Антон рисовал в ежедневнике бобра. Бобер получался не очень. Антон перерисовывал два передних зуба, прямо поверх старых невзрачных, сделав их утрированно огромными. Глазки-бусинки, мини-ушки почти на затылке, нос крупный и черный, черный, насколько позволял карандаш, и все это на обширной щекастой морде.

Без ежедневника к руководителю входить запрещалось. Нужно было постараться ухватывать все ценные мысли, и даже наметки мыслей. Поэтому Антон купил дорогой, в кожаном переплете с шелковой ленточкой-закладкой, ежедневник. Правда, высокопоставленными мыслями была занята только первая страничка, а на остальных красовались узоры, спирали, фактуры и остальные мелкокустарные художества.

– … осознать всю грандиозность перспектив графеновых аккумуляторов… – доносились обрывки речи, обращенной к Антону.

Антон перевел взгляд на начальство. Оно, начальство, ходило взад-вперед возле массивного письменного стола, бурно жестикулируя. Сними с начальственного лица очки и одень на лысеющую голову мушкетерскую шляпу, и могло показаться, что это Портос дослужился до капитана гвардейских мушкетеров и сейчас распекает своего гвардейца за очередную нахальную выходку. И борода, и усы Портоса были сотворены барбером с отличным чувством стиля. Как ни парадоксально, но стильные борода и усы моложавили стареющее лицо академика Сурова.

Антон вдруг вспомнил студенческую черно-белую фотографию. Суров стоял с его отцом почти рядом, конечно, без бороды и совсем худой. В руке отца была гитара, обклеенная какими-то тетеньками в овалах, на одно плечо по-гусарски была накинута стройотрядовская куртка, густо усаженная значками. На фотке было человек десять, кто-то стоял по пояс голый, кто-то – в куртке, один лежал прямо на земле в позе римского кесаря. Отец стоял в обнимочку с хорошенькой девчонкой с косичками, смешно уложенными на голове. Все были в движении, почти никто не обращал внимания на фотографа, только Суров стоял прямо, как будто гвоздь, на котором держалась вся эта увесистая и беспокойная картина, и смотрел четко в объектив.

– …И слава богу, что сейчас технологический бум на Большие данные… – раскатывался голос Сурова по залу, назвать это кабинетом язык не поворачивался.

Антон вернулся к бобру и дорисовал бороду и усы. Бобер сразу же стал бравым и даже дерзким. Антон медленно повернул руку, на которой были часы, скосил глаза и понял, что прошло только десять минут, обреченно взглянул на Сурова и подумал, что он его внутренне называет Суровым. С детства, наверное, осталось. Жуешь утром свою ватрушку с молоком и слышишь голос из спальни: «…ты разве не летишь с Суровым? Ну в Барселону…ошиблась…хотя, что Барселона, что Мадрид, все равно тебя никто не берет». Это мама разговаривает с отцом. Отца, как всегда, не слышно, он отвечает односложно и вполголоса.

– …Ученые степени просто так не даются, нужны идеи и труд, и еще раз труд!

Голос Сурова неожиданно стих. Антон понял, что артподготовка закончилась. Сейчас начнется штурм, как полагается, с танками и пехотой.

– Антон, ты меня не слушаешь?

– Нет, что вы, очень внимательно слушаю, Юрий Георгиевич, я весь внимание, – быстро и четко, как по уставу, ответил Антон.

Суров глубоко вздохнул. Сел. Смотреть он на Антона не хотел. Суров молчал. Взгляд его ушел внутрь, словно он пытался вспомнить ПИН-код от кредитки.

– Что мне с тобой делать? – проговорил он медленно, на выдохе. – Если бы твой отец видел тебя сейчас. На что ты тратишь свою жизнь? Мне совершенно непонятно твое упрямство. Я обещал Пашке, что присмотрю за тобой. И разве я не сдержал обещание? Я все сделал, чтобы ты оказался у нас в институте, начал карьеру. Разве моя вина, что ты до сих пор сидишь в младших научных сотрудниках.

