Ночной директор. I том. История, рассказанная в тиши музея

Есть какая-то загадка, которая манит к себе, не даёт многим спокойно жить вот уже на протяжении нескольких веков. Наверное, поэтому исследователи вновь и вновь возвращаются к истории Мангазеи Златокипящей, бывшей «государевой вотчины».

Началом конца заполярного городка можно считать 1619 год, хотя экономический расцвет наступил спустя лишь несколько лет, а сам городок существовал ещё не одно десятилетие. Но именно этот год стал воистину несчастливым для мангазейцев – во-первых, от пожара выгорела значительная часть построек.

Но злому року этого было мало, суровая судьбина продолжала испытывать мангазейцев на прочность. Не хватало людям природных катаклизмов, так к делу подключилась родная власть. Именно в этот злополучный год в Москве вышел указ запрещающий пользоваться морским ходом. В кремлёвских палатах испугались, что вслед за русскими про этот путь прознают иностранцы, тоже активно ищущих дороги в богатые мехами края. В то время в Сибири сухопутных дорог практически не было, поэтому приходилось пользоваться исключительно водными путями. А так как Мангазея была «непашенным» городом, то есть продовольствие доставлялось по воде, то его судьба во многом зависела от погоды на речных и морских просторах. Зато этот запрет дал толчок развитию другого полярного поселения – Обдорску.

Куривший человек поёжился, но не спешил заходить в тепло музея. Он ещё раз подумал, как всё же хитро в истории переплетены меж собой разные события. Вот кажется, Мангазея, Обдорск и Москва. Отделены друг от друга на тысячи вёрст, а на самом деле связи настолько тесные, что и не разорвать. Если с Москвой всё более-менее ясно, всё-таки столица государства, то с этими двумя городками взаимосвязь прослеживается не так ясно. А ведь именно в Обдорске должны были организовать таможенный пост, контролирующий дорогу в «златокипящую».

Другая дорога, связывавшая Мангазею с Русью, шла по Оби. Но оба пути таили в себе немало опасностей. Особенно навигация осложнилась в середине XVII века, когда в Арктике наступило похолодание, так называемый «малый ледниковый период». Доходило даже до того, что с 1641-го по 1644-й год в город не пришло ни одного коча с припасами, все они были разбиты бурями в Обской губе, и в Мангазее наступил голод.

Ночной Директор продолжал стоять около музейного крыльца, выдыхая струйку сигаретного дыма в чуть морозный воздух. Наблюдая за падающими, сверкающими в свете фонарей снежинками ему не хотелось думать, что и в этом мире иногда так бывает, вот мелькнёт что-то, ослепит ярким лучом и исчезнет в непроглядной темноте, сгинет безвозвратно в прошлом.

Как это похоже на историю Мангазеи, государевой вотчины, прозванной «златокипящей»! Так стремительно появиться на мировой сцене и так же мгновенно исчезнуть! Конечно же, это вызвало череду слухов, легенд. Ведь этот заполярный городок даже сравнивали с легендарным Китеж-градом, который ушёл под озёрную воду. Но за эти семьдесят лет существования, люди, жившие в нём, смогли оставить глубочайший след в истории всего края, да что там края, страны в целом!

Неожиданно он вспомнил, как, проходя мимо выставки посвящённой истории освоения Сибири, суетливым днём или неторопливой ночью, но всякий раз бросая мимолётные взгляды на сани-розвальни, он не переставал удивляться как просто, но в тоже время надёжно они устроены. И тут же ловил себя на мысли, что ведь не только благодаря им была освоена Сибирь.

Действительно. А как же быть летом?

Идти пешком по таёжным буреломам, или проваливаться в болотистую тундру? К тому же на своих двоих много вещей не унесёшь. Но ведь вся Сибирь буквально изрезана реками и речушками, достаточно взглянуть на карту. И каких только водных артерий не увидишь. Здесь и многоводные Обь, Иртыш, Енисей, Лена. И сотни безвестных речушек, буквально изрезавших всю Сибирскую низменность. Отчего она становится похожа на руки хорошо поработавшего, пожилого человека, которые буквально испещрены синими венами. К тому же на реке летом не так донимают гнус и мошкара, эти вечные бичи Севера, как метко назвал этих кровососущих тварей один исследователь.

