На берегах Северной Двины

С приходом англичан участились аресты, чаще стали слышны выстрелы на Мхах, появились новые тюрьмы и лагеря. Войска Антанты не защищали нас, а грабили.

Папа как-то сказал: «Теперь обвинения берутся ниоткуда, а люди уходят в никуда».

Он имел в виду остров Мудьюг: люди оттуда никогда не возвращались. Шёпотом его называли Островом смерти.

Через год войны нам явилась Божья Матерь с Младенцем. Моя мама, мои бабушка с дедушкой всегда веровали. Я тоже верил, хоть иногда и шептал в молитвах: «Верую, Господи! Помоги моему неверию!» Но после увиденного вера моя окончательно укрепилась.

Когда нам явилась Богородица, то все мы подумали, что это вестник людской радости, что война скоро закончится и мы заживём как прежде. Ведь не зря же Бог собрал нас в том месте и явил нам чудо. И сначала всё было так – уже через месяц последний британский корабль покинул Архангельск. Но мы ошиблись: нам ещё предстояли страшные, тяжёлые испытания. Через полгода остатки белогвардейцев были разбиты, и Красная армия заняла Архангельск. Начались новые аресты, лагеря и расстрелы.

Глава VI. Человек в чёрной куртке

Рано утром меня разбудил гул мотора. Я тут же прильнул к окну. К нашему дому подъехала машина, из неё вышли трое. Один остался осматривать колёса. Второй зашёл за угол дома. Третий, в чёрной куртке и с наганом на ремне, поднялся на крыльцо.

– Мамушка, солдаты! – крикнул я.

Я подумал, что сейчас раздастся стук в дверь, но «в чёрной куртке» вступил за порог без стука. Я вздрогнул, быстро отпрянул от окна и вышел ему навстречу.

– Обувайся, малец, поедешь с нами! – сказал он сурово.

В это же время из комнаты вышла мама.

– Куда это? – удивилась она. – Не пущу!

Тогда «в чёрной куртке» выудил из внутреннего кармана бумагу и протянул её маме:

– На допрос! Немедленно!

Мама, не читая бумагу, заслонила меня спиной и твёрдо ответила:

– Он ни в чём не замешан! Это ошибка!

– Вам нечего бояться. Проводится следствие по делу о явлении так называемой божьей матери от третьего августа прошлого года. Вы можете проследовать за сыном, если вам так угодно.

Мама, выхватила бумагу, обернулась к окну и, пробежав глазами по строчкам, сказала:

– Ишь какой – угодно!

Дочитав, она сложила листок пополам, повернулась ко мне и спокойным голосом сказала:

– Ничего не бойся, надевай ботинки, я еду с тобой.

Но от этих маминых слов мне и стало страшно. Я почувствовал дрожь и разволновался.

Тот, что был в чёрной куртке, не выходил, не выпускал меня из виду, ждал, когда мы соберёмся, и поторапливал:

– Поживее! Некогда мне с вами расшаркиваться!

Мы с мамой вышли во двор, а «чёрная куртка» за нами. Неожиданно навстречу выбежала Альма, она обогнула нас с мамой и стала облаивать непрошеного гостя.

– Убра-а-ать! – заорал «в чёрной куртке» и тут же схватился за ручку нагана. – Убрать немедленно или пристрелю!

Я бросился к Альме, схватил за ошейник и потянул собаку в дом. Но она упиралась, пыталась вырваться и лаяла, лаяла, лаяла, пока ошейник не перехватил её горло. Альма хрипнула, сделала глоток воздуха и только тогда успокоилась. А я совсем растерялся. Я отчаянно ничего не понимал и не знал, что делать. Моё сердце забу́хало так сильно, что ушам сделалось горячо. Я с трудом завёл Альму в дом, захлопнул дверь и снова выбежал на улицу. Мама отошла к машине, первый солдат уже сидел за рулём, второй – открывал маме дверцу, «в чёрной куртке» дожидался у крыльца, всё так же держась за ручку нагана. Указав рукой на машину и пропустив меня вперёд, он пошёл следом. Но не успел я дойти до машины, как дверь нашего дома распахнулась…

Альма за пару прыжков настигла человека в чёрной куртке и схватила его за ногу. Раздался выстрел, и Альма упала.

