Те, кто внизу

– Свободных винтовок у нас нет, а вот эти штучки, брат, тебе, пожалуй, пригодятся, – отозвался Анастасио Монтаньес, протягивая крестьянину две ручные гранаты.

Командовал федералистами самонадеянный белокурый офицерик с закрученными кверху усиками. Пока он достоверно не знал, много ли нападающих, он помалкивал и вел себя благоразумно, но, успешно отразив атаку и но дав противнику даже выстрелить, он сразу потерял голову от сознания своего бесстрашия. Его солдаты не осмеливались носу высунуть из-за церковной ограды, а он стоял, презирая опасность, и в бледном предутреннем свете виднелась стройная фигура в драгунском плаще, развевавшемся на ветру.

– Я-то помню, как мы защищали Цитадель[37]!

Вся его ратная биография сводилась к одному бою, в котором он участвовал во время заговора против президента Мадеро, да и то лишь благодаря тому, что был тогда кадетом. Поэтому при первом же удобном случае он пускался в рассказы о героических деяниях защитников Цитадели.

– Лейтенант Кампос, – с пафосом приказал он, – спуститесь вниз с десятью солдатами и задайте жару этим бандитам, попрятавшимся по углам. Негодяи! У них смелости только на то, чтобы мясо лопать да кур воровать.

У маленькой двери на винтовую лестницу появился кто-то из жителей. Он пришел известить, что нападающие укрылись в коррале, где их можно захватить быстро и без труда.

Эти сведения поступили от местных богатеев, засевших на крышах домов и готовых помешать отступлению врага.

– Я сам покончу с ними, – запальчиво воскликнул офицер, но, тут же изменив решение, отошел от двери на лестницу. – Возможно, они ожидают подкрепления, и я совершил бы безрассудство, покинув свой пост. Лейтенант Камгтос, ступайте и захватите их живьем. Мы расстреляем бандитов сегодня же в полдень, когда народ пойдет с обедни. Пусть эти разбойники знают как я с ними разделаюсь в назидание другим! Если не удастся взять, перебейте всех! Никого не щадить. Вы меня поняли, лейтенант Кампос?

И довольный собою, офицер зашагал взад-вперед по комнате, обдумывая текст донесения, которое он отправит: «Мехико, господину военному министру генералу дону Аурелиано Бланкету. Ваше превосходительство! Имею честь доложить, что сего числа, ранним утром, банда до пятисот человек под предводительством главаря Н. отважилась атаковать занятый мною населенный пункт. С диктуемой обстоятельствами оперативностью я укрепился на высотах, господствующих над обороняемым селением. Атака началась на рассвете, длилась более двух часов и сопровождалась частым ружейным огнем. Несмотря на численное превосходство противника, нам удалось нанести ему значительные потери, а затем полностью разгромить его. Убито двадцать бандитов, раненых, судя по следам крови, оставленным при поспешном бегстве, во много раз больше. С нашей стороны потерь, к счастью, не оказалось. Имею честь поздравить Вас, господин министр, с победой правительственных войск. Да здравствует генерал дон Викториано Уэрта! Да здравствует Мексика!"

«Теперь-то, – заключил про себя офицер, – меня наверняка произведут в майоры».

Он ликующе потер руки, но в эту минуту в ушах у него зазвенело от сильного взрыва.

XVII

– Значит, через этот корраль можно выбраться в проулок? – спросил Деметрио.

– Да, только за корралем – дом, потом еще один загон, а чуть дальше – лавка, – ответил крестьянин.

Деметрио задумчиво почесал затылок, но решение нашел быстро.

– Можешь достать лом, кирку или что-нибудь в этом роде, чтобы пробить стену?

– Конечно, тут все есть. Только вот…

– Что еще? Где инструмент?

– Вон там, но ведь все эти дома принадлежат хозяину, а…

Деметрио, не дослушав, направился в кладовку, где хранился инструмент. Пролом сделали быстро.

Как только повстанцы выбрались в проулок, они, прижимаясь к стенам домов, один за другим добежали до церкви. Теперь оставалось перелезть через глинобитную ограду, а затем через заднюю стену часовне.

«Богоугодное дело!» – сказал про себя Деметрио и первым махнул через ограду.

За ним, словно обезьяны, полезли остальные, раздирая в кровь руки, измазанные глиной. Дальше было уже гораздо проще: поднявшись по выбоинам в каменной кладке, они легко преодолели стену часовни, и теперь лишь купол скрывал их от глаз солдат.

