Цена предательства. Сотрудничество с врагом на оккупированных территориях СССР. 1941—1945

Тем не менее после падения Франции Гитлер упорно игнорировал советы как своего посольского персонала в Москве, так и своих офицеров разведки, докладывавших ему о потенциальной мощи советского оружия. Теперь он убедил себя, что Россия слаба, как это уже делал в 1925–1926 гг. Неспособность Сталина обеспечить военные гарантии чехам в 1938 г. и его поддержка германской аннексии Западной Польши в 1939 г. в обмен на жалкую территориальную сделку – все это было в его глазах доказательством слабости. Гитлер не мог понять, что огромная и мощная страна способна так же страстно желать мира, что может совершать унижающие ее жертвы – как это сделала британская нация под сенью шляпы Чемберлена. Для гитлеровского примитивного менталитета опасение войны означало то же, что и неспособность воевать. Учитывая этот менталитет, почти неизбежен вывод, что первую явную уступку своему намерению напасть на Россию Гитлер сделал почти сразу же после падения Франции. Намек на это был сделан гитлеровским генералам 29 июля, и тут следует отметить, что это происходило в тот момент, когда гитлеровское Верховное главнокомандование все еще воспринимало всерьез приготовления к вторжению в Англию и когда эти приготовления еще не перешли в более позднюю стадию камуфляжа или блефа.

Не было ни малейших причин предполагать 29 июля 1940 г., что русские планируют какую-то военную акцию, потому что Гитлер становился все более могущественным. В ноябре того же года, когда его первоначальным приказам уже было около четырех месяцев, Гитлер попытался оправдать приготовления, которые начал ссылкой на поведение Советов в Юго-Восточной Европе, где Сталин увеличил свои территориальные претензии к Румынии по сравнению с теми, что выдвигал прежде в рамках пакта Молотова— Риббентропа. Дополнительный захват был похож на принцип «око за око», чтобы уравновесить германский контроль над румынскими нефтяными месторождениями, и являлся частью процесса перекройки границ и сфер интересов, который в принципе был определен между двумя державами в августе 1939 г. Каким бы ужасным ни был этот акт, но тут не было ничего такого, что могло быть неожиданным для Германии. То, что Советский Союз готовился к войне в этот момент, справедливо только в том смысле, что он стремился к укреплению своей обороны. Тон советской дипломатической переписки продолжал оставаться дружеским. Поставки российского зерна по московскому договору честно продолжались до дня германской агрессии включительно, а советские Вооруженные силы, размещенные на границе, не занимали оборонительные позиции – как об этом свидетельствовали несколько германских командующих. И поцелуй, который Сталин запечатлел на щетинистой щеке германского военного атташе Ганса Кребса (Hans Krebs; 1898–1945 – немецкий офицер и последний начальник Генерального штаба сухопутных войск вермахта во Второй мировой войне. После самоубийства Гитлера Кребс участвовал в попытке установить перемирие с советскими войсками, штурмовавшими Берлин. Вследствие категоричности в требовании безоговорочной капитуляции попытка перемирия была безуспешной. 1 мая 1945 г. застрелился. – Пер.) на вокзале 13 апреля 1941 г. не был «поцелуем Иуды», а искренним актом. Он выражал дружбу – на собственном сталинском немецком «auf ieden Fall» (при любых обстоятельствах. – Пер.).

