Гойда

– Ты не серчай, что уж заглядываюсь на Глашку-то, – произнёс Фёдор, потягиваясь, да и сам зевнул. – Не с тем, о чём думаешь, гляжу.

– А с чем же? – спросил Алексей, нахмурившись.

– Уж не понесла ли? – спросил Фёдор, пожав плечами.

Юный Басманов раскинулся будто бы и взаправду беспечно, но взор его был собран и сосредоточен, да видать, не понапрасну – кулаки Алексея сжались не по-доброму.

– А если и понесла, то ты-то обделённый, что ль? – спросил Алексей, чуть привставая в кровати.

Впервые Фёдор порадовался временной немощи родителя своего. Отнюдь не желая нисколько гневить отца, он отмахнулся, точно отрекаясь от своих слов.

– Да уж, и право! – согласился Фёдор, потирая затылок.

– От Федя, от не о том ты думаешь! – произнёс Алексей. – От право, не о том. Неча считать ублюдков по двору. Ежели Глаша и понесёт, да и чёрт с ней и с отпрысками этими ублюдочными.

* * *

– Бегал козлик по лугу, да искал он кости, бегал, бегал, не нашёл, почернел от злости… – бормотал узник, сидя во мрачной сырой камере.

Шея да руки были схвачены грубой колодкой, а колени онемели от стояния на холодном камне. При всём том не было на этом чудаковатом лице ни тени отчаяния или страха. Напротив, узник бойко повторял снова и снова стишок про козла и кости. Живости речи, право, можно было и позавидовать – ибо пел он сквозь сломанные зубы да челюсть, которая стала вдвое больше, опухши от побоев.

Не было иного света, кроме факела. Его неровный свет едва касался камней подземелья. Низкие потолки подвала нависали, будто бы угрожая раздавить под собою любого, кто преступит черту.

– Бегал козлик по лугу… – вновь затеял свою песню-считалочку чудаковатый мужик, коего кликали никак иначе, как колдун.

Фёдор Басманов подошёл к темнице и безмолвно сменил караул. Он сел на покосившийся пень, служивший в подвалах сиденьем для тюремщиков и палачей. Басманов погрузился в свои думы и даже не обращал внимания ни на свист, ни на тихое рычание, точно псиное, которому предавался колдун, не имея иной потехи.

– Эй… – наконец узник обратился к опричнику человеческою речью.

Фёдор вскинул бровь, поглядывая на чудака. Сейчас этот мужик боле походил на несчастного пьяницу, чем на страшного колдуна из древних преданий. В разуме юноши ожил образ пред костром в окружении бесовских воронов. Точно хлопанье их крыльев доносилось прям над ухом, да лишь один взгляд на жалкого мужика в колодках – и всё. Всё видение таяло дымом на ветру, рассеивалось и улетало, оставив лишь тень чего-то необъяснимо жуткого.

– Эй… – повторил он.

– Чего тебе? – спросил Фёдор.

– Так я сам тебя и выбрал. Тогда, как брать вы, точно псы, меня пришли всей стаей, – произнёс мужик да скрючил пальцы на правой руке.

Видно, онемевшее тело едва слушалось его, да только как указал колдун вновь на него, так Фёдора вновь пробил холод по спине.

– Хочешь – не хочешь, выпадает тебе! – едва ли не со злорадством проговорил заключённый, через силу ворочая языком.

– Что это значит? – спросил Фёдор, прищурив глаза.

– А ты добрый молодец, – ответил колдун. – Как глаза твои увидел, сразу понял, не ровня ты своре той. Добрые глаза у тебя, ясные. Не без лукавства, да всяко человеческие.

Усмехнулся Фёдор да откинулся назад, прислонившись спиной к неровной стене.

– Давай же, добрый человек, – продолжил колдун, – мы друг другу и услужим? Отпусти меня, даруй мне милость! А я тебе всё поведаю, чего знать желаешь!