– Погодите малость, – сказал крестьянин. – Я пойду взгляну, где мой брат. Потом дам знак, и тогда кончайте сержантов, ладно?

Но на него уже никто не обращал внимания.

С минуту Деметрио наблюдал за солдатами, шинели которых чернели под портиком, вдоль фасада, по бокам здания, на переполненных людьми башенках и за железной решеткой. Затем удовлетворенно улыбнулся, повернул голову к своим и скомандовал:

– Давай!

Двадцать гранат разорвались одновременно в гуще федералистов, которые, вытаращив глаза от ужаса, повскакали с мест. Но прежде чем солдаты отдали себе отчет в грозящей им смертельной опасности, прогрохотало еще двадцать разрывов, оставивших после себя груды убитых и раненых.

– Погодите! Погодите! Я еще не разыскал своего брата, – горестно взывал крестьянин.

Тщетно орал на солдат и поносил их старый сержант, надеясь восстановить спасительный порядок. То, что творилось в церкви, походило скорее на безумство крыс, угодивших в западню. Одни кидались к дверце, ведуньей вниз, и падали, прошитые пулями Деметрио; другие валились под ноги этим двадцати привидениям в длинных белых рваных штанах, с черными, словно отлитыми из чугуна, головой и грудью. На колокольне уцелевшие солдаты пытались выбраться из-под груды рухнувших на них мертвецов.

– Командир! – встревоженно кричит Луис Сервантес. – Гранаты кончаются, а винтовки в коррале!… Какая дикость!

Деметрио улыбается и вытаскивает длинный блестящий кинжал. Тотчас же в руках двадцать его бойцов засверкали клинки: у одних длинные и заостренные, у других – шириной с ладонь и тяжелые, как мачете.

– Шпион! – торжествующе восклицает Луис Сервантес. – Что я вам говорил?

– Не убивай меня, родимый! – молит старый сержант у ног Деметрио, занесшего над ним нож.

Старик поднимает голову, и в этом морщинистом безбородом индейце Деметрио узнает того, кто накануне обманул их.

Луис Сервантес в ужасе отворачивается. Стальное лезвие вонзается в грудь, ребра хрустят, и старик с обезумевшим взором падает навзничь, раскинув руки.

– Не трогайте моего брата! Не убивайте его, это мой брат! – вне себя от страха вопит крестьянин, видя, как Панкрасио набрасывается на одного из федералистов. Поздно! Повстанец быстрым ударом сносит солдату голову, и из туловища, словно ключевая вода, брызжет алая струя.

– Смерть хуанам! [38]Смерть холуям!

Особенно свирепствуют Панкрасио и Сало, добивающие раненых. Усталый Монтаньес опускает клинок; взгляд у него по-прежнему кроткий, а на бесстрастном лице читаются наивность ребенка и жестокость шакала.

– Тут еще один живой остался! – кричит Перепел.

Панкрасио подбегает к федералисту. Это белокурый капитан с усами торчком, бледный, как мертвец. Силы покинули его, и, не сумев спуститься вниз, он забился в угол у самой винтовой лестницы.

Панкрасио подтаскивает его к карнизу. Удар коленом, и офицер, словно мешок с песком, падает с двадцатиметровой высоты на паперть.

– Ну и дурак ты, Панкрасио! – орет Перепел. – Теперь коль задумаю что, тебе ни слова. Такие добрые ботинки не дал с него содрать!

Люди Деметрио наклоняются, стаскивают с мертвецов одежду получше, напяливают на себя трофеи, весело смеются.

Их командир откидывает с мокрого от пота лба длинные пряди волос и командует:

– Теперь – на барчуков!

Те, кто внизу

XVIII

В тот самый день, когда Панфило Натера двинул свои войска на город Сакатекас, Деметрио с сотней бойцов прибыл во Фреснильо.

Командующий встретил его сердечно.

– Я знаю, кто вы и что у вас за люди. Мне уже сообщили, какого жару вы задали федералистам от самого Телика до Дуранго.

Натера восхищенно пожал руку Масиасу, а Луис Сервантес торжественно изрек:

– Такие люди, как генерал Натера и полковник Масиас, покроют славой наше отечество.

Истинное значение этих слов Деметрио уразумел позже, когда услышал, что Натера, обращаясь к нему, величает его «полковником».