В письмах воевод часто упоминается слово «коч». Так называли свои грузовые суда новгородцы-ушкуйники. Именно на этих кочах, по рекам, минуя тысячи километров сибирских таёжных бездорожий, люди добирались до назначенного места, завозя необходимые грузы и товары. Кочи настолько были приспособлены к условиям плавания в неспокойных северных водах, что на них смело выходили в Карское море, ходили до Новой Земли, не боясь ни штормов, ни льдов, в которых, кстати сказать, погиб не один иностранный корабль, отважившиеся пройти Северным морским путём.

А вот русский мореход Семён Дежнёв на больших кочах бесстрашно отправился в путешествие, и тем обессмертил своё имя. И, что самое главное, благополучно вернулся домой.

Коч, это деревянное судно, приспособленное плавать как по рекам, так и по морю. Поморские корабелы даже научились строить их так, что кочи не боялись вмёрзнуть в лёд. Округлые обводы корпуса предотвращали раздавливание тяжёлыми подвижными льдами, как это иногда происходило с европейскими кораблями, застигнутыми ледоставом. Именно благодаря таким оригинальным обводам льды не сжимали деревянные борта коча, а просто-напросто выталкивали его наверх. Видимо новгородцы не один десяток лет набирались опыта, пока не нашли наиболее оптимальный вариант. Кочи получили широкое распространение в XIV веке, вытеснив новгородские ладьи, которые строили ещё в XI веке новгородцы.

Это ещё раз доказывало, что русские корабелы ни в чём не уступали своим коллегам из Европы, а во многом даже их обошли.

Например, новгородцы задолго до европейцев, стали оснащать свои ладьи двумя прямыми и одним косым парусом, что позволяло ходить против ветра. Например, в Англии, одно время даже считавшейся «владычицей морей», научились так лавировать лишь в XVI веке. Кстати, даже прославленные каравеллы Колумба не могли ходить против ветра.

На кочах таких парусов не ставили, хватало одной мачты. В безветренную погоду команда садилась за вёсла. Зато это было первое русское судно, где вместо рулевого весла поставили руль. За сутки, при попутном ветре, коч мог пройти до двухсот пятидесяти километров. Первые кочи были беспалубными, скорее это были большие лодки, длина их не превышала девятнадцати метров, в ширину были около четырёх метров, а осадка менее метра. Но зато груза могли взять до двухсот пятидесяти пудов, то есть около четырёх тонн.

К XVII веку научились строить большие кочи, ведь путешествия становились всё длиннее, груза требовалось перевозить всё больше. К тому же северные морские воды предъявляли свои жёсткие требования, не прощая ошибок корабелов и мореходов. Поэтому на коче стали сооружать палубу. В длину они уже были более двадцати метров, а в ширину около шести метров. На них можно было грузить до четырёхсот тонн! Вмещалось более пятидесяти человек. Несмотря на большие размеры, кочи всё же можно было перетаскивать через волоки между рек, что весьма сокращало расстояния и риск, так как не надо было выходить в открытое море.

Как-то незаметно, но среди специалистов утвердилось мнение, что промышленники, идущие «чрезкаменным» путём, то есть, перебираясь через Уральские горы, оставляли свои кочи на Печоре. Далее же они двигались на более мелких судах, так называемых обласах, набойных лодках. На самом же деле, как бы нам сейчас это ни казалось невероятным, кочи умудрялись перетаскивать и через перевалы этих древних гор.

Кочи сыграли важнейшую роль в освоении сибирских земель. Во многом благодаря этим неприхотливым судёнышкам снабжалась Мангазея, укреплялся Обдорск.

В тишине ночного музея, если внимательно прислушаться, всегда есть какие-то звуки. Это живёт дом, собранные в нём вещи, гуляют незаметные сквознячки, гудят лампы. Да много чего можно придумать для собственного успокоения. Объяснить обычными природными явлениями, обыденными вещами. Но иногда, если сосредоточиться, то можно услышать голос истории.

