Петр I. Материалы для биографии. Том 2. 1697–1699.

IX. Свидание с родственниками Лефорта

От 8/18 марта австрийский резидент Гофман доносил в Вену, что епископ Солсберийский Бёрнет, несколько раз беседовавший с царем, уверял его, Гофмана, что царь из Англии отправится прямо к венскому двору, оттуда – в Венецию и затем к будущему октябрю опять в свои земли. «Здешний двор, – добавляет резидент, – кажется, утомлен его причудами». Причуды московского дикаря, как смотрели на Петра в Англии, были, конечно, тягостны и утомительны для чопорного английского двора, с которым царь не мог сблизиться также и вследствие своеобразного образа жизни, вкусов и обстановки, слишком неподходящих к привычкам и нравам английских высоких сфер. «Царь мало виделся здесь с королем, – писал из Лондона императору австрийский посланник граф Ауэрсперг вскоре после отъезда Петра из Англии от 22 апреля/2 мая, – так как он не изменил своего образа жизни. Он обедал в 11 часов утра, ужинал в 7 часов вечера и затем тотчас же ложился спать, а вставал в 4 часа утра, что для состоявших при нем англичан казалось очень стеснительным (artlich)[139]». Слишком уже непритязательная обстановка, отсутствие элементарных условий комфорта и даже прямо грязь, среди которой жил Петр со спутниками и на которую натолкнулся король при первом же своем визите к царю, разумеется, не могли располагать его повторять свои посещения. Из записи, занесенной в «Юрнале» под 9 марта, известно, что Петру показывали какую-то необыкновенную женщину-великана, у которой он, человек ростом без двух вершков в сажень, проходил под протянутую руку не нагибаясь: «Была у нас великая женщина после обеда, которая протянула руку, и, не наклоняясь, десятник под руку прошел»[140]. Но из-за внутренней грубости и наряду с движениями, свидетельствующими об уровне дикаря, в Петре просвечивают иные побуждения, и в «Юр-нале» под тем же числом, 9 марта, вслед за известием о визите высокой женщины записана и другая заметка: «ездил десятник верхами к астрономику», т. е. на астрономическую обсерваторию, находящуюся в лежащем рядом с Дептфордом, но ниже его, на том же правом берегу Темзы Гринвиче, где обсерватория существовала с 1674 г. Ее директором был тогда Фламстид (Flamsteed), известный в истории науки составлением звездных каталогов. Для наблюдений на обсерватории, если они были целью поездки, погода была неудачна: «перед вечером был снег и дождь», – как записано в «Юрнале». Ветер, град и дождь свирепствовали и в следующие дни, судя по отметкам «Юрнала» за 11 марта: «был град и дождь, великий ветр» и за 12 марта: «был дождь и великий ветр».

В начале марта выехали в Англию с целью представиться царю прибывшие в январе в Амстердам из Женевы родные Лефорта: один из его старших братьев, Яков Лефорт, и два племянника: старший сын Ами Лефорта Людовик и сын сестры Шуэ (Schouet). С ними отправился также находившийся уже при дяде на русской службе и исполнявший при посольстве обязанности секретаря Петр Лефорт, другой сын Ами. Вельможный московский родственник снабдил их письмами к царю от 7 и 8 марта. «Господин Коммандёр, – писал он в первом. – Давно письме ад твоя милость не бевали; а мы дазидаём безпрестань щаслива ветра из англески земли. Дай Бог нам весте добре! Брат моё с 3 племеники адсюды в англески земля пошли твоя милось покланитьсь, покажи им милось твоя, если мозно. Писме, каторы из резидент прешли, изволись их читать: не сами добры, если нужна будет писать, изволись приказать. Из Москва потста не бывала: как ана будет, тотчас стану милость твоя пошлать. Дай Бог вам веселить и к нам с велики радусь быть. Прости надёже моё. Дай Бог тебе здорова на многи леты. Ад мене, пужалест, солобит скажи ваше компань; а мы помалинька веселяом. Твоё верной слуга докамест стану жить Лефорт г. ад. Амстерд. 17 март 1698 г.»[141]. Второе письмо от 8/18 марта содержит исключительно просьбу о приеме родственников и имеет значение как бы рекомендательного: «Господин Коммандёр! Брат моё с племеники многи разы мене спрашали их адпустить в англески земли твое милось поклонитьсь. Пужалест, покази им милось своя. Ани не долго котят жить, если ты не изволись; нарокум суды прешли твоя милось кланитьсь; а ты, как ты изволись: если твое веление будет их дерзать (т. е. держать), да каво мест ты изволись быть, волено твоё. Прости, надёже моё. Твоё верной слуга безпрестань. Лефорт г. ад. Амст. 18 м. 1698»[142]. Петр Лефорт, как сообщал в Женеву Яков, представился царю 16 марта, днем раньше остальных, и был принят очень милостиво. «Его величество, – пишет Яков, – увидев его издали, пошел к нему навстречу, чтобы его обнять, и несколько раз его поцеловал. Это было в присутствии г. Туртона (женевца, проживавшего в Амстердаме, друга Лефорта), который сопровождал Петра Лефорта и был очень изумлен происшедшим. При их возвращении (от царя) он возбудил наш смех, сказав: смотрите, вот – царский сынок! Невозможно было проявить большей радости при свидании, чем выказал его величество, обнимая г. Лефорта».

