Гойда

В том шуме да гаме немудрено было затеряться и пёстрому скомороху да Ивану Булатову, кои в самом деле едва не сцепились в драке. Виной тому была шутка ли, нечаянность и неуклюжесть, да, не совладал танцор с косами, что волочились за ним, да споткнувшись, окропил вином одеяние Булатова. Опричник было выругался и подскочил, дабы проучить ряженого дурака, да осадили собратья его.

– Больно много чести, на холопа-то гневаться! – произнёс соратник Булатова.

Опричник сплюнул на пол, да и сел обратно за стол.

– Чёрт с ним! – отмахнулся Иван, почесав подбородок свой, заклеймённый ожогом.

Перед лицом государя мелькали десятки образов, да помимо того приближённые князья прямо сейчас держали с ним речь, давая волю раскатистым басам своим, но зоркий взгляд Иоанна глядел сквозь весь стол на Булатова. Не мог никто заметить той перемены в лице государя – то лёгкая тень, омрачившая искрящееся веселие, тот короткий вздох сожаления не мог заметить никто. Разве что скоморох, видно, от провинности своей, лишь описал круг подле государя, да с тремя земными поклонами взял и удалился посреди пира.

* * *

Закат ныне разродился алым пламенем. Густой свет этот заливал небеса, окрашивая золочёные купола малиновыми отблесками. Солнце лениво заваливалось где-то далеко, в заснеженный лес, что раскинулся редкими клоками мелколесий вблизи Александровской слободы. Протоптанные да выезженные санями дороги тянулись голубыми нитями, расползаясь во все стороны. Чёрные силуэты повозок плавно плыли по снегам, спеша возвратиться засветло.

Уже вечерело. Косые лучи позднего солнца, что коснулось дальних лесов, освещали Александровскую крепость. Окрасились багрянцем белые стены да башни, внутренний двор затопила густая тень. Окна бросали длинные мутные пятна света, исполосовав коридор, по которому быстрым, но твёрдым и уверенным шагом шёл Фёдор. Полы чёрного одеяния его вздымались от каждого шага. Правая рука покоилась на сабле, в то время как левой он плавно и свободно размахивал при ходьбе.

Проходя по коридору, он рассекал собою косые лучи, оттого лицо его переменялось – то оно загоралось багрянцем уставшего солнца, то окуналось в тенистый мрак. Войдя в тронный зал, он не привлёк к себе особого внимания – лишь заскучавшие рынды обернулись на молодого опричника. Признав в нём Басманова, дали пройти дале, и вновь мины их приняли холодно-скучающее выражение.

Взору Фёдора открылся стол, устланный картами. Вокруг него склонились чёрные силуэты – то были опричники. Тут же были и отец Басманова, и князья Хворостинин да Вяземский, поодаль стоял Васька Грязной, который уж не улавливал, о чём толкует братия. Во главе возвышался царь. Руками он опирался о край стола, склонив свою голову. Он молча внимал Вяземскому. Речь князя мерно лилась, и царь изредка кивал, покуда взгляд его, мрачный и тяжёлый, был опущен вниз.

Иван Булатов был подле друзей своих, и стоял он несколько поодаль от государя. Как и все опричники, был он при оружии – с пояса свисал скрученный хлыст да сабля. Он-то первым и заметил Фёдора, явившегося на собрание, не будучи вызванным волею царской. Опричник скривил лицо, заклеймённое ожогами, в презрении, когда заметил появление Басманова. Иван отвернулся к одному из друзей, дабы сокрыть выражение своё от глаз Фёдора. Басманов же не обращал внимания на постороннее, лишь устремил взгляд на государя. Царь поднял голову, взглядом приветствуя пришлого опричника.

Фёдор отдал земной поклон, и, когда поднял лицо своё на государя, Иоанн коротким жестом взмахнул, даже не глядя в сторону Вяземского. Князю пришлось подчиниться царской воле да умолкнуть, но взгляд его устремился на Фёдора.

