

– Что же… – тихо вздохнул царь. – Да упокоит Господь душу его. Велите доложить о том в монастыри по всей земле Русской. Пусть отмаливают душу его.

Гонец оторопел, затем сглотнул. Склонив голову, он сжал шапку свою в руках.

– Ныне он на другой стороне служит! Переметнулся на сторону врага вашего, латина Жигимона! – выкрикнул посланник.

Слова те точно не возымели влияния никакого на государя. Едва заметно царь приподнял бровь, глядя на гонца, которого пробила дрожь со страху.

– Повтори, – произнёс Иоанн, плавно взмахнув рукой. – Слабый слух мой с трудом улавливает речь твою.

Посланник поднял взгляд на государя. Губы дрожали, и, насилу совладав с собою, слуга собрался с духом.

– Курбский ныне на стороне Жигимона. В княжество Литовское бежал, оставив отечество своё, – повторил уже спокойнее гонец.

Иоанн коротко кивнул и жестом дал понять, что полно разговоров. Медленно поднялся государь со своего трона. Бояре, среди коих были и Басмановы, невольно отступили назад – кто на шаг, кто и более.

Гонец с замиранием сердца следил за каждым шагом царя. Гробовую тишину разбил резкий удар посоха государева об пол каменный. В следующее же мгновение царь со всей силою ударил посланника по голове посохом, повалив его на пол.

Фёдор хотел было остановить гнев государев, но Алексей крепко схватил сына выше локтя. Юноша не противился, видя, как град жестоких ударов обрушился на гонца.

Несчастный силился укрыть лицо руками, но то не было защитой. С каждым мгновением тело слуги обретало всё более и более страшные увечья. Царь бил его и ногами. Крики стихли – то был знак, что гонец лишился чувств. Но даже тогда во гневе своём государь не сдерживался. Новые удары вновь и вновь обрушивались на едва живое тело.

Рынды не могли стоять в стороне – они попытались было оттащить государя. Когда замахнулся царь посохом своим, чтобы нанести очередной удар, один из стражников схватил было за руку, но не успел сдержать Иоанна. Стоило лишь коснуться одеяний царских, как государь бросил на него ещё более гневный взгляд.

– Не видишь, кто пред тобой? – тихим, но полным силы и гнева голосом спросил Иоанн, глядя на рынду.

– Помилуйте, великий государь! – взмолился тот, склонив голову и опустившись тотчас же на колени пред государем своим.

Рында тотчас же бросил секиру на пол, и грохот её разнёсся по всему залу.

– Милую, – с резкою усмешкой бросил царь, обернувшись, жестом подозвал к себе слуг своих: – Басмановы!

Отец и сын метнулись от толпы бояр, пока Иоанн выжигал взглядом своим стражника. Первым делом Алексей пнул в сторону секиру рынды.

– Ежели очи твои лукавые мешают тебе, что истинно, а что ложно, – произнёс царь, постукивая пальцами своими по посоху, – к чему они тебе?

Короткого взгляда, который бросил Иоанн на Алексея, а через миг и на Фёдора, хватило, чтобы Басмановы принялись за исполнение приказа.

Старший Басманов зашёл за спину рынде, крепко скрутив его руку за спиной и поднимая лицо наверх, оттягивая за волосы. Фёдор сглотнул, достал свой нож из ножен и обернулся на государя. Иоанн коротко кивнул. Губы его искажала жестокая усмешка. Юноша крепче схватился за рукоять ножа и приблизился к рынде. На мгновение он заглянул в лицо человеку, которого было велено ослепить. Фёдора охватило чувство, неясное самому юноше, коего не мог он испытать в пылу битвы.

– Давай, Федь, – голос отца окончательно развеял сомнения, коли они и были.

То мгновение пронеслось столь быстро, что Басманов-сын едва уловил его. Фёдор ощутил горячий поток крови, бойко хлынувший, заливая лицо стражника. Слух точно отказал – юноша не слышал надрывного ора, что разнёсся по сводам тронного зала. Второй удар был твёрже – рука новоявленного палача точно окрепла, держа оружие. Алексей отпустил рынду, когда тот возопил в адской агонии. В крике рынды терялся низкий звучный смех Иоанна.

– Нынче всё иначе будет устроено… – вздохнул государь, медленно возвращаясь на свой трон.

Бояре и воеводы, которые несколько мгновений до того держали совет с государем, боялись шевельнуться. Фёдор ощутил, как тяжёлая рука опустилась на его плечо. Обернувшись, он встретился взглядом со своим отцом. Алексей одобрительно кивнул, пару раз хлопнув сына по плечу. Тот жест будто вывел Басманова-сына из оцепенения. Он опустился на колено и вытер лезвие о плечо рынды, которого колотило от жуткой боли. Фёдор бегло оглядел ослеплённого и поднялся на ноги, переведя взгляд на царский трон. Иоанн сидел, устремив полубезумный взгляд куда-то вперёд. Губы его подрагивали, но ни звука он не произносил. В том жутком оцепенении прошло около минуты. Казалось, само время застыло, не решаясь двинуться дальше.