На последних этапах подготовки раздавалась критика, и некоторые пророки несчастья были удалены – наподобие генерала Кестринга (Ernst-August Kцstring; 1876–1953 – немецкий дипломат и военоначальник, генерал от кавалерии. Выступал за привлечение граждан России к борьбе с большевизмом. Использовался в качестве эксперта по русским вопросам. С сентября 1942 г. уполномоченный по вопросам Кавказа при группе армии «А». Отвечал за формирование воинских частей из местных народов. С июня 1943 г. инспектор соединений народов Северного Кавказа. С 1 января 1944 г. генерал добровольческих соединений при ОКВ. 4 мая 1945 г. был взят в плен американскими войсками. В 1947 г. отпущен на свободу. Предусматривался в качестве свидетеля на Нюрнбергском процессе, но СССР высказался против его использования. – Пер.). Но, как и министерство иностранных дел, высшие командиры вермахта восприняли эту великую авантюру не просто фаталистически. Сравнение с более ранними событиями впечатляет. В сентябре 1938 г., незадолго до Мюнхенского соглашения, Людвиг Бек (Ludwig August Theodor Beck; 1880 – 20 июля 1944 – генерал-оберст (генерал-полковник) германской армии (1938). Лидер выступления военных против Адольфа Гитлера 20 июля 1944 г. Покончил с собой. – Пер.) ушел в отставку с поста начальника Генерального штаба сухопутных войск. Некоторые генералы обсуждали идею военного путча против Гитлера и пытались сообщить британскому правительству о своих намерениях. В августе 1939 г. даже Геринг пробовал действовать за кулисами через посредника – шведа Бергера Далеруса. После завоевания Польши почти все Верховное командование вермахта было против попыток заключения договоров с Западом. Но даже уцелевшие участники «Круга сопротивления» не утверждают, что какой-либо путч был запланирован в июне 1941 г. Генералитет не проявлял никакого отвращения к кампании, в разработку детальных планов которой он был вовлечен с декабря 1940 г. Существовали серьезные сложности. Из-за перехода Югославии на сторону противников германского альянса в апреле 1941 г. пришлось начать незапланированную военную кампанию и отложить дату вторжения на два месяца (на месяц с небольшим – с 15 мая по 22 июня. – Ред.). И даже это не отделило Гитлера от его Верховного командования. Капитан Лиддел Гарт (британский историк. – Ред.), в силу профессии любезный к генералам человек, предпочитает считать, что они не были людьми упорствующими в заблуждениях или нечестными, а просто были не от мира сего. Как он говорит, эти люди, как и многие специалисты, были весьма наивны за пределами своей сферы обитания. Гитлер преодолел их сомнения с помощью политической информации, убедившей их в необходимости нападения.

Но всегда ли германских генералов было так легко убедить? В войне с Россией у Гитлера с Верховным командованием происходили конфликты и ссоры, которые стоили ему его самого лучшего начальника штаба Франца Гальдера (Franz Halder; 1884–1972 – военный деятель Германии, генерал-полковник (1940). Начальник Генерального штаба сухопутных войск (1938–1942). В качестве свидетеля Гальдер давал показания на Нюрнбергском процессе, где заявил, что, не случись гитлеровского вмешательства в военные дела, Германия в 1945 г. могла бы заключить мир на «почетных» условиях: «Хотя выиграть войну и не удалось бы, но можно было, по крайней мере, избежать позора поражения». – Пер.), а также его лучших генералов Гудериана (Heinz Wilhelm Guderian; 1888–1954 – генерал-полковник германской армии (1940), военный теоретик. Наряду с Шарлем де Голлем и Дж. Фуллером считался «отцом» моторизованных способов ведения войны. Родоначальник танковых войск в Германи. Имел прозвища Schneller Heinz – «быстрый Хайнц», Heinz Brausewetter – «Хайнц-ураган». Возможно, данные прозвища были частью неофициальной нацистской пропаганды сил вермахта и его генералитета. – Пер.), Рундштедта (Gerd von Rundstedt; 1875–1953 – немецкий генерал-фельдмаршал времен Второй мировой войны. Командовал крупными соединениями в европейских кампаниях. В начальной фазе операции «Барбаросса» командовал группой армий «Юг». После заговора 20 июля, который возмутил фон Рундштедта, он согласился вместе с Гудерианом и Вильгельмом Кейтелем участвовать в армейском суде чести, в ходе которого были отправлены в отставку сотни нелояльных Гитлеру офицеров, часто по ничтожному подозрению. Это означало, что в отношении них больше не действуют законы военного времени, и их дела были переданы в Народный трибунал.

Многие были казнены. – Пер.) и фон Манштейна (Erich von Manstein; 1887–1973 – немецкий фельдмаршал, участник Первой и Второй мировых войн. Имел репутацию наиболее одаренного стратега в вермахте и был неформальным лидером немецкого генералитета. Сыграл важную роль в захвате Польши в 1939 г. (был начштаба в группе армий «Юг»).

Выдвинул основную идею плана вторжения во Францию.