Появились вино и пиво. Деметрио то и дело чокался с Натерой. Луис Сервантес произнес тост «за победу нашего дела, являющуюся великим триумфом справедливости; за то, чтобы в скором будущем мы увидели, как осуществятся свободолюбивые идеалы нашего многострадального и благородного народа, и люди, которые сейчас орошают своей кровью родную землю, пожали плоды, принадлежащие им по праву».

Натера, на мгновенье обратив к говоруну опаленное солнцем лицо, тут же повернулся к нему спиной и опять заговорил с Деметрио.

Один из офицеров, молодой человек с открытым и добрым лицом, долго всматривался в Луиса Сервантеса, постепенно все, ближе придвигаясь к нему.

– Луис Сервантес?

– Сеньор Солис?

– Не успели вы войти, как мне показалось, что мы знакомы. Теперь я вижу, что это вы, и все-таки не верится.

– Тем не менее это я.

– Значит?… Давайте выпьем по рюмочке. Пожалуйте сюда… Итак, – продолжал Солис, усаживая собеседника, – вы сделались революционером. Давно ли?

– Уже месяца два.

– Теперь понятно, почему вы говорите с таким энтузиазмом и верой. Мы тоже были ими полны, когда пришли сюда.

– А теперь уже утратили?

– Дружище, не удивляйтесь моей неожиданной откровенности. Здесь так хочется отвести душу со здравомыслящим человеком, что, встречая его, тянешься к нему, как путник пересохшими губами тянется к кувшину с холодной водой после долгого перехода под лучами палящего солнца. Но, честно говоря, я, прежде всего, хотел бы, чтобы вы объяснили… Не понимаю, как эго корреспондент газеты «Эль Пане» во времена Мадepo, человек, писавший гневные статьи в «Эль Рехиональ» и без устали обзывавший нас бандитами, теперь сражается в наших же рядах.

– Великая сила правды убедила меня, – высокопарно парировал удар Сервантес.

– Убедила?

Солис вздохнул, наполнил стаканы, и приятели выпили.

– Вы, видимо, устали от революций? – осторожно осведомился Луис Сервантес.

– Устал?… Мне двадцать пять лет и здоровья, как видите, хоть отбавляй! Разочаровался?… Пожалуй.

– У вас, должно быть, есть на то причины.

– «В конце дороги сад мечтал увидеть, а встретился с болотом на пути». Друг мой, бывают события и люди, которые способны вызвать только горечь. И эта горечь капля по капле просачивается в сердце, омрачая и отравляя все: веру, надежды, идеалы, радости! Вам остается одно – либо стать таким же бандитом, как вот эти, либо сойти со сцены, заключив себя в неприступных стенах звериного эгоизма.

Луису Сервантесу этот разговор явно был не по душе: он делал над собой усилие, слушая столь неуместные и несвоевременные речи. Чтобы поменьше говорить самому, он попросил Солиса рассказать, что именно вызвало в нем такое разочарование.

– Что? Мелочи, пустяки: неприметный для других жест, мгновенная гримаса, блеск глаз, сжатые губы, случайная двусмысленная фраза. Но все это вместе, жесты, слова, если объединить их в логическое и естественное целое, вдруг преобразуются и превращаются в страшный и в то же время уродливо-комический облик целой расы… порабощенного народа.

Солис осушил еще стакан вина и после долгого молчания продолжал:

– Вы спросите, почему же в таком случае я остаюсь с революцией. Революция – это ураган, а человек, подхваченный им, уже не человек, а беспомощный сухой листок во власти стихии.

Подошел Деметрио Масиас, и Солису пришлось замолчать.

– Мы уходим, барчук.

Альберто Солис весьма искренне и красноречиво поздравил Деметрио с успехами в боях и походах, и прославивших его имя и ныне известных всем бойцам могучей Северной дивизии.

Словно зачарованный, слушал Деметрио рассказ о своих подвигах, причем столь преувеличенный и приукрашенный, что он сам не узнавал в нем себя. Тем не менее эти речи так ласкали его слух, что в конце концов Масиас стал рассказывать о своих делах то же самое и в подобном же тоне и даже уверовал что все именно так и было.

– Какой приятный человек генерал Натера! – заметил Луис Сервантес по пути к постоялому двору. – Зато этот капитанишка Солис такой болтун!

Деметрио Масиас был настолько доволен, что даже не слушал Луиса. Он лишь крепко сжал ему руку и негромко сказал

– Я в самом деле теперь полковник. А вы, барчук, мог секретарь.