Ночной Директор ещё раз пожалел, что в музее пока нет хотя бы макета коча, но и так легко было себе представить, как тяжёлая обская вода ударяла в деревянные борта судна, как скрипели канаты, удерживающие паруса и мачту, услышать скрип уключин, голоса команды. Эти звуки сопровождали путешественников долгие месяцы. Ведь бывало, что торговая экспедиция могла растянуться на год, а то и более. Никто не был застрахован от незапланированной зимовки. Но люди всё равно упорно уходили в опасное плавание. И как ни странно, возвращались домой, в отличие от прославленных европейских мореходов.

Он думал, что же случилось, где причины того, что количество кораблекрушений так резко возросло? Такие надёжные, проверенные веками, многочисленными штормами и беспощадными льдами кочи вдруг стали бесславно тонуть. Неужели только из-за запрещения плавания по Северному морскому пути?

– Вряд ли всё было так просто, – отвечая собственным мыслям, проговорил человек вслух. – Есть всегда несколько причин. Надо только хорошо поискать.

А снег всё продолжал падать, покрывая площадь чистым покрывалом.

Исследователи выдвигают несколько причин.

В первую очередь, на казённых кочах не было опытных кормщиков. Сохранилось объяснение мангазейского стрельца Василия Петрова, сопровождающего государственные морские караваны с хлебом и выжившего после кораблекрушения. Отвечая на вопросы в Сибирском приказе, где выяснялись причины гибели каравана, бесстрашный стрелец, невзирая на лица и должности, точно указал причины:

«В Тобольске знатцов, кто б водяной путь старой дороги из Мангазеи на Карскую губу и большим морем к Архангельскому городу и на Пустоозеро подлинно знал, нет, а расспросить некого…

…Потому, что на твоих государевых кочах кормщики и знатцы служивые люди, и в морском ходу не были. А как бы кормщики, которые море знали были, и твои государевы кочи можно было уберечь».111

Говоря другими словами, повторилась ситуация с иностранцами, которые искали пути в сибирские реки, но не зная дорог, погодных условий, не обладая приспособленными судами для плавания по северным рекам и морям терпели фиаско, в то время как русские отлично ориентировались в окружающей обстановке. К сожалению, запрет ходить морем сыграл свою отрицательную роль, и навыки и опыт, которые передавались из поколения в поколение, были утеряны.

Это уже было обвинение в адрес, так сказать, руководящих работников. Но стрелец на этом не остановился, продолжая называть объективные причины, хотя дьякам это явно не понравилось. Петров рассказывал, что в Тобольске грузы надо было зачем-то выгружать, взвешивать, а потом снова грузить на кочи. Эта бюрократия могла занять до трёх недель, и из-за этого караваны отправлялись с сильной задержкой, зачастую попадая в осенние штормы.

Во-вторых, казённые кочи начали строить хуже, чем на «торговую руку», то есть для купцов. К тому же в Тюмени начали строить суда больших размеров, для повышения грузоподъёмности. Но эта «экономия» привела к нарушению проверенных временем технологий, а это в свою очередь привело к тому, что стало трудно управлять судном, потому резко возрастал риск кораблекрушения. К тому же и дерево для постройки использовалось неважного качества.

Начали гибнуть даже кочи с соболиной «царёвой казной», а это уже всерьёз озаботило государственных мужей. Хотя, на самом деле, эти судёнышки, по современным представлениям вообще не могли плавать по суровым северным рекам, а уж тем более по морям. Трудно себе представить, как они могли вообще могли ходить по «ледовитому окиану».

Конец походам казённых караванов по рекам в Мангазею положил тобольский воевода П. И. Галицын. Благодаря предпринятым им мерам, хлебные караваны в 1667 – 1668 годах всё же избежали крушений, но он сам воочию убедился в ненадёжности и опасности плавания по Обской губе. На свой страх и риск Галицын отписал Енисейскому воеводе:

«А в нынешнем году по указу великих государей для мангазейского отпуску на Тюмени кочей делать не велено, и посылки через море хлебных запасов и соли в нынешнем 177 году и вперед не будет».112

Историк Евгений Вершинин указывает ещё одну причину упразднения Мангазейского городка, которую совершенно пропустили другие исследователи. Он отмечает, что «не отмена казённых поставок хлеба через Обскую губу привела к окончательному упадку Старой Мангазеи, а наоборот: рискованные и дорогостоящие плавания кочей стали совершенно неоправданными вследствие угасания заполярного города».113