На мгновение Фёдор задумался да обернулся к узнику.

– Всё поведаю тебе, – видно, хотел было колдун кивнуть, да колодка не дала – лишь дёрнулся головою. – Всё поведаю. На челе твоём светлом всё написано, то читать я могу.

Басманов не отвечал, лишь с любопытством глядел на мужика.

– Что вижу я? – спросил узник, довольно улыбаясь. Рот его был залит кровью.

– Ох, что вижу… – вновь колдуна разобрал смех, как и накануне, когда привлёк он внимание двух ребятишек.

Этот едва ли человеческий звук разлетелся по узким коридорам подземелий. Будто бы споря сам с собою, смех наполнил всю тюрьму. Фёдор свёл брови и сам не отдавал себе отчёта в том, что не мог отвести глаз от чудака, который принялся дрожать.

– Что же? – спросил молодой опричник, когда раскат полоумного смеха начал стихать.

Мужик медленно переводил дыхание, а в его глазах встали слёзы.

– Так я ж сказал всё тебе! – точно удивляясь нерадивости собеседника, выпалил колдун.

Фёдор чуть повёл головой, точно переспросил колдуна.

– Так то-то и говорю, – произнёс мужик, и голос его в мгновение утратил всякое озорство. – Глаза у тебя ясные, светлые. Отчего ты не веришь им?

– О чём ты? – Басманов подался вперёд и схватился рукой за решётку.

– Так будто бы сам не ведаешь? – спросил колдун, указав взглядом на перстни, дарённые самим царём Фёдору.

Едва Басманов заметил взгляд тот, тотчас же отдёрнул руку, будто бы решётка раскалилась во мгновение ока.

– Всё ты знаешь, – повторил колдун. – Всё то правда, что гонишь ты от себя. И не нужен тебе ни колдун, ни Бог, ни дьявол, чтобы увидеть да уразуметь то.

Фёдор нервно усмехнулся, схватился за саблю да вдарил по решётке со всей дури, подняв шуму.

– Заткнись, – бросил Басманов. – Ибо прав ты – не нужны мне советы колдуна.

Мужик издал смешанный звук. То боле всего походило на короткий смешок.

– И я-то, может, и рад был бы выпустить тебя, – продолжил Фёдор, разглядывая саблю. – Да только клятву я давал и преступить волю царскую – так не сносить мне головы.

– Так кто же против тебя супротив воли-то царской идти просит? – лукаво произнёс колдун, глядя на оружие в руках опричника.

Фёдор свёл брови, оборачиваясь на узника.

– Его воля – казнить тебя на заре, – произнёс Басманов.

– Ежели не убьют меня раньше, – добавил колдун.

Фёдор удивлённо усмехнулся.

– Ну и чудак же… – бросил он себе под нос, поднимаясь с места своего. – Так вот о какой свободе просишь?..

* * *

Оставались последние минуты до зари.

– Эй, эй! Федька, чёрт бы тебя побрал! – услышал Басманов, чувствуя, как чья-то грубая хватка треплет его за плечо.

Пред Басмановым возникла неряшливая фигура Васьки Грязного.

– Так как же так-то! – Грязной всплеснул руками, а затем указал на камеру.

Фёдор потянулся и поднялся на ноги.

– Так ведь как же нынче мы мертвеца казнить-то будем?! – причитал Грязной.

– И правда… – ответил Басманов, даже не силясь придать голосу своему али лицу и тени удивления.

Глава 10

Тихое пение, вернее, бормотание стелилось, будто тяжёлый туман, по мрачной зале. Грузные тела воевод мирно покоились, кто на скамьях, а кто и рухнул на каменный пол. Изредка доносились отголоски какой-то песни, да были столь пьяны мужи, что не в силах были и слова внятного молвить. Боле всех хранил рассудок Иоанн. С тоскою глядел он на соратников своих, на наречённую им братию.

– Не оставьте меня, – едва слышно произнёс владыка, его губы едва шевелились.

