Гойда

Глава 8

В мягкий снег упали старые обглоданные куриные кости да пара круглых камешков. Меж них ходили вороны да галки – всё присматривались, не блеснёт ли в раннем солнышке медяк али грошик.

На треснутом крыльце, раскорячась, сидел убогий мужичонка. Глаза его, точно рыбьи, в удивленьи глядели вокруг, точно стараясь уловить больше всякого. Вихрастые рыжие волосы торчали во все стороны неровными клоками. Большой нос раскраснелся, как и щёки мужичка. Одет он был в холстину, да таким премудрым образом, что ежели и размотать сие, едва воедино вновь соберётся этот наряд. Дырявые сапоги надеты были прямо на босые ноги.

Мужичок с нетерпением поглядывал себе под ноги, на камешки да косточки в снегу. Живейшее любопытство на лице его казалось и вовсе полоумным, точно человек душою пребывает в незрелом отрочестве. Глаза его в радости забегали, и мужик радостно захлопал в ладоши, смеясь во всё горло да запрокинув голову. То веселие было столь громким, что обратило на себя внимание двух деревенских мальчишек, праздно слоняющихся по деревне.

Ребятишки не решались подходить слишком близко к этой рухляди, которую едва можно было назвать домом. Разная молва ходила об этом полоумном, и дети сторонились его, да только сейчас ух как и взыгрался интерес к тому, что же молвили кости да камни старому чудаку.

– Шо там потешно-то? – спросил тот, что был несколько постарше.

Сидящий на крыльце чудак, видно, приметил, что уж не один. Оттого и закрыл рот себе руками, вымазанными в саже али бог весть в чём. Сдерживая себя, всё же изливался мужичонка ехидным подсмеиванием сквозь ладони.

* * *

Вся Слобода нынче гуляла. За царскими санями тянулся длинный хвост всадников и ряженых гуляк. Из больших мисок, резных да расписных, летели народу частному сласти да медяки.

Эта весна была особенно желанной – лютые морозы наконец отступали. Гулянья выпали на удивительно лучезарную погоду. Ласковое солнце, дышащее весной, щедро одаривало всю Слободу мягким теплом, несмотря на большие зимние сугробы, что таились на тенистых утёсах и рощах.

Слобода пела да резвилась, на площади пред кремлём накрыли столы дубовые. От горячего кушанья валил густой пар. Поданная дичь да рыбина лоснились на серебряных подносах. К площади стянулся весь народ, ибо изголодался он за жестокую зиму по звонким гуляньям. Царскою щедростью была одарена Слобода – помимо двух столов для государя и слуг его верных, на площади мостились и угощенья для простого люда. Меж этих столов метались неизменные спутники любого торжества – шуты да скоморохи. Перезвон бубенцов на одёжах броских доносился во все концы, всё зазывая и зазывая народ к гуляньям.

Особою отрадой для великого государя было возвращение из цепких лап смерти верного подданного своего, Алексея Басманова. Старый воевода, верно, полностью от раны и не оправился, да уже с превеликой радостью занимал место своё на пиру подле Иоанна. Изредка Басман жмурился от боли, ежели какое движение выдавалось более расторопным, нежели стоило, да только то никак не шло супротив той благой радости, что охватывала ныне всю площадь.

Царские шуты да проказники развлекали толпу зевак. Пёстрые наряды то и дело метались из стороны в сторону, минуя друг друга да скача через лавки. Средь ряженых фигур мелькало и чёрное одеяние с длинными полами. Иной раз скоморохи мчались прочь от опричника, иной же раз сами гонялись за ним сломя голову.

Всё действо вершилось заливистою игрою гуслей, дудок али иных инструментов, кустарных. Сливаясь в один лад, текла мелодия горным ручьём – то звоном поднималась, то затевалась духовыми. Иной раз и вовсе гласные скоморохи перекрывали голосом своим игру чудесную, да с тем и отступали.

