Подпорченное яблоко
Он прищурил глаза, пытаясь сквозь солнечный свет разглядеть, что она делает, и вздрогнул, увидев, что она стоит прямо возле него. Она сбросила туфли и села у него в ногах на другом краю дивана. Из кухни донесся запах закипевшего кофе. Она заслонила от солнца глаза и посмотрела на него.
– И о чем же ты думаешь? – спросила она.
Он улыбнулся.
– Не знаю.
Она подобрала под себя ноги и повернулась к нему лицом, откинувшись на подлокотник дивана. Ступни она просунула ему под ягодицы.
– Ноги замерзли, – сказала она.
– Угу.
– Есть идеи?
– Относительно чего?
– Как их согреть?
Тоцци ухмыльнулся.
– Что-нибудь придумаем.
– Ну так давай.
– Что давай?
– Согрей их.
– Ах да. Хорошо.
Он потянулся, вытащил из-под себя ее ногу и растер пальцы между ладонями.
– Ну как?
– Хорошо. Теперь другую.
Он взял другую ногу и растер ее.
– Лучше?
Ее глаза были закрыты, голова откинута назад.
– Да… чудесно.
Когда он прекратил растирать ногу, она открыла глаза.
– И все-таки мне холодно.
Она улыбалась.
– Да? Где именно?
– Везде.
– Так, с чего же мне начать?
Она ухватилась за его руки и подтянулась, пока не оказалась над ним, нос к носу.
– Может, прямо отсюда? – спросила она и поцеловала его. И еще раз. И снова. А потом он поцеловал ее. Много раз. Потом они стали исследовать тела друг друга языками и пальцами. И у Тоцци закружилась голова, так это было хорошо. Джина лежала на нем, и солнце заливало комнату, и ее кожа была такой белой и мягкой, и ее шелковистые волосы струились между его пальцами, и ее губы, ее плечи, ее уши, ее соски и…
До кофе дело так и не дошло.
Джина вывалила на стол банку с помидорами, вырвав Тоцци из его сладостных воспоминаний. Он пристально посмотрел на нее, вспомнив, что говорил о ней Беллзу прошлой ночью Будда Станционе. Тоцци снова обдумал эту возможность, но нет – сколько ни думай, они совсем не подходят друг другу. Правда, замечание Будды было не единственным свидетельством того, что между Беллзом и Джиной существовали какие-то отношения. Было еще сообщение на ее автоответчике в тот день, когда они лежали на диване.
Они блаженно дремали в сумерках, голова Джины покоилась на его плече, и вдруг зазвонил телефон. Никто из них не пошевелился. После четырех звонков Тоцци услышал записанный на пленку голос Джины, просивший тех, кто звонит, оставить сообщение после сигнала. "Джина, это я, -прозвучало в комнате. – Позвони мне".Тоцци сразу же узнал голос. Это был Беллз.
Он смотрел, как она убирает овощи в холодильник. Ему не нравилось, когда на него не обращают внимания, и он рискнул задать вопрос:
– Ты принесла молоко?
Она посмотрела на него как на червяка.
– В чем дело? Ты не можешь поздороваться?
– Привет. Ты принесла молоко?
– Привет. Нет.
Она снова принялась за сумки, и, засунув руку в одну из них, вытащила большую индейку. Открыв холодильник, положила ее на нижнюю полку.
– Тебе не нужно было покупать ее, – сказал Тоцци, кивнув на птицу. – Твой брат говорит, у него целая связка индеек.
Она свирепо взглянула на него.
– Они что, вывалились из грузовика?