Меня затолкали в машину, захлопнули дверцу, и мы поехали. Я сидел и думал об Альме, что она осталась одна, что лежит на земле, что ей холодно и некому пожалеть. Глаза застилала пелена, в ушах звенело, «в чёрной куртке» всю дорогу злобно подталкивал меня локтем и ругался. Я никак не мог понять, за что он так с Альмой? Уж лучше бы меня, ведь это я виноват, ведь Альма меня защищала. Мне почему-то вспомнилось, как она радовалась каждое утро и бросалась обниматься, когда я выносил ей миску с кашей. Как она, бывало, врывалась в комнату, запрыгивала на кровать и облизывала мне лицо, а я отмахивался от неё и пытался прогнать. Я всё думал, думал и не заметил, что плачу. Сижу, плачу, вот просто слёзы градом, а я их не замечаю.

Мама обняла меня, прижала к себе и еле слышно прошептала:

– Держись, сынок. Крепись. Коли уж стряслось – всё проживём.

Но мне не хотелось ничего переживать, мне не хотелось жить. Нечем было крепиться. И едкое, жгучее, горькое чувство щипало в горле. Я рыдал.

Глава VII. Телеграмма

Человека в чёрной куртке звали Бескашин Игорь Андрианович. Был он молодой, худощавый, среднего роста, с неприятным взглядом и резким, ржавым голосом. При ходьбе Бескашин сутулился, руки всё время держал за спиной, будто был он арестант. Изредка всё же встряхивал побелевшие кисти, одёргивал рукава, поправлял чуть съехавшие очки на горбатую переносицу, но, делая широкий шаг, снова закидывал руки назад.

Воспитывался Бескашин без отца и матери, зато дедом – генералом Первой мировой войны Бескашиным Андрианом Георгиевичем. Моя мама хорошо знала Андриана Георгиевича, не раз встречала его в нашем храме, и, когда Бескашин представился, она не могла поверить, что у генерала такой жестокий внук.

Бескашин окончил военное училище, но, в отличие от деда-генерала, вступил в большевистскую партию, рассчитывая сделать карьеру. На этот момент он уже был уполномоченным секретного оперативного отдела Чрезвычайной комиссии по Архангельской губернии, в простонародии – чекистом. В его личном деле, в графе «Характеристика» была одна короткая запись: «Инициативен. Карательную политику направляет на беспощадную борьбу с изменниками, шпионами, контрреволюционерами и предателями Родины». Одной этой записью и можно было бы описать человека в чёрной куртке.

О причине ареста мы догадались не сразу. Оказалось, что увиденное нами чудо взволновало людей и об этом стало известно в Москве. Протоиереи[4] Владимир Попов, Владимир Павлов и Андрей Распопин запечатлели видение в акте и, дабы донести благую весть до паствы, рассказали о явлении Царицы Небесной в газете «Архангельские епархиальные ведомости». Секретный отдел ВЧК в Москве затребовал провести немедленное следствие. Бескашин получил срочную телеграмму: «Допросить подтвердивших явление. Заставить допросом признать, что показания были результатом влияния посторонних. Если же они будут утверждать, что их показания, данные комиссии по обследованию этого явления, правильны, то подвергнуть их медицинскому психиатрическому освидетельствованию».

Первым делом чекисты арестовали протоиереев Владимира Артемьевича Попова, Владимира Леонидовича Павлова и Андрея Михайловича Распопина, обвиняя их в шулерстве и искусственном создании видения. Их взяли под стражу будто бы за то, что они световыми аппаратами одурманили нас, заставили увидеть и поверить в явление, которого не было.

Глава VIII. Допрос

Меня и всех друзей собрали в подвале каменного дома. Нас развели по разным комнатам на допрос. Мама осталась ждать в коридоре. Витьку Перешнева и сестёр допрашивали первыми. Через какое-то время «в чёрной куртке» с наганом пришёл допрашивать меня.

Он снял ремень с кобурой, запер их в железном ящике. Представился:

– Уполномоченный секретного оперативного отдела Архгубчека Бескашин.

В комнату вошёл ещё один военный, с ведром воды и тряпкой, поставил их возле стены, сам сел за стол, заправил лист бумаги в пишущую машинку.

– Нам нужно лишь признание, малец, – строго сказал Бескашин. – Товарищ Приходин всё запишет, и ты свободен на все четыре стороны. Перешневы уже во всём сознались, советую и тебе не юлить.

