Страна на Я

Линда – сушеная короткостриженая леди верхней границы «средних лет». Работает в медицинском учреждении кем-то вроде ресепшионистки. У нее есть гостиная с камином. Крохотная кухонька, где нет стола, потому что дома Линда ест только со студентами или гостями, что реже, а их надо кормить в гостиной. Гостевой душ, ванная с ванной, чем она очень гордится. И две спальни. Вернее, не так: спальня и каморка. Спальня для нее и каморка для студентов.

Линда берет студентов. Это – недурный приработок, считает она, стоит того, чтобы проходить проверку и подписывать договор. Обязательная в Англии процедура для граждан, которые хотят размещать иностранных студентов в своих домах. Граждане обязаны быть не агрессивными, не педофилами и разговаривать со своими студентами во время завтрака и ланча на хорошем английском языке.

В самый первый мой приезд Линда усердно старается со мной разговаривать. И так же усердно пытается меня кормить (по контракту семья, принимающая у себя студентов, обязана кормить своих постояльцев горячими завтраками и ланчами). На самом деле она совершенно не умеет готовить. Все, на что она способна, это отварить жуткую свежезамороженную фасоль с не менее жуткой морковкой и красиво разбросать это зелено-оранжевое великолепие по разогретой в микроволновке пародии на ростбиф.

Завтрак Линда представляет себе еще хуже: тосты, джем и маслозаменитель.

Точно не помню, как мы с ней в самом начале решили вопрос с моим утренним кофе. Потом-то я просто привозила Арабику с собой. Зато хорошо помню, как мы с коллегами-преподавателями воровали в кафешках «пальчики» коричневого сахара, чтобы подсластить мгновения моего раннего английского пробуждения, потому что и сахара у Линды в доме тоже не было. Несколько дней мы так тихонечко ссыпали «пальчики» в сумки, пока кого-то из нас не осенило, что можно просто сходить в магазин и купить сахар. Ничего, что упаковки меньше килограмма мы не нашли. Зато Линде было что показывать своим подружкам на их традиционных сейлз-вечеринках по пятницам.

Так и вижу их, пронзительно щебечущих на высоких нотах от самой двери: «Линда, у тебя так лавли4*!» И всегда, конечно, лавли, разве может быть по-другому? Гарантированно на ползимы впечатлений о странной русской, которая скупает сахар килограммами.

На одной из таких вечеринок Линда распродавала свои сокровища: чайная пара, хотя кто знает, может, это все, что осталось от сервиза ее пра-пра-бабушки; серебряная ложечка с оригинальным вензелем; сломанная брошка в виде бабочки; гроздья каменьев откуда-то, по-моему, из Индии… Подружки порхали вокруг Линдиной кровати, где все это было разложено самым выигрышным образом, в полном восторге махали руками и под неугомонное «лавли» часа два разглядывали каждый «лот».

Когда за последней щебетуньей закрылась дверь, Линда пригласила повосторгаться и меня.

Я была крайне напряжена, потому что была занята сканированием всех своих запасов англоязычной лексики в поисках аналога навязшего в зубах «лавли». Аналог, как обычно, где-то затерялся. Так бывает даже с самыми талантливыми синхронистами. Нужные слова показывают тебе кукиш и отчаливают в неизвестном направлении. Говорят, хорошо помогает бокал холодного шампанского. Но откуда у Линды шампанское?

Пришлось вцепиться в чайную пару и остолбенело, предполагалось, что от восторга, полузадушенно шептать, какая она бьютифул5. Линда тут же принялась уговаривать меня ее купить. Наверное, в ее роду были купцы. Мне пришлось интеллигентно отнекиваться, всплескивать руками а-ля Линдины щебетуньи-подружки и печалиться, что я никак, никак не довезу сей раритет до Москвы в целости и сохранности. Линда слегка обиделась, поджала губы и демонстративно ушла варить морковку.

Но, видимо, гены аристократичной прабабки, по всей видимости хозяйки чашки, – хозяйки, как мы предполагаем, чашки, задавили Линдину купеческую жилку, и в день моего отъезда она, смущенно улыбаясь, просочилась ко мне в каморку. В руках у нее была… чайная пара, замотанная в полиэтилен с пупырышками, который все так любят лопать, – чтобы я уж точно не отвертелась. Линда сказала, что это подарок. И она необычайно счастлива, что эта дорогая ее сердцу чашка закончит свою земную жизнь в таких прекрасных руках. Моих, то есть. По-моему, она даже всхлипнула украдкой.

