Вороний Яр

– Хм-м, – Афанасий немного нахмурился, – Сказать-то не грех, а вот от долгов бегать – дело не богоугодное. Равно как и судьбу на удачу пытать. Ну, это ладно, со всяким бывает. Я ведь и сам не без греха; не мне, стало быть, судить. И много ли задолжал?

– Было б мало, я б не побежал.

Родион ненадолго опустил глаза в пол; затем, вновь устремив их к собеседнику, продолжил:

– Я работу еду искать, Афанасий. Не присоветуете ли чего? И куда вообще поезд-то идёт? Я ж и того не знаю.

Афанасий задумчиво почесал правой рукой щетину. На пальцах его Родион заметил старые, расплывшиеся, синие татуировки.

– Поезд следует по расписанию, до конечной станции. А на счёт работы, отчего ж не присоветовать. Это, пожалуй, можно. Подумать немного надо… Чаю хочешь?

– Не отказался бы, – взбодрился Родион.

– Сейчас сообразим.

Афанасий сунул руку за пазуху и извлёк оттуда некое средство связи. По виду это была обыкновенная телефонная трубка, какие висят в таксофонах, со свисающим снизу кончиком обрезанного витого провода. Афанасий приложил её к уху и, постучав костяшками по микрофону, громко приказал:

– Анфиса! Чайку мне в девятый, два стакана. Погорячей, да покрепче. Да! И коньячка, пожалуй, прихвати.

– Сию минуту, Афанасий Глебович, – раздался из трубки женский голос.

Афанасий сунул трубку обратно за пазуху. Услышав о коньяке, Родион одарил Афанасия благодарным взглядом и нетерпеливо заёрзал по скамье.

– Оно, конечно, на работе-то не полагается… Да где она, работа-то? – усмехнулся проводник, обводя глазами пустой вагон, – Да и праздник, чай, на носу. Посидим душевно, путь короче станет. О! А вот и наш чай!

Дверь в конце вагона отодвинулась, из-за неё выкатилась тележка с подносом, на котором поблёскивала какая-то посуда.

– Давай сюда скоренько, – сказал кому-то Афанасий, махнув призывно рукой. Родион удивлённо вгляделся в темноту: вслед за тележкой, подталкивая её рожками, в вагон вошла… коза. Она, дробно стуча копытцами, прокатила тележку до адресатов и остановилась. Коза была чёрной масти с белой отметиной на груди. Густая, ухоженная шерсть её переливчато поблескивала в тусклом свете плафона. Склонив немного на бок голову, она как-то изучающе уставилась на Родиона своими жёлтыми козьими глазами с чёрными точками зрачков. Родион, справившись с удивлением, дружески улыбнулся козе и подмигнул правым глазом. В ответ коза дружески подмигнула ему левым. Рот Родиона приоткрылся сам собой. Проводник расхохотался, вслед за ним несмело засмеялся Родион.

– Молодца, молодца, – почёсывая козе за ухом, сказал Афанасий, – ну, иди, голубушка, иди.

Он наклонился к её уху и что-то прошептал. Коза развернулась и не спеша зацокала по проходу. Оглянувшись напоследок перед раскрывшейся дверью тамбура, она скрылась в темноте, дверь за ней задвинулась.

“Шапито на гастролях, не иначе” – подумалось Родиону. Он оглядел стоящий на тележке поднос. На нём источали ароматный пар два стакана чая в серебристых подстаканниках, возвышался полулитровый графин с золотистой жидкостью, под которым поблескивали две рюмки на тонких ножках. Середину подноса украшало внушительных размеров блюдо с плотно уложенными на нём бутербродами с красной и чёрной икрой и два блюдца поменьше, на каждом из которых красовался большой кусок отварной осетрины. А с краю приютились стаканчик с бумажными салфетками и небольшая деревянная шкатулка, по виду старинной работы.

– Я же не рассчитаюсь, Афанасий, – сказал Родион, глотая слюну, – Нечем мне.