За окном давно стемнело. Ночь, укрывшая Слободу, прибирала свой покров, чтобы незаметно скрыться в преддверии ранних сумерек. Усталый взгляд царя вновь прошёлся по зале. Вся братия была сражена крепким вином и особым кушаньем.

– Не оставьте меня, – тихо повторил Иоанн, поднимаясь со своего трона.

Выпрямившись во весь рост свой, государь будто бы на плечах ощутил тяжесть своего бремени. Всё его тело в мгновение обратилось непосильной ношей. Царь упёрся руками о стол, дабы не повалиться с ног. Тяжёлое дыхание сопутствовало бешеному биению сердца. Иоанн схватился за грудь, не в силах унять огонь, грызущий его изнутри. Отчаянный крик сорвался с его губ, и царь в бешенстве ударил себя в грудь несколько раз, прежде чем изнуряющая боль стала отступать.

Звон. Жуткий звон наполнял голову, сжимая виски, будто тугим венцом. Коридоры, двери и лестницы плыли перед глазами Иоанна, когда он спешно вырвался во двор. Свежий воздух даровал ему вольное дыхание. Все невзгоды медленно отступали, не лишая себя бесовского удовольствия помучить изнурённое тело владыки напоследок. Наконец холодный ветер, уже лишённый лютой зимней стужи, отрезвляюще пробил всего Иоанна. К мыслям возвращалась былая ясность. Стоило рассудку остыть, принять долгожданный покой и умиротворение, Иоанн отчётливо услышал, как его кто-то окликнул.

– Отче?.. – не веря собственному слуху, обернулся царь, но прежде чем он успел разглядеть хоть что-то, помимо мрачной тени, он пробудился ото сна.

Тяжёлое дыхание вырывалось из его груди, холодный пот заливал разгорячённый лоб. Иоанн сел в кровати, проводя по лицу рукой. Он бросил короткий взгляд на постель, проверяя, не покоится ли подле него супруга. Кровать была смята, но царицы Марии не было в спальне. Она имела обыкновение покидать супруга, если его судороги и ночные тревоги нарушали её собственный покой. Иоанн провёл рукой по простыням. Они уже остыли, и царь вздохнул с тяжёлым сожалением. Подле него не было ни души, кто бы заверил, что Иоанн пробудился ото сна.

«Пусть так… – с тяжёлым вздохом царь вновь лёг на спину, раскинув обессилевшие руки. – Ежели я всё ещё сплю, пущай так…» – думал Иоанн, смыкая тяжёлые веки.

* * *

Стало много теплее. День ото дня прибавлялся. Солнце всходило и долго любовалось землёю, даруя свой мягкий, нежный свет. И всё же снега не спешили сходить – кучковались тут и там, медленно тая и питая мелкие холодные ручейки под собою.

Неспешно во двор спустились двое опричников, знаменитые отец и сын Басмановы. Старший кутался всё в зимнее одеяние. Басман-отец всё ещё отходил от болезни, мало-помалу возвращая былую силу да стойкость. Оба опричника освобождены были от службы, оттого-то праздно и прогуливались по двору. Алексей опустился на скамью. Глянув наверх, старый воевода убедился, что нет над ним нависших ледяных когтей, и с облегчением выдохнул, откинувшись назад. Фёдор занял место подле отца.

– Не скоро эти колдуны треклятые переведутся, – хмуро вздохнул Алексей, выслушав сына своего. – А помимо того, что нового?

Фёдор посмотрел себе под ноги да пожал плечами.

– Да так и ничего, – ответил Фёдор просто и беспечно.

* * *

Малюта тяжёлыми шагами ступал по коридору, сея за собою гулкое эхо. Непримиримый настрой его чуялся издалека, оттого-то и рынды отворили перед ним двери заранее. Опричник вошёл в светлую залу, в центре которой накрыт был стол. Малюта застал царскую чету за утренней трапезой.