Как только я оказался в подвале, меня охватили холодный пот, липкий страх, тьма неизвестности. Я думал, что со мной поступят как с Альмой, – стоит мне сказать не то, что они хотят услышать, – меня пристрелят.

Уполномоченный Бескашин снял куртку, повесил её на стул и начал диктовать помощнику:

– Двадцать восьмое сентября тысяча девятьсот двадцатого года. Допрос гражданина Попова Сергея Николаевича в качестве свидетеля по делу номер тысяча двести шесть о дивном явлении, который показал следующее…

Я дрожал, внутри меня всё трепетало, а кончики пальцев закоченели.

– Чево? – еле отозвался я.

– Не чевокать! – оборвал Бескашин.

– Я же ничево…

– Говори по существу: фамилия, имя, отчество, возраст! – заорал уполномоченный секретного отдела.

У меня что-то оборвалось в груди, обмерло. Я был будто в тумане, в каком-то бреду. Мысли путались, и я еле-еле бормотал:

– Попов Сергей Николаич. Тринадцать лет.

– Происхождение и настоящее место жительства?!

– Сын мещанина. Архангельск-город.

– Образование, род занятий, где и чем занимаетесь в настоящее время?

– Учащийся в четвёртом классе гимназии.

– Сведения о прежней судимости: был, не был?

– Впервой.

– Что впервой?!

– Судят.

– Никто тебя не судит, это допрос! – Бескашин повернулся к Приходину: – Это вычеркни.

– Угу, – буркнул Приходин.

Пока я отвечал на вопросы, солнечный луч пробился через маленькое пыльное оконце, задержался у меня на лице. Я зажмурился, пригрелся, улыбнулся. Мне вдруг вспомнилось видение, каким оно было, всё до мельчайших подробностей. На душе у меня стало спокойно, легко, светло. И тогда я подумал: «Солнце сияет ведь не просто так, это не потому, что ему некуда деваться. Это оно меня нашло. Бог ведь всюду живёт: и в этом сыром подвале, и в тюрьме, куда меня запрут, и в земле, куда меня похоронят после расстрела».

– Так! Что рассиропился?! – гаркнул уполномоченный. – Давай показания по существу дела.

И я начал рассказывать, что первой Богородицу увидела Оля. Она позвала девочек, а они – нас с Виташкой. Что сначала мы им не поверили, говоря, что не может быть никакого чуда, но они смотрели и утверждали все, что видят! Тогда и я вышел и стал всматриваться. И действительно, по указанному девочками направлению увидел вдалеке фигуру, сидящую с распростёртыми руками. И пусть лица не было возможно различить, ибо неясно, но я точно знал, и все мы знали, что перед нами Божья Матерь, а на коленях у неё Богомладенец Иисус Христос. Вокруг был свет. И жаль, что такое явление видели только мы, что взрослых никого не было и из квартир никто не выходил.

– Что ты мелешь?! – взревел уполномоченный.

– Чево? – не понял я, что не так.

Бескашин подбежал ко мне, больно ухватил за ухо и с силой потянул вверх:

– Я же сказал – не чевокать! Сказал! Я тебе уши оборву, малец! Сознавайся, кто из попов надоумил?! Я вашу шайку-лейку выведу на чистую воду! Кого в психушку, кого на Мхи отправлю!

Прооравшись, Бескашин уселся обратно.

От всего этого у меня разболелась голова, ухо здорово жгло, на глазах выступили слёзы. Было очень обидно, что мне не верят, а что ещё говорить, я и не знал.

Я вытер слёзы рукавом и продолжил:

– …Дня через три после этого к нам домой приходил священник, расспросил, записал, после него приходили какие-то двое, тоже спрашивали, записывали. Раньше ни священника, ни других приходивших никогда не видывал. При опросе они не упрашивали говорить под их диктовку и не учили показывать, записывали только то, что я говорил. Больше показать ничего не могу.

Уполномоченный вскочил, будто ошпаренный, подбежал ко мне, пнул со всей силы по стулу (я чуть не упал) и заорал мне в лицо:

– Опять двадцать пять! Даже слушать тошно!

Потом он резко развернулся, подошёл к ведру, схватил тряпку, смочил, сложил её пополам и начал неистово хлестать о кирпичную стену. Я вздрогнул, перепугался до смерти и онемел. Бескашин бил о стену тряпкой и орал:

– Будешь говорить правду! Как миленький заговоришь!