В тот вечер много новых друзей объявилось и у бойцов Масиаса, пропустивших «за приятное знакомство» изрядное количество мескали и водки. Но поскольку не у всех одинаковые характеры, а спиртное нередко бывает дурным советчиком дело, естественно, не обошлось и без пререканий; однако ради общего спокойствия все было должным образом улажено вне стен кабачков, таверн и публичных домов.

Наутро в городе нашли несколько трупов: старую проститутку с пулей в животе и двух новобранцев полковника Масиаса, которым продырявили череп.

Анастасио Монтаньес доложил об этом своему командиру, на что последний, пожав плечами, ответил:

– Тьфу ты!… Распорядись, пусть похоронят…

XIX

– Широкополые идут! – в страхе вопили жители Фреснильо, которым стало известно, что наступление революционных войск на Сакатекас кончилось неудачей.

В городок возвращалась разнузданная толпа опаленных солнцем, оборванных, почти голых людей в пальмовых шляпах с высокой остроконечной тульей и огромными полями, наполовину закрывавшими лицо, за что их и прозвали «широкополыми».

Возвращались они так же весело, как несколько дней назад уходили в бой: грабили поселки, имения, ранчо, даже самые жалкие хижины, попадавшиеся им на пути.

– Кому продать машину? – громко вопрошал раскрасневшийся повстанец, которому надоело тащить свой тяжелый «трофей». Это была совсем новая пишущая машинка, привлекавшая всеобщие взгляды ослепительным блеском никелированных частей.

За одно только утро у сверкающего «Оливера» переменилось пять владельцев, причем цена машинки, равнявшаяся поначалу десяти песо, с каждой новой сделкой убавлялась на одно-два песо. И не мудрено: ноша была слишком тяжела, и никому не удавалось протащить ее больше, чем полчаса.

– Даю песету, – предложил Перепел.

– Забирай, – отозвался очередной владелец машинки и торопливо передал ее покупателю, явно опасаясь, как бы тот не передумал.

За двадцать пять сентаво Перепел получил немалое удовольствие: подержав машинку в руках, он бросил ее на камни, и она со звоном разлетелась.

Это явилось как бы сигналом: те, что несли тяжелые или громоздкие вещи, принялись отделываться от них, швыряя свой груз на скалы. Хрусталь, фарфор, массивные зеркала, медные подсвечники, изящные статуэтки, китайские вазы – все ненужные трофеи похода летели на дорогу и разбивались вдребезги.

Деметрио, который не участвовал в этом веселии, столь несоответствовавшем результатам сражения, отозвал в сторону Монтаньеса и Панкрасио и сказал им:

– У них не хватило выдержки. Город взять не так уж трудно. Глядите сюда: сначала войска развертываются вот так, потом понемногу сближаются, и – хлоп! Готово!

Для наглядности он широко развел сильные жилистые Руки, постепенно свел их и, наконец, прижал к груди.

Монтаньес и Панкрасио, найдя его объяснение необычайно простым и ясным, убежденно поддакнули:

– Сущая правда! У них не хватает выдержки! Люди Деметрио разместились на скотном дворе.

– Помнишь Камилу, кум Анастасио? – вздохнул Деметрио, растянувшись на навозе рядом с сонно зевавшими бойцами.

– Это кто же такая, кум?

– Та, что приносила мне еду, когда я лежал в ранчо.

Анастасио сделал неопределенный жест, словно говоря:

"Эти истории с бабенками меня не интересуют».

Забыть ее не могу, – продолжал Деметрио, не вынимая сигары изо рта. – Было мне тогда совсем тяжко. Только я выпил кувшин холодной воды, а она меня и спрашивает: «Еще дать? Ну потом у меня бред начался. Лежу, а кувшин все время перед глазами стоит, и голосок ее слышу: „Еще дать?“. И звучит, кум, он у меня в ушах, точно серебряный колокольчик… Как считаешь, Панкрасио? Не махнуть ли нам в ту деревушку?

– Послушайте, кум Деметрио, вы что, мне не верите? По этой части у меня большой опыт. Ох, женщины, женщины! И нужны-то они нам всего на минутку, зато какую!… А сколько ран и шрамов из-за них на моей шкуре, будь они неладны! Баба – самый нант опасный враг, это уж точно, кум. Думаете, нет? Ничего, сами убедитесь. По этой части у меня большой опыт.

– Так когда же махнем туда, Панкрасио? – настаивал Деметрио, пуская изо рта клубы сизого дыма.