В 1944 г. был отправлен в отставку за постоянные разногласия с Гитлером. После окончания войны был приговорен британским трибуналом к 18 годам тюрьмы за «недостаточное внимание к защите жизни гражданского населения» и применение тактики выжженной земли. Освобожден в 1953 г. по состоянию здоровья. Работал военным советником правительства Западной Германии. – Пер.). В декабре 1941 г. эти ссоры довели Гитлера до совершения его второй самой катастрофической глупости, когда он взял на себя личное командование войной. Ни один генерал не ушел в отставку в июне 1941 г., но в последующие годы многие генералы были рады, когда их прошения об отставке принимались.

Некоторые написали мемуары, где утверждают, что планы, которые они готовили для Гитлера, можно было бы осуществить, и война была бы выиграна (Манштейн пишет о возможности «свести вничью». – Ред.).

Очень медленно оппозиция Гитлеру осваивала стратегию ведения политической войны, где остро обозначился конфликт. При выполнении распоряжений Гитлера массы чиновников, выбранных в соответствии с их позицией в партии, проводили политику колониализма и бессмысленной эксплуатации. Они работали на министерство восточных территорий Розенберга в качестве гражданских губернаторов, на администрацию четырехлетнего плана Геринга в качестве приемщиков выпускаемой продукции и трофеев и на комиссара по рабочей силе Заукеля как участники облав на эту рабочую силу. Поскольку более половины оккупированной территории управлялось не гражданской администрацией, а военными тыловыми командирами и их штабами, стычки полиции с армией стали постоянными. Верховное главнокомандование вермахта под началом верного подручного Гитлера Вильгельма Кейтеля (Wilhelm Bodewin Johann Gustav Keitel; 1882 – 16 октября 1946, Нюрнберг, Бавария, – немецкий военный деятель, начальник штаба Верховного главнокомандования вооруженными силами Германии (1938–1945), фельдмаршал (1940). Подписал акт о безоговорочной капитуляции Германии в Карлхорсте, завершивший Великую Отечественную войну и Вторую мировую войну в Европе. Международным военным трибуналом в Нюрнберге осужден как один из главных военных преступников и казнен. – Пер.) критику в принципе запрещало, потому что Гитлер распорядился, что вооруженные силы в политику вмешиваться не должны. Но еще была орда граждански мыслящих офицеров на государственной службе, чьим единственным делом была политика. Так как организации, контролировавшиеся Герингом и Заукелем, действовали на территории, находившейся под военным управлением, запрет, который пытался ввести Кейтель, здесь не работал. Критика была постоянной и в некоторых случаях эффективной.

Сила этой критики была ограничена сознательно выбранным статусом германского Верховного главнокомандования. Командующие группами армий и армиями, расписывавшиеся за гитлеровские приказы о вторжении, также косвенно расписывались и за его политические планы, особенно за незамедлительное убийство советских и партийных работников и истребление еврейского населения. После того как многие месяцы эти ужасы переносились лишь с ворчанием недовольства, протесты в 1942 г. по поводу расширения масштабов бесчеловечной эксплуатации на производстве и охоты на людей утратили силу, которую должны были иметь. Более того, лишь когда стало ясно, что блицкриг провалился, проблемы политики ведения войны и умиротворения местного населения начали беспокоить таких крупных командующих группами армий, как фон Клюге, фон Кюхлер, фон Манштейн и фон Клейст. На долю в целом незначительных департаментов, занимавшихся в Генеральном штабе разработкой политики, была предоставлена борьба с закоренелым нацистским ядром, в которое входили Гитлер, Борман, Гиммлер и Кейтель. Таковыми были восточная секция в отделе пропаганды вооруженных сил, Организационный отдел и Военный государственный отдел в Оперативном штабе, а также Отдел разведки, известный как «Иностранные армии Востока». Очень много надо было приложить трудов этим учреждениям, когда бывало необходимо получить какое-то решение от Гитлера. В армии, по крайней мере, мятежные сторонники либеральной остполитики могли иногда рассчитывать на поддержку раздражительного начальника штаба Франца Гальдера и его более профессионального преемника Курта Цейцлера. Куда реже они могли опереться на резкого, держащегося на дистанции и эксцентричного начальника штаба оперативного руководства Верховного главнокомандования вермахта Альфреда Йодля. Но доступ к Гитлеру преграждал напыщенный, несносный Кейтель – не столько самостоятельный военный деятель, сколько «глашатай» фюрера.