С усладою глядел царь на торжество сие и более всех, по обыкновению своему, следил за скоморохами. Опричник же, Фёдор Басманов, по заведённому негласному порядку, был на пиру главною отрадой для глаз. Нынче не был он ряжен, да всё одно – не сводил царь с него глаз. Притом поглядывал Иоанн за Фёдором, за танцами да игрою его, украдкою. Государь слышал каждое обращение к нему за столом, отвечал мерно, всем видом показывая, что разумом своим да сердцем за столом восседает подле слуг своих. Вместе с ними распивал он вино, и лицо его, мрачное и грозное в обыкновении своём, нынче было озарено тёплой радостью да мягкою улыбкой.

Намного явнее глядел на Фёдора отец его. Когда Басманов-сын уж было запрыгнул на стол, дабы избежать очередного ряженого преследователя, не смог сдерживаться уж старый Басман.

– Да Господь наш милостивый! – сокрушался Алексей, всплеснув руками. – Не иначе как обратно сложить меня в постелю хочет али вовсе в гроб!

Покуда сетовал да ворчал отец, иные же опричники, прилично предавшиеся вину да медовухе сладкой, подбадривающе свистели молодому Басманову, смеясь во всё горло новым выходкам его.

Иоанн внял речи воеводы своего с улыбкой да всё глядел, как Фёдор ловко ступает меж блюд. Собравшиеся гости прибрали чаши свои, чтобы не остаться без питья, да и Фёдор тотчас уж и соскочил на мягкую с талого снега землю, и пустился дальше.

Покуда пробегал мимо стола, ловко изворотившись от каждого, кто пытался осалить его, не было на тех гуляньях ни души, кто мог бы изловить его. То была не юношеская удаль да горячая кровь – прислуживали ныне немало молодцев, что были и младше летами. Да будто бы кто нашёптывал Фёдору, куда иной раз метнётся преследователь его, влево али вправо. На том чутье да и отвязался было от скоморохов ряженых Басманов, пробегая мимо трона царского таки, и дал схватить себя, едва ли не поскользнувшись на талом снегу.

То хватка была самого государя. С улыбкой Фёдор поднял глаза на царя, переводя частое горячее дыхание. Басманов, верно, не ожидал быть схваченным, да и не противился тому. В праздничной суматохе никто не приметил того, как царь со своим слугой встретились взглядами. Лишь Басман-отец, утирая усы от пьяного пития, обернулся да, сведя брови, и отворотил взгляд свой, продолжая пир с братьями-опричниками.

Иоанн крепче взялся за рукав слуги своего, да так, что Басманову пришлось не иначе как опереться на трон царский рукою, унизанной драгоценными перстами. Иные скоморохи, что резвились подле государя не столь уж и часто, было затаили дыхание. Ближний царский круг давно уж выучил, кого Иоанн подпускает столь близко к себе, и потому ничего уж в том особого и не заприметили.

Иоанн было открыл рот, дабы молвить слово, да резко пробил его холод по спине всей. Едва ли он мог поручиться, что цел, что рёбра его не сражены вражеской рукой. Не будь Фёдор нынче подле царя, так всё равно бы завидел перемену во взгляде, в тревожной молнии, что сверкнула в тёмных очах государя. Он невольно свёл брови, готовясь внимать своему владыке.

– Нынче узнаю тебя, – тихо произнёс царь, с тем и отпустил опричника.

Фёдор же не спешил уходить прочь, вновь резвиться средь ряженых крестьян. Низко кланяясь, он протянул руку к чаше да испил из неё, всё оставаясь подле государя.

– Немудрено, – себе под нос бросил Вяземский.

Сложно уразуметь было, обращается ли князь сам к себе али к соседям его, да продолжил он мысль свою, отрывая мясистые кусочки с гусиных крыльев на тарелке.

– Ежели он-то даже в мужицком платье, то всяк уж признает, – произнёс Афанасий да и отправил мясо себе в рот.