Мне показалось, что уполномоченный сошёл с ума. Приходин закурил папиросу и улыбнулся, в комнате сделалось душно и нечем дышать. Я закашлял. Бескашин бросил тряпку, повернулся ко мне и громче обычного крикнул:

– Товарищ Приходин, приведите его в чувство! – Сам тут же схватил ведро и выплеснул всю воду на пол.

Глава IХ. Всё как есть

На следующий день вечером мы, как обычно, встретились у дома Перешневых. Галчонок посмотрела мне в глаза и спросила:

– Как ты, Серёж?

– Альму жалко.

– И нам жалко. А сам? Сильно болит?

– Ухо-то? Пустяки.

– И всё?

– Чево?

– Тебя же так били вчера! Мы с Юлей думали, зашибли совсем. Думали, убьют и всё одно своего добьются.

– Не-е-е, не били меня! Напугали до чёртиков только.

– Но мы же слышали через стенку, как били. И водой ещё окатывали. И потом этот, как его…

– Бескашин, – подсказала Юля.

– Ага! Точно, Бескашин! Вот он сказал, что крепкий был малец, поупирался, поупирался, но и не таких ломали – спёкся. Сказал, что ты всё как на духу…

– А я как на духу и есть, что мы вместе видели, то и рассказал. А вы что? Мне про вас уполномоченный тоже говорил. Тебя же, Вить, первого с сёстрами допрашивали?

– Мы с сёстрами тоже – как было, – начал рассказывать Витька. – Что играли у нашего дома. И вот, кажется, Ольга Зеленина первая крикнула, что видит это диво-чудо, и показала пальцем на небо. Когда я самолично увидел облик из облаков, похожий на икону Божией Матери, тут же побежал за папашкой. На следующий день пришёл священник, через день ещё два. Но никакого влияния на показания под диктовку не было, ни с кем из приходивших я не знаком и не родственник. Умственно больным никогда не был.

Валя с Эмилией тоже подключились и наперебой начали пересказывать допрос.

– Я этим военным и рассказываю: облака солнышко собой затмили, и мы увидели Пречистую Богородицу, будто она на иконе во весь рост. Лица́ было не рассмотреть, оно было туманно, на голове заметно сияние, как оно изображается у святых. Цвет одежды на Богоматери был серо-синим, на Младенце Иисусе Христе светился. Такое видение продолжалось, наверное, минут двадцать, а может, и до получаса. Сходить и сказать об этом взрослым не думали, и были все сильно заинтересованы видением, как будто что приковало к месту явления… – взволнованно тараторила Эмилия.

– А я добавила, что потом облака разошлись, и остался чистый голубой воздух, – оборвала рассказ Эмилии Валюша. – Я об этом никому никогда не говорила, даже в гимназии. Оставалось это у меня всё в тайне, сколько ни старались меня спрашивать в гимназии мои сотоварки, об этом ничего не отвечала.

– Мы с Галчонком тоже показывали только то, что своими глазами видели, хоть и думали, что Серёжка там избитый весь, а врать не стали, – вступила в разговор Оля. – Так и сказали, что в действительности до сих пор этому явлению верим. У божниц крестимся да Всевышнему молимся. Я рассказала, что мы играли на Новгородском проспекте, около дома Перешневых. Был дождик и гроза. После дождика я первая увидела в облаках икону Божией Матери. Была Она одета в тёмно-синюю одежду, и одеяние её как будто стальным переливалось. На руках держала Младенца. Лица́ я у Неё не видела, а также и у Младенца. Рама кругом иконы была белого цвета. Сказала, что такое видение я видела в первый раз, раньше никогда не видывала и за фигурами на небе не наблюдала. Как она исчезла, я не помню, но после, где была икона, осталось чистое голубое небо.

Потом мы замолкли, каждый о своём задумался. Я после нашей болтовни словно ещё раз явление пережил – и год после него, и убийство Альмы, и допрос. Всё у меня в груди кипело, и мысли роились, как пчёлы, и воздуху сделалось мало.

Глава X. Трибунал

На второй день маме вручили повестку, я думал, снова на допрос, оказалось – трибунал.