И все же иногда Гитлер шел на уступки, хотя никогда открыто не изменял своей позиции по отношению к врагу, которого он рассматривал не как вооруженного соперника, а как унтерменша[1]. (Это не так. Гитлер относился к своему противнику, в частности к Верховному главнокомандующему И.В. Сталину, с большим уважением (как к врагу). – Ред.) Позиция Гитлера была фактически, в противоположность запутанным и неискренним мотивам многих мятежников, крайне простой. Его указания по политическому обращению со страной – объектом нападения, впервые объявленные им в марте 1941 г., постулировали войну, которая закончится за шесть недель (автор путает с кампанией на Западе, где немцы разгромили Францию, английские экспедиционные силы, Бельгию и Нидерланды действительно за 6 недель (10 мая – 22 июня 1940 г.). Кампанию на Востоке планировалось осуществить за 15 месяцев (Гальдер. Военный дневник, 31 июля 1940 г., Бергхоф). – Ред.) и самое позднее – до того, как наступит зима. Поэтому политическая проблема существовала почти с самого начала. Когда Гитлер понял, что ему придется вести вторую военную кампанию, политическая проблема утратила свою срочность. И с этого момента решения, которые он выносил в этом плане, вообще не были решениями. Он просто откладывал проблему в долгий ящик, отказываясь верить, что между слоями советского населения существовали тесные отношения или что он создал себе новых врагов. Наконец, когда он осознал, что, скорее всего, никакой значительной части Советского Союза в немецких руках не останется, Гитлер вообще позабыл о первоначальных директивах. Уже не имело значения, во что играли его военные и гражданские политики. Русская освободительная армия, будущий «глава Российского государства», «национальные комитеты» для будущих отколовшихся государств – все это воспринималось и терпелось с пожиманием плеч.

Начав с жестокой, омерзительной политики, Гитлер не питал веру в планы их либерального пересмотра. Невозможно войну грубой силы и чисто грабительские цели заменить каким-то идеалистическим «Воззванием к Востоку» в освободительном крестовом походе. Гитлер был значительно более реалистичным, чем мятежники, преследовавшие свою химеру до самого конца через разгром и хаос. То, что началось как полуосмысленное мнение нескольких эксцентриков, в конце войны стало популярной формой принятия желаемого за действительное. Существовала такая идея, что русская душа – по своей сути антибольшевистская и что пробуждение этой русской души уничтожит марксистскую систему. Немногие верили в это уже в 1941 г., а в 1943 г. все уже понимали, что Россию невозможно уничтожить как государство и как нацию. Но, утверждали мятежные остполитики, Россия может быть уничтожена как центр мировой революции. Даже в 1945 г. еще могло быть не поздно создать сильную Русскую национальную армию, навербованную из двух миллионов советских военнопленных, еще не умерших от голода. Появление таких гигантских масс соотечественников, пропагандистские лозунги, которые они будут нести с собой, – все это могло свести к нулю огромное преимущество Сталина в оружии и снаряжении.

Как при вторжении ни один армейский командир не верил, что русские военнопленные будут воевать за немцев, так ни один армейский командир не мог сомневаться в этом в конце первого года войны. Но всегда существовали бредовые мысли в отношении уровня, до которого можно позволить расширить российское руководство. Например, в декабре 1942 г. фельдмаршал фон Клюге испугался и потребовал убрать чисто русскую бригаду под началом русских командиров из тылового района своей группы армий. В конце концов эти возражения были устранены, но самостоятельная Русская освободительная армия появилась на свет лишь в последние безнадежные месяцы войны, когда уже не было предела бесполезным престижным уступкам, которые можно было предложить, чтобы уговорить русских военнопленных перейти на сторону противника.

Остполитики, которые планировали превратить русский народ в союзника Германии, позволили увлечь себя тремя феноменами первых трех недель с начала вторжения. Они увидели, как целые полки строем сдавались перед немецкими боевыми порядками, совсем не исчерпав возможностей сражаться до конца в окружении в котле. Они видели, как украинские селяне засыпали германские танки цветами. Они увидели пленных красноармейцев, которые не только выполняли полезную работу в обмен на тарелку супа, но и были готовы схватить винтовку и стрелять в своих соотечественников. (К сожалению для немцев, вышеописанное не являлось типичным и массовым. Сопротивление советских войск было совсем не таким, как на Западе, где полностью отмобилизованные армии союзников были разгромлены за 6 недель (в плен было взято 1547 тыс.). Красная армия сумела, несмотря на страшные потери (802,2 тыс. погибших и умерших и 2335,5 тыс. пропавших без вести (из них 500 тыс. можно считать погибшими) и попавших в плен плюс 500 тыс. пропавших без вести из числа маршевых батальонов и рот) только в 1941 г., сломать все планы и ход блицкрига. – Ред.)