– Не изволь волноваться, ужин за счёт заведения, – ответил проводник, хлопнув Родиона по плечу. Он закатил тележку в проход между скамьями, – Садись, бери вилку.

Он взял с подноса графин и наполнил рюмки. Взяв свою, поднёс к носу.

– Армянский сегодня, туркменский вчера закончился. А ты какой предпочитаешь?

– Да я собственно, один от другого и отличить-то не сумею, – ответил Родион, принюхиваясь к содержимому рюмки.

– Ну, тогда давай! С наступающим! – и Афанасий небольшими глотками отправил рюмку в рот.

– И вас с новым счастьем, – сказал Родион и выпил свою порцию.

На пару минут разговор прервался: собеседники, позвякивая вилками, дружно работали над закуской: Афанасий – не спеша, слегка оттопырив мизинец держащей вилку руки, Родион немного быстрее.

– Повторим? – спросил Афанасий, наполняя рюмки. Родион, не отрываясь от трапезы, утвердительно кивнул. Повторили. Наконец, когда челюсти собеседника стали работать менее активно, проводник откинулся на спинку и скрестил руки на животе. Родион, покончив с осетриной, вытер рот салфеткой и приступил к чаю.

– А вы, Афанасий Глебыч, случаем в цирке не работали? – спросил он, осторожно пригубив горячий напиток.

– Случаем и там доводилось; правда, в несколько ином заведении, в кружке самодеятельности при нём, – ответил проводник, – Куришь?

– Курю.

Афанасий протянул руку к шкатулке и нажал на кнопку на крышке. Раздался негромкий хлопок, крышка откинулась и из-под неё выпрыгнула фигурка смеющегося чёрта. В вытянутых руках он услужливо держал папиросу. Афанасий забрал её, захлопнул крышку и пододвинул шкатулку Родиону.

– Теперь ты.

Родион нажал на ту же кнопку, фокус повторился. Приняв у чёрта угощение, Родион захлопнул крышку.

– Теперь нажми на кнопку рядом, – довольно улыбаясь, велел Афанасий. Родион выполнил. На этот раз чёрт выскочил с горящим факелом в руке. Родион, не сдерживая восхищения, прикурил. Прикурил и Афанасий, после чего опять загнал чёрта под крышку.

– А теперь сюда нажми, – сказал он, показывая пальцем на третью кнопку.

Родион нажал. На этот раз услужливый чёрт появился с красивой серебряной чашей в руках. Афанасий, польщённый произведённым эффектом, стряхнул в неё пепел с папиросы.

– Занятная вещица, – оценил Родион, – как живой чертяка-то! Кучу денег, наверное, стоит?

– Не знаю. Трофейная, – сказал проводник, окутывая шкатулку облаком дыма. Заметив вопрошающий взгляд Родиона, продолжил: – В восточной Пруссии дело было. Квартировался наш полк в одном старинном замке, фамильном, герцога какого-то. Хозяев в ту пору уже след простыл, герцог тот на какой-то высокой должности был в ихнем вермахте, драпал вместе со всеми. Картин разных, посуды, безделушек видимо-невидимо. Картины, конечно, нельзя было трогать, за раз под трибунал угодишь; а так, по мелочёвке, командир дозволил. Ну и давай мы с ребятами сувенирами отовариваться, кто ложку, кто часы, кто посудину какую, а я вот эту игрушку прихватил.

Родион недоверчиво смотрел на рассказчика. На вид-то ему лет пятьдесят, как-то не катит на фронтовика. Пофантазировать, видать, совсем не любит. Он посмотрел на увенчанные синими татуировками кисти проводника и с лёгкой иронией спросил:

– А это, Афанасий Глебыч, тоже с восточной Пруссии?