Но последний и сокрушительный удар по легендарным кочам нанёс Пётр I. Реформируя флот, он почему-то запретил строить эти надёжные, проверенные временем и суровыми водами рек и морей, суда. Чем они ему помешали, не совсем ясно. Но этот реформатор многое в стране хотел переиначить на европейский лад, даже невзирая на то, что опыт русских корабелов был ничуть не хуже заграничных коллег, а кочи доказали свои превосходные мореходные качества веками беспорочной службы. Опыт их строительства быстро забылся. Поэтому как выглядели кочи, сейчас можно узнать лишь по рисункам, да по описаниям современников. Кое-что уже в XX веке нашли археологи. Так что можно восстановить их облик, и даже достаточно достоверно.

Человек ещё раз удручённо покачал головой, сожалея, не столько о том, что такое уникальное судно безвозвратно кануло в лету и утеряны технологии его строительства. А о том, что от воли и желания одного человека как раз и может исчезнуть весь многовековой опыт предшественников. А потомкам остаётся лишь потом досадливо вопрошать – почему так произошло? И упрямо восстанавливать утраченные секреты.

К тому же история коча оказалась неразрывно связана с историей Мангазеи. Странные связи порой можно увидеть, если внимательно и непредвзято посмотреть на прошедшие события. Исчез с рек и морей коч, исчезла и Мангазея.

Или в её упразднении и поспешного переселения людей, тоже было несколько причины?

Здесь есть какая-то загадка, которая манит к себе, не даёт многим спокойно жить вот уже на протяжении нескольких веков. Наверное, поэтому исследователи вновь и вновь возвращаются к истории последних лет существования Мангазеи Златокипящей.

Одним из важнейших факторов ликвидации заполярного поселения, расположенного на берегу реки Таз, стала хищническая добыча пушного зверя. Пушная лихорадка привлекала сюда всё новых и новых охотников и купцов, надеющихся сколотить себе здесь капиталец. Из таможенных документов видно, мангазейский пушной промысел продолжал играть большую роль в государственных доходах. Но, несмотря на безбрежные таёжные просторы, охотничьих мест на всех стало не хватать. Об этой причине, приведшей к упадку значения Мангазеи, пишет Пётр Буцинский:

«Еще в 1627 году мангазейские торговые и промышленные люди разных городов били челом государю, что в Мангазее соболи и бобры „опромышлялись“, и они начали ходить в верхние места Тунгуски, где соболи добры и всякого зверя много».114 Таким образом, важной причиной он называет оскудение пушного промысла.

Здесь ещё надо отметить, что продвижение промышленных людей на восток шло полным ходом, открывались всё новые и новые места для промыслов в верхней части Нижней и Средней Тунгусок, хотя они находились слишком далеко от Мангазеи. И люди со временем стали селиться в Туруханске, или как его тогда называли – Новой Мангазее, который был построен практически одновременной с самой Мангазеей и долгое время являлся его городом-спутником, как бы сейчас сказали. Но по всяким надобностям им приходилось ездить в город, так как Мангазея семьдесят лет была административным центром края. Эти поездки были сопряжены с большими трудностями: длинная дорога, занимавшая около трёх недель, приводила к разрывам торговых связей между ними. Необходимо ещё учесть, что вокруг расстилались земли тунгусов, народа жестокого, смело нападавшего и убивавшего пришлых. И что немаловажно, путь из Новой Мангазеи в центр России был гораздо удобней и безопасней.

Слухи об этих трудностях достигали Руси, поэтому охотников ехать сюда находилось всё меньше и меньше. В архивах сохранилось несколько таможенных книг, за 1645 – 1653 годов, которые вели таможенные головы, из них ясно видно, что в мангазейских промыслах и торговле начался упадок, так как «участие промышленных, гулящих, посадских, оброчных людей, и стрельцов в промыслах и торгах уменьшилось».115

Всё это привело к тому, что мангазейский таможенный голова Саблин в 1655 году с грустью отписал в Москву:

«А при мне, государь, холопе твоем, во всех трех городех в приходе в Мангазею на Таз с Руси и из Сибири морем торговых людей было только 4 человека».116 За десять лет до этого, предшественники Саблина М. Шемякин и Д. Кубасов с тревогой писали в Москву, что в 1645 году вообще не пришло ни одного торгового коча, а торговые люди приходили на «государевых кочах».