– Иначе всё… – тихо прошептал Иоанн, мотая головой и смежая веки.

* * *

Деревянные балки нависали практически над самыми головами людей, забившихся в углу. Небольшое окошко располагалось прямо под потолком и давало немного бледного света с улицы. На большом сундуке со сломанным замком сидел парень, постанывая от каждого прикосновения знахарки Агаши. Под её ногами стояла кадка с водой, в которую подмешали настойку на спирту с травами. Знахарка протирала лицо парня, заплывшее от отёков и синяков. Губа была рассечена с такой силой, что гонец едва держал рот закрытым.

Рядом с ними сидели двое девок за рукоделием. Они были похожи меж собою не только лицом, но и цветом волос. Одинаковые платья, скроенные в скромной простоте, ещё боле мешали их меж собою. Девушки склонились ко свече, которая стояла на сундуке подле раненого парня. Мягкий свет дрогнул, ибо от открытой двери повеял слабый ветер.

Парень не мог сосредоточить взгляд. Он видел мутное очертание человека в чёрной накидке, наброшенной поверх красного шёлкового кафтана. Агаша же, как и девки, тотчас узнала Фёдора Басманова. Знахарка поднялась со своего места и принялась расправлять юбку, измятую за долгим сидением. Девушки отложили своё рукоделие, быстро встали босыми ногами на пол и кротко опустили свои взоры в пол.

Фёдор взглянул на них и указал головою на дверь. Они не медлили ни секунды. Агаша тоже было последовала за ними, но Басманов остановил её жестом. Знахарка кивнула, оставаясь на ногах, точно не зная, куда и деть себя. Взгляд её бросился на грязное тряпьё, которым отирала она тело избитого. Агаша быстро собрала те лоскуты прочь с глаз Фёдора. Сам же Басманов сел на табурет прямо подле гонца, которому не было сил подняться на ноги.

– Узнаёшь меня? – тихо спросил Фёдор.

Гонец закивал, морщась от боли.

– Так растолкуй мне, отчего Курбский к Жигимону-то переметнулся? – спросил Басманов.

– Так со страху всё… – с трудом ответил гонец.

Его лицо обернулось сплошным синяком. Не было возможно сыскать там живого места – всё побои измесили.

– От гнева царского бежал… – едва ворочая языком, продолжил он. – Потерь… слишком много потерь в войне… царь… не простил бы. Вот Курбский и бежал… и спасся…

Голос его ослаб, и речь прервалась жутким кашлем.

– Отчего променял он государя нашего? За всё предоброе Андрей к латинам перебежал? – спросил Фёдор, когда кашель унялся.

– Что гадать? Неведомо мне то… – через силу ответил гонец.

Фёдор свёл брови и глубоко вздохнул, мотая головой.

– Выходи его, Агаш, – приказал Басманов, вставая с табурета.

– Уж с Божией помощью, с Божией помощью, – ответила знахарка, осенив себя крестным знамением.

– И что за девчушки сейчас подслушивают нас за дверью? – спросил юноша.

– Девки-то? Сиротки безродные. Они и так дурочки убогие, не обижайте их почём зря, Фёдор Алексеич!

– Не буду, – усмехнулся Басманов. – Раз уж ты, Агаша, просишь за них.

С теми словами Фёдор направился к двери и покинул тесную душную комнатушку. Он вышел в мрачный коридор. Мысли его мешались, пока он проходил от одного редкого факела к другому. Не заметил он, как в своих размышлениях оказался в просторном зале с выходом во двор. По правую руку от Басманова возвышалась большая белокаменная лестница. Фёдор поднимался, когда услышал свист. То был его отец.

– Я-то понадеялся, ты сейчас где-то по полям скачешь, – произнёс Алексей вместо приветствия.

Фёдор слабо усмехнулся и помотал головой.

– Нет, батюшка. Негоже службу оставлять, ежели средь ближних наших Иуда, – ответил юноша. – Как государь? Унялся его праведный гнев?

Алексей отмахнулся и помотал головой.

– Не уймётся долго ещё, – ответил мужчина, почёсывая подбородок. – Услужил нам Андрюшка, услужил! Ничего не сказать! Жил бы себе, как у Христа за пазухой! Нет же, неймётся ему, сучий он потрох! Знал бы – прирезал пса!

Фёдор коротко усмехнулся, глядя на негодование отца.

– Полно вам, батюшка, поминать подонка этого. Лучше напутствие дай.

– Ныне делай, что и ранее – служи государю. Злости не вызывай его, да ежели иной вор али изменник прогневает царя – так под ярость его не попадайся. За опальников не вступайся – сам видел, ещё больший гнев обрушишь на голову свою. Надобно оно тебе? А меж тем ты не сплоховал, Федя.

– Да какой же полудурок сплохует, ежели держал ты предо мною его, да безоружного? – спросил юноша, пожав плечами.