Тоцци пожал плечами и не стал развивать эту тему. Она была не в настроении. Считалось, что Джина была положительным членом этой семьи. У нее была настоящая работа: она закупала детскую одежду для универмага «Мэйси» в Манхэттене. Ее родственники – дядя и два двоюродных брата – отбывали срок за угон автомобиля, а в багажнике машины ее отца всегда лежало что-то, что нужно было срочно продать. Никто из них не был отпетым преступником, кроме ее брата Живчика, который изо всех сил пытался стать членом мафии, пока ФБР не предоставило ему другую возможность сделать карьеру. Но, как и большинство людей, чьи родственники с легкостью нарушают закон, Джина не хотела ничего об этом знать. Она не участвовала в их делах, но и не читала им моралей. Она любила свою семью, потому что это была ее семья, и была предана своему ненормальному братцу, потому что он был ее братом, но, если они продавали краденых индеек, или знали, где хранят краденые машины, или курили сигареты, на которых не было пометки об уплате федеральной пошлины, она ничего не хотела об этом знать. Это были их дела, ее они не касались.
Так считалось.
Мысленно Тоцци все время слышал голос Беллза на автоответчике Джины: «Джина, это я. Позвони мне».Тогда она приподняла голову с плеча Тоцци, закатила глаза и сделала гримасу, но объяснять ничего не стала, а Тоцци не стал спрашивать. Но сейчас он задумался насчет Джины и Беллза.
Из второй сумки Джина вынула целлофановую упаковку с хлебными кубиками. В животе у Тоцци заурчало. Хоть и не домашнее жаркое с поджаристой корочкой, но все-таки еда. Он встал и направился к столу.
Джина подозрительно взглянула на него поверх очков. Так собака смотрит на кошку, слишком близко подошедшую к ее миске. Он оперся о стол и сложил руки на груди. Она не отводила от него взгляда.
Он перевел взгляд на целлофановую упаковку. Вероятно, это предназначалось для праздничного обеда семьи Дефреско в День благодарения, но он умирал от голода. Ему ужасно хотелось разорвать пакет и высыпать в рот горсть сухих хлебных кубиков, но этого делать не стоило. Конечно, он не Майк Тоцци, а Майк Санторо, а Санторо – плохой мальчик, во всяком случае, для Джины. Так почему бы ему не разорвать пакет? Это будет вполне в духе Санторо. Тем более ему очень хочется есть.
Он протянул руку к пакету, и по кухне разнесся звук шуршащего целлофана. В ее глазах мелькнул стальной блеск, и Тоцци замер.
– Тебе нравится твоя рука? – спросила она.
– Что?
Она посмотрела на его лежащую на пакете руку.
– Тебе нравится твоя рука?
– Да, она мне нравится.
– Тогда держи ее при себе, пока я не отрезала ее.
На столе за сумками с продуктами стояла подставка для ножей.
Тоцци взглянул ей в глаза и ухмыльнулся, но она осталась серьезной. Дефреско были сицилийцами.
– Ладно тебе, – сказал он, – дай мне немножко.
– Нет.
– Перестань. Ты же не съешь всю пачку.
– Нет. – Она вырвала пакет из-под его руки, швырнула его в буфет и захлопнула дверцу.
Тоцци пожал плечами и беспомощно взглянул на нее.
– Джина, почему ты так зло со мной разговариваешь? Что я тебе сделал?
– А ты не знаешь? – В руке она держала банку с протертой клюквой.
– Послушай, перестань. Ты так говоришь, будто я тебя заставил.
– Я этого не говорила.
– Тогда о чем ты говоришь?
Она поставила банку на стол и вытащила из сумки другую.
– Я не хочу об этом разговаривать.
– Почему?
Она раздраженно вздохнула.
– Почему бы тебе просто не уйти?
– Нам было хорошо. Это было прекрасно. Почему ты не хочешь об этом поговорить?
– Не хочу, и все.
– А я хочу.
– Тогда выйди на улицу и поговори сам с собой.
Она вытащила пакет с грецкими орехами, и в животе у Тоцци громко заурчало.
Она опустила взгляд на его живот и покачала головой. Тоцци нахмурился.
– Знаешь, Джина, я не понимаю тебя. Я из кожи вон лезу, чтобы тебе угодить, а ты обращаешься со мной как с дерьмом. На минуту мне тогда показалось, что у нас может что-нибудь получиться, но, видно, я ошибся.