Теперь все эти три явления можно было объяснить неоднозначно, и в каждом случае было свое как эффектное, так и неприглядное. Украинские крестьяне (далеко не везде. – Ред.) в 1941 г. приветствовали бы любую вторгшуюся армию, но, однако, как бы хорошо они себя ни вели, оккупанты никогда не смогли смириться с противоречивыми устремлениями украинских лидеров – не в большей степени, чем были способны сделать немцы и австрийцы, которые вели себя относительно хорошо (грабили хорошо, убивали меньше. – Ред.) в 1918 г., когда их пригласили в эту страну. Что касается второго феномена – массы окруженных войск, которые сдавались без боя (без боя не сдавались. – Ред.), – в 1941 г. они не были в новинку, разве что на этот раз в огромных количествах. Бронетанковая техника произвела такой же ужас и панику во Франции в 1940 г., и самим немцам суждено пасть ее жертвами на фронте группы армий «Центр» в России в июне – августе 1944 г. (и во многих других операциях. – Ред.), когда те, кто сдался, могли рассчитывать только на рабство. А для русского военнопленного, повернувшего винтовку против своей страны, в этом не было чего-то необычного. Считавшийся правительством Сталина практически дезертиром, обреченный на медленную смерть от голода или тифа, если он окажется в германских лагерях для военнопленных, уже голодающий, и часто представитель нацменьшинств, воюющий в русских формированиях, – было мало удивительного в том, что ему предлагалось перейти на сторону противника. Удивительно лишь, что так поступали немногие. В начале 1942 г. немцы взяли в плен 3900 тыс. солдат и офицеров, из которых едва лишь 200 тыс. согласились добровольно служить немцам, и только небольшой их части можно было доверить винтовку. Фактически из более чем 5,5 млн военнопленных (некоторые преувеличение. Всего пропало без вести и попало в плен 4559 тыс. Плюс 500 тыс. – призванных, но не зачисленных в списки войск. Итого 5059 тыс. Из них 939,7 тыс. в ходе войны были вторично призваны в Красную армию на освобожденной территории. 500 тыс., из числа пропавших без вести, можно считать погибшими еще в ходе боев. – Ред.) или дезертиров служили немцам лишь 800 тыс. человек. Ни один германский источник не публиковал пропорцию тех, кого можно было считать чисто русскими, но она была, безусловно, мала. Подавляющая часть тех, кто перешел на сторону врага, состояла из представителей национальных меньшинств: прибалтов, украинцев, белорусов, казаков, кавказцев и азиатов.

Командующие германскими группами армий, написавшие мемуары, в своей массе соглашаются, что Гитлер мог бы выиграть свой блицкриг в 1941 г., как планировалось, если бы не раздробил свои силы, снимая войска с Московского фронта в поддержку Украине. (В этом случае немцы имели бы больше неприятностей на юге с переходом на центральный участок советско-германского фронта, где положение стабилизировалось. – Ред.) По этой причине главный штурм Москвы фатально запоздал, и оказалась необходимой вторая военная кампания, а русские получили передышку. Однако Гитлер не раз в своих разговорах за столом пытался оправдать украинский маневр. Он объяснял, что Генеральный штаб был неспособен разобраться в экономических вопросах. Генералы не видели, что было бы смертельно опасно приступать к финальному штурму на самом укрепленном участке фронта в то время, когда русские все еще владеют ресурсами Украины. Гитлер уже забыл, что Москва должна была пасть так быстро, что у русских не должно быть времени на использование этих ресурсов. Но у остполитиков есть еще одно объяснение гитлеровского провала, и, поскольку это объяснение становится очень популярным среди германских писателей, необходимо заметить, что оно было современным. В знаменитом меморандуме, составленном для своего шефа Альфреда Розенберга, Отто Бройтигам 25 октября 1942 г. писал, что эту войну нельзя было выиграть, если она велась против большевизма и с целью расчленения Советского Союза. Проблема состояла в том, что была еще и третья цель – колонизация. Если бы немцы принесли с собой что-то вроде «Четырнадцати пунктов» президента США Вильсона в 1918 г., Россия сама бы распалась на части точно так же, как это сделала в тот раз Германия.