– Светлый и мудрый государь мой, – произнёс Басманов, не придавая внимания никому, кроме Иоанна. Фёдор оглянулся на братию опричников в тёмном одеянии, будто бы лишь сейчас заметил их.

– Не исполнив воли моей явиться смел, отрок басманский? – спросил Иоанн, вздыхая с великой тяжестью, едва ли не с гневом в голосе.

– Великий и предобрейший государь! – взмолился было Фёдор, да прервал его царь резким ударом о стол.

– Умолкни. Да сделай, что должно. Булатов! – резко окрикнул Иоанн, и голос его, сильный и звучный, разнёсся гулким эхом под сводами царской палаты.

Опричник, коего обозвал государь, тотчас поднял голову и обратил взор свой на Иоанна. Царь щёлкнул да указал на Фёдора.

– Без тебя не управиться Федьке, – произнёс Иоанн, указывая обоим на дверь.

Басманов, точно всё ещё в оторопи от резкости да грубости речи царской, шагнул назад. Поджав губы, обернулся он на спутника своего Ивана, а с тем и на длинный коридор. Свет уж не лился из окон – недалёк был тот час, когда весь царский дворец погрузится во тьму и светом будет лишь жаркий пламень факелов. Вышли Фёдор с Иваном с царского собрания и путь свой держали сквозь уже потемневший коридор. За окном мрачнели сумерки.

– С каким же велением государя не управились, Фёдор Алексеич? – усмехнулся Булатов.

– Да вот же, Иван Иваныч! – вздохнул Басманов, подыгрывая тону спутника своего. – Одно дело – изловить крыс, иное же – воздать им по заслугам.

– И в чём же уличили ту крысу, с коею расправиться не под силу тебе? – насмешкою бросил Иван.

– Как спустимся мы, всё уразумеешь, – ответил Фёдор, продолжая вести Булатова под землю.

Путь их постепенно мрачнел. С каждой ступенью воздух становился всё тяжелее. Тьма сгущалась. Редкие факелы освещали неровную каменную кладку низких потолков. Каждая неровность блестела огненными гранями, очерчивая края. Булатов заметил открытую решётку в дальней камере. Как и подумалось Ивану, Фёдор повёл его именно в ту сторону. Опричники прошли мимо решёток, за которыми страждущие узники были ни живы, ни мертвы. Бледные нагие фигуры застыли в своих оковах, не в силах прервать своего мучения голодом, холодом и глубокими изувечьями.

Иван встал на пороге. В углу лежала бесформенная куча грязного тряпья, каковую с трудом можно было назвать человеком – столь слаб был свет, что достигал глубин темницы. Булатов переступил порог и оказался внутри мрачного каменного мешка, в котором смерть уже оставила своё холодное дыхание. Естеством своим ощутил вдруг Иван холод, пробивший его по спине. То был призыв чисто звериной природы, но было поздно – не успел Булатов и обернуться, как ощутил жгучую боль у себя под сердцем.

Иван, не помыслив ни мгновения, хотел было выхватить саблю, но не смог – та глухо рухнула на пол, застланный погнившей соломой. Булатов видел рваный край ремня своего, который срезал Фёдор.

– Мразь псоватая! – выругался Иван, стиснув зубы до скрипу.

Не дав Булатову задеть себя, Фёдор ловко изворотился от шаткого удара вслепую да успел клинок свой обернуть в ране. Иван слабо пошатнулся, но устоял на ногах, хоть и взревел от боли. Если бы Булатов бросился на Басманова несколько живее, превозмогая адскую боль от нанесённой раны, быть может, опричники и сцепились бы в борьбу, да Фёдор был проворен, как сам чёрт из преисподней.

Мгновенной тенью он пролетел, оказавшись по ту сторону решётки. Секунда промедления – и Булатов бы огрел хлыстом руки Басманова, да тому не суждено было случиться в ту ночь – Фёдор запер замок, оставив Ивана запертым наедине с горой окровавленной ветоши.