Звук опять вырубился. Нет, не звук, смысл вырубился. Антон честно держал глаза открытыми и старался, чтобы на лицо наложилась маска вины, качественная маска. Суров, будто что-то жевал, а речь его звучала на незнакомом языке, может, на болгарском, а может, на сербском, и звук появлялся где-то не в Сурове, а под высоким потолком.

Акустика. В таком кабинете уместился бы хороший оркестр. Антон любил классическую музыку, но только вживую. Он вспомнил одухотворенные лица музыкантов, которые выступали в актовом зале в прошлом году. Братская помощь тружеников искусства труженикам науки! Все эти духовые, виолончели и арфы вызывали в Антоне детское восхищение. Музыка звучала внутри тела, легкие наполнялись вместе с легкими трубачей, скрипки резонировали где-то в районе горла, хотелось петь вместе с ними.

– Антон, мы вынуждены свернуть твои эксперименты в области многомировой интерпретации Эверетта как бес-перс-пек-тивные, – протарабанил последнее слово Суров.

Ого! Портос влепил своему гвардейцу пощечину! Пощечина и позорное увольнение из рядов доблестной королевской гвардии. После такого нужно застрелиться из мушкета. Хотя мушкет, как помнится, слишком длинный, роста не хватит. Тогда прыгнуть на шпагу, как самурай бросается на свой меч. Да нет же, самоубийство не красит благородного идальго! Лучше уж погибнуть в бою. Антон захлопнул ежедневник. Все высокопоставленные начальственные размышления были осмыслены и усвоены.

– Могу идти? – сказал он, вставая из-за длинного стола для совещаний.

– Ну зачем ты так, Антон? Я ж с тобой как с родным сыном.

– Я в родственники не напрашивался, Юрий Георгиевич.

– Ну уж, знаешь…Это так-то ты благодаришь за все.

– Спасибо за все. Я могу идти?

– Сядь и прекрати истерику! – рявкнул Портос.

Хорошо хоть Суров не подал команду «Сидеть!» Антон продолжал стоять. Внутри рождалось что-то злое, едкое. Антон отлично знал этот стучащий в висках топот бизонов. После того как он не сдержится, ему будет стыдно за все сказанное, но ничего вернуть будет нельзя. Хотелось припомнить Сурову все: и за отца, и за себя. Антон знал, что Суров будет две недели отходить, или больше того, может с инфарктом слечь. Антон перестал сверлить пол глазами, разжал кулаки и сел молча за стол. Хорошо, что, зная себя, он заранее сел подальше от дубового начальственного стола, на самой галерке.

– Вот и ладненько Тоша, – сказал Суров. Он сидел, сжимая в тугой узел свои по-крестьянски грубые пальцы. – Давай, вот что, Тоша, выпьем дорогого испанского коньячку по маленькой, – сказал он, вставая. – Ты не думай, я все понимаю.

Дальше он исчез за дверью комнаты-будуара, положенной каждому приличному академику в институте.

– Вот тебе, Тоша… – голос на мгновение замолк, – вынь да положь научную проблему вселенского масштаба. А кто будет заниматься простыми? – В комнатке что-то звякнуло, забулькало. – Не поверишь, но мы с твоим отцом тоже были лихими и хотели все здесь и сейчас. И любовь, такую, чтобы в ушах звенело от любимого имени, и открытий великих и безумных, что перевернут к чертям собачьим этот мещанский мирок! – Из комнатки неприятно взвизгнул нож, скользнувший по тарелке. – На этой тропе войны много полегло. Где сейчас отличник курса Серега Толмачев? Работает аудитором, правда, не простым аудитором, но все же… А Алешка Трохов, светило науки, Леха Трохов с профилем греческого бога? Где он? Он на приличной должности в банке. А Аллочка… эх, Тоша, Тоша… Аллочка в науку рвалась, как пантера в бой, а наука в ответ ей что?!