«На другой день три остальные женевца должны были поцеловать руку царя. Они были введены секретарем посольства (Петром Лефортом) в то время, когда его величество сидел, празднуя день рождения своего сына царевича, за столом, к которому он пригласил нескольких англичан. Царь тотчас поднялся из-за стола, чтобы принять приветствие и поцелуй руки от вошедших; затем он велел поставить новые приборы и оказал гостям честь кушать с ними. После обеденного стола он сел со всем обществом на яхту и сделал несколько плаваний по Темзе, причем много раз стрелял из пушек. Эта яхта особенно красива: ее подарил царю его британское величество». Рассказав о приеме, Яков Лефорт прибавлял в письме также описание наружности царя. «Вы знаете, – пишет он, – что государь очень высокого роста; но есть одно очень неприятное обстоятельство: у него конвульсии то в глазах, то в руках, то во всем теле. Он иногда так закатывает глаза, что видны только одни белки. Я не знаю, отчего это происходит: надо полагать, что это – недостаток воспитания. Затем у него судороги в ногах, так что он почти не может держаться на одном месте. Впрочем, он очень хорошо сложен, одет, как матрос, очень прост и ничего иного не желает, как только быть на воде»[143]. Франц Лефорт в письме от 23 марта очень благодарил Петра за прием, оказанный его родным. «Господин Коммандёр! – писал он. – Письма твоя милось ко мне пришла и видал велика милось, катора ты изволил брат моё и племиники показать: воистине не забуду да смерть своя такава милось и про многи дни. Дай Бог тебе здорова на многи леты! Весте не бевали с Москва: а с Варшаву, славе Богу, гаразда луче. Кароль в Данцих прешол с велики радусь. После завтра ад-пущу абозу нашу и люди к рубужи цесарской. Пужалест, ад мене солобит скажи ваша компань. Прости надёже моё. Дай Бог твоя милось видатсь с велики радусь. Твоё верной слуга Лефорт г. ад. Амст. 23 м. 1698»[144].