На следующее утро Малюта по личному велению великого царя всея Руси спустится в подземелье царское и совершит обход свой. Опричник поднимется в покои государя – ещё не займётся заря, но государь будет уже готов нести службу Господу. Малюта доложит, что тот подонок отделан. Иоанн коротко кивнёт. То не будет ни знамением одобрения, ни сожаления, лишь безмолвным приказом не молвить и слова о том, отныне и впредь.

* * *

Не всем уж было суждено встретить этот рассвет, и в том есть какое-то горькое упущение. Светлело с каждым днём всё раньше, и хоть морозы не отступали от владений своих – реки по-прежнему были окованы льдом, а снег укутывал своим плотным одеялом дали, – но всё же нынче, обращая глаза к небесам, люди видели светлое полотно, раскинувшееся бесконечно широко, охватывающее своим безграничным куполом целый мир. Странники успевали засветло проделать более долгий путь, прежде чем холод и мрак ночи настигали их в лесной чаще или на равнинах с мелколесьем вдоль дорог.

Раннее солнце заливалось мягким малиновым светом, преисполняясь золотого сияния. Нежная заря застала гонца прямо подле ворот Александровской крепости. Привратник тотчас же впустил всадника, и тот въехал во двор, осаждая свою изнурённую лошадь. Животное тяжело дышало, поднимая в воздух столб пара. Гонец спешился, но один лишь взгляд на каменную лестницу пробивал его до дрожи. Перемолвившись с конюшими, которые приняли уздцы лошади, посланник глубоко вздохнул и направился во дворец. Но едва он заметил чью-то громоздкую фигуру, прогуливающуюся во дворе, тотчас же метнулся с лестницы. Гонец узнал опричника и почти с ходу рухнул в ноги.

– Алексей Данилыч, благослови Господь вас и семью вашу! – взмолился гонец. Его дыхание ещё не восстановилось с долгой дороги, оттого слабый голос его хрипел, точно сорванный.

– Да полно в снегу-то валяться, право! – Алексей подхватил за плечо гонца, поднял с земли да отряхнул ручищею своей. – Какая нужда у тебя?

– Сударь, помилуйте! – вновь взмолился гонец, доставая из внутреннего кармана письмо. – Государю передать надо…

– От кого же сие послание? – спросил Басманов, уж было протянув руку свою.

– От Курбского Андрея… – ответил гонец.

От того имени Алексея точно огнём обожгло. Отдёрнул руку он да помотал головою своей.

– От изменника-то? От Иуды этого проклятого? – спросил Басманов, точно сам у себя.

– Страшусь я гнева государева… – обречённо вздохнул посланник.

– Кто ж не страшится? – произнёс Алексей, заглядывая за плечо гонца, заметив чей-то силуэт, выходящий с конюшен.

Напрягая глаза свои, опустил Басманов густые брови, вглядываясь в того мужчину. По чёрному одеянию Алексей тотчас же распознал опричника, но боле он сказать не мог, покуда фигура не приблизилась несколько к ним, подходя к каменной лестнице. То лицо быстро распознал Басманов, ибо лишь двое при дворе брили бороды – то был его сын али немец. По росту да по походке отец точно признал, что то был чужеземец.

«Латин же не смекнёт, что за Курбский вовсе…» – подумалось Алексею, да мысль та придала улыбку выражению лица опричника.

Гонец заметил пристальный взгляд Басманова и обернулся.

– Того опричника звать Андреем Владимировичем. Немец он, не наш, – указал Алексей. – Ежели и не смекнёт, что за Курбский, того гляди, он и передаст письмо государю, и не сыщешь гнева царского на голову свою.

– Благодарю вас, Алексей Данилыч! – пламенно бросил гонец, кланяясь в пол.