– Не возьму никак в толк, – обернулся Фёдор, вновь опёршись о трон государев, да притом явно без нужды на то, – отчего же вам, княже, неймётся, ежели государю люб я хоть в бабском сарафане.

Поднялся басистый да раскатистый смех за столом. В том гомоне голосов звучал и низкий смех государя, поглядывавшего, как Афанасий от тех слов и поперхнулся, и бил в себя грудь, дабы не удавиться. Не только князю кусок не в то горло пошёл – когда Фёдор с довольною улыбкой оглядывал стол, завидел он и отца своего. Алексей, видать, так же переводил дух с выходки Федькиной.

* * *

Солнце ещё не взошло, когда мощные копыта топтали землю, обмякшую от талой воды. Лошадь редкой красоты да буйного нрава подавалась головой вперёд при каждом шаге. Порыв за порывом – и она вместе со своим лихим наездником всё мчалась и мчалась меж полесков да редких рощ, которые хранили следы тяжёлой зимы. Чем ближе были могучие деревья, дарившие тень сугробам, тем медленнее сходило снежное полотно, оседая в лесах да на утёсах.

Первые лучи солнца уже карабкались по верхушкам деревьев и силились показать себя из-за дальнего горизонта. Жаркое дыхание разгорячённой лошади окрашивалось золотисто-малиновым светом, и тот пар вздымался вверх. Будучи вольной в резвости своей, лошадь носилась по полю, описывая круги, иной раз резко заворачивала да и перепрыгивала через сучья али, высокие выступающие корни деревьев, али поваленные стволы. Невзирая на это животное буйство, наездник оставался в седле. Наконец норовистая кобыла устала сама от собственного безумия да рвения. Замедлялся её шаг, плавно и едва заметно.

– Вот так, ладная моя… – тихо шептал Фёдор, слегка похлопывая лошадь по сильной шее. – Истомилась ты, вижу, истомилась!

Понимала ли лошадь слова всадника своего али бездумно ответила фырканьем да тряхнула головой, Басманову было неведомо. Да всяко рассмешила его повадка животинки, и не скрывал он улыбки на своём лице.

– И я так думаю, – с усмешкой добавил Фёдор. – Тоже скучала по батюшке-то? Он тот ещё лежебока.

Лошадь уж перешла на шаг, а затем и вовсе засеменила на месте. Басманов обратил свой взгляд на Слободу. Они не отъезжали далеко, ибо к полудню Фёдор обязан был нести службу. Когда лошадь уж смирила шаг, Басманов спешился. Разминаясь, он оглядывал лошадь своего отца.

– Нынче старик оправится, будешь с ним резвиться. Уж потерпи меня в своём седле, – с улыбкой произнёс Фёдор, гладя лошадь по морде.

Та вторила громким фырчанием и подалась головою вперёд, бодая руку Басманова.

– Да? – Басманов вскинул бровь, точно лошадь к нему человеческой речью обратилась.

Лошадь лишь рыла тяжёлыми копытами мягкую землю.

– И то правда, – вздохнул он, отпуская кобылу. Басманов неспешно переступал с ноги на ногу, взмахивая в воздухе кнутом.

– Но право, неужто всё то кажется мне? – спросил Фёдор, вскинул голову ко светлеющим небесам, а затем перевёл взгляд на лошадь. Та мчалась лёгкой рысью да всё кружила подле Басманова.

– Не мог я думать о том, покуда батюшка лежал ни жив ни мёртв, – продолжал он. – Но нынче всё иначе…

Лошадь тряхнула гривою, точно сбрасывая с себя всякую усталость. Ежели Басманов что-то и сохранил из нежного возраста, так это трепет и восхищение пред лошадьми, пред силою их да красотой. И теперь он глядел на лошадь своего отца, на её движения. Видел Федя и то, как истосковалась животина по воле да с каким упоением мчалась без толку и без цели.