Х. Поездка в Портсмут. Морские маневры

Хорошо познакомившись еще в Голландии со вкусами и наклонностями своего странного гостя, Вильгельм III решил доставить ему самое большое удовольствие, которое только можно было ему сделать, – показать ему свой военный флот и произвести перед ним морские маневры. Царь получил приглашение прибыть в главную военную гавань Портсмут, где для маневров было сосредоточено 12 крупных военных кораблей. Он выехал туда 20 марта в 10 часов утра и направился по дороге на Гильдфорд. Миновав Гильдфорд (Guildford), древний, существовавший уже в Х в. городок, с его старинными домами и башней, остатком норманнского замка, и сделав в течение дня 20 марта 40 миль, Петр заночевал в местечке, обозначаемом в «Юрнале» названием Еадлинент (Godalming?): «Поехали в Портцмут за два часа до полудня: проехали город Эйлфот, приехали в деревню Еадлинент; здесь ночевали, отъехали 40 миль». Сохранился любопытный документ от времени этого путешествия Петра в Портсмут – счет гостиницы в Годальминге, по которому английским правительством было уплачено хозяину гостиницы за все съеденное и выпитое при остановке в ней царем и его спутниками, число которых было 21. За завтраком эта компания уничтожила полбарана, четверть ягненка, десять кур, двенадцать цыплят, три кварты коньяку, шесть кварт глинтвейну, семь дюжин яиц. За обедом они же съели 11/4 пуда говядины, целого барана весом в 11/2 пуда, три четверти ягненка, плечо и филей телятины, восемь кур, восемь кроликов, выпили две с половиной дюжины столового вина и дюжину красного[145]. На следующий день, 21 марта, Петр двинулся в дальнейший путь также в 10 часов утра. «Юрнал», упоминая виденное по дороге, отмечает, конечно, то, что привлекло к себе наибольшее внимание: «Отсель (т. е. из Еадлинента) поехали за два часа до полудня; проехали железные заводы, в которых одна (т. е. мельница) – молотовая». Обедать остановились в местечке Липхук (Liphook). Отсюда Петр прошел пешком версты две по дороге на Петерсфильд (Petersfild), пока не нагнали его экипажи. «Приехали в деревню Липхук, здесь кушали; отсель пошли пешком с две версты, покамест кареты приехали. Проехали городок Питирсфиль; отсель проехали великие горы и деревню Касом (Cosham?); тут и кушали». Затем вступили в систему укреплений Портсмута: «проехали подъемный мост, где на валу пушек с шесть и солдаты стояли с ружьем; приехали в вечеру в город в Порцсмут после полудня в 8-м часу и стали у воеводы. Город – не малый; с приезда три моста подъемных, впущены воды».

На другой день по приезде, 22 марта, Петр осматривал военные корабли, и перед его глазами предстали тогдашние морские гиганты. «После обеда, – читаем в «Юрнале» – ездили в шлюпках на воинские корабли. Были на корабле Роел-Вилим (Royal-William), на нем 106 пушек; в исподнем ярусе по 48 фунтов ядро; пушки все медные; людей на нем бывает по 708 человек. Были на корабле, именуемом Виктори (Victory), на нем 100 пушек; были на корабле, именуемом Ассциати, 90 пушек. Поехали на вице-адмиральский корабль, именуемый Горбух, приехали в 3-м часу, на нем 80 пушек. После полудня изо всех кораблей была из пушек стрельба, также и люди поздравляли (салют). Ветр был норд-вест». В 31/2 часа пополудни флот, снявшись с якорей, из Портсмута направился к острову Уайт: «Полчетверта часа, вынув якори, пошли в путь вест-норд-вестом в полпаруса… пришли против острова Вейта (Wight) и стали на якорях».

23 марта маневры не могли начаться вследствие тихой погоды. Петр продолжал осматривать корабли и побывал на трех из них:

«За три часа до полудня вынули якори, пошли в путь и шли немного, погода была тихая, стали на якори, остен-зюйден; поехали в шлюпке с своею компаниею и были на трех кораблях». Капитаны кораблей, участвовавших в маневрах, устроили в честь царя пирушку; на один из кораблей «приехали с иных кораблей капитаны, веселились довольно». Петра заинтересовал особенно один из них, знающий кузнечное дело; он посетил и его корабль, где этот капитан показывал свою работу: «один капитан кузнечного дела знает и образец чинил; и были у того капитана».