– Да нет, это уже совсем другая история. Как-нибудь в другой раз. Длинно рассказывать не хочу, а коротко не получится. Поезд быстро едет, а ты, кажись, хотел ещё свои вопросики со мной порешать. Так что давай теперь про тебя. А оттуда, с Германии-то, ещё вот это…

Он задрал штанину правой ноги. Под ней Родион увидел деревянный, потемневший от времени протез. Афанасий тщательно затушил о деревяшку окурок, положил его в пепельницу, затем налил ещё по полрюмки и, с улыбкой глянув на Родиона, спросил:

–Так что с тобой приключилось, милок, выкладывай.

Выпили. Родион не спеша поведал проводнику обо всех перипетиях своего жития. Афанасий слушал молча, не перебивая. Наконец, когда тот закончил, хмыкнул, немного подумал и спросил:

– А делать-то что умеешь?

– Специальности у меня нема, Афанасий Глебыч. Но делать много чего могу. А если что не умею, так подучиться не долго, я способный. Да и силёнок мне не занимать, – Родион расправил плечи.

– Могу копать, могу не копать, – Афанасий ухмыльнулся, взял у чёрта папиросу, прикурил, – Ладно, что-нибудь придумаем. Он глубоко затянулся, погрузился в облако дыма, повернулся к окну и задумался. Родион тоже закурил и стал терпеливо ждать. Несколько минут сидели молча. Наконец Афанасий затушил папиросу и, повернувшись к Родиону, сказал:

– Плавать хорошо умеешь?

– Я вам больше скажу, Афанасий Глебыч, – оживился Родион, – Когда я плыву, дельфины отдыхают. Вот уж что умею, то умею, как на духу говорю. А где плавать-то надо?

Проводник сделал равнодушное лицо, слегка пожал плечами.

– Да нигде не надо. Но пригодиться может.

Он снова замолчал, задумчиво глядя в тёмное окно, словно что-то для себя решая. Родион терпеливо ждал.

– К начальнику тебе надо, Родион Иванов сын. Сколько ты должен, до пенсии не отработаешь. Только он тебе может помочь, да и то, как ещё ему понравишься. К начальнику тебе надо.

– А к какому начальнику то, Афанасий Глебыч? – Родион заинтересованно уставился в глаза проводнику.

– Слушай, значит, сюда. Скоро будет станция небольшая, он там начальник. Найдёшь его легко. Кому надо, все его находят. Можешь сказать, что я тебе его посоветовал. Он поможет. У него для таких, как ты завсегда дело найдётся. Вопросов много не задавай, что скажет, то и делай. А сейчас пока отдохни, до станции ещё часа два. Ну, а я пойду, по вагонам пройдусь, засиделся я с тобой.

Афанасий встал, отодвинул к Родиону тележку-столик.

– Время не подскажете, Афанасий Глебыч? – спросил Родион.

– Должно быть, десять доходит. Ты пей, ешь, кури, вздремни, если хочешь. На станции я тебя подыму.

Афанасий чуть прихрамывающей, но твёрдой походкой двинулся по коридору.

– Спасибо, вам! – сказал Родион, провожая его взглядом. Вскоре проводник скрылся за дверью.

– Чудны дела твои, Господи! – задумчиво сказал Родион, перекрестился, налил себе рюмку, выпил и умял два бутерброда. “Экий загадочный паровоз, однако, меня подобрал, – думал он, наслаждаясь вкусом осетровой икры, – А куда едем, так ведь и не сказал. Надо бы глянуть, кто в соседних вагонах едет, может там ясность внесут”.

Он прошёл к двери, дёрнул ручку. Она оказалась заперта. Он проследовал к двери в другом конце вагона, попытался открыть – с тем же успехом. “Замуровал, демон одноногий, – с ухмылкой подумал он, – Ну и ладно, пойду, отдохну. На станции обещал разбудить; поди не обманет”.

Почувствовав подступающую усталость, он вернулся на своё место, допил коньяк и расправился с бутербродами. Затем покурил, поиграл со шкатулкой и, чувствуя, как по телу разливается приятное тепло, растянулся на скамейке, заложив под голову руки. Его сморило почти сразу же и, оставив на потом все размышления и догадки, он погрузился в крепкий, здоровый сон.