Не тратя ни мгновения, бросился посланник вслед Андрею, спешно поднимаясь по каменным оледенелым ступеням. Алексеем же овладело любопытство, с коим он и наблюдал за тем, как гонец окликнул немца. Завязалась короткая беседа. Басманов не мог слышать слов, но видел, как немец таки принял послание. Пожав плечами, Алексей усмехнулся самому себе.

* * *

Немец поднялся в свои покои и переменил облачение, дабы предстать на совете в должном облике. Сборы его не заняли много времени, и через несколько минут уж отправился в тронный зал. Когда он переступил порог, первым делом заприметил молодого Басманова, с которым более всего находился в дружеских сношениях. Фёдор стоял, опёршись спиной на стол да скрестив руки на груди. Он, точно утомлённый вечною строгостью уставного облачения, лишённого украшательств, ныне предстал пред советом в синем кафтане, что так и мерцал жемчугом да мелким бисером в отблесках свечей. В левом ухе поблёскивала длинная серебряная серьга каплевидной формы. Заметив друга своего, Фёдор ответил улыбкой да коротким кивком.

– Государь ещё не явился? – спросил Андрей, оглядывая собравшихся думных бояр да опричников.

– Всё в трудах наш великий государь. Обождём, – пожал плечами Басманов.

Немец оглядел украшения на одёже юноши, и если и хотел сказать что, то воздержался, махнув рукою. Фёдор вскинул бровь, точно заметив, что друг его не выразил мысли своей, быть может, даже остроумной, но Андрей сохранил молчание, вглядываясь в лица собравшихся.

Стоял тихий гомон голосов. Соратники Булатова который день шептались меж собою, не получал ли кто вестей от Ивана. Опричники же разводили руками, не ведая, что ответить. Боле всех недоумевал Малюта, с особым пристрастием расспрашивал братию, все лишь руками разводили. По взгляду их можно было прочесть негласный приговор – то пропадали люди и боле видные, нежели Булатов, что и молвить тут?

Фёдор слушал те толки с той же улыбкой, которая была присуща ему обычно. Когда Малюта опросил и Фёдора с Андреем-немцем об участи Ивана, то Басманов лишь пожал плечами.

– Ведаю я не боле, чем ты, – ответил Фёдор, глядя Малюте в глаза.

Покуда не явился светлый государь в величественном и лучезарном облачении своём, братия продолжала переговариваться меж собою, но все голоса во мгновение стихли, лишь государь показался в зале. Братия пала ниц на каменный пол. Иоанн же поднял руку свою и осенил опричников крестным знамением.

– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, – произнёс Иоанн, плавно водя рукою своей в воздухе, устремляя взор куда-то ввысь, точно глядел он сквозь стены, сквозь сам камень.

Опричники постепенно поднимались с колен, покуда владыка обходил вокруг стола, отбивая каждый шаг свой ударом посоха. Царь занял место во главе стола, окидывая свою братию взглядом.

– Великий государь, – с поклоном обратился Андрей-немец.

Коротким кивком Иоанн велел продолжить.

– Почтенно передаю вам письмо, владыка, – продолжил чужеземец, доставая из внутреннего кармана послание, принятое от гонца.

Государь было протянул руку, унизанную перстнями.

– От Андрея Курбского, – доложил немец.

Опричники замерли, боясь тронуться с места. Иоанн же слегка наклонил голову да раскрыл шире глаза свои. Все взоры уставились разом на великого государя. Его молчание страшило ныне боле, нежели громкая брань. Иоанн коснулся пальцами желтоватого конверта, да что-то сделалось с ним. Бумага упала ему под ноги. Взгляд свой, медленно наполняющийся горячим безумием, уставил на Андрея. Ноздри вздымались от каждого вздоха.

– Чего ж я стал слаб да немощен… – вздохнул Иоанн, чётко проговаривая слова, стиснув зубы.