– Только мигните… Вы же знаете, у меня там тоже зазноба осталась.

– Твоя, и не только твоя, – сонным голосом вставил Перепел.

– Твоя, и моя тоже. Так что поимей сочувствие, вези ее сюда. – подхватил Сало.

– Правильно, Панкрасио, тащи сюда свою кривую Марию Антонию, а то здесь больно холодно, – выкрикнул лежавший поодаль Паленый.

Многие расхохотались, а Сало и Панкрасио начали обычное состязание в сквернословии и непристойностях.

ХХ

– Вилья идет!

Эта новость облетела городок с быстротой молнии.

Вилья! Магическое имя! Великий человек, начинающий свой путь; непобедимый воин, уже издалека, подобно удаву, навораживающий свою жертву!

– Наш мексиканский Наполеон! – утверждает Луис Сервантес.

– Вот именно. «Наш ацтекский орел, вонзивший стальной клюв в голову этой змеи, Викториано Уэрты», как выразился я в одной яз своих речей в Сьюдад Хуарес, – несколько иронически произносит Альберто Солис, адъютант Натеры.

Оба они сидят за стойкой в кабачке и потягивают пиво из кружек. Вокруг них «широкополые» с шарфами на шее, в грубых яловых башмаках, с мозолистыми руками скотоводов. Они едят, пьют и без конца говорят о Вилье и его войске. Люди Масиаса смотрят на солдат Натеры, разинув рот от восторженного изумления.

Вилья! Бои за Сьюдад Хуарес, за Тьерра Бланка, за Чиуауa и Торреон!

Все, пережитое и виденное ими самими, теперь утратило всякую ценность в их глазах. Им хотелось слушать рассказы о героических подвигах Вильи, в поступках которого поразительное великодушие чередовалось с самым чудовищным зверством. Вилья – это неукротимый хозяин гор, вечный враг всех правительств, которые травили его, словно дикого зверя; Вилья – это новое воплощение древней легенды о разбойнике, ниспосланном провидением на землю. Он идет по ней, высоко неся сверкающий светоч идеала: «Грабить богатых, чтобы сделать бедняков богачами!» Эту легенду творят бедняки, а время, передавая ее из поколения в поколение, придает ей все более ослепительную красоту.

– Знаете, друг Анастасио, – заметил один из бойцов Натеры, – если вы придетесь по душе генералу Вилье, он может подарить вам имение; но если, не приглянетесь, прикажет расстрелять, и точка.

А войско Вильи! Настоящие северяне, отлично одетые, в техасских шляпах, в новенькой форме цвета хаки, в ботинках из Соединенных Штатов по четыре доллара за пару!

Люди Натеры рассказывали все это, а сами удрученно посматривали друг на друга, ясно отдавая себе отчет в том, как выглядят они в своих огромных шляпах из листьев сойяте, истлевших от дождей и солнца, в штанах и рубахах, которые давно уже превратились в лохмотья и лишь наполовину прикрывают их грязные завшивевшие тела.

– Там не голодают… Они везут на повозках быков, баранов, коров. У них фургоны с одеждой, целые обозы с боеприпасами, оружием, провиантом. Ешь – не хочу!

Потом речь зашла об аэропланах Вильи.

– Ах, эти аэропланы! Когда они на земле, рядом, ты даже не знаешь, что это за штука такая – не то каноэ, не то лодка. Зато уж как начнут подниматься в воздух, такой грохот, дружище, пойдет, что оглохнешь, а потом возьмут себе и полетят, да так быстро, ну прямо автомобиль. И оказывается, что это огромная-преогромная птица, которая даже крыльями не машет. Но самое интересное другое: внутри этой птицы сидит гринго [39] и везет тысячи гранат. Представляете, что это значит! Начинается бой, и гринго, словно зерно курам, горсть за горстью швыряет все эти свинцовые гостинцы па врага. И внизу сплошное кладбище: убитые тут, убитые там, всюду мертвецы!

Когда Анастасио Монтаньес поинтересовался у своего собеседника, сражались ли когда-нибудь солдаты Натеры вместе с воинами Вильи, оказалось, что все, о чем с таким воодушевлением рассказывали натеровцы, было известно им лишь понаслышке и что Вилью никто из них в глаза не видел.