Проснулся он от того, что кто-то слегка похлопывал его по плечу.

“Вставай, путешественник, приехали”, – услышал он приятный женский голос. Он открыл глаза. Перед ним стояла красивая, стройная женщина, на вид лет тридцати, в чёрном строгом костюме проводницы с белым воротничком. Родион поднялся и сидя на скамейке, уставился на проводницу. Его немного поразила её удивительная красота: правильное, немного бледное, очень женственное лицо с чуть выступающими скулами, выразительные, как будто слегка улыбающиеся, жёлто-карие глаза, от которых у него что-то трепыхнулось в груди. Чуть вздёрнутый кончик носа, чуть утолщённая верхняя губа. Черты лица плавные, мягкие и никакой косметики, но какое поразительное обаяние! Из-под чёрной пилотки выбивалась прядка тёмно-русых прямых волос. “Познакомиться бы, хоть спросить, как зовут", – подумал он, но вместо этого хлопал спросонья глазами, молча глядя на проводницу.

– Поторопись, станция маленькая, стоянка всего пять минут. Афанасий Глебыч ждёт тебя на платформе, – сказала она и, пройдя по вагону, скрылась за дверью.

Родион протёр глаза, встряхнул головой, взглянул в окно. И ничего не увидел. По крайней мере, ничего, похожего на станцию. Прямо под окном протянулась узкая заснеженная платформа, а сразу за ней чернела в ночи тайга. «Вот так приехал! – подумал он, слегка поеживаясь от холода: по вагону потянулся декабрьский сибирский сквознячок – видимо двери в обоих концах вагона были открыты, – А я ведь полупердончик-то Хмурому подарил. Не буду выходить. Пока не увижу что-нибудь, напоминающее человечью обитель! Он чё удумал то, шлёп-нога, законсервировать меня в этой глухомани?»

Однако же встал и, исполненный негодования, двинулся к выходу. В проёме двери виднелся дымящий папиросой проводник. Под мышкой он держал какой-то свёрток.

– Давай сюды, Иванов сын! – крикнул он, махнув Родиону рукой.

Родион соскочил на платформу.

– Что за дела, Афанасий Глебыч? Это что ж за остановка? Бологое или Сан-Франциско?

– Да не газуй ты, – усмехнулся проводник, – Станция, понятное дело, не шибко большая, да пользы с неё тебе будет больше чем с трёх санфранцисок.

– Так где станция-то? – возмущённо вопросил Родион.

– Туда смотри, – Афанасий указал пальцем на что-то за его спиной, – Вон, видишь?

Родион развернулся и увидел сквозь сосновые стволы проблеск электрической лампочки и, напротив, небольшой освещённый участок перрона.

– Пойдёшь вдоль линии, тут недалёко, шагов двести. Увидишь здание вокзала. Заходи, там не заблудишься. Найдёшь начальника, скажешь, что я послал. Дальше делай, как я говорил. Какую работу даст, ту и выполняй. По первости может испытать тебя захочет. А это вот тебе, с царского плеча, чтоб в толпе не выделялся, – он усмехнулся, достал из-под мышки свёрток, встряхнул, – Новый совсем. Ну-ка, прикинь.

Он протянул Родиону защитного цвета ватный бушлат, на спине которого красовалась надпись: «Минмонтажспецстрой». Родион облачился в подарок, почувствовал на себе его приятную лёгкость и тепло.

– Вот спасибо то, Глебыч! Не дал пропасть, – поблагодарил Родион, застёгивая пуговицы и с удовлетворением оглядывая на себе обновку, – Как мне потом найти вас? Я долги платить привык.

– Свидимся ещё, – улыбнулся проводник.

– Да! Вот ещё что, Афанасий Глебыч! Нельзя ли мне как-нибудь домой позвонить? Волнуются там, наверное, я ведь предупредить не успел об отъезде.

