Идеология меча. Предистория рыцарства

3. В ту же эпоху, в VIII—IX вв., церковь настаивает и на другом аспекте должности короля: он должен обеспечивать внутренний мир, для чего почитать правосудие и осуществлять доброе правление, следуя направляющим принципам церкви. Внутренний мир может быть достигнут только на основе справедливости, верности, умеренности, следования заповедям Господним. Тем самым королевская этика смешивается с христианской. То есть литургические формулы перекликаются с другими источниками, имеющими, как мы видели, те же черты.

4. Однако к ним добавляется и новый элемент: внутренняя нестабильность (смены династий, проблемы наследования и т. д.) побуждает церковь просить нового короля дать обещание не затрагивать полученных привилегий, сохранять нечто вроде социального «статус-кво». Прежде всего, речь идет о церковных привилегиях и почестях.

5. В то же время королю напоминают о его долге великодушия по отношению к церквам и монастырям. Он не просто покровитель церквей, он должен и упрочивать, восстанавливать церковь. То есть его сан почти приравнивается к священническому. Он помогает церкви вести людей к спасению. Он выполняет часть сакральной службы епископов. В этом литургия следует сочинениям епископов, «зерцалам государей».

6. В X веке моральные элементы растут в числе и становятся более общепринятыми. Во Франции, в Англии, в наиболее полном виде в Германии в ordines все чаще встречается по-настоящему королевская этика, связанная в основном с вооруженной властью, властью судить, защищать и принуждать, которую символизирует передача меча. Речь идет о защите церквей и их служителей в первую очередь от внешних врагов, но и от внутренних разрушителей, ложных христиан. Король обязуется их карать. Здесь, вероятно, слышен отголосок внутреннего разброда в обществе. Нелишне напомнить, что большая часть этических формул для королевских коронаций происходит из западной Франции, даже если они включены в ordines коронаций германских королей. Их можно было бы попытаться истолковать как подтверждение глубочайшего упадка государственной власти в этих краях, если бы факт их усвоения в Германской империи и в Великобритании не вынуждал нас к большей сдержанности в интерпретации этих фактов.

7. Отмечается полное отсутствие благословляющих формул, связанных с этикой войны или «воюющих». Тем не менее, эти благословения и молитвы порой подразумевают существование воинов. Вероятно, в ту эпоху единственные воины, для которых сочиняют благословения, – это «potentes», короли или князья, а их войско имплицитно сливается с их личностью так, что королевская этика распространяется на вождей и их подчиненных, только исполняющих их волю. «Рыцарства» как такового еще не существует. Есть лишь князья, располагающие вооруженными отрядами. Именно князьям и только им церковь предлагает этику, связанную с руководством, управлением, отправлением власти.

8. В середине X века появляются более полные этические формулы, предвосхищающие рыцарскую этику. Они всегда связаны с благословением меча, возлагаемого на алтарь, и передачей его королям и князьям. Эта передача меча (символа вооруженной власти, которой располагает государь) еще в большей мере, нежели передача короны, кольца, скипетра или bacillus 'а, дает церкви повод напомнить, что властители и их вооруженные отряды имеют обязанности по отношению к остальным: их функция состоит в защите внутреннего и внешнего мира, в частности, для церковников и их имущества – до сих пор здесь нередко упоминались только они. Теперь добавляется еще и защита вдов и сирот. А эта последняя формула, основанная на библейских заповедях, использует выражения из канонов соборов VII, VIII и IX веков, придавая им торжественную огласку. Отметим, что она немного удаляется от этих канонов, исключив защиту «бедных» и пришельцев. Она добавляет к ним также преследование и истребление ересей, делая светскую власть «мирской рукой» церкви.

9. В немецких служебниках второй половины X века отмечаются молитвы о знаменах и оружии, предназначенные, вероятно, для благословения королевских или княжеских армий, идущих сражаться с врагами королевства или христианства. В них мало этических элементов, но некоторые из них будут вновь использованы в XII и XIII вв. для ритуалов посвящения в рыцари.