Иоанн, едва завидев Григория, тяжело вздохнул, выпил чашу с вином до дна и лишь после того дал знак опричнику приблизиться к нему. Малюта отдал низкий поклон и направился к государю. Хоть царица Мария и не старалась уловить ни слова, опричник, уж по обыкновению своему, понизил голос до тайного шёпота.

– Всё то подтвердилось, об чём толковали, – произнёс Малюта.

Иоанн тяжело вздохнул, потерев переносицу и опустив взгляд. Кулаки владыки невольно сжались.

– И кто же супротив приказа моего решил шашкою своей размахивать? – спросил царь.

– Не смею клеветать, не ведаю, светлый, мудрый государь, – кротко ответил Григорий.

– Так разведай! – сорвался царь, грубо толкнув слугу прочь.

Усилия одной руки хватило, чтобы оттолкнуть здоровую фигуру опричника.

Царица резко поднялась со своего места, с опаской оглянувшись на супруга и Малюту. Обычный взгляд Марии, исполненный жестокой насмешки, менялся настороженностью, когда царь начинал терять над собою волю. Иоанн взглянул на жену и, не молвив ни слова, продолжил трапезу.

Мария медленно опустилась на своё место, пока опричник спешил к выходу. Лишь когда тяжёлая дверь за ним затворилась, Малюта плюнул себе под ноги.

Царская чета осталась за столом, но, видно, мысли Иоанна были далеки. Супруги редко имели разговоры, в которых изливали тревоги своих сердец, и это утро не было исключением. Царица продолжила разделывать утку, поданную на золотом блюде. Иоанн же не мог боле проглотить ни куска, но осушил по меньшей мере ещё три чаши с вином и, верно, выпил бы ещё, да серебряный кувшин опустел.

Едва крестьянин, прислуживающий за столом, метнулся за новой порцией пития, царь остановил его жестом. Оставшиеся минуты трапезы Иоанн глядел в стену, сложив руки перед собою замком, подпирая ими голову. Наконец, будто бы получив какой-то незримый знак, царь поднялся из-за стола и безмолвно направился прочь из залы.

Проходя по коридорам, он не обращал никакого внимания на множество поклонов и приветствий. То были как крестьяне, так и верные воеводы. Ни князья, ни даже опричная братия в то утро не были удостоены и взгляда.

– Великий государь! Мудрейший владыка! – приветствовали его отдалённые голоса, ибо разумом Иоанн был далёк ото всех, кого бы ни встретил.

Проносясь мёртвой тенью, Иоанн едва замедлил шаг, а затем и вовсе замер, точно бы он наверняка знал, кто именно появится за следующим поворотом извилистых коридоров. Фёдор, видно, был много больше удивлён, завидев государя. Он тотчас же низко поклонился и поднял ясный взгляд на царя.

– Светлый государь, – кротко произнёс юноша.

Его голос звучал чуть ниже, чем обычно. Быть может, не будь государь столь внимателен, и не заметил бы той перемены. Волосы и густые чёрные ресницы блестели от капель воды, что мелкими бисерными каплями спадали на шёлковую рубаху. Видно было, что Фёдор только что побрился – на его щеках слабо пылал нежный румянец. Иоанну хватило бы и меньше времени, чтобы приметить все особенности на лице молодого опричника.

– Не режешься больше? – спросил царь.

Фёдор слегка удивился, вскинув соболиные брови, опустил взгляд и невольно провёл рукою по обритой щеке:

– Насколько я могу судить, нет, светлый государь.

– Как Басман? – спросил Иоанн.

– Много лучше, благодарю, – кивнул Фёдор.

– Слава Господу нашему, – произнёс царь, окрестив себя крестным знамением, а за ним и Фёдор. – Ступай.

Басманов вновь поклонился и поспешил вниз, во двор, ибо условились они со Штаденом.