Антон отвлекся на робкий стук в массивную входную дверь, почти сразу же дверь приоткрылась, и в нее заглянула секретарь Олеся.

– …Пошла вон! – резко гаркнул Суров, продолжая свою мысль.

Дверь тут же захлопнулась. Антон удивленно хмыкнул.

– Наука – это вам не мамка с титькой! – торжественно вещал Суров, гордо выходя из своего тайного убежища и неся на подносике две рюмочки коньячку, лимончик и сам коньячок. – Наука – это суровая и непреклонная мачеха. Нет у нее любимчиков! И быть не может!

Суров прошествовал к Антону, обошел край стола, поставил поднос перед Антоном и уселся на стул напротив. Антон было открыл рот, чтобы сказать Сурову про Олесю, но передумал. Пусть нелепая ситуация разрешится без него, да и старик был на подъеме.

– Давай, Антоша, – сказал Суров, протягивая первую рюмку Атону. – Выпьем за науку! И за нас, за верных ее пасынков!

Они выпили, звонко чокнувшись. Закусили лимончиком. Суров опять горько выдохнул.

– Вот что, Тоша, – переходя почти на шепот, сказал он. – Прикрою я тебя и в этот раз. Давят на меня сильно. Мол, никто в мире не возится с этой нелепой многомировой итр…интерпретацией. Никто в мире! Самого Эверетта, ты же сам знаешь, из науки выперли, даже, можно сказать, погнали поганой метлой. А ты Антон, как говорится, до сих пор в науке! Ты, Антон, талантлив. Ты, Антон, уперт. По-хорошему уперт. Это я уважаю. Но тема сомнительная. По-простому сказать, дохлая.

Суров налил еще коньячку. Взял свою рюмку, высоко подняв локоть, как солдат, усердно тянущий локоть на строевой. Отодвинул стул, встал. Антон тоже поднялся.

– Давай, Антон, выпьем за отца. Помянем, так сказать, – и резко опрокинул рюмку в рот.

Антон поддержал Сурова, но коньяк обжог горло, как в самый первый раз, будто резанул ножом. Антон закашлялся. Сел на место. Они помолчали.

– Ты, я помню, в детстве любил путешествовать. Что думаешь о Сибири?

Антон чуть не поперхнулся лимоном.

– Что?

– Уговорил я этих дуболомов наверху, что тема твоя стоящая, но опасная. Решено было перебросить тебя и твою «бочку» в Новосибирск-6.

Антон понял, что старый хитрый Суров все разыграл, как в шахматной партии. Знал он про взрывной характер Антона, и про то, что будет нелегко объяснить Антону, зачем нужно ссылать его в Сибирь. Разыграл, так сказать, стандартный дебют, а потом бац – и конный набег с фланга. Вот тебе и Портос. Нет. Это вам не простодушный Портос. Это растолстевший расчетливый Арамис! И про то, что они между собой называют экспериментальную установку «бочкой», он тоже знает. Ай да Суров! Новосибирск-6. Это даже не Новосибирск, это где-то, наверное, в медвежьей глуши. И охраняют это место солдаты в тулупах с овчарками. Да не с овчарками, а с волкодавами!

– Поедешь, Антон Павлович, ты один, – весомо сказал Суров.

– Как один? Мне нужна Света, – возмущенно сказал Антон и добавил, чтобы снять двусмысленность: – Как специалист. Она же отличный математик и собаку съела на квантовой теории поля.

– Светлана Одинцова останется в Москве, – безапелляционно произнес Суров. – Допуск дали только на тебя – это раз; будешь ставить задачу и мы ее будем решать здесь на СК, удаленно, – это два; и нечего делать молодой девушке в Сибири – это три.

– Какой допуск?