10. Романо-Германский служебник второй половины X века дает нам единственный известный пример формулы благословения меча, не включенной в ordo королевской коронации. Его этика, полностью совпадающая с той, которую церковь тогда предлагала королям, выражена почти в тех же словах и включает части фраз или формулы, уже использовавшиеся прежде в благословениях королевских коронаций. Мы полагаем, чго это набор молитв для благословения меча государя, отправляющегося в поход или вступающего в должность. Будь это не так, перед нами был бы уникальный и чрезвычайно ранний экземпляр ordo посвящения в рыцари. Это было бы единственным свидетельством нового интереса, проявленного церковью к сословию воинов как таковому, интереса, будто бы побудившего ее ввести в формулы благословения меча нового «солдата» те же этические элементы, которые доселе предлагались королям и principes, за исключением только императоров. Мы не считаем возможным подобное толкование, особенно для столь раннего периода, для Германской империи и на основе единственного документа, смысл которого в этом случае резко отличался бы от всех, обнаруженных нами прежде.

Кроме того, мы знаем, что здесь в то время престиж mihtes не поднялся до такой степени, как у людей, носящих это название во Франции второй половины X века

Глава шестая

Повышение оценки Ordo Pugnatorum в Х веке

Таким образом, церковь через посредство епископов не переставала напоминать князьям и королям, во время церемонии возведения на трон, о возложенных на них обязанностях. Эти предписания, как мы видели, во второй половине X века распространяются во всех регионах и одновременно делаются более объемными и более точными. Они касаются всех аспектов королевской власти. Элементы того, что можно назвать королевской идеологией, отражены, прежде всего, в ритуалах передачи королям предметов, символизирующих разные аспекты их власти: они встречаются не только в торжественном обещании и при помазании, но и при передаче кольца, короны, скипетра, пальмовой ветви, baculus a и меча. А мы отметили, что во второй половине X века эта королевская этика, входя составной частью и в другие моменты церемонии, все-таки имеет тенденцию концентрироваться именно на передаче меча. Ведь во многих формулах благословения меча соединяются почти все аспекты этой идеологии: оборона родины и церкви от внешних и внутренних врагов, защита духовенства, вдов и сирот.

Это объединение не могло не повлечь за собой более высокую оценку «военного» аспекта королевской власти при сохранении важности морального. Признавая необходимость войны, церковь предписывает для нее некую мораль: меч короля должен служить защите доброго дела. Возложение на алтарь придает ему сакральный характер. То есть использовать его следует во имя правого дела, а не ради личной славы того, кто его носит.

Тогда короли и епископы оказываются двумя опорами общества, состоящего из двух сословий – клириков и мирян. Кстати, некоторые благословения об этом говорят прямо: короли выполняют в христианском обществе высочайшую функцию, несут некую сакральную службу, которая в мирском (внешнем) сословии соответствует службе епископов в церковном сословии[362]. В это время интересы епископов и королей едины, между ними возникает – порой стихийно – союз.

I. Социальная идеология. Общие положения

Вторая половина X века – время подъема монастырей, и, прежде всего, монастыря Клюни. Престиж монахов, издавна называвших себя солдатами Христа (milites christi), растет. Притом они – во всяком случае, клюнийские монахи – ускользают из-под власти королей и епископов, подчиняясь теперь лишь папе и аббату своего ордена. Борьба монашеских орденов против зависимости от светских властей и епископов напрямую нас не касается. Достаточно напомнить, что, по крайней мере, во Франции, эта борьба в течение X века расширилась, дойдя до настоящего противостояния. Против королей и епископов, старавшихся удержать власть, теперь выступало целое воинство, воинство монахов во главе с папами. Под такой защитой milites christi сумели избавиться от опеки находящихся в упадке светских властей – королевской и епископской.[363]