– Хм! Сдается мне, что все мы, человеки, одинаковы. По-моему, каждый из нас не лучше и не хуже другого. Чтобы сражаться, надо иметь хоть чуточку совести. Ну какой я, к примеру, солдат, если никогда и не думал им быть? Вот я весь перед вами. Как видите, одни лохмотья. А я ведь человек обеспеченный… Что, не верите?…

– Одних волов у меня на десять упряжек. Что, не верите? – передразнил стоявший за спиной Анастасио Перепел и громко расхохотался.

XXI

Грохот перестрелки ослабел и понемногу стал удаляться. Луис Сервантес отважился наконец высунуть голову из убежища, которое он отыскал среди развалин каких-то укреплений на самой вершине холма.

Он и сам вряд ли понимал, как очутился там. Куда исчез Деметрио со своими людьми – он тоже не знал. Луис вдруг оказался один, затем его увлекла с собой накатившаяся лавина пехоты, и он был сброшен с седла. Когда изрядно истоптанный юноша поднялся на ноги, какой-то кавалерист посадил его на круп своей лошади. Но вскоре конь и седоки рухнули наземь, и Сервантес, забыв о ружье, револьвере и обо всем на свете, увидел, что вокруг него вздымаются столбы белого дыма и свищут пули. Вот тогда первая попавшаяся яма да груда битых кирпичей и показались ему самым надежным укрытием на свете.

– Эй, приятель!

– Альберто, дружище!… Меня сбросила лошадь, на меня накинулись и, решив, что я убит, отобрали оружие. Что я мог поделать? – удрученно объяснил Луис Сервантес.

– А меня никто не сбрасывал – я тут из чистой осторожности, понятно?

Своим веселым тоном Альберто Солис вогнал Сервантеса в краску.

– Черт возьми! – воскликнул Альберто. – Ну и командир у вас! Настоящий мужчина. Сколько бесстрашия, сколько выдержки! Мы все восхищались им – не только я, но и многие, кто пообстрелянней меня.

Луис Сервантес не нашелся, что ответить.

– А, так вы там не были? Браво! Очень своевременно отыскали безопасное местечко. Следуйте-ка за мной, дружище, и я вам все объясню. Пойдем вон туда, за тот утес. Как видите, с этого косогора к подножью холма есть лишь один путь – тот, что перед нами. Справа – отвесная скала, и со стороны ее не подступишься. Слева и подавно – там слишком крутой подъем: один неверный шаг, и костей не соберешь – покатишься вниз, разобьешься об острые выступы скал. Так вот, часть бригады Мойи залегла на косогоре, готовясь ворваться в первую траншею федералистов. Над нашими головами свистели снаряды, сражение завязалось уже повсеместно, как вдруг противник прекратил огонь. Мы. решили, что федералистов обошли с тыла, и бросились к траншее. Ох, дружище, вы даже не представляете себе!… Трупы, как ковер, устлали всю нижнюю половину склона. Пулеметы поработали на славу: нас буквально смели с косогора, спастись удалось лишь немногим. На генералах лица не было, и они уже не решались поднять в атаку быстро подоспевшее к нам подкрепление. И вот тогда, не ожидая ничьих приказов и не спрашивая их, Деметрио Масиас громко закричал:

– Наверх, ребята!

– Что за безрассудство! – в ужасе воскликнул я.

Пораженные командиры не успели даже слово вымолвить. Конь Масиаса, словно обретя вместо копыт когтистые орлиные лапы, стал взбираться вверх по скалам. «Наверх, наверх!» – заорали бойцы Деметрио, устремляясь за ним; люди и лошади, слившись воедино, как олени, перескакивали с камня на камень. Только один парень потерял равновесие и скатился в пропасть; остальные, уже через несколько секунд, оказались на вершине холма. Они давили копями солдат в окопах, кололи их ножами. Деметрио набрасывал лассо на пулеметы, как на быков, и вытаскивал их из гнезд. Долго это, конечно, не могло продолжаться: численно превосходящий противник уничтожил бы смельчаков так же быстро, как они напали на него. Но мы, воспользовавшись мгновенным замешательством врагов, с головокружительной быстротой бросились к позициям федералистов и легко выбили их оттуда. Какой великолепный солдат ваш командир!

С вершины холма был виден склон Ла Буфы и ее гребень, похожий на украшенную перьями голову надменного ацтекского императора. Шестисотметровый склон был усеян мертвецами; волосы их были спутаны, одежда перепачкана землей и кровью. И среди этого нагромождения еще не остывших трупов, словно голодные койоты, сновали оборванные женщины, обшаривая и обирая погибших.