* * *

Близ Слободы раскинулся пустырь. Совсем скоро сойдёт снег, и лавочники разложат свой товар, будут кричать да зазывать честной народ. Нынче же здесь собрались грозные опричники. Уже прослыли они кромешниками, учинив немалую расправу за суровую зиму, оттого и сторонились их на улицах. Стоило лишь заслышать вдалеке чёртов клич «Гойда! Гойда!», как горожане пускались наутёк, бросив всякое дело. Об одном и были молитвы, чтобы чёрные всадники промчались мимо, чтобы эта страшная кара миновала родной дом.

В то утро все те мрачные слухи были лишь на руку самим опричникам. Они громко смеялись на пустыре, заваленном подтаявшим снегом. Боле всех занимал Андрей Штаден, а вернее, роскошный конь его, купленный у приходящих купцов. Иные же из братии ездили на скакунах из царского конюшего приказа. То были сильные и здоровые жеребцы, но, право, всяко было любопытно поглядеть и на скакуна немца.

Боле всех, как многие и прикидывали в своём уме, вниманием преисполнился юный Басманов. Так и кружился опричник вокруг жеребца, разглядывая его да гладя крутую шею.

– Вот, право, зависть меня берёт, Генрих, – произнёс Фёдор, обращаясь к другу на его, нерусском, наречии. – Небось доволен, как свинья.

– Не делай вид, что нет у меня повода для того, – ответил немец, гладя коня по шее.

– Как бы не заставили тебя расстаться с ним. Государь наш смыслит в породе. Того глядишь, и придётся всё в дар отдать, – Фёдор обернулся на своего друга.

– Чему бывать, того не миновать, – ответил Штаден, любуясь жеребцом.

Это было животное поразительной красоты. Окрас глубокого каштанового цвета местами перебивался белыми пятнами. Густая чёлка и грива были острижены. Нрав у коня был спокойный. Он подпустил Фёдора к себе, хоть и внимательно следил большими влажными глазами за каждым движением. Штаден же прервал любование Фёдора конём и увёл животное под уздцы.

– Помнится, государь хвалился, мол, нет Феде равного в седле, – усмехнулся немец, изъясняясь уже по-русски.

Андрей запрыгнул на коня и с усладой взглянул на светлую зависть в глазах своего друга. Опричники было оживились, ибо ведали – ежели кто и мог сравниться в езде верхом с Фёдором, так это чёртов немец. Генрих имел славу лихого наездника. Он запросто управлялся с дикими лошадьми, приручая их и подчиняя своей воле.

Штаден был молод, но всё равно старше Фёдора, да то не мешало их тёплой дружбе. Нередко эти двое отрывались от основной вереницы всадников, мчались вперёд, соревнуясь в искусстве да мастерстве своём.

Сейчас опричники потирали руки да перешёптывались меж собою. Уж все пари были заключены, когда немец погнал своего жеребца вокруг пустыря. Широкие прочные копыта впивались в мягкую от талой воды землю, но ход был ровным да верным. Штаден и не думал сейчас снимать со своего пояса плеть и подгонять коня – животное, казалось, впервые вырвалось на волю и предалось бешеной скачке.

Наездник немец был в самом деле славный, ничего не сказать. То замечали и те, кто лично к Штадену относился с холодом, если не с открытой враждой. Андрей удерживался в седле, когда конь скакал лютым галопом, перепрыгивал через поваленные бог весть чем деревья, вставал на дыбы, будто бы красуясь перед братией.

Наконец Андрей начал смирять своего жеребца. Тот неохотно перешёл на рысь, всё спокойней становился его шаг. Конь непокорно встряхивал головою, верно, слишком разгорячившись. Немец знал, что не имеет особых друзей средь опричников, да, впрочем, и не искал он их дружбы. И тем не менее слышалось из-за спины одобрительное бормотание меж братии. По негласному правилу, Андрей передал уздцы жеребца Фёдору, который всё то время наблюдал за дикою скачкой с лукавой самодовольной улыбкой.