Поскольку в то же время процесс феодализации также выводил графов, потом – менее значительных сеньоров, а после и шателенов из-под власти короля, то с тех пор и почти на целое столетие возникло нечто вроде «объективного союза» папства и феодалов – папы пытались поставить феодальный режим на службу сначала христианскому идеалу, а потом апостолическому престолу.[364]

Конфликт между Клюни, поддержанным папой, и белым духовенством, которое король Франции не поддержал, оказался выгодным для монахов. Несмотря на протесты епископов, монастыри объединялись в ордена, подведомственные только святому престолу, а монахи были уже неподсудны епископам и непосредственно подчинялись главе своего ордена и папе. Это стало поражением для королевской власти и епископата: основа каролингского здания, то есть союз королей и епископов, пошатнулась.[365]

Таким образом, говоря словами Ж. Дюби, с конца X века возникла «идеологическая сделка князей и аббатов»[366]. Монахи стали славить основателей княжеских родов, отчасти наделяя их тем самым сакральностью, положенной до сих пор только королю. В то же время монахи, близкие к миру, из которого они вышли, но которого сторонились, принялись воспитывать мирян, утверждая, что путь к спасению состоит в презрении к миру и отказе от «фальшивых мирских ценностей». Отказе для всех, а не только для клириков или монахов[367]. С тех пор различие между clerici и laid, совсем недавно столь резкое, немного стерлось.

Строгость прежней двухсословной схемы, еще зачастую упоминаемой, размывалось. Упор теперь делался более на различие функций, чем на абсолютную раздельность состояний. Это отмечается к 936 г. у Ратерия Веронского.

 Ратерий Веронский (или Лъежский)

Самая очевидная забота этого епископа – обратить людей в их реальном положении к их христианским обязанностям. Действительно, человека характеризует его положение[368]. Все – дети Божьи, но не все выполняют одну и ту же функцию. Одни – clerici, другие – monachi, третьи, наконец, – milites regni[369]. Ратерий дает нам некий набросок итальянского общества того времени, увиденного глазами епископа, родившегося на Севере, через призму его озабоченности набегами норманнов, сарацин и даже венгров. Он видит, как возводится все больше крепостей, которые помимо своей оборонной функции послужат базой (или предлогом) для создания той новой системы военного господства местных властителей, которую в другом месте называли «шателенией» (chatellenie). Вот почему он напоминает об устройстве общества: на вершине – король. Потом клирики (включая монахов), потом миряне, среди которых тоже устанавливается иерархия, где milites имеют высший ранг по отношению к Plebs y: ремесленникам, купцам, наемным рабочим и т. д.[370]

В другом месте Ратерий делит общество на три более обширных ячейки, где опять-таки есть место и для milites. Первая ячейка занята клириками и монахами – теперь уже последние выделяются отдельно, что свидетельствует об их новом значении в обществе. Вторая включает laboratores, и это, как показывает автор дальше, не только крестьяне, как в классификации Альфреда Великого или Аймона Осерского, а позже, к концу того же X в., – у Эльфрика в Англии или у Аббона Флерийского во Франции. В Северной Италии, которую знает Ратерий, есть и горожане, входящие в состав плебса. Ратерию известно и то, что люди этой категории различаются по состоянию, поэтому они делятся на liberi и servi.

От laboratores отличаются milites regni, подчиненные королю, в которых можно узнать конных воинов, вассалов, знать – тех, кому доверена защита страны и от которых зависит безопасность и общее процветание как общества, так и церкви[371], тех, кто охраняет замки и кого Ратерий Веронский знает по контактам с феодальным миром[372]

Другие milites, не подчиненные королю и знакомые Ратерию еще лучше, поскольку он сам пользуется их услугами, занимают промежуточное место между людьми скромных, даже презренных профессий и теми, кто, как мелкий сельский судья, принадлежит к низшему слою правящих. Это видно по напоминанию Ратерия знати о ее простонародном происхождении с целью призвать ее к скромности: отцом; и ех'а может быть tribunus или scodalscio, предок которого – miles, сын прорицателя, художника, птицелова или рыбника[373]. То есть milites находятся на границе того слоя, который он сам назыает nobiles, причем не совсем понятно, по какую сторону этой границы их помещать.[374]