Наконец, 24 марта в Спидхедском проливе, отделяющем остров Уайт от берега Англии, состоялось примерное сражение, пред-принимавшееся двукратно. «За три часа до полудня, – рассказывает «Юрнал», – вынули якоря, пошли. Ветр был ост-зюд-ост; и становились корабли по линиям и после того разделились надвое. И был бой в 11-м часу; другой был бой после полудня в 1-м часу». Передавался рассказ, что Петр в порыве восхищения от зрелища морского боя настоящих больших военных кораблей сказал находившемуся при нем адмиралу Митчелю, что предпочел бы быть английским адмиралом, чем русским царем. Это, конечно, предание, ничем официально не засвидетельствованное и которое трудно проверить; но предание могло получить начало от впечатления, произведенного на царя всем виденным; в тех или иных словах он мог выразить свой восторг от зрелища окружавшим его лицам. После второго боя вернулись в Портсмут в 4 часа дня. Петр съездил в шлюпке в «Сютей-кастель», т. е. в Southsea-Castle – замок на берегу, выстроенный Генрихом VIII и впоследствии обращенный в форт, и, побыв там с час, вернулся на корабль, а затем с корабля при пушечном салюте флота и приветственных криках команды отправился в Портсмут, где был встречен салютом из 51 пушки. Ночевал опять у губернатора: «И после того часа (т. е. когда кончился второй бой) пошли назад в устье; приехали под город в 4 часа. Изволил десятник отсель ездить в шлюпке в город Сютей-кастель[146], который на берегу стоит, и, быв с час, приехали на корабль пред вечером. С корабля поехали в город и со всех кораблей была из пушек стрельба, также и от людей поздравление; и как приехали к городу, была из 51 пушки стрельба. И, приехав, у воеводы ночевали»[147].

XI. Письма, полученные в Портсмуте. Сборы Ф.А. Головина в Англию

В Портсмуте 24 марта, может быть, утром до выезда на маневры, может быть, вечером по возвращении с них, почта доставила Петру московские и амстердамские письма; известия с родины и от посольства врезались в совокупность впечатлений от всего виденного за этот день и перемешались с ними. Из московских писем сохранились два: от Л.К. Нарышкина и Виниуса, оба от 11 февраля. Письмо Л.К. Нарышкина по обыкновению очень краткое. Он извещает, что получил царское письмо от 7 января, в котором Петр писал ему о едущем в Россию архиепископе Анкирском. Архиепископу, сообщал Нарышкин, будет оказано всякое внимание[148]. Виниус, осведомившись из письма к нему царя от 7 января[149] об отъезде его «в землю, обстоящую Нептуновым полем», желает по отправлении там дел благополучного возвращения. Поклоны, посланные Петром через него, переданы по назначению. Так как теперь, когда Виниус пишет то письмо, идет уже пятая неделя по отъезде Петра в Англию, то, вероятно, письмо застанет его уже возвратившимся в Голландию. В качестве заведующего почтой Виниус обращается далее к Петру с жалобами на шведского почтмейстера в Риге, который чинит «лукавые и досадительные поступки», ищет остановить и разорить почту. Царь может уведомиться обо всем этом через отправившихся из России в Голландию и проезжавших через Ригу иноземцев Бранта, Кинциуса, Бреста и др. Почтмейстер никого не слушает и говорит, что все, что он делает, он делает по указу своего правительства. Он, Виниус, писал об этом великим послам, но советует Петру отправить грамоту и шведскому королю о смене почтмейстера[150]. Эти строки Виниуса с жалобами на рижского почтмейстера, может быть, еще прибавили каплю к тому горькому чувству, которое вынес Петр из личного посещения Риги весной 1697 г.