– Это точно.
– Вот видишь? Тебе обязательно надо сказать гадость. Почему? Я стараюсь, а ты грубишь. Это неправильно. – Слова произносил Майк Санторо, но Тоцци был с ним абсолютно согласен. Его легенда давала ему право стать полностью итальянцем.
– Я грублю, потому что ты инфантильное ничтожество, зарабатывающее на жизнь грязными фильмами. Нужна еще какая-нибудь причина? – Отчитывая его, она говорила очень логично и разумно, и почему-то это делало ее еще более привлекательной.
– Послушай, Джина, это звучит хуже, чем есть на самом деле. Я продаю хорошие нравственные фильмы. Эротичные, вот и все. У меня их покупают даже сексопатологи. Они говорят, что эти фильмы помогают им в работе. Их пациенты тут же приободряются.
– О, заткнись.
– Нет, я тебе правду говорю. Я не занимаюсь жесткой порнографией. Никаких извращений, никаких животных и, конечно, никаких детей. Я никогда не стал бы заниматься детской порнографией. Мне даже думать об этом противно.
В животе у него снова заурчало.
Она посмотрела на него поверх очков.
– Я тебе чистую правду говорю, но вижу, ты мне не веришь. Ты просто придираешься ко мне, вот и все. Не знаю почему. Я хороший парень. – Тоцци нахально ухмыльнулся, войдя в образ Санторо. – Я ведь тоже очень обидчивый, а ты меня все время обижаешь. В тот день я отдал тебе всего себя, и посмотри, что из этого вышло.
– Что ты сказал?
– Ты слышала. Я отдал тебе душу и сердце, и вот награда за это.
Она схватила пакет с грецкими орехами и швырнула в него. Пакет попал ему в плечо и порвался. Орехи с шумом и стуком посыпались на линолеум и раскатились по всей кухне.
– Посмотри, что ты наделала, – сказал он. – Стоило ли?
– Подбери их, – приказала она.
– Помоги мне.
– Подбери их!
Тоцци наклонился и подобрал один орех, продолжая нахально улыбаться. Но в душе он продолжал думать о Джине и Беллзе, надеясь, что это неправда.
* * *– Я сказала, помоги мне подобрать их.
– Если я помогу, что ты для меня сделаешь?
– Иди к черту!
– Слушай, Джина, я же шучу – эй, послушай, ты куда?
– В ванную. Ты возражаешь? И подбери все это. Я не шучу.
Гиббонс слушал, надев наушники. Он нахмурился и посмотрел на Догерти, специалиста, работающего с аппаратурой наблюдения. Зуб Гиббонса все еще болел, но в настоящий момент боль несколько утихла. Правда, он знал, что это не надолго. Скоро молот снова начнет свою работу. Машина, темно-синий фургон, принадлежащий ФБР, на бортах которого белой и красной краской выведено «Би энд Би. Водопроводные и отопительные системы», была припаркована в квартале от дома Дефреско. Гиббонс и Догерти сидели в фургоне и слушали, как Тоцци флиртует с сестрой Живчика Дефреско. Гиббонс не мог понять, о чем они говорят, что она требует подобрать с пола. Он пожал плечами, давая Догерти понять, что он в недоумении.
Догерти тоже пожал плечами. Верхняя часть его лица выражала озабоченность, но нижняя часть была сама радость. На лице Догерти всегда и при любых обстоятельствах сияла широкая улыбка, из-за которой он был похож на сумасшедшего ученого. Гиббонс уже начал думать, что это своего рода паралич. Или же Догерти – возродившийся христианин. Но этот вариант вызывал у Гиббонса сомнения. Для большинства ирландцев-католиков и первая жизнь – довольно тяжелое бремя. Вряд ли они захотели бы родиться вновь.
Гиббонс высвободил одно ухо, оставив наушники на голове.
– Похоже, она порвала нитку жемчуга, правда?