Функция, которой он их наделяет, и присущая им идеология тоже не уточняют этого. Это идеология службы, во многих пунктах еще сравнимая с той, какую мы отметили в предыдущем веке. Так, начинает Ратерий с утверждения: miles, согласно заповедям Иоанна Крестителя, должен воздерживаться от вымогательств и довольствоваться жалованием. Далее он развивает эту мысль: miles не должен совершать святотатств. Что это значит? Не нарушать библейских заповедей: не грабить, не обижать вдову и сироту[375]. Здесь в негативной форме выражена часть королевской этики; как отмечает Ж. Батани, «miles не должен наносить ущерб вдове и сироте, но не сказано, что он должен их защищать»[376]. Ему не предлагается никакой позитивной этики: ни защиты христианства, ни защиты слабых. Его функция – служить: князю, королю, епископу. Всё, чего от него ждут, – чтобы он подчинялся и чтобы не извлекал выгоды из носимого им оружия, даже если, превратно поняв слова Писания о наживании друзей неправедно нажитыми богатствами, miles вообразит, что часть награбленной добычи мог бы раздать как милостыню. Такое пожертвование не будет принято Богом.

Впрочем, эти предписания для miles 'а имеют чисто профессиональный характер. Ратерий предостерегает miles h от соблазна, характерного для воинского ремесла, – вымогательств путем насилия над слабыми. Точно так же купца он призывает не поддаваться алчности, ремесленника – посвящать свою работу Богу в виде подношений: они как плод труда, а не грабежей могут быть угодны Богу, и т. д. Попутно отметим, что власть имущие в этой группе не фигурируют. Конечно, начинает Ратерий свою книгу с milites, но следующих три главы посвящены очень скромным «профессиям»: ремесленника, медика, купца…

Что касается короля, то Ратерий и ему как идеал предписывает повиновение – повиновение епископу, которому король должен позволять руководить собой. Ему надлежит также быть щедрым по отношению ко всем.[377]

Таким образом, для Ратерия Веронского, отмечающего в Италии наличие городских структур, исчезнувших в северных регионах, откуда он родом, – каждому уровню, каждой функции соответствует собсгвенная этика. Самой главной остается функция епископов, состоящая в руководстве королями. Что до milites, то их дело – служить, принадлежа к самому низкому уровню из тех, кто располагает какой-то вооруженной властью. Это исполнители воли светских властей. Но при исполнении этой воли некоторым из них удалось подняться на новый социальный уровень, и их удачливые потомки оказались среди nobiles. Однако никакой особой этики, тем не менее, им не предлагается, кроме честной службы без грабежа и вымогательств. Это дисциплина солдата всех времен.

 Одон Клюнипский: повышение идеологической роли князей и ее границы

В отношении же местных князей, напротив, в плане идеологии можно отметить некоторые следы социального подъема. Ведь X век был настоящим веком князей, особенно во Франции. Это отмечается почти везде[378]: принцам, герцогам, графам или маркизам удается избавиться от королевской опеки, которая как во Франции, так и в Германии ослабла. В Германии с 900 г. внутренние смуты и вторжения венгров и норманнов сопутствуют упадку центральной власти и ведут к образованию национальных герцогств, которые сохранятся даже после того, как Оттон I станет императором. Во Франции графы выходят из-под королевской власти, основывают собственные «династии», становятся соперниками короля, присваивая его политические прерогативы и атрибуты. Это движение, начавшееся в IX в., в течение X в. ширится, чтобы достичь полного расцвета к концу этого века или началу следующего. Так, около 950 г. в столь близкой к королевским доменам области, как графство Шартр-Блуа, граф Тибо, прозванный «Плутом», становится грозным местным князем[379]. Первые Капетинги, как известно, не могут распространить свою власть за пределы собственного домена, и сфера их влияния сужается[380]. Как во Франции, так и в Италии формируются территориальные княжества[381]. Одна Англия, где Альфред Великий, а потом в 937 г. Ательстан разбили датчан, сохраняет сильную центральную власть до конца правления Эдгара, и датчанам удается утвердиться здесь лишь при Этельреде, в начале XI века.