– Удачи, Тео, – усмехнулся немец, хлопнув своего друга по плечу.

Басманов же не удостоил Андрея какого-либо ответа. Заместо того он одним лихим рывком запрыгнул на коня да провёл по крутой сильной шее, бормоча что-то полушёпотом. Жеребец не сразу признал всадника, пытался высвободиться. То лишь пробудило горячий азарт в сердце и глазах Фёдора – и он крепче схватился за узду. Немалых сил стоило ему совладать с буйным нравом коня – видно, скачка вдоль пустыря разыграла в нём резвость, сокрытую прежде.

– Не по зубам ему коняшка-то! – молвил кто-то из опричников и едва ли не оказался прав.

Конь то резко вздымался на дыбы, то подавался вперёд, взбрыкивая задними ногами с такою неистовой силой, что весь круп поднимался выше уровня шеи, и всадник рисковал быть сброшенным. Смешанным криком разразилась братия, и немец с усмешкою обернулся, дабы поглядеть на лица опричников. За толпою лиц, охваченных всецело действом, Штаден заметил, как поодаль стоит одинокий всадник.

Зрение немца не подвело, и лицо его переменилось. Он высоко вскинул брови, а затем свёл их от недоумения. Глаза не могли подвести его – он явственно видел, что высокий тёмный силуэт на вороной лошади не может принадлежать никому иному, как государю Иоанну Васильевичу. Царь в самом деле находился на некотором отдалении от своей братии, и едва Штаден потянул руку наверх, чтобы снять шапку, государь мотнул головой и жестом велел не придавать его появлению никоего почёта. Немец был сметлив, понял всё без единого слова и обратил свой взор обратно на пустырь.

Тем временем Фёдор и не догадывался, кто явился поглядеть на его мастерство. Конь не смирял своей прыти, да к тому и испытывал волю наездника, непременно пытаясь сбросить Басманова. Разбушевался конь на славу! Будь на том месте да тот же Штаден – и немец готов был то признать, – не удержался бы в седле да полетел бы кубарем.

Как и немец, Фёдор был в разном свойстве с братией, да все охотно признавали в нём всадника столь умелого, что нынче у всякого захватывало дух. Верно, уж и конь примирился с ловкостью наездника и бросил кидаться то на задние копыта, то на передние. Заместо того жеребец пущай и поддался Басманову, да описал круг на пустыре с яростью, подобной дикому пламени. Уж тогда Штаден развёл руками да с улыбкой выругался на своём наречии, ибо признал свой провал, не без светлого восхищения удалью Фёдора, да не знал ещё никто из братии, ни царь, который безмолвно наблюдал в стороне, что задумал сам Басманов.

Едва ход дикого жеребца начал было ровняться, Фёдор теснее прижался к седлу, тихо пробормотал себе под нос что-то да с тяжёлым выдохом уцепился за гриву. Колени, что ранее были крепко прижаты к бокам коня, медленно передвинулись выше, почти на спину жеребцу. Резкий рывок – и Басманов едва не рухнул на землю – конь резко взмыл в воздух, перескакивая через поваленное дерево. Стоило жеребцу вновь ступить на землю да окончательно выровнять свой шаг, Фёдор ухватился выше за гриву и медленно встал на ноги, подбирая место на седле, куда ступить.

Штаден одобрительно присвистнул, Грязной вторил ему, да и иные опричники, кто не замер от безрассудства да ловкости Фёдора.

Басманов объехал всего немного, стоя ногами на седле, – не боле двух кругов, да того хватило, чтобы окончательно сделаться лучшим наездником во всей братии – уж и споров быть не могло. Наконец Басманов вернулся в седло и велел коню сбавлять шаг, похлопывая его по крутой шее.

– Славно, славно… – одобрительно бормотал Фёдор, сам пребывая в неистовом восторге от своего дерзкого свершения, да на глазах братии.