– Не думаю. – Догерти прикрыл глаза, прислушиваясь. Он показал на измерители высоты звука на пульте, стрелки которых почти застыли после того, как Джина вышла из кухни и Тоцци остался там один. – Судя по звуку, это не жемчужины. Тогда была бы неожиданная россыпь более высоких, резких, щелкающих звуков. А эти звуки намного ниже, и что-то там еще грохотало.
Гиббонс пожал плечами. В данном случае сомнение следовало толковать в пользу Догерти. Этот парень разбирался в звуках. Он был одним из лучших специалистов по наблюдению в ФБР, а его облик странноватого лысеющего ученого подтверждал преданность науке. От уха до уха на его голове тянулась лишенная волос полоса – сказались годы работы в наушниках.
– Где у Тоцци передатчик? – спросил Гиббонс.
– В портативном устройстве, прикрепленном к ремню. Чистый звук, да? – Догерти гордился своей работой.
Гиббонс кивнул. Его не очень заботило качество звука. Важно было содержание беседы.
– Что там у них происходит? Не помню, чтобы Тоцци сообщал в ежедневных отчетах о сестре Дефреско.
Улыбка лабрадорского ретривера на лице Догерти превратилась в трагическую усмешку.
– Этому есть причины.
Зуб Гиббонса начал пульсировать. Так он и знал. Проклятый Тоцци, снова думает не головой, а членом. Гиббонс поморщился, но от резкой боли лицо его застыло.
– Он спал с ней?
Догерти хитро смотрел на него, как грязный сумасшедший ученый.
– Слушай, Гиб, некоторые вещи являются личными.
– Но не для тебя. Говори, Догерти. Спал он с ней? – Борясь с ноющей болью в зубе и раздражением на своего сексуально озабоченного идиота-напарника. Гиббонс был готов проломить стену фургона.
– Что ж… – Догерти снял наушники и повесил их на шею. – Да, спал. Но только один раз.
– А ты слушал?
– Тоцци не выключил передатчик. Что я должен был делать? Заглушить звук?
– Да уж мог бы.
– Гиб, клянусь Богом, я не знал, куда он идет. Я должен контролировать все его действия, так ведь? Я думал, он пошел к мисс Дефреско за информацией, пока обстановка там не накалилась, если ты понимаешь, что я имею в виду.
– Да, я понимаю, что ты имеешь в виду. – Проклятый подглядывающий Том.
– Говорю тебе, Гиб. Это не то, что ты думаешь. Если Тоцци не хотел, чтоб его слушали, он должен был выключить передатчик. Но пока он работает, я обязан записывать то, что слышу. Таковы правила.
– И это записано на пленке? – Гиббонс потер опухшую челюсть.
– Конечно. Я должен отчитываться за свою работу. – Догерти потянулся к пластмассовому ящику из-под молока, полному катушек с пленкой, провел по ним пальцем, пока не нашел нужную, и вытащил ее. – Вот. Хочешь – послушай.
Гиббонс бросил на кассету злой взгляд.
– Нет. Ты вот что скажи мне. Сколько времени он ее трахает?
– Насколько я знаю, это было всего один раз. Несмотря на все его усилия. Как мне кажется, мисс Дефреско жалеет, что так легко уступила.
– Ты кто, доктор Рут?
– Я просто говорю.
– Как это произошло?
Хитрое выражение на лице Догерти сменила застенчивая улыбка.
– Послушай, Гиб, это касается только Тоцци. Мне странно…
– Мой кретин напарник ложится в постель с сестрой такого неуравновешенного придурка, как Живчик Дефреско, который может нас сильно натянуть, а мне нельзя узнать, что тут творится? Ты что, спятил? Если эти ребята узнают, что Тоцци федеральный агент, он может схлопотать парочку пуль, как Петерсен сегодня ночью. Что, если Живчик ведет с Тоцци двойную игру? Он вполне способен на это. Что, если он разозлится, узнав, что Тоцци трахает его сестру? Как ему отплатить за это?