– Али всё кажется мне? – спросил Басманов, одним резким движением заскочив обратно в седло, да и помчался обратно в Слободу.

* * *

Ворота отворялись быстрее, нежели то было лютою морозною зимой. Лёд более не хватал своими когтями. Фёдор въехал во двор на отцовской лошади и не думал о том, что прямо сейчас пал под взоры Алексея и царя всея Руси. Иоанн и Басман прогуливались по второму этажу, глядя через арочные проёмы вниз.

– А вот и он сам, ты глянь! – усмехнулся Алексей, подавшись вперёд.

– Лёгок на помине, – с улыбкой добавил царь, обратив свой взор во двор.

Царь и опричник провожали взглядом юношу, покуда он не скрылся за белокаменным торцом, где располагались царские конюшни.

– Всё говорю – не мог узнать его, покуда ты при смерти лежал, – продолжил Иоанн. – Скорбь не к лицу ему.

– Да так и знал вас, чертей проклятых! Значится, прилёг я силы перевести, а вы уж схоронили меня? – с улыбкой да с шутливым возмущеньем выпалил Басманов.

– Ты жесток к нему, – ответил Иоанн, тяжело вздыхая. – Себя припомни, как ты отца своего хоронил.

Алексей в тот же миг нахмурился да отмахнулся рукой.

– А уж моё сердце сколько потерь в себе несёт? Нет уж, Алёша, жесток ты к нам, – помотал головой царь.

– Да оставь! – отмахнулся Алексей. – Всяко не мне хоронить Федьку. Пусть он хоронит меня.

Иоанн молча глядел во двор. Редкие фигуры то появлялись чёрными точками, то спешно удалялись по зову службы своей. Когда царь обратил свой лик к Алексею, опричник заметил, как помрачнел взгляд государя.

– Что ж гложет вас? – спросил Басман.

Иоанн вновь обратил взгляд на талый снег, который лежал на чёрной земле неровными проплешинами.

– Тебе бывало боязно смыкать глаза, ибо будто тебе кто явственно нашептал, что завтра не пробудишься ты ото сна? – спросил царь.

Тихий голос его более походил на то, что государь с собою вёл беседу. Алексей горько усмехнулся и коротко кивнул. На устах царя проблеснула грустная улыбка. В тот момент из-за поворота выехал Фёдор. Он сидел уже на собственной лошади, которая нетерпеливо била копытом да встряхивала головою. Держа одной рукою поводья, юный Басманов несколько подался назад, смиряя кобылу до поры до времени.

«Но его весна только наступила…» – подумалось Иоанну.

С уст же его сорвался тяжёлый вздох сожаления. Алексей Басманов и не приметил, как на руках государя выступили жилы, будто бы владыка впадает в гнев, да только лицо его было преисполнено не ярости, но удручающего сожаления. Он не сводил глаз с молодого опричника, покуда тот не выехал за ворота ради праздной скачки по полям да бурьянам близ Слободы.

* * *

Едва погнал Фёдор лошадь свою славную, как пришлось сбавить ход. Молодой опричник прищурил взор да устремил куда-то к склону близ кремля. На эдаком пустыре, где вразнобой торчал скверный лесной бурьян. На этом-то пустыре, укромно сокрытом от прочих глаз, и приметил Фёдор кого-то. Некий всадник спешился и что-то делал там, преклоняясь к земле, – большего видеть Басманов не мог. Подле незнакомца стояла лошадь его, привязанная к неказистенькому кривенькому дереву. Чёрт дёрнул всё разведать, оттого и погнал Басманов поглядеть, какой же работой утруждён.

Долго гадать не пришлось – то был Григорий Скуратов, а подле ног его на мягкой земле лежал грязный холщовый мешок. Малюта поднял руку да приветственно махнул Фёдору. Басманов направился к нему.

– От же славно-славно! – радостно молвил Скуратов, едва Фёдор спешился.