Чашка благополучно доехала до Москвы. Стоит у меня на кухне в окружении живописных камушков, привезенных из разных стран. Пыжится своим аристократическим происхождением. А когда никто не видит, заигрывает с медным толстопузым тунисским кофейником. Тот простолюдин, конечно, но эффектен, эффектен.

Вернемся к Линде.

Мне было разрешено в ее доме все. Только курить мне велели аутсайд6. Причем, аутсайд не во внутреннем уютном дворике, увитом цветами и заботой, а у входа в кондоминиум,

на глазах у всей честной улицы. Долго искали пепельницу, не нашли, приспособили банку из-под кошачьих консервов.

Не то чтобы я стеснялась, нет. Я лингвистически страдала. Особенно по утрам. Тот, кто курит, знает, что утренняя сигарета с чашкой обжигающего кофе – необходимый, жизненно важный атрибут начала дня, без которого глаза не открываются, руки-ноги не двигаются, а мозг никогда, никогда не соберется с мозгами и так и останется в полубессознательном, полужелейном состоянии.

И вот представьте себе. Раннее утро. Пасмурная серость, готовая вот-вот расплакаться типично-английским дриззлингом7. Я в теплой пижамке (а иначе никак: на ночь бережливая Линда отключает отопление). Лохматая, в очках. Линзы надеваются строго после кофе – во избежание. С баночкой из-под кошачьих консервов. Одной рукой держать горячую кружку неловко, держу двумя. Сигарета в зубах. А мимо течет жизнь. И все, все, проходящие мимо, согласно милейшей английской традиции, радостно, бодро, с широкой, почти бравурной улыбкой машут мне с неизменным «Морнинг8**!» И все, все, как назло, – натуральные англичане. Они произносят этот «морнинг» с жизнеутверждающей восходящей интонацией. И ты должен, просто обязан, порадоваться в ответ. Желательно на английском.

Впоследствии я всегда рассказывала об этом своим студентам как о самом сложном испытании, которое их ждёт во время учёбы в Англии. Некоторые отказывались от поездки.

Ю. Райсфельд

Однажды Линда пригласила меня на свой день рождения.

Это была какая-то круглая дата, причем совпавшая с ее уходом из родного медицинского учреждения. Отметить надо было с размахом. Размах должен был случиться вне дома, конечно.

«Напомадившись и облачившись в нарядное, мы сели в Линдину машину, очень

практичную и совершенно бесцветную» – хотела было написать я. Но не напишу. У меня нарядного не предполагалось по роду командировки, а Линдино платье только с очень большой натяжкой могло быть названо выходным. У нас в таких каждый день на работу ходят. Хотя, быть может, это мы зачастую слишком нарядны.

Банкет закатили в холле какого-то небольшого отеля. Середину помещения освободили от лишнего, по стенам расставили столы, а по столам – тарелки с мелкими канапешками, бутербродиками и чипсами. Весь народ – а его было довольно много – фланировал между закусками и баром, надолго оседая в баре, где (чем Линда страшно гордилась) бесплатно наливали алкоголь.

Общались ли они? Наверное, да. Друг с другом. Во всяком случае, «лавли» звучало часто и много. Но тостов не произносили. Линду не славили. Не рассказывали, какая она хорошая и сколько всего ценного понаделала в жизни.

Единственным тостующим была я. Тост получился длинным, эмоциональным, насыщенным метафорами, сравнениями и лиричными пожеланиями. Сорвал аплодисменты. Думаю, за акцент, который они почему-то считают очень секси.

«Ю саундед9 секси! – говорила мне утром после приема Линда, закопавшись от холода в диванные подушки с мордами кошек. К слову сказать, кошки у нее были везде: маленькие фигурки на подоконниках, гигантские скульптуры вокруг камина, на картинах, на фотографиях, на полотенцах, в рамочках, просто так, россыпью и стопкой… А еще кроме своего рыжего она подкармливала трех приблудных ничейных.

– Линда, что ты имеешь ввиду? Я вчера сказала что-то неприличное?

– Нет, нет. Твой акцент. Когда ты говоришь по-английски, ю саунд секси! – и она тихонечко прыснула, прикрыв рот ладошкой.