Догерти перестал улыбаться.
– Такой вариант всегда возможен, но не думаю, что он так поступит с Тоцци. Они вроде вполне ладят друг с другом. Принимая во внимание все обстоятельства.
– Догерти, ты ни черта не понимаешь. – Гиббонс стиснул зубы, так как новая волна боли накатила и пронзила челюсть.
Через один наушник он услышал, что Тоцци снова что-то говорит. Он быстро поправил наушники.
– Я собрал орехи. Может, ты хоть спасибо скажешь?
– С какой стати? Ты вынудил меня бросить их в тебя.
– Вовсе нет.
– Заткнись. Ты выводишь меня из себя.
Гиббонс услышал звук удаляющихся шагов.
«Послушай, Джина! Ты куда?»
Тишина.
«Джина! Куда ты?»
Тишина. Захлопнулась дверь.
Гиббонс переместился к маленькому окошку в стенке фургона и стал наблюдать за дверью дома Дефреско. Брюнетка в очках с раздраженным видом спустилась по лестнице. Гиббонс удивился. Джина Дефреско выглядела не так, как он ожидал. Зная Тоцци, он представил себе этакую корову с колышущимися формами, сплошь покрытую волосами, с ногтями, как у Леди Драконши, толстыми ляжками, в узкой юбке до пупа и огромной грудью, в которой можно утонуть. Но эта женщина была… нормальной. И самое странное, что она родственница этого ублюдка Живчика. Он попытался получше разглядеть ее лицо, когда она свернула на тротуар. Довольно привлекательная.
Тоцци бежал за ней по подъездной дорожке, на ходу натягивая темно-синее пальто из кашемировой шерсти.
– Джина! Подожди! Я провожу тебя до автобуса.
Согнувшись, Гиббонс пробрался в конец фургона и повернул ручку двери.
– Эй, Гиб, ты куда?
– Надо поговорить с Тоцци. Он еще не знает о Петерсене.
– Гиб, но ведь вступать в прямой контакт с агентом под прикрытием на задании запрещено. Иверс тебе за это башку оторвет.
Металлическая дверь захлопнулась. Гиббонсу было плевать на все правила и инструкции. Нужно предупредить Тоцци прежде, чем его убьют, а уж потом Гиббонс сам его убьет за то, что тот такой идиот.
Придерживая рукой опухшую щеку, Гиббонс надвинул пониже шляпу и направился через улицу, чтобы догнать своего бегущего за юбкой напарника.
Глава 6
9.26 утра
Тоцци шел за Джиной, направлявшейся к автобусной остановке на бульваре Кеннеди.
– Что я тебе такого сделал? А? Только старался тебе угодить.
Она шла, не обращая на него внимания.
– Послушай, Джина, ты даже из вежливости не можешь сказать мне пару слов?
Тоцци старался говорить, как порноделец Майк Санторо, но чувства-то были его собственные. Он хотел хоть как-то пробиться к ней. По крайней мере, выяснить, почему она обращается с ним как с половой тряпкой. Ведь был же у них тот невероятный воскресный полдень. Их тогда явно что-то связывало, пусть всего на несколько часов.
Тоцци вздохнул, глядя на ее каштановые волосы, развевающиеся при ходьбе над приподнятыми в раздражении плечами. Впереди по бульвару Кеннеди проносились машины. Уже начался утренний час пик. Как он хотел бы сказать ей, кто он на самом деле. Если бы она знала, что в действительности он не занимается никакой порнографией, может, она обращалась бы с ним потеплее, согрела бы его, как он согрел тогда, на диване, ее ноги.
К тротуару подъехал автобус. Электронными буквами на переднем стекле было написано: «Вокзал-порт Оторити». Автобус остановился с громким шумом, и двери раскрылись. Не оглянувшись, Джина поднялась по ступенькам.
– Джина! – снова позвал ее Тоцци, но двери захлопнулись, и переполненный автобус отъехал с таким же шумом.