А ведь до этого через Мангазею иногда проходило более двух тысяч человек в год.117

Сразу становится понятна озабоченность воевод и таможенных голов, ведь драгоценных шкурок добывалось всё меньше и меньше.

Но тот же Саблин пытается объяснить такой неприятный поворот событий тем, что «Енисейский острог распространился и Лена объявилась».118 Говоря иными словами – фактическим центром уезда стало Туруханское зимовье на Енисее. Но, скорее всего это было уже следствие, чем причина.

Ко всем бедам в Мангазее случился очередной пожар, уничтоживший почти весь город. Он тоже внёс свою лепту, так как вокруг городка стало совсем мало строевого леса, его приходилось завозить из Туруханска, а это около восьмидесяти километров. И хотя город за несколько лет всем миром всё же отстроили, но ему уже было далеко до былой славы. А ещё мангазейцы жаловались на такую мелочь, как речной причал. Он был неудобно расположен, на обрывистый берег было трудно затаскивать грузы. А вот в Новой Мангазее такой проблемы не было, указывали воеводы, просящие перевести административный центр в Туруханск.

Была ещё одна причина, незаметная на первый взгляд. Она крылась во взаимоотношениях между пришлыми и аборигенами. Окрестные племена самоедов были очень недовольны тем, что на их исконных охотничьих и рыболовных промыслах появились русские люди. Они всё чаще стали переходить друг другу охотничьи тропы. Эти столкновения иногда заканчивались смертоубийством, потери несли обе стороны. Это обостряло и без того напряжённую обстановку, которая была чревата восстанием окрестных самодийских плёмен, разжигало антирусские настроения. Поэтому царская администрация видела только один выход из создавшегося сложного положения – оставить этот город и укрыться за крепкими стенами Новой Мангазеи, где бы можно было отсидеться до лучших времён.

Внесли свою лепту и жуликоватые купцы. Естественно сбор ясака и выкуп «аманатчиков» тоже не добавляли добросердечных отношений. Всё это привело к тому, что со временем инородцы практически перестали приходить в Мангазею для торговли.

В Кремле забеспокоились, что это приведёт к недобору ясака, а ведь это могло подорвать сами государственные устои. Поэтому был издан указ, запрещающий промышленным людям заниматься добычей пушнины в угодьях самоедов. В спорах между инородцами и пришлыми, местной администрации официально приходилось выступать на стороне коренных жителей. Но это мало помогало. На реках Таз и Нижней Тунгуске начали всё чаще вспыхивать восстания самодийских племён. В ответ из Тобольска отправлялись всё новые воинские отряды, в основном казачьи части, но даже они не могли успокоить недовольных аборигенов. А вот увеличение стрелецкого гарнизона привело к тому, что продовольствия стало катастрофически не хватать.

В литературе нередко можно встретить широко бытующее мнение, что простые русские люди: казаки, стрельцы и купцы во время своего продвижения по Сибири грабили и даже убивали инородцев. На самом деле всё было гораздо сложнее. Конечно, им приходилось защищаться от воинственных кочевников. Но некоторые писатели почему-то забывают, что далеко не все племена кочевников были воинственно настроены против русских и почему-то обрисовывают довольно-таки неприглядную картину. И далеко не все пришлые были бандитами с большой дороги.

На самом деле в истории сохранились и другие взаимоотношения. Один из мангазейских воевод писал в Москву, что «многие русские люди женятся на инородках и поселяются в инородческих юртах». Правда он тут же добавляет, что эти же русские убивают и грабят их. Но как правильно заметил историк Пётр Буцинский, «разве может один человек помыкать целым племенем»?

Скорее всего, воевода просто искал виновных в том, что сбор ясака стал падать и, оправдывая свою бездеятельность и неумение управлять, просил царя издать указ об изгнании этих поселенцев.