Этот почти всеобщий подъем значения князей, разумеется, влечет за собой соответственное изменение идеологии. Ж. Дюби, например, отметил, что королевские добродетели – справедливость, щедрость и сохранение мира – постоянно восхвалявшиеся писателями каролингской эпохи, в XI в. славятся уже как достоинства графов или герцогов[382]. Да и мы выше отмечали, что в X веке король словно бы перестает интересоваться раире l ами. Эта тенденция, явственная в начале XI века, зародилась уже в середине предыдущего.[383]

Так, именно графа, мирянина, ставит в пример своим монахам, равно как и мирянам аббат Одон Клюнийский, когда к 942 г. пишет историю графа Геральда Орийякского. Вот человек, которого рождение и физическая сила предназначали для супружеской жизни, для богатства, для воинских подвигов; но мудрые наставники с юных лет научили его любить грамоту, что вызвало в нем влечение к Богу, то есть побудило отказаться от форм мирской жизни: не позволив себя развратить злым нравам, свойственным столь великому множеству прочих сеньоров, он, Геральд, не пожелал стать грабителем, поставив свой меч на службу справедливости Христовой, то есть в защиту бедных, безоружных и особенно церквей от угрожающих им беспокойных рыцарей, а, в конце концов, и вовсе отказался от жизни воина, роздал деньги бедным и нищим и отрекся от услад брака. То есть, как часто говорилось, это нечто вроде монашеского идеала, который аббат Одон в такой форме предлагает мирянам[384]. Геральд, как идеальный образец «доброго христианина» того времени, конечно же, изображен взыскующим апостолической жизни, стремящимся в монастырь. Однако, и это новый момент, аббат Клюни не боится показать его исполненным колебаний и сомнений в отношении ухода из мира: ведь достойных монахов так мало. Он решил, что лучше быть добрым мирянином, чем дурным монахом[385]. То есть он остается в своем сословии, в миру. Но он очищается от всяческой скверны: подобно монахам, он ведет жизнь целомудренную и воздержную; как и они, не прибегает к насилию, торжествуя над своими врагами без пролития крови, запрещая солдатам грабеж; как и они, живет в относительной бедности, раздавая свои богатства pauperes и неимущим[386]. То есть положение Геральда представляется двойственным, или, скорее, амбивалентным, потому что он может служить образцом и для монахов, и для мирян. Для монахов, видящих в нем, «простом мирянине», воплощение добродетелей, примеры которых должны бы подавать они. И для тех самых мирян, для которых его жизнь – доказательство, что святую жизнь можно вести и в миру.

Поэтому и его – хоть он и не монах – тоже можно назвать miles christ[387], истинным витязем небесного воинства[388]. До сих пор два этих выражения, как известно, обозначали монаха, сражающегося молитвой с силами зла. Одон использует их для характеристики мирянина, ведущего праведный бой. Тем самым он оправдывает существование militia. Но при определенных условиях: она должна не искать суетной славы, а сражаться за дело Божье, защищать, как Геральд, обездоленных, безоружный народ, которому угрожают «волки», безумцы, те, кто грабит, применяет насилие, льет невинную кровь. Таким образом, по Одону Клюнийскому, есть ordo pugnatorum. Выражение не совсем новое, но на этот раз оно относится уже не к королю и не к участникам какой-то случайной схватки, а к совокупности воинов, к тем, кто, как Геральд и его milites, представляют власть и носят оружие, чтобы защищать безопасность. Подобное ordo допустимо, говорит Одон.[389]

То есть обеспечить себе спасение можно и в миру, и даже нося оружие. Для этого нужно сражаться за справедливость. Здесь сделана ссылка на апостола Павла, которую мы не раз встретим на последующих страницах. Чтобы оправдать применение оружия, аббат Клюни цитирует знаменитую фразу апостола Павла, немного изменив ее. Вульгата призывала христиан не бояться principes: тем, кто делает добро, не страшен ни potestas, ни его minister. «Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч: он Божий слуга (minister), отмститель в наказание делающему злое» (Рим. 13: 4).