Тоцци задержал дыхание, пока не рассеялись клубы выхлопного газа, потом засунул руки в карманы пальто и со вздохом пробормотал:
– Джина, Джина, Джина…
– Джина, черт бы тебя побрал!
Тоцци резко оглянулся и увидел Гиббонса в надвинутой на глаза шляпе. Его нос, как у Бабы Яги, свисал из-под полей. Рот сложился в неодобрительную гримасу и напоминал перевернутую подкову. Левая сторона лица так раздулась, что казалось, будто он держит что-то за щекой.
Тоцци незаметно осмотрелся:
– Какого черта ты тут делаешь?
– Заткнись и слушай, идиот. Ночью подстрелили Гэри Петерсена.
В животе у Тоцци все сжалось.
– О, черт! – О причине можно было не спрашивать.
– По последним сведениям, у него все было в норме.
Молодой человек в кожаной куртке с чемоданчиком в руке подошел к автобусной остановке. Гиббонс сразу замолчал и отошел к зеркальной витрине кондитерского магазина на углу.
Тоцци выждал несколько минут, прежде чем присоединиться к напарнику.
– Кто стрелял в него? Это уже известно?
– Он должен был в час ночи встретиться с Тони Беллзом.
– С Беллзом? Вот сволочь.
– Иверс объявил облаву.
– Я встречался с Беллзом прошлой ночью. Правда, после трех. О Боже!
– Знаешь, где он сейчас?
Тоцци покачал головой:
– Я не знаю даже, где он живет. Он очень странный парень. Очень скрытный.
– Ладно, держись от него подальше. Думаю, журналисты пока еще не пронюхали об этом, так что, может, нам удастся схватить его до того, как они его спугнут. Будем надеяться.
– Я могу попробовать поискать его.
– Нет! – рявкнул Гиббонс. – Тебе лучше быть подальше, когда его арестуют. Будда Станционе и его веселые ребята быстро раскумекают что к чему. И, чтобы спасти твою шкуру, нам придется объявить, что ты – агент ФБР, а это будет означать конец операции «Укус акулы». Иверс хочет продолжать операцию, и на этот раз я согласен с этим остолопом.
– Но я мог бы…
– Нет, не мог бы. Сходи в кино, съезди на море, пойди потрахайся – только держись подальше от Беллза, пока мы не найдем его.
Тоцци нахмурился и подумал о Джине. Хорошо было бы потрахаться. С ней.
– Кстати, Тоц, что это за дела у тебя с сестрой Живчика? Ты что, совсем спятил?
Кровь прилила к лицу Тоцци.
– Не знаю, о чем ты.
– Черта с два ты не знаешь. Послушай меня, олух. Один-единственный раз я хочу, чтобы ты держал свои штаны застегнутыми, пока ты на задании. Почему ты всегда связываешься с неподходящими бабами?
– С Джиной Дефреско все в порядке. Она не имеет отношения к своему брату и мафии. Она добропорядочная гражданка.
– Не полощи мне мозги, Тоцци. Она состоит в кровном родстве с человеком, который связан с мафией и доносит нам на своих друзей. По-моему, этого достаточно.
– Знаешь, ты абсолютно не прав. Ты не знаешь…
– Все я знаю. Отвяжись от нее, capisce[1]?
Тоцци не ответил. Как, черт побери, Гиббонс узнал о нем и Джине? И тут он вспомнил о прикрепленном к ремню передатчике. Догерти. Этот предатель…
Гиббонс направился в кондитерский магазин.
– Что у тебя с лицом? – спросил Тоцци, только чтобы задержать его. В ушах его все еще звучали слова напарника о том, что Джина – неподходящая женщина, и он хотел, чтобы последнее слово осталось за ним.
– Зуб нарывает. Чертовски больно.
– Почему ты не идешь к зубному врачу?
Гиббонс свирепо взглянул на него.
– А когда у меня есть время ходить по врачам?
Тоцци выдержал его взгляд.
– Почему бы тебе не вырвать их все и не поставить протезы? Тогда ты сможешь просто вынимать их, если что не так.
Гиббонс посмотрел ему прямо в глаза, пожевал губами, и вдруг изо рта у него вывалились четыре верхних зуба. Тоцци испуганно отступил назад. Он и не знал, что у Гиббонса зубные протезы. Это напомнило ему кадры из одной телевизионной передачи о природе. Там челюсти акулы двигались независимо от головы. Зубы захлопываются, а рот закрывается на долю секунды позже. Он с отвращением уставился на рот Гиббонса с выступающими вперед зубами. Он-то всегда думал, что у Гиббонса крокодилья улыбка. Сукин сын.
Зубы Гиббонса скользнули на место, но этот сукин сын все равно выглядел так, будто вот-вот укусит.
– Я должен позвонить твоей двоюродной сестре, – проворчал он.
Хотелось бы знать, подумал Тоцци, чем насолила Гиббонсу Лоррейн. С течением лет он заметил, что, когда они с Гиббон-сом из-за чего-нибудь ссорились, тот всегда называл свою жену не иначе как «твоя двоюродная сестра».
Рука Гиббонса лежала на ручке двери в кондитерский магазин.
– Может, этот проклятый зубной врач даст ей рецепт на какое-нибудь болеутоляющее лекарство. А ты тем временем исчезни и не показывайся, пока мы не найдем Тони Беллза. И позвони в контору, пока Иверс не обмочился от злости.
Держась за опухшее лицо. Гиббонс вошел в магазин.
Через зеркальное стекло Тоцци видел, как его напарник неуклюже пробирается к платному телефону в углу магазина. Ну и зануда. Иногда Тоцци удивлялся, как Лоррейн его терпит.
Тоцци свернул за угол и направился к дому Живчика. Придется что-нибудь наврать Живчику, придумать причину, по которой ему надо на время исчезнуть. Сказать правду он не рискнет. Живчик может кое-что скумекать и постарается набрать очки, предупредив Беллза о розыске.
Но в тот момент, когда Тоцци поворачивал за угол, он услышал два коротких автомобильных сигнала. Подняв глаза, он увидел серебристый четырехдверный «БМВ-735», перегородивший улицу.
– Эй, Майк! Майк! – Живчик сидел на заднем сиденье, затемненное окно было приспущено. – Мы тебя ждем. Давай садись. – Его волосы были все еще влажными после душа.
Машина была незнакома Тоцци. Он пересек улицу и, стараясь не выдать своих подозрений, наклонился, чтобы посмотреть, кто внутри. На переднем сиденье сидел Беллз с раскрытым номером «Дейли ньюс» на коленях. За рулем был Тасманский Дьявол Стенли.
Беллз наполовину опустил свое окно.
– Садись, – сказал он, улыбнувшись. – Мне надо вам кое-что показать, ребята.
– Прямо сейчас? – Для пущей убедительности Тоцци посмотрел на часы. – Я обещал одному парню встретиться с ним в десять в Бруклине.
Беллз покачал головой:
– Забудь об этой встрече. Наше дело важнее.
– Но я…
– Тебе нужны эти деньги?
– Да, конечно, но…
– Тогда садись.
Беллз снова уткнулся в газету. Он читал колонку сплетен. Выглядел он как обычно, но беспокойство, написанное на лице Живчика, вызвало у Тоцци тревогу. Он не хотел ехать с ними, но, если он откажется, Беллз может что-то заподозрить. Для него что Майк Санторо, что любой другой, и если он так маниакально подозрителен, как предполагал Тоцци, то вполне может подумать, что Майк Санторо – переодетый коп. А тогда он смоется, это как пить дать, и им, может, уже не удастся его схватить. Он выйдет сухим из воды, совершив попытку убить федерального агента, а может, и убийство, если Петерсен не выживет. Тоцци сжал кулаки в кармане пальто. Нужно принимать решение, и быстро.