Незаметно подошел к концу период моих бесконечных командировок в Англию. Линда продала свою квартиру и переехала к бойфренду в пригород Бормута. Но я каждый год поздравляю ее с Рождеством и балую презентом. Нет, это не французские духи, не матрешки, не конфеты фабрики «Красный Октябрь». Это кошки. Малахитовые, эбонитовые, янтарные… Хотя, кажется, эбонит в России не растет.

КУХНЯ

Когда я собиралась в свою первую поездку в Англию, напутствия от бывалых коллег сыпались со всех сторон. Не то чтобы я была неопытной путешественницей и нуждалась в пошаговых инструкциях, но каждый абсолютно искренне норовил мне их дать исходя из своего опыта и представления о мире. За некоторые из них я благодарна до сих пор.

Задача у меня была сложная: отвезти на учебу тридцать человек студентов-первокурсников, устроить им там быт, наладить учебный процесс, обеспечить культурный досуг (и это ни разу не про посещения пабов и прочих злачных мест!) и вернуть на Родину, никого не растеряв по дороге.

Отчетливо помню наставления про пижаму и шерстяные носки. Англичане отключают отопление, когда они не дома. Нетрудно представить, какая средняя температура в типичном каменном помещении. Англичане – ребята привычные, а вот тепличные москвичи, избалованные вечно горячими батареями, опингвинивают сразу.

А еще про еду. «Хочешь нормально поесть, первое-второе-третье, дуй в паб», – сказали мне. Казалось бы, да10? Но это святая правда! До сих пор с нежностью вспоминаю очень древнее заведение в Бате со смешным названием – что-то вроде «Три поросенка». Такого богатого на вкус жаркого в горшочках даже я, пожалуй, не сотворю.

Что интересно, в паб днем стекаются в основном туристы и иностранцы. Им тоже, наверное, про суп и компот еще на родине рассказали. А аборигены в свой обеденный перерыв массово высыпают на улицу и мчатся в ближайшую кофейню за кофе и какой-нибудь фастфудной гадостью на вынос. И жуют это все у входа, сбившись в стайки по интересам. Я долго не могла понять, почему. Оказалось, что так дешевле. Вечером же паб используется, слава тебе господи, по своему прямому назначению: напоить любого хорошим и разным пивом под бесконечную трансляцию футбольных матчей местных команд.

Вообще, в плане еды англичане – очень простые ребята. Едят то, чем питались их предки со времен короля Артура, и тем, что растет на их благословенном острове или по нему бегает.

Удобно, не надо тратиться на перевозки и растаможки. Полезно – свое, свежее, буквально с огорода. Но, увы, не разнообразно. Говядина, морковка, картошка. По праздникам –пудинги. Не подумайте, что сладкие и воздушные. Нет. Пресные и плотные. Особенно йоркширские. Их положено выпекать под решеткой, на которой запекается мясо, чтобы они пропитались соком. Недаром их еще «капающий пудинг» называют. И подают тоже к мясу.

Наверное, поэтому рестораны итальянской кухни и всякие пиццерии пользуются такой популярностью среди британцев. И еще, как это ни странно звучит, китайские забегаловки!

Однажды мы привезли своих студентов на экскурсию в Лондон. Когда наступило время обеда, наш сопровождающий и просто душка Джимми, заговорщицки подмигивая и обещая фееричную кухню и незабываемые вкусовые ощущения, повел преподавателей… Куда бы вы думали? В Сэнт Джон? Рулз? Ченестонз? Файв Филдз? Не угадали. В китайскую забегаловку. Причем в самом худшем ее исполнении. С толпами китайцев и тоннами куриных крылышек, плавающих в странном кипящем жиру. Судя по количеству столовавшихся там абсолютно счастливых англичан, заведение действительно пользуется популярностью. Есть все это было совершенно невозможно, но мы светились улыбками и благодарили Джимми за чудесную трапезу. А как иначе?

В другой мой приезд руководство школы, принимающей наших студентов, торжественно повело меня на приветственный обед. Традиция такая. Отказаться невозможно, все обидятся. С внутренним содроганием я предвкушала очередную китайскую едальню. Но нет: нас ждал Фиш энд чипс.

Это еще одна традиционная для островитян история. Они гордятся своим ноу-хау: начать жарить картошку, вытащить ее полусырую, бросить рыбу в то же масло, а потом в нем же дожарить картошку до готовности. Фишэндчипсные рестораны в изобилии присутствуют по всей стране. И просто как блюдо вам это попадут в любом заведении.