– Видишь ли, Антон Павлович, сосватал я твою темку военным. Встанешь, так сказать, к ним на довольствие. Щедрейшее финансирование, своя лаборатория. Ну и секретность, конечно, куда же без нее.

Все встало на свои места. Вот отчего такая отеческая забота и доброта. Сбросили тебя, Антон Павлович, с баланса. Обуза ты и заноза! Просто закрыть твою тему совесть не позволила, а вот отослать подальше мечтателя и упрямца – это пожалуйста. Военные, те научат дисциплине и субординации. Да еще и в закрытый город! И ведь знает же, что я не откажусь! Отлично. Все имеет свою цену. Хочешь заниматься, Тоша, большой наукой – изволь в Сибирь!

– Летишь послезавтра, поэтому не теряй времени, собирайся. – Суров давно уже встал и ушел за свой тяжеловесный стол. Он что-то достал из стола и выложил наверх. – Вот, подойди, получи и распишись. Это тебе подарок от военных – бронированный планшет! – Суров хихикнул.

Антон подошел к крепкому, как буйвол, столу Сурова, на столе лежал обработанный обрубок металла.

– Бери, бери, отличная вещь, – сказал Суров, заметив замешательство Антона. – Корпус – композитный. Титан, свинец, гидрофобный металл. Защита от радиации, радиоэлектронного считывания ну и так далее. Полная защита. Мощнейший гексапроцессор и асимметричная многомерная память. В общем, нам бы такие планшеты, но нам не дают. А тебе вот дали.

Взяв в руки чудо-планшет, Антон почувствовал, что «мает вещь». Увесистый и прочный.

– Загрузишь сюда все программное обеспечение к твоей установке. Будет тебе этот планшет и пультом, и компьютером. Доступа в интернет, понятное дело, не будет, но там у военных своя сеть не хуже. Модуль для дистанционного управления возьмешь в шестой лаборатории. Адаптируй для своей «бочки». На все про все тебе сутки, – Суров остановился, что-то вспоминая. – Да, и еще снизу у планшета микроотверстие, это для превращения всего содержимого в фарш. Буквально. Микровзрыв. С военными не забалуешь.

Ну что тут скажешь? Все правильно. Вот тебе, Тоша, и красивая погремушка, чтобы не заплакал.

– Спасибо, Юрий Георгиевич. Всего хорошего, Юрий Георгиевич. До свидания, Юрий Георгиевич! – Антон, чуть не ляпнул «Прощайте, не поминайте лихом». Он развернулся почти по-армейски и ровным шагом пошел к выходу.

– Счастливо, Тоша! Удачи! – услышал он вслед. – По прибытии разыщи полковника Федченко, теперь ты в его подчинении.

Выйдя в приемную и закрыв за собой дверь, Антон увидел заплаканную Олесю. Она бросила на него украдкой взгляд, распрямилась и демонстративно уставилась в монитор. Антон замедлил шаг, остановился.

– Бросьте, Олесенька, плакать. Это Юрий Георгиевич крикнул не вам, а мне.

Олеся с недоверием посмотрела в глаза Антону.

– Я же слышала: «Пошла вон!», а вовсе не «Пошел вон!» – Олеся замолчала, видимо заметив, как грубо звучат ее слова.

– Так бывает. Старик ошибся. Ошибся в мелочи, но не в главном. До свидания, Олеся, – сказал Антон и вышел.

В чреве кита

Натужный гул разбудил Антона. Он медленно открыл глаза. Напротив проступила надпись: «Для опускания нажми». Она сопровождалась большой стрелкой вниз. Сиденья с такими же надписями уходили вправо и влево. Грузовой отсек транспортника изнутри казался чревом железного кита. Ребра жесткости, идущие по всему фюзеляжу, усиливали это сходство. Хотя, бог его знает, как оно там, в чреве кита. Как же они называются? Вроде шпангоуты. Шпан-го-ут – это ребро жесткости. Новые слова – они как новая еда в младенчестве, сначала хочется выплюнуть обратно, но со временем привыкаешь. Разок-другой козырнешь таким словечком в умной беседе и все – оно для тебя родное. Как?! Вы не знаете, что такое шпангоут?