Возле здания суда, кажется, собралось полгорода. Одни ругались: «Москва! Столица! Ничего хорошего не жди!» Другие – шёпотом: «Трибунал… Судилище… Расстрел…» Третьи молча крестились, вытирали слёзы уголком косынок и молились: «Заступись, Боже! Не оставь одних в трудную минуту! Не дай пасти духом и верою…»

В здание нас впустили по повестке, других оттесняли винтовками, командир конвойной роты матерился так, что было слышно даже в зале суда. Там уже были все мои друзья. Мы переглянулись.

Солдат указал, куда нам сесть. Через какое-то время появился уполномоченный Бескашин всё в той же чёрной куртке, с наганом в кобуре. Завели священников, руки у них были связаны. Зашли судьи. Все стихли. Начался трибунал.

Первым встал Бескашин и железным голосом начал зачитывать жуткие, холодные, мёртвые слова:

– «Секретным отделом ВЧК по делу явления так называемой божьей матери третьего августа прошлого, тысяча девятьсот девятнадцатого года произведено тщательное следствие. Допрошены гимназисты. Задержаны особо опасные элементы: протоиереи Владимир Попов, Владимир Павлов и Андрей Распопин…»

В зале стояла небывалая тишина, боялись даже шелохнуться, и только с улицы доносилась ругань конвойных, кого-то даже пырнули штыком, и женщины умоляли о помощи. Уполномоченный Бескашин продолжал чеканить страшные, нечеловеческие слова:

– «Обращаю внимание трибунала, что на юго-востоке Архангельской губернии как раз в то самое время бились Красная и Белая армии. По всем направлениям, судорожно сдерживая наше наступление, белогвардейцы отступали, несли неисчислимые потери, а упомянутое чудо не что иное, как разрывы артиллерийских снарядов. Из чего можно заключить, что вся эта комедия носила мистический характер и была сделана опытными руками святых шулеров…»

Я не понимал, никто в зале не понимал, какие ещё снаряды? Почему никто не слышал разрывов? Да и Красная армия пришла только зимой. И почему мы, те, кто видел явление, и те, кто записал об увиденном, стали вдруг шулерами? А Бескашин всё молол и молол, постукивая вдобавок кулаком об стол:

– «Протоиерей Попов Владимир в августе прошлого года в Архангельске, руководимый тайными замыслами усиления контрреволюционной агитации, с приданием ей фактора покровительственного вмешательства высших божеских сил, составил заведомо невероятный акт о явлении Богоматери над городом Архангельском, благословляющей город в юго-восточном направлении, чем сознательно старался расположить население к представителям союзной оккупации и возбудить ненависть к советской власти. Тем самым Попов обрекал жителей на продолжение Гражданской войны, голода и эпидемий».

В голове у меня всё смешалось. Я не мог понять, как один священник мог возбудить ненависть к армии освободителей, к столице, к Ленину, к стране. Неужели правда мог? Может, поэтому и трибунал из Москвы прислали, чтобы высшие чины самолично разобрались? Мои мысли прервал судья, он ударил молотком, встал и зачитал бумагу:

– «Трибунал в судебном разбирательстве дела после тщательной проверки всего материала судебного следствия, выслушав объяснения обвиняемых и защиты, постановил и приговорил: „Все обвинения, предъявленные обвиняемым, считать доказанными полностью. Обвиняемых подвергнуть высшей мере наказания (расстрел)“».

В зале все вздрогнули, кто-то упал в обморок, девочки зажмурились и закрыли уши руками, мама сильно сжала мою руку. Судья продолжил:

– «Приняв во внимание важные победы пролетарской революции во всём мире, а также приняв во внимание великую пролетарскую амнистию, трибунал нашёл возможным приговорённым высшую меру наказания заменить пятилетним тюремным заключением».

Эпилог. Строительство храма

– Ну как ты, Игорёк? Выздоравливаешь? – спросил дедушка.

– Ага! Только горло болит, и температура тридцать семь и сколько-то, немного совсем. Но мама сказала лежать, вот и лежу целый день. Скукота…

– Ну, ничего! Полежи. Не сегодня завтра поправишься, тогда и к нам прибегай. Бабушка шанег[5] испечёт.

– Деда, а расскажи ещё раз про ангела?

– Так ведь мы, как с крестного хода пришли, мама тебе с порога всё рассказала.

– А ты ещё раз! Очень интересно, как это он появился?