Юный Басманов кивнул, положа руку на сердце, да взглядом шустро окинул поклажу Гришину. Чёрные пятна просачивались сквозь грубую мешковину. Один шов разошёлся, и догадка Фёдора подтвердилась. Скуратов в сем укромном местечке не просто так прогуляться решил, а припрятывал кого-то отделанного. Фёдор уже повидал немало и всё же был застигнут врасплох и отвёл взгляд от изуродованной конечности. Сквозь разошедшийся шов корчилась рука, и не было никакой возможности с толком разобраться, где ладонь, где тыльная сторона, где какой палец али где какого недостаёт.

– Припрятать добро надобно? – спросил Басманов, оглянувшись по сторонам.

– А, это-то? Да плюнь! – молвил Григорий. – Право, плевать. Не оставлять же тварей Божьих без пищи? Пущай и растащут. Кто и приметит – то, право, и что ж? Опричники мы, ежели уже запамятовал, никто нам не указ. Сам-то ты чего тут шляешься?

– Сам же молвишь – никто нам не указ, – ответил Фёдор, разведя руками.

– От же хорош басманский сын, хорош, – Скуратов одобрительно похлопал по плечу Фёдора. – Как нынче помню, ох и рад же был батюшка твой, как сынишкою впервой похвастаться смог! Вот ей-богу, Федюш, вот те крест!

Басманов был молод, но не наивен, и нравы при дворе были ему известны. Добра была речь Малюты, право, добра, да оттого Фёдор лишь больше и насторожился. Не давая скверным думам отразиться на лице, молодой опричник добро улыбнулся и отдал поклон, положа руку на сердце.

– Не припомню я Лёшку нашего счастливей, нежели за ту попойку, – продолжал Малюта, – ни до, ни после. Оно-то и видно. Нет, право, не видел я, чтобы Лёшка так радовался другим…

На сим Малюта как бы сам себя прервал. Фёдор едва повёл бровью, прося продолжить.

– Эх, впрочем, полно! – отмахнулся Григорий, идя к своей лошади. – И без того занял тебя брехнёй своей…

На том Малюта отвязал лошадь да запрыгнул верхом. Ежели Фёдор что и хотел молвить, так речь ту б не заслышал Скуратов – резкий свист плети раздался в воздухе. На сим опричники и расстались.

* * *

– Тео, ну хоть нынче-то сыскал я тебя! – послышалось за спиной у юноши.

Басманов обернулся через плечо, снаряжая свою лошадь.

– Что стряслось? – спросил Фёдор.

– Видно, не полюбился я братии, – вздохнул немец. – Оттого всё говорят, что на дело едем правое, долг исполнять, службу нести, и как вы ещё там говорите? Да вот по сути испрашиваю, так все одно и твердят: на дело и едем.

– Черти, – коротко бросил Басманов, оглядывая через плечо Штадена опричников, что слонялись в приготовлениях к отъезду по двору.

– Ты-то хоть ведаешь, какого толка дело? – спросил немец.

– Ведаю, – кивнул юноша. – Видал я, крест ты носишь?

Штаден кивнул. Фёдор улыбнулся.

Глава 9

– Неужто? – спросил Андрей Штаден, не веря ушам.

Фёдор выразительно кивнул.

– Ещё батюшка мой про него сказывал, – продолжил Басманов. – Я ещё совсем мальчонкой бегал, как отец уж службу нёс. Схватили, значит, мужика да в лесу на морозе в одной рубахе-то и оставили. Портянки его убогие с ног и то стянули. И что ж ты думаешь?

– Так, может, то иной какой мужик? – предположил немец, поглядывая на дорогу.

Сгущающиеся сумерки окрашивали долину во мрак. Братья-опричники, что вооружились факелами, ехали впереди да замыкали отряд сей. Неравномерное дрожание пламени давало видеть не более чем на пару шагов, да только каждый из опричного войска ныне ведал, куда путь держать.