Была ещё одна проблема, которая появилась в Сибири во время освоения – это оспа. Сохранились отписки воевод, что инородцы вымирали целыми семьями. У коренного населения не было иммунитета против этой новой болезни, поэтому они гораздо хуже переносили болезнь, чем русские. Это тоже подливало масла в огонь многочисленных противоречий и проблем, возникших в Мангазейском крае.

Но всё же огромную роль в создании клубка проблем сыграло самодурство некоторых мангазейских воевод. Они назначались на два года, и за это время должны были сколотить капитал, так как потом несколько лет эти люди не имели права занимать государственные должности. Считалось, что этих денег, полученных на воеводской должности должно хватить не безбедную жизнь. Вот иные и рвали сколько можно и где могли. Ведь государство им никакого жалования не платило. Потому и стремились они наложить свою лапу на все мыслимые и немыслимые источники дохода, которые только были в Сибири, и до каких можно было дотянутся.

Если здесь учесть полную оторванность от центра, полнейшую безнаказанность, амбиции, то эти факторы просто не могли не привести к злоупотреблениям царских воевод. Играла свою негативную роль и давняя русская традиция кормления, говоря иными словами, занимая какую-то должность, человек сам обязан был зарабатывать себе на жизнь, так как государство зарплаты ему не платило. Коренных мер против этой практики правительство не предпринимало и наказание зарвавшихся воевод было редким исключением из правил. Обычно дело ограничивалось только проведением сыска и денежной пеней в пользу пострадавшего.

Сохранилась жалоба на князя Ухтомского. Отчаявшиеся люди писали в Москву, что:

«Шили они двадцать шуб из соболей, для провоза в Русь. А последняя шуба ценою с полторы тысячи рублев была для князя Петра Ухтомского. А князь посылает на службу в лучшие зимовья своих людей для своей безраздельной корысти, и они привозили ему добрые соболя. А которые люди, государь, радели ясак для тебя, и тех он на службу туда не отпускал».119

Результатом этого скорбного послания царю стало то, что самих жалобщиков князь посадил в тюрьму.

Поэтому, хоть какого-нибудь контроля, царские власти назначали на места по два воеводы. Происшествие с Ухтомским весьма показательно, как безраздельная власть может сказаться на службе, дело в том, что посланный с ним дьяк Пётр Теряев по дороге из Москвы в Мангазею умер.120

Иногда эта практика двоевластия приводила к серьёзным последствиям.

С 1629 по 1630 год121 в Мангазее служило два воеводы: Григорий Иванович Кокорев и Андрей Фёдорович Палицын. Старшим воеводой был назначен Кокорев, за эти два года он оставил неизгладимый след в истории всего Мангазейского уезда. Эти начальники, на которых было возложено государственное дело, поссорились между собой. Судя по всему их неприязнь началась ещё в дороге, если не раньше, в Москве. Видимо одной из причин стали амбиции, чей род древнее и лучше. Но как бы там ни было, уже в дороге они плыли на разных кочах. А в закрытом пространстве городка, где все на виду, развлечений практически никаких, вражда разгорелась со страшной силой. Дело дошло до того, что Палицын не выдержал и, опасаясь «смертного убойства» от Кокорева, вынужден был из укреплённой части городка переехать на посад, Там люди построили ему новый двор. Кстати, это ещё больше сблизило младшего воеводу с мангазейским обществом, и в течение всего 1630 года он возбуждал людей против Кокорева, общаясь уже непосредственно с народом. Кстати, во время всей осады Палицын всё время действует только с согласия «мира», то есть местного общества.

В это время в мангазейском мире проявилась любопытная черта – всесословность. Например, 27 декабря 1630 года воевода Палицын рассказывал про «воровство» своего товарища по воеводству Григория Кокорева в Успенской трапезе священнику Василию, дьякону, дьячку и пономарю, а также служивым и торговым людям. Несмотря на всю немалую власть, Григорий Иванович всё же опасался горожан, и поэтому стал принимать экстренные меры. В первую очередь он привел к крёстному целованию гарнизон и несколько оставшихся верными ему торговых и промышленных людей. Поставил город на военное положение, запер ворота, расставил караулы и сел в осаду «от мужичья воровства». Палицын даже утверждал, что Кокорев израсходовал семьсот рублей, чтобы создать себе партию единомышленников среди мирских людей в Турухане.