– Мы сначала возле Успенского храма собрались, а потом на перекрёсток улицы Свободы и Новгородского проспекта прошествовали, именно там сто лет назад явилась Божия Матерь. Наро-о-оду было – множество! А день-то сам видишь какой? Хмурый, дождь! Но всё же люди радость в себе несли, лица светились, сияли от счастья. Когда митрополит совершил молебен у поклонного креста, в небе птицы закричали. Все взглянули и глазам своим не поверили: стаи птиц в виде ангела выстроились. И так у них это явственно получилось, что никому не пришлось объяснять, что ангел в небе.

– А что он делал?

– Радовался, внучок.

– Чему же?

– Тому, что скоро храм в честь явления Богоматери будут строить.

– Да, мне мама про явление Богоматери рассказала. Точнее, вот эту тетрадь дала почитать, там воспоминания…

– Да, да! Знаю эту тетрадь. Мне о явлении Пресвятой Богородицы ещё мой дед рассказывал, а ему – его дед, Сергей Яковлевич. Тебе бы он прапрадедом пришёлся. Так вот он, будучи ребёнком, случившееся в эту тетрадь и записал…

– Ага! Я уж понял!

– А понял ли ты, почему Она им явилась?

– Как-то не очень. Я, если честно, не думал об этом.

– Чудо в тысяча девятьсот девятнадцатом году случилось, дети Пречистую Богородицу увидели и подумали, что это благая весть о скором окончании войны, а выпало – предсказание временного торжества дьявола в Архангельске, в России и во всём мире. Оказалось, что Иисус благословлял верующих на мученический подвиг.

В те годы Гражданская война между белыми и красными шла, настоящее бедствие и несчастье на Русской земле. Время неопределённости и непредсказуемости. Люди одной страны убивали друг друга. Но никто так и не понял зачем. На чьей стороне была правда?

Потом гонения на христиан. Массовые репрессии. Тысячи людей невинноубиенных, сотни тысяч пострадали за веру, за Отечество, за свои убеждения, свои взгляды. Отделение церкви от государства, реквизиция православных ценностей. Святые мощи вскрыты и подвергнуты всяческому глумлению, чтимые иконы были изъяты, монастыри закрыты, церкви и храмы разрушены. Святыни растоптаны, богатства и убранства храмов разграблены.

– А в сорок первом ещё одна жестокая война, затеянная гитлеровской Германией. Зачем они напали на нас? Ведь немцы жили лучше русских. Зачем им нужно было разорять и без того бедные деревни?

Сто лет прошло, и вот наконец-то благословляется строительство храма во имя иконы Покрова Божией Матери на том самом месте, где явилась Она детям. Оттого и ангел к нам спустился, порадоваться вместе с нами и веру нашу укрепить.

И ты, Игорёк, верь! С Божьей помощью и на поправку пойдёшь.

Ледяное море

I

Удивительно, как устроен человеческий разум, какие игры он порой нам подбрасывает. Наш караван из тридцати верблюдов, гружённый мамонтовым бивнем, уже вторую неделю плыл по пустыне Такла-Макан. Кажется, совсем недавно я давал зарок, что не покину родной дом, но прошло лишь чуть больше года, и наша команда вновь подвергает себя невероятным испытаниям, изнывая под палящим солнцем без питья и еды.

Путешествуя среди раскалённых песков, я задавался одним и тем же вопросом: «Какую пользу несут мои мысли людям?» Конечно же это был вопрос, ответ на который не требуется. Всё крайне очевидно – пока мои мысли были при мне, они не несли никакой пользы. После некоторых раздумий я принялся записывать на бумагу всё, что считал важным. Я начал вести дневники, как испокон веков вели поморы свои мореходные книги: выставляя ориентиры, отмечая опасные места.

Первоначально моя тетрадь была мне собеседником, а записи не что иное, как старание познать самого себя, попытка раскрыть своё предназначение. Потом я просто помечал чернилами всё, что казалось важным в моей жизни, как лесные люди делают топором зарубки на соснах, чтобы не потеряться в тайге, так и мне нужны были вешки. В конце концов я стал делать это в надежде, что рано или поздно кто-нибудь прочитает мои записи и всё, что мне пришлось пережить, послужит уроком.

Ключевой записью стало первое, что предложила мне память. Эти воспоминания об одном из январских дней тысяча шестьсот сорок восьмого года, месяцем ранее мне исполнилось всего пятнадцать, и я был самым юным мореходом на корабле ледового класса «Лебедь». К слову, уже тогда кормчий[6] Афанасий Иванович без опаски доверял мне управление судном.