На мой вкус – просто картошка фри и просто жареная рыба. Особенно если не знать, как оно всё жарилось. Но руководству все положенные случаю восторги я, конечно, изобразила.

Ну, и напоследок серьезный удар под дых. Я ни разу не ела в Англии овсянку на завтрак. Ни в семьях, где мы жили, ни в лондонских отелях, нигде. Так же, как навязший с детства в зубах традиционный «инглиш брекфэст». Это который про яичницу с беконом. Не могу сказать, что это меня сильно расстраивало. Но легкие сомнения в незыблемости устоев посеяло, да…

РЕЦЕПТЫ

Рождественский пудинг от тети Розы

По сравнению со многими другими рецептами рождественских пудингов этот пудинг обладает воздушной консистенцией и легко помещается в организм даже после индейки, гарниров и закусок.

Основную часть работы можно выполнить заблаговременно, а в канун Рождества просто сварить полученную смесь.

Я так и не смогла собрать себя в кучку и приготовить пудинг сама. Но вместе с тетей Розой мы авторитетно заявляем, что ничего более аристократичного и божественно вкусного (кроме моего Наполеона, конечно) вы в жизни не ели. Хотя, хотя… Попотеть придется изрядно, если мы хотим, чтобы Анне Стюарт или любому из Георгов, хоть первому, хоть третьему, было за нас не стыдно.

Ю. Райсфельд

Не будем вспоминать, что до XVIII века пудинг был закуской, выглядел, как колбаска, и был из мяса. А вот про то, что даже в нем, в восемнадцатом, у людей не было собственных дровяных печек, не говоря уже о микроволновках, нам знать просто необходимо. Потому что томить пудинг в кипятке по многу часов приходилось в специальных мешочках из ткани правильной толщины. Ткань сначала кипятили саму по себе, чтобы простерилизовать. А непосредственно перед закладкой теста импровизированный мешочек посыпали мукой или смазывали маслом.

Чтобы в таких адских условиях рождественское чудо не стало бестолковым шариком из муки, воды и прочих изюмов, обязательно добавляли в тесто почечное сало. Это такой белый твердый жир, который скапливается за недолгую жизнь животных вокруг поясницы и почек. Благодаря своей текстуре жир помогает пудингу не свариться в кипятке и придает ему воздушность и рассыпчатость.

Не забудьте только напоминалку себе в телефоне поставить, про жир и мешочек, примерно за неделю до Рождества. Потому что пудинг надо начинать варить задолго до времени Х.

Удачи вам и терпения!

Фруктовая смесь:

1/2 фунта изюма – 227 г

1/2 фунта кишмиша – 227 г

1/4 фунта смородины – 113.4 г

1 ч. ложка мелко нарезанной засахаренной цедры

1 ч. ложка корицы

3/4 чашки бренди

1/2 ч. ложки мускатного ореха

1/2 ч. ложки молотой гвоздики

1/4 ч. ложки душистого перца

1/2 фунта почечного сала – 227 г

1/4 ч. ложки молотого перца

Смесь для пудинга:

1/2 чашки кипящего молока

3/4 чашки свежих панировочных сухарей

1/2 сахара

1 ч. ложка соли

6 хорошо взбитых яиц

Меры представлены, к сожалению, не в метрической системе. Но чего еще можно ожидать от рецепта, который передавался из поколения в поколение на протяжении нескольких сотен лет?

Приготовьте фруктовую смесь за четыре дня до Рождества. Смешайте сухофрукты, цедру, специи и почечное сало. Каждый день добавляйте по 1/4 чашки бренди. Храните в закрытой емкости в холодильнике.

Пудинг:

Залейте панировочные сухари кипящим молоком. Добавьте шерри, взбитые яйца с сахаром, фруктовую смесь и соль. Выложите в тряпочный мешочек объемом в 3 пинты (около 1,5 кг) и завяжите сверху. Кипятите примерно 5 часов без крышки. Чтобы не следить пристально за уровнем воды в кастрюле, всегда держите наготове вторую кастрюлю с кипятком. В день подачи пудинг нужно варить еще 2 часа.

АРМЕНИЯ

Эта история началась в сентябре 1975 года в поезде София-Москва.

Мама с отчимом возвращались из свадебного путешествия по Болгарии. Их соседями по купе оказались два молодых парня с пузатыми картонными коробками, лопающимися от абрикосов, персиков и груш, родом из маленького селения под Эчмиадзином.