– Может, и так, – кивнул Фёдор. – Да не нашли они тела того мужика. Ни крови не было на месте том, но премного следов звериных. Какая тварь там только не ступала.

– Веришь, что и впрямь то был колдун? – спросил Андрей.

Фёдор пожал плечами.

– Быть может так, – ответил Басманов. – Только слышал я и о том, как мужик босоногий прямо по снегу шёл, да при том в сугроб и не проваливался. Просто ступал себе домой, точно ничего примечательного и не содеялось. То видал лесоруб, однако решил, что уж с устали ему мерещится.

– А ежели то был вправду колдун и затаил он обиду на отца твоего? – заговорщически прищурился немец.

Фёдор усмехнулся:

– Быть может, и так.

На том разговор их и окончился, ибо дорога стала трудной. Талая вода размыла канавы да тропы. Тьма опускалась по-зимнему быстро, оттого хоть глаз выколи – ни черта видно не было.

Много медленнее отряд тронулся, ибо выискивать надо было вслепую забытую деревушку, где скрывался колдун, уже единожды ускользнувший от холодной смерти и пастей кровожадных медведей и волков. Редкие домики с покосившимися ветхими крышами были тому свидетели. Решено было послать по несколько человек во все стороны, дабы найти среди этого запустения и бурьяна ту проклятую деревушку да изловить колдуна.

Через несколько минут воротились все опричники, осмотрев окрестности, но будто бы все в одну сторону и мчались. Куда ни глянь, всюду глушь да темень, кривые домики с разбитыми окнами, деревни не видать. Братия силилась не впадать в уныние.

– Верно, путает нас… – прошептал было кто-то за спиною князя Вяземского.

Как только ослабил Афанасий поводья лошади своей, так и стал глазами бегать по лицам братии, силясь углядеть, кто же сие молвил.

– Не внимайте знакам, что будет насылать вам этот чёрт! – приказал Афанасий Вяземский. – Ежели вы честные добрые христиане, не будет у вас страха пред дьявольскими знамениями!

Точно бы назло, взгляды братии мгновенно обратились куда-то за спину князя. Глаза мужчин, настоящих суровых воевод вдруг преисполнились волнения, с которым нельзя было совладать. Нахмурив густые поседевшие брови, Афанасий вновь развернул лошадь свою, да животное точно не хотело того – упрямо упиралось ногами, опускало голову всё ниже и ниже, иной раз встряхивая гривой. Терпение Афанасия скоро уж и закончилось – огрел опричник лошадь хлыстом. Она пронзительно заржала да как встала на дыбы, едва не скидывая наездника своего.

Все опричники тотчас же отошли назад, боясь, как бы сильные копыта, что бились в воздухе, не пришлись на их голову. Наконец князь совладал со своей лошадью да обернулся.

Долина утопала во мраке. Мягкий туман стелился в неглубоких оврагах да низинах. И будто бы во всём мире не было ни души, да пред одиноким домиком, который виднелся мелкой точкою, дышал костёр. Вглядываться стал Афанасий да углядел вороньё, кружившее над костром, едва ли не касаясь крылами пламени, и обратился весь в слух. Издалека доносился гулкий крик. Птицы бесновались в неясном неистовстве, и крик их доходил до братии. На самом пороге дома сидел человек. Точнее нельзя было сказать, не подходя ближе.

– Гойда! – крикнул было князь Вяземский, но только сам видел, что не дал тот клич оживления никакого ни на лицах, ни в сердцах опричников.

– На кой же чёрт он сам нас кличет? – спросил Фёдор, прищуриваясь глядя на костёр вдалеке. – Не сыскали б мы его, ежели бы сам не постарался.

– Да мне почём знать? Сам я не веду никаких колдовских дел и природу знать не знаю! Я одно вам скажу – нет у дурака этого никакой силы, чтобы волю нашу сломить! – бросил Вяземский.