Отсек был практически пуст. Он был огромен, и легко можно было представить внутри банкетный зал на сто человек.

«ЦРУ-32. Осторожно высокое напряжение!» – прочел Антон. Почему ЦРУ? Почему 32? Были и другие надписи – удивительно простые, даже односложные, но за которыми скрывалось желание уберечь молодого солдата от смерти. Интересно, в армии получается отменить законы Мерфи? Бутерброд падает маслом вверх? И вообще, падает? Все-таки жесткая дисциплина и порядок. Судя по количеству надписей, – нет. Что уж говорить, хаос везде вставит свои палки в колеса.

Антон вспомнил профессора Ботвин – у нее не хватало одной фаланги на среднем пальце. Рассказывали, что этот несчастный случай произошел на заурядном занятии, где демонстрировались стоячие волны. Часть пальца просто «превратило в фарш», как выразился шокированный ассистент. Камиллу Васильевну, так, кажется, ее звали, увезли на «скорой». Практические занятия на два месяца запретили, а фамилия Ботвин ушла в студенческий фольклор. Даже появилась фразочка: «Ты что, хочешь, чтоб тебя отботвинило?!» Причем фразу использовали и студенты, и братья-преподаватели. После этого случая несколько студенток отчислились – настояли родители. Министерская комиссия так ничего и не выяснила. Все на этом закончилось. Ассистент Жора уволился по собственному желанию. Ректор чудом удержался на посту, но рейтинг вуза пополз вниз. Камилла Васильевна вернулась и продолжила «нести свой крест».

«Как там Светочка?» – невпопад подумал Антон. Мы так и не попрощались. От нее лишь пришло сообщение: «Антон Павл я в команд на Кавказе. Связи не будет Горы Жаль не доиграли последнюю партию». Запятые и точки отсутствовали в соответствии с современным этикетом мессенджеров, точки, видите ли, выглядят агрессивно. Уже позже Антон узнал от Олеси, что Суров тоже в командировке на Кавказе. И что она, Олеся, жутко завидует лаборантке Светочке, в том смысле, что ей посчастливилось работать с академиком Суровым лично.

Вдруг заложило уши. Характерная вибрация и плавающий вой двигателей означал, что Ил-76 сбрасывал скорость до расчетной. В зоне пятьдесят первого шпангоута загорелся желтый фонарь. Коротко звякнула сирена.

Теперь до момента высадки оставалось чуть больше двух минут, а точнее, две минуты сорок секунд. Рядом с Антоном сидел его «сопровождающий» – майор Трунин. Он дремал. Услышал он сирену или нет? Железные нервы у человека. Может, пихнуть его в бок? Так нельзя. Это же майор.

Только сейчас затея с десантированием обрела окончательный и беспощадный реализм. Шнуровка на берцах жутко начала давить. Вся эта десантная экипировка, казалось, стала размером меньше. Каждый вдох давался с трудом. Хорош десантник!

Сколько сейчас времени? Антон рефлекторно посмотрел на запястье и увидел вместо часов высотомер на тыльной стороне ладони, прямо поверх тактических перчаток. Антон чертыхнулся…

Еще днем они шли по коридорам военного аэродрома. Еще днем он был на земле.

Майор Трунин шел впереди, Антон еле поспевал за ним. Идущие навстречу вытягивались в воинском приветствии, прикладывая ладонь к голове, майор коротко вскидывал руку в ответ.

– Красный сигнал означает «Отставить!», желтый – «Приготовиться!», – чеканил слова майор, разъясняя инструкцию по десантированию. Антон мысленно продолжил за майором: «…а зеленый говорит, можно прыгать, путь открыт».