А дальше случилось то, что, увы, покажется диким и совершенно невообразимым сегодняшним жителям столицы: Тимур и Алик под грифом «наши армянские друзья» вместе с фруктами были доставлены в малюсенькую квартиру на Юго-Западной и следующие десять лет появлялись там с регулярной периодичностью. И с коробками.

Нет, мама не брала с них денег за «постой и еду». Нет, она не взимала с них процент за сбытую жадным до витаминов москвичам сельхозпродукцию из Армении. Иногда гоняла в магазин за съестным и часто просила приготовить что-нибудь аутентичное. В этом я точно в маму: всегда хочется сунуть нос в самые недра кухни какой-нибудь страны и посмотреть, что, как и с чем они там смешивают.

Хорошо помню их на нашей пятиметровой кухне: худощавого, как две капли воды похожего на Чингачгука в исполнении Гойко Митича, Тимура. Плюшевого, с пузцом – Алика. Оба невысокого роста, с одинаковыми иссиня-черными шевелюрами в мелкий завиток. За неспешными тихими разговорами под армянский коньяк и сигаретку. А по утрам и под армянский кофе, смолотый в пыль специально привезенной ручной кофемолкой, по преданию сделанной большими умельцами на оборонном заводе из настоящего снаряда.

И совершенно не помню, как, каким образом случилось так, что в марте 1983, в канун моего дня рождения мы с мамой приземлились в аэропорту Еревана.

Нет, конечно, ребята все время приглашали нас к себе в гости. И, конечно, по нашей довольно бедной жизни мама не считала возможным нам это позволить. Но именно в 1983 должно было случиться мое 15-летие, и, наверное, маме очень хотелось сделать мне запоминающийся подарок.

Мам, я помню до сих пор, спасибо тебе!

Я больше ни разу не была в Армении. И то, что я расскажу дальше, – всего лишь побитый временем дагерротип, где чувства не всегда проявляются, или проявляются, но не так, а люди и объекты не всегда видны из-за долгой-долгой выдержки.

Мы поселились в маленьком домике в поселке под Эчмиадзином у родителей Тимура и Алика. Хозяева занимались всем помаленьку. В марте они обычно возили к тбилисскому поезду тархун, взращенный назло природе в сухой, каменистой почве. Там еще была какая-то зелень, я не запомнила. А тархун помню.

Ю. Райсфельд

Ранним утром женщины дома затапливали прямо во дворе тандыр, чтобы успеть с лавашом к завтраку. Только тщательно высушенной и заботливо заготовленной заранее виноградной лозой. И никак иначе. Любые другие дрова совершенно не вяжутся с лавашом. Как, впрочем, и шашлык. Но об этом потом.

Глава семьи доставал откуда-то из-под полы древнюю ручную кофемолку и медленно, со знанием дела, крутил ручку до тех пор, пока кофейные зерна не превращались в пыль.

Как он варил кофе, я не видела, но точно знаю, что только мужчины допускались к этому священнодействию. Точно так же, как и к завтраку. Женщины, накрыв стол, молча стояли поодаль, готовые быстрыми стрижами метнуться за свежей травой на огород или к раскаленному чреву тандыра, чтобы собрать, что он там напёк, и нашлепать новое тесто на его глиняные бока.

Нам с мамой, гостям дома, за стол разрешалось вместе с мужчинами.

Простой деревянный стол. Обыденные глиняные тарелки. Едва розовый, смущенный лаваш стопками, еще шипящий от воспоминаний о раскаленном камне печи. Соль, вода, мука, немного женской хитрости, древних песнопений.

Просто так, сама по себе, лепешка безвкусна. Даже пресна. Но стоит завернуть в нее ломтик пускающего слезы, дрожащего на ветру домашнего сыра, добавить трепетный пучок базилика, тархуна и чего-то еще: пряного, острого, щиплющего язык, пропитанного всегда высоко стоящим солнцем и заботой хозяйских рук, – как она преображается. Смягчает резкость травы, подслащивает кислинку сыра. Волнуясь, ждет соития со слегка горчащим, плотным, невообразимо горячим кофе. И самое главное в твоей жизни теперь – чтобы маленького глотка хватило на всю лепешку с сыром и зеленью.