– По жинке, чай, соскучился? Отчего ж нельзя? Сейчас ещё можно. Говори номер. Только быстро.

Родион продиктовал номер Светланы. Проводник вынул из-за пазухи приснопамятную таксофонную трубку, что-то нажал на ней и протянул Родиону. Тотчас из трубки раздался взволнованный голос:

– Алло! Рудик это ты?

– Да, я, моя хорошая, ты… прости меня…

– Рудик, что случилось?! Ты где?!

– Со мной всё в порядке, Светочка. Только этот Новый Год тебе придётся встретить без меня. Непреодолимые обстоятельства…

– Откуда ты звонишь?

– Я в командировке срочной. Прости, я тебе не рассказывал, работа подвернулась, денег кучу пообещали. Пришлось даже Новым Годом пожертвовать…

Поезд зашипел, и медленно тронулся в обратном направлении. Афанасий скрестил предплечья, показывая, что пора заканчивать.

– Светик, я постараюсь скоро вернуться, не сердись…

– Родион!.. – крикнула Светлана, но в этот момент в трубке что-то щёлкнуло и послышались короткие гудки. Родион печально протянул трубку проводнику.

– Ничего, ничего, милок, держи нос бодрей! Будут ещё праздники на вашей улице. Ну, а теперь прощевай, пора мне!

Он протянул руку, Родион подал в ответ свою, почувствовав крепкое пожатие натруженной заскорузлой ладони.

– Делай всё, как я сказал! – крикнул проводник, заскакивая на ходу в вагон, – Привет начальнику!..

Поезд набирал ход, Родион провожал его взглядом. Вскоре перрон опустел, вдали растаяли последние отзвуки вагонных колёс, и воцарилась тишина и темнота.

“Казалось мне: кругом сплошная ночь. Тем более, что так оно и было”, – тихо пропел себе под нос Родион и зашагал по припорошённому перрону в сторону видневшегося вдали огонька.

Глава 2

Слева от него возвышался огромной чёрной стеной сосновый лес, справа – заснеженное железнодорожное полотно.

“Вот почему поезд до станции-то не дотянул, – думал Родион, глядя на покрытые слоем снега рельсы, – Куда ж начальник тот самый смотрит? Видать не хватает работников в этом Мухосранске. А значит, предположительно, на меня это всё и обрушится. Ну да ладно, лишь бы платил”.

Вскоре он вышел на свободную от леса площадку, освещённую неярким светом одинокого фонаря. Посеред площадки красовалось обшарпанное одноэтажное здание вокзала.

“Парадный фасад глубокого захолустья”, – думал Родион, разглядывая здание. Крыша была покрыта почерневшим от времени и печного дыма шифером, под ней в обе стороны от входной двери тянулись недлинные ряды деревянных окон с треснувшими кое-где стёклами, светившиеся неярким жёлтым светом. Белёная штукатурка кое-где отвалилась, обнажив островки из красного кирпича. Из квадратной кирпичной трубы вяло вытекал жиденький дым, тут же опускаясь к земле. На коньке крыши вращала ушастой башкой крупная сова. При приближении Родиона она взмахнула крыльями и бесшумно скользнула в ночь. Над входными дверями висела большая, слегка покосившаяся доска, на которой на синем фоне белыми буквами было напечатано: «Станция Вороний Яр»

– Издалече ли к нам, мил человек? – вдруг раздался позади него хрипловатый высокий голос. Родион вздрогнул, резко обернулся. Шагах в пяти от него стоял, опираясь на деревянный снегоуборочный движок, невысокого роста человек в фуфайке, сером заношенном фартуке и валенках. Над лукаво прищуренными серо-зелёными глазами нависал козырёк ушанки с задранными вверх, но не завязанными ушами. А сразу под глазами начинались густые заросли неухоженной бороды, разметавшейся в разные стороны жёсткими рыжими клочьями. Из середины этих джунглей торчала скрученная из газеты цигарка, ароматно дымившая крепким самосадом.