– Зеленый – «Пошел!» Главное, не перепутать сигналы! Все понятно? – Майор резко остановился, да так, что Антон чуть на него не налетел.

Антон не мог понять, шутит майор или на полном серьезе. Светофор он и в Африке светофор – что тут непонятного. Майор развернулся и пристально посмотрел в глаза Антону. Жесткий взгляд майора расставил все по своим местам. Не шутит. Было во взгляде еще что-то неуловимое.

– Стоит вам замешкаться или споткнуться после команды «Пшел!» – вы можете оказаться в нескольких километрах от назначенной точки. В тайге. Ночью. Зимой. Один, – майор продолжал сверлить Антона взглядом. – Если вы не сможете прыгнуть до сигнала «Отставить!» – это значит, что мы сворачиваем операцию. Так как ваш груз уйдет первым, он окажется внизу без вас. Его подберут и смогут вернуть взад только через три месяца, в лучшем случае. Ясно?!

Антон было открыл рот, чтобы уточнить, что такое «вернуть взад», но майор крутанулся и решительно зашагал дальше. Через несколько шагов Антон понял, что значит: «будем вынуждены свернуть» – «Если ты, гражданский гусь, струсишь, то все! Домой к мамочке…»

– Десантироваться будем из Ил-76. Некоторые умники называют его «Горбатым» или «Улыбайкой», но лично для меня он – «Илюша». Для вас – это Ил-76. Самолет уникальный. Благодаря этому вероятность выжить после прыжка очень высока!

Это был сарказм? Перед глазами Антона маячил берет, из-под которого выглядывал седой ежик затылка. Понять эмоции майора при всем желании было невозможно.

– В семидесятые на испытаниях самолета с борта выбрасывались габаритно-весовые макеты человека, – продолжал майор. – Так вот, такие как вы, экспериментаторы, умудрялись вываливаться вместе с манекеном.

Антон представил весь ужас экспериментатора: летит это он, вниз головой и последнее, что он увидит перед смертью, – это нарисованные глаза манекена.

– Благо у каждого был парашют. Все выжили, только один до сих пор хромает. Нечего было в раскоряку приземляться.

Антону стало не до шуток.

– Скорость будет высокой. Десантироваться будете через грузовую рампу в хвосте. После «покидания» самолета отработает «стаб». Но все равно – может закрутить. Ладонями толкаем набегающий поток и останавливаем вращение. Следим за высотомером. После обозначенной высоты выдергиваем основной парашют. Если он не раскрылся, то дергаем кольцо запасного.

Майор опять встал как вкопанный, развернулся.

– Вопросы есть?

Антон вытянулся во весь рост, встал в стойку «смирно». Подбирая армейские интонации, задал вопрос:

– Товарищ майор, а почему мы не можем зайти на второй круг при заминке десантируемого?

Майор поморщился, будто отведал прокисшей капусты. То ли ему не нравилась пародия на солдата, то ли сам вопрос. Помолчал. Выдохнул.

– Во-первых, это выдаст точку приземления вероятному противнику. Во-вторых, удельная стоимость вашего прыжка и так высока. Второй заход дорого обойдется. Топливо нужно для боевых и тренировочных вылетов. Не буду скрывать, я лично был против этой операции. Груз меньше тонны и полтора десантника – это неоправданная трата ресурсов. Ил-76 – это вам не кукурузник. Поэтому шанс будет только один. И заход будет один! Вопросы есть?

Глаза майора продолжали буравить Антона.

Горечь. Горечь потерь. Вот что он еще почувствовал во взгляде майора. Ее ни с чем не спутать. Ее нельзя вытравить водкой и скрыть за ожесточением. Для майора он, Антон Ерохин, – новобранец. Пока живой и здоровый.

Потом они зашли на склад. Милая девушка выдала амуницию в зимнем варианте и инструкцию по десантированию. На все про все дали час: одеться, ознакомиться с инструкцией и с кратким описанием грузового отсека ИЛ-76, выучить наизусть ту часть инструкции, которая касается «покидания» самолета и приземления.