Следуя этому аргументу, Гитлеру не стоило ни в коем случае снимать свои армии из-под Москвы, чтобы обезопасить себя на Украине, поскольку украинцы предложили бы ему это сделать сами. На большом расстоянии в семнадцать лет эти дискуссии представляются академическими. Мог бы Гитлер выиграть свою войну или нет, будучи более гуманным и либеральным или прислушиваясь к советам профессиональных солдат, – факт в том, что он ее проиграл. Вопрос выглядит менее академическим, когда видишь, как утверждения Бройтигама повторяются в книгах столь популярных сейчас в Германии Эриха Двингера и Юргена Торвальда; еще менее академическим, когда осознаешь, что российским отделом министерства иностранных дел в Бонне (столица ФРГ до объединения Германии в 1990 г. – Ред.) руководит господин Бройтигам, который когда-то считал, что с большевизмом можно легко справиться, а Россию так легко расколоть на части.

Но на долю писателей за пределами Германии выпало рекомендовать странам НАТО заняться копированием ост-политиков Гитлера и искать русских дезертиров для политической кампании, которую Гитлер никогда не вел. Трудно вообразить более пытливый и объективный труд на тему германского правления в России, чем господина Александра Даллина. И все же через всю эту огромную книгу проходят постоянные ссылки на статью в журнале «Лайф», которая вряд ли могла бы соответствовать уровню разборчивости господина Даллина, учитывая его ученость. Должны существовать другие причины для привлечения внимания к этому странному продукту агрессивного 1949 г., когда господин Уоллес Кэрролл, бывший директор лондонского офиса Агентства военной информации США, взял американскую публику штурмом.

Согласно господину Кэрроллу, Гитлер смог дойти до Сталинграда только потому, что у немцев были «миллионы жаждущих сообщников в России». И что он не прошел дальше и был вышвырнут из России потому, что не обратил внимания на этих сообщников. Исходя из этого господин Кэрролл утверждает, что уничтожение Советского Союза не потребовало бы атомной войны. Даже если бы эта война была успешной, она сделала бы американцев в глазах мира самыми отвратительными людьми. Что в данном случае требовалось, так это не ядерный, а «психологический» распад. Сталина можно было бы разбить, Маркса можно было побороть, если бы все трюки отвергнутых Гитлером остполитиков были повторены; пропаганда неведомого немцам масштаба, пятые колонны, о которых Канарис и не мечтал, и антисталинские партизаны, обращающиеся с оружием, как никогда не было видано в истории.

Все это в подаче данного автора – трескучая болтовня, но болтовня, которая предлагает очень полезный вызов, проблему. Ибо можно задать вопрос: а что случилось бы, если бы Гитлер все сделал правильно? Давайте предположим на мгновение, что Гитлер объявил войну не русскому народу, а марксизму, точно так же, как Сталин потом объявил войну не германскому народу, а фашизму. Если бы Гитлер сделал это, то возможно, что призыв Сталина к русскому народу продолжать войну в тылу у немцев, призыв, который прозвучал через четыре недели после вторжения, может быть, и не встретил бы нужного отклика. Спустя значительное время было замечено, что каждый раз, когда начиналась кампания по угону в Германию на принудительный труд, партизаны умножали свои ряды и активизировались. Отсюда следует простой вывод: нет плохого обращения с населением – нет партизан. Но было бы нереалистичным предполагать, что партизанской войны можно было бы избежать. Призыв Сталина к Отечественной войне даже не требовался и на деле означал весьма мало. До тех пор, пока русские могли сбрасывать на парашютах командиров и оружие за линией фронта в немецких тылах, партизанские отряды, создававшие серьезные помехи, были неизбежны. Были такие участки болот и лесов, где немецкого солдата нельзя было встретить на много километров вокруг. Фанатичные партизанские командиры вряд ли изменили бы свое отношение к немцам в ответ на их заявления, что воюют только с марксизмом. И также не нуждались они в лояльности деревень, чьи жители подвергались беспощадному террору с обеих сторон. Партизанская война явилась результатом особых условий военной кампании, которые были вызваны масштабом полей сражений и отсутствием связи. Даже при всей чистосердечности обойти этот факт невозможно.