Из Амстердама Петр получил по два письма от Лефорта и Головина, а также письмо от Возницына. Лефорт делится с другом радостью, с которой он «достал» письмо Петра. Из письма он узнал, что Петр веселится в добром здоровье, что дай Бог и впредь. Послы сегодня, т. е. 11 марта, когда писалось письмо, были вместе и «пили одно куба ренска по ваша здорова: коть постят, нельзя эта не быть», т. е. хотя теперь и пост, но нельзя было не сделать этого. Приказание царя об отпуске из Амстердама в Вену людей с обозом будет исполняться. Пришла почта из Москвы, письма царю пересылаются. Все бы слава Богу, если бы не сбежал изменник и плут инженер Брекель – это был инженер, взявшийся прорыть канал между Волгой и Доном, «…знать, – продолжает Лефорт, – не умел савершить работой своё у каналу». Хорошо бы всюду о нем написать и поймать его, чтобы впредь не было таких обманщиков. Приехали в Амстердам Христофор Брант и Абрагам Кинциус: они говорят, что слышали про инженера, что он был в Нарве. А он, изменник, с Христофором Брантом прислал к нему, Лефорту, письмо о своих работах, и Лефорт переписывает далее текст этого письма к нему от инженера, в котором инженер сообщает от 19 января, что сегодня он выезжает на свои работы на канал, что князь Б.А. Голицын отпустил его из Москвы так рано оттого, что ему надо приготовить машины для копания земли, а князь желает кончить работу поскорее. Переписав письмо Брекеля, Лефорт передает далее, что, судя по сообщению новгородского воеводы П.М. Апраксина, Брекель бежал за границу, и просит распоряжения, кому быть на его месте: барону инженеру или сыскать нового, знающего дело: «Изволись писать поскора, как изволись, и каму быть на яво месту в каналу: барон инженьёр, али сыскать кто гаразда умел? Эта не простой работа. Прости, надёжде моё! Ад мене солобите вас компань. Твоё верной слуга Лефорт г. ад. Амст. 21 м. 1698»[151].

При этом письме Лефорт приложил копию с полученного великими послами письма от новгородского воеводы П.М. Апраксина с подробностями о побеге Брекеля через Новгород в Нарву. Апраксин сообщал, что Брекель сделал это тайно, достав из Посольского приказа проезжую грамоту на имя человека своего Фицнера, а себя выдал за Фицнерова челядника. Он, воевода, сносился по этому делу с нарвским генералом, и тот ответил, что Брекель пробыл в Нарве всего только один день, но тайно, не являясь властям, и затем уехал. В том же письме Апраксин касался и другого дела. Послы писали к нему именем государя, чтобы он отправил от себя из Новгорода в пограничные шведские города знатных дворян нанять там для азовского флота по 6 человек штурманов и боцманов да 150 человек матросов. Об этом же особо писал ему еще Ф.А. Головин. Для найма указанных людей он, Апраксин, послал в Ругодив, в Колывань и в Канцы дворянина И.Ю. Татищева да с ним из торговых знающих людей, а в Стекольно указ послал «к некоторому новгородцу, нашему торговому человеку», велел им нанимать штурманов, боцманов и матросов, знающих русский язык; если же знающих русский язык не отыщут, то нанимать таких, «которые б бывали на больших морях». Когда посланные вернутся, он донесет, как идет дело. Однако он имел разговор по этому поводу в Новгороде с иноземцами и с русскими людьми, бывавшими в тех городах, и они не думают, чтоб можно было сыскать таких, которые знали б русский язык, а если и найдутся таковые, то это шведские деревенские жители, небывалые на морях и ездящие только до Стекольны[152].

Во втором письме от 15/25 марта Лефорт сообщает о получении с великой радостью письма Петра от 7 марта. Сам он живет помаленьку, не без кручины. Как увидит Петра, забудет несчастливые дни, потерянные в Амстердаме в разлуке. Ф.А. Головин, «товарис моё», как называет его Лефорт, хочет покидать его и ехать в Англию согласно царскому указу. Вести из Польши получше: король достиг Данцига. В заключение письма Лефорт благодарит Петра за то, что достал ему арапов, и после подписи делает еще приписку: «пужалесте ад мене скажи солобит ваша компанья и не забевати про наша питии… воистене некали забеваём; кодь питья здешнее не добро. Вчерась я уженал у Туртон. Девице добре про твоя здорова пили великой стакан: ани рады твоя милось видатсь»[153].

Ф.А. Головин в первом из своих писем, помеченном 11 марта, уведомлял Петра, что «с Лефортом приезжим», т. е. с Яковом Лефортом и с его племянниками, поехавшими в Англию, отправил ему письмо, написанное по их просьбе, вероятно рекомендательное. Посылку письма таким путем он считает дерзостной и просит за нее прощенья: «И я, государь, с ними писал по прошению их к тебе, милостивому государю, и в том на меня, раба своего, гневу не имей, что так дерзостно учинил.