Каждое утро Тимур с Аликом аккуратно усаживали нас в видавший виды «жигуленок» и отвозили к какой-нибудь достопримечательности из маминого списка, который тщательно и со знанием дела составлялся в течение долгой московской зимы.

Ю. Райсфельд

Маму интересовала архитектура, история, религия. Поэтому мы объездили все, что было в хоть какой-то близости от Эчмиадзина: древний Матенадаран, Гарни и Гегард, культовый Звартноц, Севанский и Ованнаванкский монастыри, придорожные «no name» церкви, коих без счета по всей Армении. Отложились ли в моей голове цифры, факты, красивые гортанно-певучие названия? Что-то бесспорно, да. Но не в таком качестве, чтобы повторить это здесь. Зато яркими всполохами встают перед глазами какие-то совсем незначительные зарисовки из прошлого. Для меня нет их ценнее. Они – мое представление о стране. Настолько запавшие в душу, что я обязательно туда вернусь.

По дороге на Севан, проголодавшись, мы заходим в безликое пластиковое кафе, где радушные хозяева за секунду накрывают нам царский стол, которым правят хинкали. Ни разу после мне не встретились хинкали вкуснее. Прямо сейчас, когда я пишу эти строки, память, кстати, интересно какая, есть ли в человеке хранилище возбудителей вкусовых рецепторов, услужливо вкладывает в руку горячий хвостик «хинкалины», обволакивает ароматами правильно приправленной специями начинки и брызжет, надкусывая все это великолепие, во все стороны крепким бульоном. Спустя годы я рассказала эту историю в Тбилиси на мастер-классе по приготовлению хинкали. Глупо, конечно! Грузия считает их своим национальным блюдом. Даже внесла в список нематериального наследия ЮНЕСКО. А тут я со своими провоцирующими межнациональные распри воспоминаниями. В ресторане после моего артистичного выступления повисла гнетущая тишина. Положение спас хозяин ресторана: «Вах, – с великолепным акцентом сказал он, – очевидно поваром в том кафе был грузин!»

Потом мы неспешно шли по едва уловимой среди травы тропинке к сохранившемуся с конца первого века нашей эры храму. Какой день марта это был? Я не помню. Очевидно, какой-то значимый. Потому что совсем рядом с раннехристианской святыней все было в крови принесенного в жертву ягненка. Я могу усилием воли вызвать к жизни картины синей воды, теряющейся где-то у подножия Арарата, абрис округлых храмовых глав, прислушавшись, услышать плеск форели и гомон птиц, считающих озеро весной своим домом. Но так будет не честно. Севан – это трагедия, переплетение судеб и столкновение свободолюбивой души с силами, хоть внутренними, хоть сторонними, что пытаются надеть на эту душу кандалы.

Мы возвращаемся домой. Ранняя южная тьма обволакивает дорогу. Тимур сворачивает куда-то вбок и приглашает нас зайти в крохотный однокупольный храм. Там никого. Ни людей, ни лиц на стенах. Только много ящиков с песком, в которых горят свечи. Какие-то почти догорели до основания и сами уже почти стали песком. Какие-то только зажжены. Кем? Ведь вокруг ни души. Мы берем свечи. Они сложены поленницами рядом с ящиками. И ни одной коробки «положи монетку, заплати за свечку» рядом нет. Святотатственно зажигаем об зажигалку и ставим свои рядом с чужими. Изиды, Тимур и Алик, воцерковленная мама, атеистично-воинственная я. Как же это неважно рядом с этими свечами, отбрасывающими тени на белые стены сейчас, много веков до нас и, надеюсь, после нас.

Каждый день нас возили к кому-нибудь в гости. К друзьям, знакомым, родственникам. Куда бы мы не приехали, на пороге нас встречал растопленный тандыр (тонир по-армянски). Обязательно виноградной лозой. Самый взрослый мужчина в доме, бормоча сопутствующие случаю заклинания, нанизывал на тонкие шпажки… Кто что нанизывал. Баранину, курицу, севанскую форель, осетрину… Под неторопливые разговоры укладывал будущий шашлык на тонир и оставлял его изнывать от нестерпимого жара. До той поры я не знала, что шашлык может быть из чего угодно. С той поры я не ела шашлыка вкуснее. Наверное, они что-такое подсыпали украдкой: любовь к своей земле, заботу о любом, кто с добром переступает порог их дома, гордость за доставшийся им каменистый участок суши, в который они, перебирая каждый камень руками, веками пытались вдохнуть жизнь.