“Экой тихой сапой подкрался, лишенец, – подумал Родион, переводя дух: внешность мужичка не внушала ему ничего недоброго, – Как же я его не заметил? Ведь не было никого, да и тихо вокруг, а я не услыхал”.

Заметив реакцию Родиона, мужичок ухмыльнулся и приблизился к нему.

– Издалече ли к нам, говорю? – повторил он свой вопрос и приподнял рукавицей сползшую на глаза шапку, – И куды путь дёржишь?

– Да, я издалече, – ответил Родион, – Начальник мне нужен, до него я и приехал. Ты не в курсе, где мне его найти?

– У себя он, сердешный, где ж ему быть, – мужичок пыхнул самокруткой, перекинув её губами в другой угол рта, – В двери заходи, и направо по коридору, там зараз и найдешь.

– Премного благодарен, – кивнул Родион мужичку, повернулся и направился к дверям. Он протянул руку, чтобы открыть дверь, однако она, не дожидаясь его действа, вдруг сама собой открылась, издав при этом протяжный музыкальный скрип.

“Автоматика в стиле ретро, – слегка удивился Родион, – туристов, видимо, привлекать. Смазывать только забывают, а может и это для экзотики”. Он стащил с головы шапку, стряхнул снег, побил ногой о ногу и вошёл внутрь.

Помещение вокзала не отличалось особым убранством, однако кругом царила строгая чистота. Четыре ряда деревянных скамеек в зале ожидания, закрытое окно кассы и чистый крашенный дощатый пол. Нигде ни окурка, ни соринки. И ни одной живой души. Противоположную от входных дверей стену украшали плакаты, вещавшие об опасности перехода поездных путей в неположенном месте и о недопустимости употребления алкоголя в пути следования. Между ними располагалась доска-указатель. Надпись над стрелкой вправо гласила: «Буфет», над стрелкой влево: «Начальник станции». Родион повернул налево, прошёл по небольшому коридору и остановился у двери, на которой была прикреплена деревянная дощечка с начертанной от руки надписью: «Начальник».

«Ну, кажись, дошёл”, – подумал Родион и негромко постучался.

– Кого ж это ещё принесло на ночь глядя? – послышался из-за двери громкий густой бас. Родион слегка оробел: “Шаляпин воскрес, не иначе”.

– Заходи что ли, – продолжил бас, гостем будешь.

Родион несмело отворил дверь и шагнул через порог. Обстановка, встретившая его, настолько же его удивила, насколько и очаровала. Здесь не было ничего, чем-нибудь напоминавшего рабочее место станционного начальника. Всё что перед ним предстало, напоминало скорей охотничью дачу какого-нибудь партийного босса или олигарха. На стенах тут и там висели внушительных размеров полотна в золочёных рамах со сценами охоты, множество старинных, коллекционных ружей и ножей, и целый зоопарк чучельных голов диких зверей: лося с роскошной короной ветвистых рогов, оскалившегося медведя, кабана, свирепо смотрящего маленькими стеклянными глазами, и множества зверей помельче: волка, лисицы, соболя, белки, горностая, изготовленных таксидермистом целиком. На полу перед ногами Родиона расстилалась медвежья шкура, настолько огромная, что Родион сначала даже усомнился в её натуральности, но, приглядевшись, подумал: “Ну и чудовище, не иначе из юрского периода пожаловало”. В центре экспозиции на стене висел покрытый лаком кусок дерева с суком, на котором красовалось такой же невероятной величины чучело чёрного ворона. Оно почему-то особенно привлекло внимание Родиона. Размерами ворон не уступал горному орлу. Огромная, величественная птица со жгуче чёрным, отливающим синевой, блестящим оперением. Голова его была немного повёрнута на бок, а невероятной живости глаз, казалось, внимательно изучал гостя. У левой стены потрескивал дровами заделанный под старину камин, возле которого дремал, свернувшись клубком, палево-тигровой окраски кот, размерами больше напоминавший молодую рысь. Он приподнял голову, лениво поглядел на гостя прищуренными жёлтыми глазами и снова положил её на пол, накрыв нос лапой. Просторная комната освещалась шестью свечами, закреплёнными на двух бронзовых канделябрах, висевших на боковых стенах. Посреди комнаты, прямо под чучелом ворона, располагался массивный дубовый стол, на котором расставлено было множество красивых металлических посудин с яствами и возвышалась запотевшая бутыль с кристально прозрачной жидкостью. За столом, сидя в кресле с высокой спинкой, сидел с газетой в руках Дед Мороз. Он был облачён в классический красный тулуп с белой оторочкой и в такую же шапку-колпак. Окладистая белая борода деда закрывала всю его грудь, а строгие, проницательные глаза из-под седых бровей пристально взирали на Родиона. По комнате плясали блики пламени от камина, отражаясь в глазах Деда Мороза мерцающими огоньками, что придавало картине некоторую зловещесть.