Оттого зашептался Малюта с Хворостининым:

– А я-то думал, уж кажется мне, – пробормотал Скуратов, чуть наклонившись к князю.

Хворостинин же вскинул бровь, подавшись к Малюте, дабы расслышать речь его.

– А он и впрямь с лошадьми толкует. От любопытно послушать, об чём же, – продолжил Скуратов.

Князь прищурился, и впрямь заприметив за Фёдором то странное обыкновение.

– Да и что с того? – спросил Хворостинин, пожав плечами.

– Да просто любопытно, – отмахнулся Малюта, скрестив руки на груди.

Фёдор меж тем отдал должное благодарности буйному скакуну, и стоило молодому Басманову поднять взгляд, так и замер он на месте, не в силах перевести дыхание. Он тотчас же заметил одинокого всадника в чёрном облачении, который неспешно двигался к опричникам. Иоанн был достаточно близко, чтобы юноша сразу понял, кто перед ним. В груди резко вспыхнуло что-то необъятно светлое, нечто много больше и ценнее, нежели жажда выслужиться перед своим владыкой. В том ощущении, пробившем всё тело, было что-то доселе неведомое самому Фёдору и, может, самую малость таило в самом тёмном уголке некую жестокость, какую разглядеть нынче не было никакой возможности.

Фёдор глядел на приближающуюся фигуру государя, затаив дыхание, покуда опричники один за другим оборачивались да дивились. Не было никакой тайны ни в том, где опричники собрались, ни в праздной их потехе. Государю об том было доложено, да не единожды, но до последнего Иоанн хранил равнодушное и холодное молчание. Оттого никто не ожидал увидеть великого царя. Один за другим опричники скидывали шапки прочь, кланялись. Иоанн ежели и отвечал, то лишь коротким кивком да холодным взглядом.

Юный Басманов всё не перевёл духу, когда с ним поравнялся царь. Они не обмолвились ни словом. Фёдор лишь склонил голову, не слезая с лошади, а Иоанн ответил медленным кивком и тихой улыбкой. Затем государь окинул взором свою мрачную братию. Они напоминали единое чёрное многоликое облако.

– И чей же сей лихой жеребец? – спросил Иоанн, обратившись к опричникам.

Братия расступилась, дав немцу предстать перед государем.

– Мой, светлый государь, – с поклоном ответил Штаден. – Десятого дня купил.

Иоанн одобрительно кивнул, разглядывая и скакуна, и наездника.

– И во сколько же он обошёлся? – спросил царь, медленно переведя взгляд на немца.

Штаден усмехнулся и развёл руками.

– Сколько бы ни стоил, всяко принадлежит вам, великий царь, – кивнул Андрей, чем вызвал улыбку на величественном лице Иоанна.

Царь одобрительно кивнул, оценив жест немца, и принялся взглядом искать в толпе опричников рыжебородое лицо Малюты Скуратова. Григорий тотчас же предстал перед государем, склонив голову.

– Пожалуй Андрею серебром за жеребца, – повелел владыка. – Коня определить в конюший приказ.

Штаден положил руку на сердце и поклонился. Фёдор спешился и отдал поводья Андрею.

– Ежели поведёшь его в конюшню, вели сей ночью снарядить, – произнёс Басманов. – Видать, по тому, как он гривою всё встряхивает, всё рвётся вскачь.

С теми словами Фёдор сел верхом на свою лошадь Данку. Во главе с великим царём направились опричники обратно в Слободу. Путь не занял много времени. Во дворе, едва спешившись, Иоанн подозвал Фёдора к себе жестом. Тот повиновался и, кротко склонив голову, проследовал за государем.

– Ты, Федя, гляжу, нарезвиться рвёшься? – спросил царь, ступая на мягкий снег.

Юноша лишь вскинул бровь, будто бы и не смекая, куда клонит государь.

– Ведь зимою сам нарвался, – с деланым сожалением вздохнул Иоанн.