Три часа было отведено на тренировку на тренажере с виртуальной реальностью. Здесь с Антона не слезала довольная улыбка, и он не раз поблагодарил академика Сурова за «ссылку». Отработал несколько штатных ситуаций, потом десяток нештатных. Все под команды и веселый мат майора.

Потом по расписанию обед. И опять на занятия. Теперь уже прыжки с реальной парашютной вышки…

И вот он здесь. Весь потный. До прыжка остались считанные секунды. Хотелось просунуть пальцы под шлем и почесать голову, но только он собрался это сделать, рядом рявкнули: «Отставить!» Майор уже стоял на ногах и смотрел в упор на Антона.

– Встать! Принять положение полной готовности к выполнению прыжка!

Антон тут же встал, подогнул ноги, сложил руки перед собой, будто собираясь танцевать вприсядку, зажал ремень запасного парашюта в правую ладонь. Все как учили.

– Это что еще такое?! – заорал майор, перекрикивая двигатели и тыкая кулаком в нагрудный карман Антона.

– Планшет!!!

– Что?!

– Научное оборудование!

– Какого хрена он делает у тебя на груди? Если что не так, он вспорет вам брюхо! – майор никак не мог выбрать, обращаться к Антону на вы или на ты.

Он выдернул планшет из кармана, чуть не уронил:

– Тяжелый, тля!!! – майор и засунул его к себе.

– Планшет казенный, вы с ним поосторожней!!!

– Не бди! Отдам на земле! Налево! – скомандовал майор.

Майор начал проверять карабин, вытяжную веревку, парашюты, подтянул ремни.

– Направо! – опять скомандовал майор. Осмотрел запасной парашют, проверил строповый нож и вдруг резко дернул Антона на себя и заорал:

– Ты вот что, сынок… ничего не бойся! Сначала уйдет твой груз, сразу за ним ты. Я ухожу за тобой. Я буду рядом! Не дергайся! Тебе нужно только шагнуть за край рампы после сигнала, – и нелогично добавил. – Не забудь подгибать ноги и держать их плотно вместе, а то вывернет их на хрен и до конца жизни колеса руками крутить будешь!

Антон махнул головой в знак согласия. Мелькнула мысль, что майор старше всего лет на пять.

– На изготовку!

Антон развернулся в сторону рампы. Она уже медленно опускалась. Боковые и верхняя створки откинулись, и рев двигателей стал невыносимым.

Это произойдет сейчас! Никаких потом!

В метре от рампы стояла его установка, дело всей жизни. Сколько проб и ошибок, сколько споров да бесконечных попыток получить финансирование. Ветер остервенело трепал сетку на деревянной обшивке упаковки. Еще несколько секунд – и его «бочка» выкатится по направляющим роликам в холодную тьму. И хотя она была надежно запакована, теперь это смотрелось жалко. Парашюты, наваленные сверху, выглядели как мешки с картошкой на телеге. Бахнется хлипкая конструкция о землю, и разлетятся деревянные щепки вперемешку с новейшей оптотроникой.

Истошно заорала сирена, загорелся зеленый сигнал. Майор метнулся к установке, небрежно пнул ее, и та, хлопнув стабилизирующим парашютом, моментально скрылась из виду. В два шага майор оказался рядом с Антоном и проорал: «Давай сынок! Пшел!» Антон быстро засеменил к обрыву, все в точности по инструкции. Шажок за шажком он шел к порогу, за которым неизвестность, за которым полный мрак, за которым… И тут он ощутил легкий «отеческий» пинок в зад и вывалился из самолета.

Его мгновенно окутала тьма. Несколько секунд он не видел даже собственных рук, стояла тишина, потом на него накатил дикий вопль! Это был его вопль.

1 2 3 >

На страницу:

Перейти

1 из 3