– Добрый вечер, дедушка, – сказал Родион, переборов первую робость и удивление, – Я к вам от Афанасия Глебыча, проводника в поезде. Он говорил, вы с работой можете помочь.

Дед Мороз вдруг раскатисто рассмеялся, положил на стол газету и прогудел:

– Ну Афонька, язви его в душу! И Новый Год спокойно встретить не даст, старается аки пчела. Ну, садись, раз пожаловал! Давай к столу!

Он протянул длань в красной рукавице к стоящему в углу мягкому креслу, и оно бесшумно, повинуясь мановению его руки, подъехало к столу.

“И здесь грамотно сработано, видать пульт в варежке спрятал. Хорошо, наверное, наживается на охотниках-туристах старичок”, – подумал Родион. Его немного успокоил дружелюбный приём деда. Чувствуя под ногами приятную мягкость медвежьей шкуры, он бесшумно прошагал по ней до стола и опустился в кресло. Оно оказалось исключительно удобным и словно поглотило его в своих мягких объятиях.

– Итак, Малахов Родион Иванович, тридцати годов от роду. Бежал от лихого люда, которому задолжал гору денег и, в силу того, что по простоте своей и глупости проигрался в пух и перья, не имел ни малейшей возможности деньги те кредиторам вернуть. Прибыл на станцию из города Новосибирска для обретения личной безопасности от посягательств вышеуказанных кредиторов, а также с целью трудоустройства, которое могло бы обеспечить ему скорейшее обладание необходимой для возмещения долга денежной суммы. Верно изложено?

Дед Мороз, слегка склонив голову на бок, пристально смотрел на собеседника.

“Информированный, однако, дедок. Проводник, видать, сообщил. Хотя фамилию то свою я ему не называл”, – подумал Родион, а вслух сказал:

– Истинно верно, дедушка. Искренне удивлён вашей осведомлённостью. Вам бы в органах дознания работать.

– Да что там органы, – усмехнулся Дед Мороз, – Выше бери. Мне по роду работы много чего знать положено.

– А как мне к вам обращаться?

– Дядя Ваня я, – ответил Дед Мороз, – Так и обращайся.

Он придвинулся к столу, снял рукавицы и положил их на газету, на которой Родион прочитал название: “ПРАВДА”.

“Старой закалки начальник, прессу-то оппозиционную жалует. Поди, ещё при Сталине в рядах ВКП(б) заправлял, а то и в НКВД. Тёртый, видать, калач.

– Ну да ладно, о деле чуть погодя, – продолжил дядя Ваня, оглядывая теснившиеся на столе посудины с салатами и потирая руки. – Устал, небось, с дороги-то, проголодался?

– Да как вам сказать? Вообще-то проводник в дороге с едой не обижал, но от вашего изобилия грех отказаться.

– Ну, вот и славно! Давай-ка старый год проводим!