Толко, как поехали, не знаю; а пришли прощаться и просили о том писме, и я, при них написав, вручил им». Тексты договора о табачной торговле посланы 4 марта: здесь, в Амстердаме, о договоре еще никто не знает. Вероятно, на обращенный к нему вопрос Петра Головин отвечает по поводу договора: «конечно, государь, надобно, как зделано будет, послать указ с подтверждением о сем к Москве при положенных статьях»; об этом деле он может обстоятельнее донести при личном свидании. Письма, полученные из России накануне, 10 марта, а также копия с письма новгородского воеводы П.М. Апраксина к ним, послам, посылаются царю с этим письмом. Если Брекель объявится здесь, в Голландии, то что с ним делать? держать или отпустить к Петру? Головин касается далее, очевидно, уже ранее сообщенного Петру листа тайного русского агента в Вене Стиллы-Швейковского, полученного послами 18 февраля, с известием, что в Вену приехал из Польши некий ксендз, поляк, который говорил, что в Москве произошли великие бунты, царевна Софья взята из монастыря, возведена на престол, «за государыню и правительницу обрана», ей присягнули бояре, воинство и весь народ, она призвала из Сибири Голицына, который теперь присутствует в совете. Стилла прибавлял, что в Вене по всему городу только и говорят что об этих слухах. Послы от 1 марта отвечали Стиле, прося донести цесарю, чтобы ксендз, виновный в разглашении небылиц, был подвергнут наказанию: «в государстве его царского величества сохраняется добрый порядок и управление», и не только никто из подданных таких вещей мыслить не может, «но и посторонние неприятели так великого монарха и славно военного царя боятся»[154]. Петр, знакомый с истинным положением дел в Москве по постоянным письмам оттуда, не придал известиям Стиллы никакого значения; хотя надо думать, что эти известия могли в значительной мере подготовить раздражение, овладевшее им позже, при известии о подлинном бунте, создавая у него ожидание смуты. Головин в разбираемом письме доносит, что он говорил еще архиепископу Анкирскому, прося его от себя написать в Вену по этому делу, на что тот ответил, что писал уже о том дважды. Подписав письмо, Головин прибавил еще просьбу вызвать его в Англию, если царь думает еще побыть там некоторое время; очевидно, накопились дела, требующие личного доклада царю и его решения, тогда как дела, которые надо было исполнить в Голландии, приходили к концу: «Умилосердися, мой милостивой государь, если изволишь еще мешкать в Лондоне, пожалуй меня, раба своего, повели быть. Я хотя на почте, не явно, быти могу. А здесь, государь, уже дела немного гораздо». Головин прибавляет далее, что уже по написании этого письма получил царские письма от 1 и 4 марта. Распоряжения Петра об отправлении обоза посольства в Вену будут приводиться в исполнение; о предстоящем путешествии великих послов будет сообщено секретарю цесарского посольства, чтобы тот дал знать в цесарские пограничные города и в Вену для соответствующих приготовлений. Вновь Головин напоминает Петру о Крюйсе, вопрос о найме которого все еще не получил окончательного решения; вновь просит пожаловать его чином вице-адмирала и велеть сыну секретаря адмиралтейства де Вильде отписать относительно Крюйса к отцу. «Ей, – замечает при этом Головин, – без такова человека у нас флот в добром состоянии не будет; и в том, как воля твоя, милостивого государя, моего». Петр писал послам по поводу упреков, делаемых ему в том, что он не часто пишет, и объяснял, по-видимому, что послы ошибаются, что дело не в редкости его писем, а в том, что почта задерживается противными ветрами. Головин просит в том прощения, заявляя, что писал с упреками от душевного соболезнования. Так, кажется, можно понимать не совсем ясное место его письма: «Что изволишь, мой милостивой государь, батка, писать ко мне милостивно, что мы пеняем и пишем, что вы не изволите писать часто, а удерживаютца почты за ветром, и то делаем, не рассудя. И Бога, государь, свидетеля, милостивой мой, представляю о совести моей, что писал не для чего иного, токмо, как кому о ком душевно болезненно, забудет церемониально выписывать и другое рассуждать, в чем милостивого прошу прощения». Письмо заканчивается фразой, которая также не может быть понята без ключа к ней, находившегося, несомненно, в утраченном письме Петра к Головину: «А писма, государь, своею рукою, которые я к милости твоей, государю, писал, все по русски, и переводчиков у вас много: в том не изволте отговариватца»[155].