На лице Андрея сгущались тревога и волнение. Он бросил короткий взгляд на письмо, потом обратно на государя. Иоанн кивнул и вновь протянул руку свою, дабы немец вновь вложил в неё послание. Стоило Андрею едва наклониться, опустив взгляд, резкий удар рассёк его щёку да повалил на землю.

Немец тотчас же попытался отползти прочь, но величественная высокая фигура поднялась со своего трона, в неистовом гневе сжимая свой посох, который уж окрасился кровью. Иоанн вновь замахнулся, и Андрей прикрыл лицо своё и голову, как вдруг удар пришёлся мимо него. Когда чужестранец открыл глаза, первое, что предстало пред его взором – золотой посох государя, ударивший во всей силе буквально на волосок от головы Андрея.

Затаив дыхание, немец поднял взгляд свой на государя, не предвидя того, что узреть ему пришлось. Меж Андреем и государем стояла фигура Фёдора Басманова. Тот одной рукою едва касался посоха, вторую, изогнув в локте, чуть приподнял несколько выше груди, точно готовясь самому принять удар. Сам царь был в гневе, равно как и в замешательстве. Руки его дрожали от злости, которая сейчас наполняла жгучим огнём все жилы его, всю его плоть.

– Поди прочь, – процедил сквозь зубы Иоанн, со злостью поднимая посох свой.

– Не стоит Андрей гнева вашего, предобрейший наш владыка, – произнёс Фёдор едва ли шёпотом.

– Гнева моего на шкуре своей испытать жаждешь?! – Иоанн схватил Басманова за ворот кафтана да толкнул в сторону с такою силой, что он едва на ногах устоял.

Государь уж было замахнулся, чтобы гонцу весь гнев да учинить, ощутил, будто бы посмел кто его остановить. В гневе обернулся государь – то был Басманов. Схватился двумя руками за посох царский.

– Не ведаешь же, что творишь, вымесок басманский! – с теми словами царь было хотел вырвать оружие своё, да с первого порыву не удалось.

– Отчего не молят о милости вас? – тихо произнёс Басманов. – Ныне взываю к милости вашей, к множеству щедрот ваших.

Иоанн слышал слова Фёдора, через силу внимая им.

– Молю о милосердии, светлый государь. Внимаете вы мольбе моей? – спросил Фёдор и тут же отпустил посох.

Басманов был безоружным – будто бы в знак того он развёл руками. Фёдор глядел прямо в глаза царя, в то время как Иоанн боролся с бушующим пенистым океаном ярости и боли, который пробудился от одного лишь имени Андрея Курбского. Уж рынды подоспели, да остановил их государь, глубоко вздыхая. Он крепко сжал посох, но уже не как оружие, а как опору.

– На что мне быть милостивым, ежели подле меня столько зла? – спросил Иоанн, глядя на молодого опричника.

Фёдор медленно опустился на колени, чуть склонив голову перед государем. Он сложил руки на груди, будто бы готовясь к таинству причастия.

– Ежели нет милости боле в сердцем вашем, готов принять и гнев, и ярость вашу, – произнёс Фёдор, поднимая взгляд на Иоанна. – Ибо клятву давал и служить буду вам, душою, помыслами и делом, во веки веков.

Иоанн усмехнулся и вскинул голову вверх, силясь унять боль, что терзала его. Наконец он провёл рукою по своему лицу. Потерев переносицу, он глубоко вздохнул и обратил взор на Фёдора, стоявшего перед ним на коленях.

– Аминь, – тихо произнёс Иоанн, благословляя опричника своего, коснувшись кончиками пальцев головы юноши.

Глава 4

– Я стоял в горнице, залитой светом, точно златым мёдом. На полу каменном разбросались бусы да цветное стекло – и ступить некуда. Осторожно переминался с ноги на ногу, дабы не задеться да не израниться, как чую – руки мягкие опустились на плечи мои. Нежны были те ладони да мягкие, точно девичьи, но сила в них была, да такая, что направили меня по пути, неведомому мне доныне. Едва вздумалось мне обернуться, по челу моему скользнул шёлк да сокрыл очи мои. А всё вокруг звенит тот смех – потешаются надо мною, да беззлобно – не было в сердце моём ни толики гнева али суровости. Словно сотня рук подхватила меня – всё кружат да пересмеиваются меж собою. То бегаю меж них – чую иной раз – коснулась меня рука али нога, али ситец да атлас скользнул вновь по коже моей. Вслепую и принялся их излавливать – да что в том толку, ежели очи мне сокрыли повязкою?

* * *

Ночь обрушилась лютым морозом на Русь. Оттепель обернулась ледяным панцирем, в который заковался двор Слободы – лестницы да перила покрылись толстым ледяным слоем. Привратник уже второй час стоял да топором околачивал петли от лютых оков суровой зимы под трепетным огнём факела, что дрожал при каждом завывании ветра. В палатах гуляли сквозняки, тихо посвистывали ветра по длинным расписным коридорам да по лестницам, устланным красными коврами.

Раздался короткий стук в дверь. Фёдор готовился ко сну, оставшись лишь в нательной рубахе, да заслышав пришлого, первым делом взгляд бросил на нож свой. Взяв оружие, прислонил он нож к стене таким манером, дабы ночной гость его не заприметил, ежели переговариваться через порог будут. Едва Фёдор открыл дверь, так сразу ж с облегчением да и выдохнул.

– Уж поздно, батюшка, – произнёс он, опуская оружие.

Молодой опричник развернулся к отцу лицом да и рухнул на кровать спиною, подпёршись сзади локтями. Басман-отец не вымолвил ни слова – с мрачным выражением лица опустился на сундук да принялся глядеть на сына. Фёдор чуть заметно сдвинул брови, разглядывая наряд отца. На сапогах не успел оттаять снег – то значит, что Алексей со службы тотчас же и явился к сыну своему.

– Отчего явился ночью, а не утром? Неужто дело твоё не ждёт? Коли так, выкладывай, – произнёс он.

– Доложил мне Васька, как вступился ты за того латина безбородого, – вздохнул Алексей, глядя на сына своего.

Повисло молчание, что нарушалось лишь тихим скулением ветра, что беспомощно бился в окна, покрывавшиеся морозными узорами.

– Ничего зазорного не учинил, – просто ответил Фёдор, пожав плечами. – Не покарал же меня наш светлый государь.

Алексей тихо усмехнулся себе в бороду да помотал головою.

– А ты, отрок сучий, того будто жаждешь! – произнёс Басман-отец, разводя руками. – Всё рвёшься да рвёшься на погибель! И откуда в тебе удали столько?!

Фёдор молча глядел на отца, не говоря ни слова против. Заметив то, Алексей вздохнул да ссутулился и, превозмогая бессилие, поднял взгляд на сына.

– Не ведаешь ты, на что меня обрекаешь, – тихо произнёс Басман-отец, мотая головою. – Не ведаешь же, кому приказ отдадут казнить родную кровь, ежели в измене тебя обвинят языки эти паскудные? – Алексей вновь усмехнулся сам себе, проводя широкой рукой по своему лицу. – За что ж ты подставляешься да меня на муки обрекаешь? Ежели царь велит – нет тут воли моей, подчинюсь! – сквозь зубы проговорил Алексей.

– В самом-то деле? – спросил Фёдор, вскинув бровь. Лицо его омрачилось. Во взгляде поселился тот холод, который бушевал за окном, так и норовя пробиться в опочивальню.

– В самом деле, – повторил Басман, мотая тяжёлой головой. – Исполню я любой приказ. Ибо ведаю, ежели ослушаюсь – то поручат то Малюте али другому мяснику на цепи царской. Уж я-то знаю – один верный удар в сердце. Чёрт тебя бы побрал, Федька, да знаю я, не дрогнет моя рука, ох не дрогнет!

– Отец, я знал, что не тронет государь меня, – твёрдо произнёс Фёдор.

Алексей наклонился, точно и не расслышал слов сына, а как дошёл до него смысл, так тотчас же усмехнулся той глупости.

– Знал он, чёртов полудурок! – Алексей всплеснул руками. – А государь-то сам не знает, карать он будет али миловать, а ты, щенок безбородый, всё-таки наперёд знал!

Фёдор вновь пожал плечами да развёл руками.

– Ежели голова у меня на плечах, ежели я в своих покоях, а не на дыбе у Гришки али в подвале сыром, стало быть, доподлинно знал, – слова те юноша произносил с простотой да лёгкостью, точно речь и вовсе никоего смысла не имела.

Алексей тяжело вздохнул да замотал головою своей, потирая затылок.

– Не смей, Федька, чтобы я тебя схоронил, гадёныш, – предостерёг Басман-отец, да с тем и встал с места своего.

– Доброй ночи, отец, – произнёс Фёдор вслед.

Алексей покинул сына, и долго Фёдор ещё глядел в потолок, и ум его заняли образы того рокового застолья. При всём напускном спокойствии, коего держался молодой опричник, говоря с отцом своим, сердце и сейчас замирало от одной мысли о том миге, когда Фёдору пришлось заступиться за друга своего. На мгновение Басманов перевёл взгляд на руки свои. Они уж были чисты, но помнил он, как ослепили эти самые руки рынду, что посмел воспрепятствовать воле царской.

«Раз цел я, значит, была тому причина в разуме царя нашего…» – думал Фёдор, глубоко вздыхая. С теми мыслями он и заснул.

* * *

В распахнутые ворота въехала роскошная тройка. Ямщик, закрытый от снега тяжёлыми коврами, натягивал поводья, усмиряя лошадей. Из саней вышла боярыня важного вида. Точно всё ещё прячась ото снега, щурила она глаза свои, поглядывая на холопов, подлетевших к саням. Брезгливо она глядела на мужиков, что подавали руки свои, да сходила на снег без опоры.

Боярыня отряхивалась от снега, понося извозчика своего. Лицо её было под стать суровости речей её – губы, казалось, были поджаты во гневливости, глаза оглядывали двор чёрными мелкими бусинами.

Следом за старухой вышел из саней молодой мужчина, высокий да нескладный. Длинная шея казалась слишком нелепой для худого лица его. Даже закутавшись в меха, он не мог скрыть своей худощавости. Даже на морозе лицо его хранило бледно-желтушный оттенок, не краснея румянцем.

Гостей встречали на крыльце – сам государь облачился в тяжёлую шубу, исшитую золотом, шапку, изукрашенную камнями да мехом. Стоял Иоанн и слабо постукивал пальцем по золотому резному посоху своему, что поблёскивал в рассеянном свете, пробивавшемся сквозь облака. Подле государя стояли советники из братии его – Григорий по кличке Малюта да князь Вяземский. Опричники стояли за спиной царя мрачными тенями. Из-под чёрных плащей поблёскивала сталь оружия.

Боярыня со спутником своим ступила на лестницу, волоча по оледенелым ступеням подол шубы да юбки. Царь вышел навстречу, раскрываясь для объятий, да старуха тут же мотнула головой.

– Дай хоть в тепло зайти, Ваня… – буркнула она под нос, кивнув на двери в горницу.

Иоанн усмехнулся и перестал постукивать по посоху своему, а заместо того сжал его в руке, стукнув о лёд.

Мужчина, спутник суровой да резкой боярыни, видать, и не разделял настроя её, оттого с великою радостью и взялся за руку царя да и припал губами к перстням владыки. Лишь после того выпрямился с улыбкой беззлобной.

– Всё погляжу, Владимир, старого нраву наша Ефросинья? – с усмешкою спросил Иоанн, потрепав гостя по плечу.