Фёдор пожал плечами, встряхнул головою, убирая волосы с лица.

– Быть по-твоему, Афонь, – просто ответил Басманов, да не спешил гнать свою лошадь, покуда сам князь не подастся.

Сам же Афанасий видел сомнения на лицах опричников.

– Трусы, аж смотреть противно! – Князь сплюнул, стеганув лошадь свою.

Тотчас же Фёдор помчался следом, а с ним и Штаден. Затем уж и вся братия постегала коней своих да двинулась на огненное знамя. По мере того как приближалось войско государево, всё плотнее в воздухе становился вороний крик. Эти пронзительные вопли всё усиливались с каждым шагом.

– Встал он! – крикнул опричник с факелом, что мчался впереди.

И впрямь – все тотчас же обратили взор свой на побитое крыльцо, на мужика. Тот и впрямь поднялся с места своего и, стоя в мерзких лохмотьях, будто бы готовился принимать гостей.

Иных пробила холодная дрожь от одного вида этого оборванца. Когда опричники окружили его кольцом, мужик принялся громко читать считалочку:

И мчатся копыта,Бьют землю черну,Туманом сокрыто,Не узреть никому,Как в топи болот,Во мраке, во тьме,Хочешь – не хочешь,Выпадает…

Мужик резко присел на корточки и будто бы завёлся волчком. От смятения ли али по иной причине Вяземский взялся за хлыст и со всей силою ударил мужика по спине, да тот и не пошатнулся. Примеру тому последовали и иные из братии – втроём принялись стегать его, но проку с того никакого и не вышло. Колдун резко распрямился да пальцем указал куда-то не глядя, ибо очи свои сам прикрыл рукою.

– …тебе! – едва ли не торжественно объявил чудак, справляясь с одышкой.

Его дрожащий палец указывал чётко на Фёдора Басманова. Штаден невольно обернулся на друга, как и иные из братии.

– Гойда! Словом и делом! – меж тем скомандовал Вяземский. – Не внимайте речам супостата!

Мужик боле ничего не говорил, лишь залился смехом, покуда его вязали да перекидывали через лошадь. Лицо колдуна сокрыли холщовым мешком, и тотчас же вороньё предалось своему естеству да разлетелось по чёрному небу.

* * *

В покои Алексея Басманова послышался стук. Воевода протёр глаза и сел в кровати.

– …кто? – буркнул он, ища вслепую кувшин али чашу с питьём.

– Сын твой, – произнёс Фёдор, отворяя дверь.

Басман-отец лежал на кровати. Уж по голосу Фёдор быстро понял, что батюшка его буквально мгновение назад проснулся. Юный Басманов дал жест крестьянке в простеньком платьице и в белом платке, дабы она занесла поднос с питьём и едой для воеводы. Девушка всё исполнила и удалилась с кротким поклоном.

Меж тем Басман-отец был в постели не один. Фёдор заметил то да оглядел Глашу с мягкою улыбкой, цокнул пару раз себе под нос, помотал головой, усаживаясь в кресло подле кровати. Закинув ногу на ногу, Фёдор с улыбкой глядел, как Басман-отец, сам толком-то и не пробудившись, толкнул локтем крестьянку. Она же, не открывая глаз, натянула одеяло на голову да принялась второю рукой рыскать по полу в поисках своего сарафана. Наконец она ухватила подол, подтянула к себе, выскользнула из кровати, протирая глаза, наспех оделась, поклонилась и спешно выбежала, как была – босая да простоволосая.

Фёдор хотел было что сказать, да отец опередил его, лишь заметив лукавую улыбку.

– Полно тебе, – хмуро бросил Алексей. – Уж-то новость!

– Так и молчу ж я. – С усмешкой Фёдор взял чашу с подноса, наполнил её холодным кислым квасом и подал отцу.

Басман принял её и осушил одним залпом, после чего с резким вздохом вытер усы да провёл рукою по лицу, протирая сонные глаза.