В Амстердам приехал 13 марта из Англии и явился к послам лекарского дела ученик Иван Левкин, присланный «от валентеров», т. е. от Петра, «с указом и поизволением: кто из них, великих послов, похочет побывать в Лондоне для настоящих дел, тот бы ехал»[156]. Так записан этот приезд Левкина в «Статейном списке» посольства. Но Петр вызвал в Англию собственно только Головина, за которым и был прислан Левкин с особой яхтой. Им привезены были Головину письма царя от 7 и 10 марта. «Премного тебе, милостивому государю, благодарен, – отвечал Головин от 14 марта, – за присылку Левкина с яхтою и о всех наказанных от милости твоей, государя, ко мне делех. Увидев твои, милостивого государя, очи, сам могу донести, дай боже, в счастии. Люди, государь, наши отпустятся после сего числа в восми днях. В делех, государь, врученных мне от милости твоей, государя, кажетца, за помощию Божией управлено. Как тебе, милостивому государю, угодно ли будет. И с Креусом, государь, я виделся по принятии писем твоих, милостивого государя. Малое, государь, нечто покупки осталося, и то вручил Прокофью Богдановичю, и уже сторговано. Нижайший слуга и богомолец pop Fetka. Marta w 14 die[n]»[157].

Когда Петр в Портсмуте 24 марта читал только что приведенное письмо Ф.А. Головина, последний плыл уже, направляясь к берегам Англии. С появлением Левкина в Амстердаме ускоренным темпом пошли сборы посла в дорогу. У Ивана Тессинга были взяты английские деньги[158]. Закупались припасы. «Выдано, – читаем в «Расходной книге», – для аглинской поездки второго великого и полномочного посла на всякие харчевые покупки и конфекты 64 ефимка, в том числе и за бочку пива, взятую в дорогу». «Заплачено по росписи винкоперу Гериту Гохейту за два анкерка мушкатного и прямого ренского, и за пошлину, и за бочки, которое куплено в дорогу в Англию второму великому и полномочному послу марта в 16 д.». Взято было «для аглинской поездки 3 фунта свеч вощаных»[159]. Изготовлен был также, должно быть, в связи с путешествием в Англию, золотых дел мастером Юрием Нордерманом «ковалерской золотой крест», – надо полагать, знак какого-то пожалованного Головину, вероятно английским королем, ордена[160]. Выдавались деньги некоторым лицам из тех, которые должны были сопровождать Головина. С ним ехали, вероятно, ввиду приближавшейся Страстной недели священник Иоанн Поборский (ему было выдано на платье 60 золотых)[161]; далее 6 человек остававшихся в Амстердаме волонтеров во главе с князем А.М. Черкасским, 11 человек солдат: Алексей Петелин, Игнатий Озорник, Семен Воронков, Данило Ухватов, Никифор Басманников, Карп Соколов и др., часть имен, как видим, из того отряда солдат, который был оставлен в Пилау еще в начале путешествия для обучения морскому делу. Собственно свиту посла составляли один дворянин (Ульян Синявин), двое пажей (Томас Книппер и Иван Вейде, брат Адама Вейде), двое толмачей, один слуга. С Головиным ехал также подьячий Иван Чернцов, везший небольшую соболиную казну и сундучок с делами[162]. Сохранился и список дел, захваченных Головиным с собой в этом сундучке. Здесь – исторические документы для справок: «списки с выписок о пересылках с англинскими короли» и «статейные списки аглинских посолств князь Петра Прозоровского и Василья Дашкова», – это те документы, которые дают московскому дипломату XVII в. точку опоры в открываемых переговорах, служат материалом для ссылок на прецеденты. По ним посол готовился к исполнению своей миссии. Далее, Головин вез с собой бумаги, касавшиеся того дела, для которого он именно и вызывался, – проекты табачного договора: «списки с договорных писем о табаке». Захвачена была также для представления государю сметная роспись деньгам, необходимым для того дела, которым занимались послы в Амстердаме: