Рождественский кинжал

– Да, но мне кажется, я не очень понравилась мистеру Хериарду, – возразила Валерия. – Забавно, я всегда очень хорошо лажу со стариками. Даже не знаю почему.

– Посмотрите на себя в зеркало! – по-рыцарски ответил Джозеф. – Боюсь, что бедный Нат немного женоненавистник. Вы не должны обращать на это внимания. Только удержите своего возлюбленного в рамках благоразумия – это все, о чем я прошу вас.

– Ну, я постараюсь, – с сомнением пробормотала Валерия, – хотя Стивен и не очень-то прислушивается к моему мнению. Он никогда этого не делает!

– Не говорите глупостей! – Джозеф шутливо обнял ее.

– Он обращает гораздо больше внимания на Матильду Клар, чем на меня, – продолжала жаловаться Валерия. – На самом деле удивительно, как это вы не обратились по этому поводу к ней!

– К Тильде?! – воскликнул Джозеф. – Нет, нет, дорогая моя, здесь вы абсолютно неправы! О господи боже мой, да Стивен и дважды не взглянет на Тильду!

– Вы правда так думаете? – спросила Валерия с надеждой. – Конечно, она совсем некрасива. Я хочу сказать, мне она ужасно нравится и все такое, но я бы не назвала ее привлекательной, правда ведь?

– Ни в коем случае! – согласился Джозеф. – Тильда просто хороший человек. А теперь нам надо пойти к себе, вымыть руки, а то опоздаем к чаю. Стивен будет ревновать! Я просто прислоню стремянку к стене и закончу после чая! Вот так! Думаю, здесь она никому не помешает...

Площадка была довольно широкой, и лестница вовсе никому не мешала, но Натаниель, который несколькими минутами позже появился из библиотеки, недовольно прогудел, что Джо уже давно пора закончить с этими глупостями. Стивен, спускавшийся по лестнице, недвусмысленным тоном присоединился к этому пожеланию.

– Эй вы, ворчуны, уймитесь! – воскликнул Джозеф. – Чай!.. А вот и ты, Мод, дорогая! Мы как раз ждали, чтобы ты проводила нас. Пойдем, Нат, старина! Пойдем, Стивен!

– Умеет создать теплую семейную атмосферу, – усмехаясь, сказал Стивен Натаниелю.

Натаниеля просто тошнило от радушия Джозефа, так что это злобное замечание вызвало у него прилив дружеских чувств к племяннику. Он фыркнул от смеха и последовал за Мод в гостиную.

Глава 4

За чаем Джозеф улучил минутку и сказал Матильде, что он ввел Валерию в курс дела. Намерения у него хорошие, думала Матильда, правда, направлены не в ту сторону. В этот момент Джозеф победно призвал ее оценить, насколько улучшились отношения между Стивеном и Натаниелем. Неужели это заслуга Валерии или, столкнувшись с перспективой чтения пьесы вслух, они потянулись друг к другу как товарищи по несчастью – этот вопрос оставался для Матильды открытым, но Стивен явно старался угодить дяде.

Мысль о приближающемся чтении не давала Матильде покоя. Она вообще не любила, когда ей читают, но сейчас и время, и обстановка, выбранные для этого, были настолько неподходящими, что ничто, кроме чуда, не могло предотвратить катастрофы. Наблюдая, как Ройдон нервно ковыряет ложкой пирожное, она ощутила прилив жалости к нему. Молодой человек относился ко всему так серьезно. Он разрывался между верой в свою гениальность и естественным нежеланием читать пьесу перед теми, кто не был ему симпатичен. Матильда пересекла комнату, села рядом с Виллогби и, пользуясь тем, что ее не было слышно за шумными заигрываниями Джозефа с Валерией, как можно душевнее произнесла:

– Мне хочется, чтобы вы рассказали мне о пьесе.

– Не думаю, что она кому-нибудь из вас понравится, – с нервным упрямством возразил драматург.

– Может быть, некоторым и не понравится, – спокойно ответила Матильда. – Ваши пьесы уже ставили?

– Нет. Правда, один раз было воскресное представление. Не этой пьесы. Ею заинтересовалась Линда Барри, но так ничего и не вышло. Конечно, та пьеса была еще очень незрелой. Теперь я это понимаю. Вся беда в том, что у меня нет финансовой поддержки. – Он отбросил со лба непослушную прядь и добавил с вызовом: – Я работаю в банке!

– Неплохой способ коротать время, – согласилась Матильда, отказываясь видеть в этом отчаянном признании что-либо выдающееся и трогательное.

– Если бы кто-нибудь помог мне, я... ноги бы моей там не было!

– Да, тогда вам, наверное, и не понадобилось бы туда ходить. Ваша пьеса может стать популярной?

– Это серьезная пьеса, для меня популярность не имеет значения. Я... я знаю, что должен писать пьесы – хорошие пьесы! – но лучше я всю жизнь проработаю в банке, чем... чем...

– Будете литературной проституткой, – подсказала Матильда, не в состоянии удержать непослушный язык.

Создатель шедевров покраснел:

– Да, именно это я и хотел сказать, хотя вижу, что вы надо мной смеетесь. Как вы думаете... как вы считаете, есть ли хоть какой-нибудь шанс заинтересовать мистера Хериарда?

Матильда думала, что такого шанса нет и не может быть, но, хотя она и предпочитала честность во всем, все же не могла заставить себя так огорчить беднягу. Ройдон смотрел на нее с такой надеждой, что Матильда непроизвольно начала обдумывать туманный план умасливания Натаниеля.

– Ее постановка обойдется недорого, – с жаром убеждал драматург. – Даже если он не интересуется искусством, ему, может быть, захочется сделать приятное Пауле. Знаете, она просто великолепна в этой роли. Он это поймет. Она хочет сама сыграть свою сцену, просто чтобы показать ему.

– А какая у нее роль? – спросила Матильда, не в состоянии объяснить, что Натаниелю совершенно не нравится увлечение племянницы сценой.

– Она играет проститутку, – просто ответил автор.

Матильда расплескала полуостывший чай. Пока она стряхивала чаинки с юбки, безумная мысль убедить Виллогби не делать глупостей и не читать пьесу уступила место фатальному чувству, что никакие слова не уберегут этого молодого человека от судьбы.

Стивен, который направлялся к буфету, протянул ей носовой платок.

– Держи, нескладеха!

– Чайные пятна ничем не выводятся, – предупредила Валерия.

– Выводятся, если хорошенько потереть, – откликнулась Матильда, энергично работая платком Стивена.

– Я говорю о платке.

– А я нет. Спасибо, Стивен. Тебе вернуть его?

– Не обязательно. Пойдем к камину, просохнешь!

Матильда послушалась, отказавшись от множества ценных советов, которыми забросали ее Мод и Паула. Стивен протянул ей тарелку с пирожными.

– Возьми. Стоит подкрепиться перед предстоящим испытанием.

Она оглянулась и, убедившись, что Ройдон, сидящий в другом конце длинной комнаты, не услышит, сердито прошептала:

– Стивен, это о проститутке!

– Что именно? – заинтересовался тот. – Эта треклятая пьеса?

Она кивнула, трясясь от внутреннего смеха. В первый раз за день Стивен казался довольным.

– Не может быть! Ну и повеселится же дядя! Я хотел улизнуть к себе, написать письмо. Теперь останусь непременно. Этого нельзя пропустить ни за что на свете!

– Бога ради, веди себя прилично! – взмолилась Матильда. – Это будет просто ужасно!

– Глупости, девочка! Наконец-то мы хорошо Проведем время.

– Стивен, если ты будешь издеваться над этим несчастным молодым идиотом, я убью тебя!

Он сделал большие глаза.

– Ах вот куда ветер дует. Никогда бы не подумал этого о тебе.

– Да нет же, глупый. Просто он слишком ранимый. Это все равно что обидеть ребенка. И потом, он ужасно серьезен.

– Перегрузил мозги ниже ватерлинии, – поставил диагноз Стивен. – Я мог бы вывести его из этого состояния.

– Не советую. Я всегда опасаюсь таких неуравновешенных неврастеников.

– А я никого не опасаюсь.

– Нечего распускать передо мной хвост! – осадила его Матильда. – На меня это не действует!

Стивен рассмеялся и пошел к своему месту на диване рядом с Натаниелем. Паула уже рассказывала о пьесе Ройдона, ее гневный взгляд не давал никому выйти из комнаты. Нату было скучно, но он решил проявить снисходительность:

– Если мы должны ее выслушать, то, значит, должны. Прекрати болтать! Я способен оценить пьесу и без твоей помощи. В своей жизни я повидал столько хороших и плохих пьес, что тебе и не снилось. – Он внезапно повернулся к Ройдону: – К какой из этих категорий относится ваша?

По опыту Матильда знала – единственным оружием против всех этих Хериардов была прямота. Если бы Ройдон смело ответил: «Хорошая! « – Натаниель был бы доволен. Но с тех пор как дворецкий Натаниеля в первый раз обратил на него пренебрежительный взгляд, Виллогби чувствовал себя не в своей тарелке. Он колебался между враждебностью, порожденной его болезненным комплексом неполноценности и усиливавшейся грубостью хозяина, и желанием угодить, в основе которого лежала только его крайняя нужда. Заикаясь и краснея, он пробормотал:

– Ну, едва ли мне полагается об этом судить!

– Должен же я заранее знать, хорошо это или плохо, – недовольно отвернулся Натаниель.

– Уверен, все мы очень повеселимся, – с солнечной улыбкой вмешался Джозеф.

– Я тоже, – протянул Стивен. – Я только что говорил Матильде, что ни за что на свете не пропущу такое событие.

– Вы говорите так, будто Виллогби собирается читать вам веселенький фарс, – возмутилась Паула. – В ней описана жизнь как она есть!

– Проблемная пьеса? – со своим обычным бессмысленным смешком спросил Мотисфонт. – Когда-то давно они были в моде. Нат, ты должен помнить!

Это было сказано с интонацией, в которой слышалась мольба о прощении, но Натаниель все еще вынашивал мстительные планы в отношении своего компаньона и притворился, что ничего не слышал.

– Я не пишу проблемных пьес, – возопил Ройдон фальцетом. – И меньше всего хочу, чтобы на моей пьесе веселились. Если пьеса заставит вас задуматься, значит я достиг цели.

– Благородное намерение, – прокомментировал Стивен. – Но не стоит говорить так, будто вы считаете это недостижимым. Просто невежливо.

Виллогби смутился. Свекольно покраснев, он разразился потоком восклицаний и объяснений. Стивен откинулся на диване, наблюдая за ним с интересом натуралиста, склонившегося над микроскопом.

Спас незадачливого драматурга приход Старри и лакея, которые унесли приборы. Было очевидно, что замечание Стивена окончательно пошатнуло его и без того неустойчивое равновесие. Несколько минут Паула поносила брата на чем свет стоит. Валерия, чувствуя, что пора напомнить о себе, ввернула, что не видит повода для такого пыла. А Джозеф, с помощью какого-то шестого чувства догадавшись о сомнительном характере пьесы, заявил, что все присутствующие отличаются широтой взглядов, терпимостью и нет причин волноваться.

Натаниель немедленно возразил, что у него очень узкие взгляды и совершенно нет терпимости, если этим неопределенным выражением Джозеф хочет сказать, будто он готов проглотить те похотливые глупости, из которых, кажется, только и состоят современные пьесы. Несколько минут Матильда тешилась мыслью, что Ройдон почувствует себя достаточно оскорбленным и вообще откажется читать. Но, несмотря на явные признаки гнева, он позволил сломить себя Пауле и Валерии, которые в один голос уверяли, будто все мечтают ознакомиться с его творением.

К этому времени дворецкий с лакеем удалились, сцена была свободна. Джозеф засуетился, пытаясь сдвинуть стулья и кресла. Паула, которая держала под мышкой листы с пьесой, отдала их Ройдону со словами, что она готова вступить по первому его сигналу.

Для автора приготовили стул. Он уселся, бледный от страха, но с надменно поднятым подбородком, откашлялся. Все замерли в ожидании, которое нарушил Натаниель, обратившийся за спичкой к Стивену.

Стивен вынул коробок, протянул его дяде и начал шумно разжигать трубку, сказав между пыхтением:

– Приступайте, наконец! Вы что, ждете приезда членов королевской фамилии?

«Горечь полыни», – начал Ройдон с угрозой, – пьеса в трех действиях.

– Впечатляющее название, – крякнул Мотисфонт со знанием дела.

Ройдон бросил на него благодарный взгляд и продолжил:

– «Действие первое. Место действия – спальня в третьеразрядных меблированных комнатах. Провисшая никелированная кровать, две шишечки на спинке сломаны, потертый ковер, запачканные обои с венками из роз, завязанными голубыми ленточками».

– Чем запачканные? – поинтересовался Стивен. Ройдон, которому это до сих пор не приходило в голову, изумленно посмотрел на него:

– Какое это имеет значение?

– Для меня никакого, но если кровью, так и скажите, тогда моя невеста выйдет. Она очень пугливая.

– Нет, не кровью! Я не пишу таких пьес. Обои просто испачканы.

– Я думаю, это от сырости, – предположила Мод. – Такое впечатление, что место очень сырое. Стивен насмешливо взглянул на нее.

– Не скажите, тетя. В конце концов, мы еще недостаточно услышали, чтобы делать предположения.

– Заткнись! – рассвирепела Паула. – Не обращай внимание на Стивена, Виллогби! Продолжай. Слушайте, все вы! Вы должны настроиться и проникнуться атмосферой, это очень важно. Продолжай, Виллогби!

Ройдон опять откашлялся:

– «Окна закрывают ноттингемские кружевные занавески, сквозь которые можно различить вереницу крыш и дымовых труб. На туалетном столике косо сидит дешевая кукла, с единственного кресла свисает пара грязных розовых корсетов».

Произнеся эту фразу, драматург окинул всех вызывающим взглядом и, кажется, ждал комментариев.

– Я понял! – Джозеф обратил на собравшихся умоляющий взгляд. – Вы хотите подчеркнуть убогость обстановки.

– Согласен! – прокашлял Мотисфонт.

– Мы все готовы признать, что вам это удалось, – сердечно произнес Стивен.

– Мне всегда казалось, что корсеты – это ужасно убого, правда ведь? – внесла свою лепту Валерия. – Я имею в виду атласные, с множеством косточек, кружев и всяких украшений. Конечно, сейчас носят эластичные пояса, если вообще что-либо носят. Но обычно нет.

– Когда-нибудь придется, дорогая, – предрекла Матильда.

– Когда я была молодой, – заметила Мод, – все носили корсеты. Никто и подумать не мог, чтобы ходить без них.

– Вы и ум свой зашнуровали в корсеты, – припечатала Паула. – Слава богу, мы живем во время, не ограниченное условностями.

– Когда я был молод, – взорвался Натаниель, – ни одна приличная женщина не обсуждала нижнее белье в присутствии мужчин!

– Как это необычно, – передернула плечами Валерия. – Стивен, милый, дай мне сигарету!

Он бросил ей портсигар. Ройдон спросил, пытаясь овладеть своим голосом, хотят ли присутствующие, чтобы он продолжал, или этого достаточно.

– Да, да, продолжайте, ради Христа! – раздраженно сказал Натаниель. – Можете опустить все, что там еще есть о нижнем белье.

– Да уж, придется, – добавил Стивен. Ройдон не обратил внимания на его слова и сердитым голосом громко прочел:

– «За туалетным столиком сидит Люсетга Мей. Она в розовом дешевом пеньюаре, который плохо скрывает...»

– Осторожней! – предупредил его Стивен.

– «Края пеньюара запачкались, кружево износилось», – с вызовом прочитал Ройдон.

– Какой замечательный штрих! – воскликнула Валерия.

– Удивительно, сколько грязи собираешь с ковров, даже если пользоваться пылесосом, но не похоже, чтобы в таком месте был пылесос, – посочувствовала Мод. – Я-то знаю эти театральные меблированные комнаты, слишком хорошо знаю!

– Это не театральная меблированная комната! – закричал доведенный до бешенства Ройдон. – Это, как вы вскоре поймете, публичный дом!

В ошеломленной тишине прозвучал спокойный голос Мод:

– Ну, думаю, там не менее грязно. И вообще всякой заразы полно.

– Послушайте! – грозно приподнялся Натаниель.

Джозеф поспешил вмешаться.

– Мы слишком часто перебиваем. Если мы будем продолжать в таком же духе, Ройдон собьется! Уверен, мы не настолько старомодны и не будем возражать против того, чтобы вещи назывались своими именами!

– Говори за себя! – возразил Натаниель.

– Дядя Джо и говорит за себя, – сказал Стивен. – И надо отдать ему должное, он также говорит за большинство других присутствующих.

– Может быть, не стоит продолжать, – вновь предложил Ройдон. – Я предупреждаю, это пища не для слабых желудков!

– Вы просто обязаны дочитать, – воскликнула Валерия. – Я знаю, мне ужасно понравится! Пожалуйста, не перебивайте его!

– «Она сидит неподвижно, разглядывая свое отражение в зеркале, – вдруг продекламировала Паула трепещущим голосом. – Она берет помаду и устало намазывает губы. Раздается стук в дверь. Инстинктивным кокетливым движением она приглаживает волосы, выпрямляя свое усталое тело и произносит: «Войдите!»

Матильда не выдержала вида Паулы, выполняющей эти движения в почтенной обстановке старой усадьбы. Всхлипывая от смеха, она извинилась, объяснив, что декламация всегда оказывает на нее такое прискорбное действие.

– Не могу понять, что здесь смешного! – надвинулась на нее Паула с опасным блеском в глазах. – Смех – совсем не та реакция, которую я ждала!

– Это не твоя вина, – с раскаянием уверила ее Матильда. – Меня всегда разбирает смех в самых трагичных местах.

– Я так хорошо тебя понимаю! – сказал Джозеф. – Паула, ты не сознаешь, как высоко Тильда оценила тебя. Несколькими жестами ты создала такое напряжение, что у Тильды не выдержали нервы. Помню, однажды я играл в Монреале перед полным залом. Я добился непереносимого напряжения. Я чувствовал публику, она повиновалась движению моих губ. В момент кульминации я остановился. Я знал, что держу весь зал на ладони. Вдруг какой-то человек закатился смехом. Обескураживает? Да, но я понял, почему он засмеялся, почему он не смог удержаться от смеха.

– У меня тоже есть некоторые предположения на этот счет, – согласился Стивен.

Перепалка так понравилась Натаниелю, что он решил не запрещать дальнейшего чтения «Горечи полыни» и в третий раз пригласил Ройдона продолжать.

– «Вошла хозяйка миссис Паркинс... « – Виллогби угрюмо прочитал целый абзац, описывающий всю ее внешность в выражениях, достаточно вызывающих, чтобы приковать внимание слушателей, если бы те постоянно не отвлекались на Мод, которая крадучись передвигалась по комнате и что-то искала.

– Меня просто убивает, когда кто-то возится рядом! – наконец не выдержал Стивен. – Что вы ищете, тетя?

– Все в порядке, дорогой, я не хочу никого беспокоить, – искренне ответила Мод. – Не представляю, куда я положила вязание. Пожалуйста, продолжайте, мистер Ройдон! Это так интересно! Просто мурашки по спине.

Стивен, присоединившись к поискам Мод, тихо заметил, что его всегда интересовало, где Джозеф ее подцепил, и сейчас он наконец это понял. Матильда, которая извлекла эмбрион носка с четырьмя спицами из-за шторы, обозвала его хамом.

– Спасибо, дорогая моя, – поблагодарила Мод, снова усаживаясь у камина. – Я буду вязать и слушать.

Оставшуюся часть пьесы Ройдон прочитал под мерный аккомпанемент спиц. Пьеса местами была совсем неплоха, думала Матильда, даже почти великолепна, но это была не та пьеса, которую читают в гостиных. Нередко она была жестокой и содержала много такого, что без особого ущерба можно было бы опустить. Паула же самозабвенно наслаждалась своей главной сценой. Казалось, ни она, ни Ройдон не в состоянии были понять, что вид племянницы, представляющий падшую женщину в трагических обстоятельствах, навряд ли должен был вызвать восторг Натаниеля. Только огромным усилием воли Нату удалось сдержаться. По мере того как глубокий голос Паулы наполнял комнату, ее дядя становился все более и более беспокойным и бормотал себе под нос что-то сулившее неприятности и драматургу и актрисе.

Чтение закончилось уже после семи; на протяжении последнего действия Натаниель трижды смотрел на часы. Один раз Стивен что-то сказал ему на ухо, и старик мрачно улыбнулся, но, когда Ройдон наконец отложил пачку напечатанных на машинке листов, на лице его не было и тени улыбки.

– Очень поучительно! – зловеще проскрипел Натаниель.

Паула, увлеченная собственной игрой, осталась глуха к нотам гнева в голосе дяди. Ее темные глаза сверкали, на щеках выступил ослепительный румянец, тонкие, выразительные руки девушки беспокойно двигались. Паула кинулась к Натаниелю.

– Замечательная пьеса, правда? Ну правда же? Матильда, Джозеф, Валерия и даже Мотисфонт, которого «Горечь полыни» просто шокировала, поспешно загалдели, стараясь заглушить все те ужасные слова, которые собирался произнести Натаниель.

Стивен сидел, спокойно откинувшись на спинку дивана, и насмешливо наблюдал за ними. Страх перед тем, что Натаниель может наговорить еще и Ройдону, заставил всех преувеличенно хвалить пьесу. Виллогби был польщен, он торжествовал, но его глаза были прикованы к лицу хозяина дома с выражением такого беспокойства, что все чувствовали к автору искреннюю жалость и наперебой восхваляли его захватывающее, оригинальное произведение, заставляющее задуматься о смысле жизни.

Паула с упрямством, вызвавшим у Матильды желание встряхнуть ее за грудки, отмела в сторону все похвалы, высказанные по поводу ее игры, и снова атаковала дядю.

– Сейчас, когда вы услышали ее, дядя, вы поможете Виллогби, поможете же?

– Если ты надеешься, что я дам тебе денег, чтобы ты промотала их на эту непристойную галиматью, нет, я не дам! – ответил он, однако недостаточно громко, чтобы быть услышанным автором.

Паула смотрела на старика, будто не понимая значения его слов.

– Разве вы не видите... Разве вы не видите, что эта роль создана для меня? – спросила она с придыханием.

– Ну, это уже слишком! – взорвался Натаниель. – Куда катится этот мир, если девушка твоего воспитания стоит здесь и говорит мне, что роль шлюхи создана для нее?!

– Это старомодная чушь! – презрительно произнесла Паула. – Мы говорим об искусстве!

– Да, конечно, – бушевал Натаниель. – Это твое представление об искусстве, так ведь? Ну что ж, должен сказать, у меня оно другое!

К несчастью для всех присутствующих, он этим не ограничился. У Натаниеля нашлось что сказать обо всем начиная с упадка современной драмы и инфантильности современных драматургов и заканчивая глупостью всех женщин в целом и его племянницы в частности. В качестве заключительного аккорда он заявил, что матери Паулы следовало бы сидеть дома и смотреть за дочерью, а не выскакивать замуж за каждого встречного.

Все, кто имел честь слышать Натаниеля, почувствовали, как было бы хорошо убрать куда-нибудь Ройдона. Матильда благородно выступила вперед и, взяв драматурга под руку, проникновенно сказала, что хотела бы обсудить с ним сцену в третьем акте. Ройдон, на которого Матильда произвела впечатление, позволил увести себя из комнаты. В этот момент Джозеф присоединился к ошарашенному выступлением Натаниеля обществу и с неуместной игривостью хлопнул брата по спине.

– Ну, ну, Нат, мы с тобой – люди бывалые. Грубая, местами жестокая шутка. Но не без достоинств, я думаю. А ты что скажешь?

Натаниель в мгновение ока превратился в калеку и простонал:

– О, проклятый ревматизм! Черт тебя подери, Джозеф! – И заковылял к стулу, приложив одну руку к пояснице. Его мужественная фигура согнулась от непереносимого страдания.

– Глупости! – постановила Паула с совсем необязательной резкостью. – Минуту назад вы и не вспоминали о своем ревматизме! Вы жалкий обманщик, дядя Нат!

Натаниель с удовольствием выслушивал оскорбления в свой адрес, но недооценивать его любимый недуг никому не дозволялось. Старик гневно заявил, что Паула еще пожалеет о сказанном.

Мод, сворачивая вязание, разумно посоветовала принимать антифлогистин, если Натаниелю по-настоящему плохо.

– Конечно, плохо! – огрызнулся Натаниель. – И не думайте, что я позволю насмехаться надо мной! Я никогда этого не позволю! Если бы кто-нибудь хоть немного заботился... Впрочем, я хочу слишком многого! Мало того что в доме толчется куча народу, меня еще заставляют слушать мерзкую бёлиберду, которая должна была заставить покраснеть любую приличную женщину!

– Меня тошнит от ваших разговоров о приличных женщинах, – вспыхнула Паула. – Если вы не можете оценить гения, тем хуже для вас! Вы просто не хотите запускать руку в карман, потому и закатываете сцену! Старый лицемер, я всей душой презираю вас!

– Да, ты была бы рада, если бы я лежал в земле! Я знаю! – в тон ей вопил Натаниель, испытывая огромное удовольствие от этой освежающей перепалки. – Я вижу тебя насквозь! Все вы, бабы, одинаковые. Деньги – только это вам и нужно! Ну, моих ты не получишь, чтобы ты потратила их на этого молокососа! Это мое окончательное решение!

– Хорошо. – Паула трагически заломила руки. – Держитесь за свои деньги! Но когда вы умрете, каждое пенни, которое вы мне оставите, я потрачу на пьесы из жизни проституток. И буду играть главные роли. Надеюсь, вы об этом узнаете и пожалеете, что вы были таким чудовищем по отношению ко мне, когда вы были живы!

Натаниель был так доволен этой яростной тирадой, что забыл о своей хворобе. Он гордо выпрямился на стуле и загремел, что, будь он проклят, если после всего этого не сделает некоторых изменений в завещании.