Одон не использует ни слова potestas, ни minister – возможно, потому, что в то время во многих литургических текстах так называли королей. Он сохраняет vindex и (может быть, по созвучию) заменяет minister на judex. A ведь ) udices, как мы видели, – это как раз те, кто на региональном уровне осуществляет судебную власть. Во главе ordo pugnatorum стоят proceres, графы и сеньоры; позже мы увидим, что дело дойдет и до milites. Но еще не здесь. Как бы то ни было, оценка функции мирян тем самым повышается: мирянину, входящему в ordo pugnatorum, дозволено носить меч для защиты безоружного населения[390]. Пусть тот, кто желает получить оружие, вдохновляется его примером и ищет не собственной выгоды, но общего блага[391]. Граф представлен здесь образцом добродетели, защитником бедных, вдов, сирот, поборником справедливости и закона. То есть для ordo pugnatorum предписана здесь королевская мораль, как отмечает Ж. Дюби: «На pugnatores возложены обязанности и запреты, которые в той их части, которая предполагает использование меча, должны выполняться и соблюдаться королями».[392]

Ordo pugnatorum, отметим это, а не militia nnn ordo militaris. Конечно, самого графа называют miles christi, как мы только что видели, но это затем, чтобы сблизить святую жизнь Геральда с жизнью монахов, которых обычно называют такими словами, а вовсе не имея в виду «рыцарскую» функцию militia как целого. Новое в сочинении Одона Клюнийского – это попытка убедить мирян и, прежде всего, аристократию (в защите со стороны которой нуждается теперь церковь в виду все большей слабости королей) в том, что не обязательно покидать мир, чтобы обрести спасение. А именно это до сих пор проповедовали монахи, делая акцент на том, что святая, «апостолическая» жизнь – самый надежный, если не единственный путь заслужить рай. Одон показывает на примере Геральда, что аристократия может вести святую жизнь даже в миру, даже нося оружие. Однако еще нельзя говорить об освящении ни воинской профессии как таковой, ни собственно ordo militum, как прекрасно отметил Э. Деларюэль.[393]

Впрочем, это выражение в труде Одона Клюнийского вообще не появляется. Пока ни о священной войне, ни о рыцарской этике как таковой речи не идет. Одон только подчеркивает, и это факт большого идеологического значения, что принадлежность к мирскому сословию и даже ношение военного меча отнюдь не исключают святой жизни. Но не будем обманываться: идеал, предлагаемый Одоном, остается во многом монашеским, и если Геральд представлен образцом, то в первую очередь за свои добродетели монаха без рясы, а не за рыцарские достоинства! Он вел образцовую жизнь, нося меч… но ведь Одон подчеркивает, что граф не пользовался мечом, поскольку на его стороне сражался Бог, избавляя его от необходимости проливать кровь[394]. Он оставался чистым, живя в миру… но он соблюдал целибат, как монах и лучше, чем клирик. Он был графом и сеньором, но предпочитал смирение, великодушие, аскетизм, самозабвение, никогда не стремился к личной славе. Перед нами почти негативное изображение жизни знатного воина. Жизнь, которую хвалит Одон, – это не жизнь графа или воина, а жизнь монаха в миру. Впрочем, он усиленно подчеркивает, что эти добродетели вызвали у Геральда сильное желание уйти в монастырь и что в миру он остался очень неохотно.[395]