Розенкранц и Гильденстерн мертвы
Том Стоппард
Розенкранц и Гильденстерн мертвы
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Розенкранц.
Гильденстерн.
1-й актер.
Альфред.
Актеры (4 человека).
Гамлет.
Офелия.
Клавдий.
Гертруда.
Полоний.
Воин.
Горацио.
Фортинбрас.
Придворные, послы, солдаты и слуги.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Два человека, в костюмах елизаветинской эпохи, проводят время в местности, лишенной каких бы то ни было характерных признаков. Оба хорошо одеты – шляпы, плащи, трости и все остальное. У каждого – по большому кожаному кошельку. Кошелек Гильденстерна почти пуст. Кошелек Розенкранца почти полон. Дело в том, что они играют в орлянку. Происходит это следующим образом: Гильденстерн достает монету из кошелька, подбрасывает ее и дает ей упасть. Розенкранц разглядывает ее, определяет, что выпало, произносит «орел» – ибо так оно и есть – и опускает ее в свой кошелек. Потом процесс повторяется.
Судя по всему, они занимаются этим уже довольно долго. Постоянное выпадание «орла» – вещь невероятная, но Розенкранц ничем не выдает своего удивления, да он его и не чувствует. Впрочем, он достаточно милый человек, чтобы быть несколько смущенным тем обстоятельством, что ему перепадает так много денег его друга. Это его как-то характеризует. Гильденстерн весьма заинтересован необычностью происходящего. Его не волнуют деньги: он пытается понять смысл, подоплеку, что ли, происходящего. Отдавать себе отчет, но при этом не впадать в панику – его характерная черта. Гильденстерн сидит. Розенкранц стоит (все его движения связаны с монетами и тем, куда они падают).
Гильденстерн бросает, Розенкранц наклоняется и разглядывает.
Розенкранц.
– Орел.
Подбирает монету и опускает ее в кошелек. Сцена повторяется.
– Орел.
Сцена повторяется.
– Орел.
Сцена повторяется.
– Орел.
Сцена повторяется.
– Орел.
Гильденстерн (подбрасывая монету).
– Нервотрепка как вид искусства.
Розенкранц.
– Орел.
Гильденстерн (бросая следующую).
– Или просто везенье.
Розенкранц.
– Орел.
Гильденстерн.
– Если только я верно определил.
Розенкранц (поднимает взгляд на Гильденстерна).
– Семьдесят шесть – ноль.
Гильденстерн встает, хотя идти некуда. Он бросает, не глядя, через плечо монету; его внимание привлекает окружающая обстановка – вернее, отсутствие таковой.
– Орел.
Гильденстерн.
– Менее закаленного человека это могло бы подвигнуть на пересмотр всей его веры. По крайней мере в смысле теории вероятности. (Бросает монету через плечо и идет в глубь сцены.)
Розенкранц.
– Орел.
Гильденстерн, исследуя глубину сцены, бросает через плечо еще две монеты, одну за другой. Розенкранц объявляет каждую из них «орлом».
Гильденстерн (задумчиво).
– Теория вероятности, как кто-то остроумно заметил, исходит из предположения, что если бы шесть обезьян (удивляясь самому себе)… если бы шесть обезьян…
Розенкранц.
– Играем?
Гильденстерн.
– Были бы что?
Розенкранц.
– Так ты играешь?
Гильденстерн (понимая).
– А, да. (Кидает монету.) Закон средних чисел, если я правильно понимаю, означает, что шесть обезьян, будучи подброшены вверх достаточно высоко, должны примерно так же часто шлепнуться на спину, как и…
Розенкранц.
– Орел. (Он подбирает монету.)
Гильденстерн.
– Что даже на первый взгляд не является глубокой мыслью. Даже без обезьянок. То есть на это никто не поставит. То есть я-то, может, и поставлю, но кто другой… (Кидает монету.)
Розенкранц.
– Орел.
Гильденстерн.
– …Не так ли? (Бросает монету.)
Розенкранц.
– Орел.
Сцена повторяется.
– Орел. (Смотрит на Гильденстерна, смущенно смеется.) Скучновато малость, а?
Гильденстерн.
– Скучновато?
Розенкранц.
– Ну…
Гильденстерн.
– А как насчет нервотрепки?
Розенкранц (наивно).
– Нервотрепки?
Небольшая пауза.
Гильденстерн.
– Видимо, закон сокращения прибылей. Что-то мне нехорошо. (Делает над собой усилие; достает монету, высоко ее подбрасывает, ловит, накрывает ладонью, переворачивает, подносит к глазам, разглядывает монету – и передает ее Розенкранцу.) Ладно, это был последний шанс… если мои расчеты верны.
Розенкранц.
– Восемьдесят пять подряд – это же бьет все рекорды.
Гильденстерн.
– Не дури.
Розенкранц.
– Зуб даю.
Гильденстерн (гневно).
– И только это? И это все?
Розенкранц.
– То есть?
Гильденстерн.
– Новый рекорд? И это все, что тебе приходит в голову?
Розенкранц.
– А что, собственно…
Гильденстерн.
– Никаких вопросов? Ни на секунду?
Розенкранц.
– Но ты же сам их бросал.
Гильденстерн.
– Ни тени сомнения?
Розенкранц (огорченно, агрессивно).
– Слушай, я выиграл – да или нет?
Гильденстерн (приближаясь к нему, спокойнее).
– А если б ты проиграл? Если б все шло против тебя, восемьдесят пять раз подряд, одна за одной, как сейчас?
Розенкранц (бессмысленно).
– Восемьдесят пять подряд? Решка?
Гильденстерн.
– Да! Что б ты тогда подумал?
Розенкранц (растерянно).
– Ну-у… (Весело.) Я бы сначала хорошенько проверил твои монеты!
Гильденстерн (отходя).
– А-а, гора с плеч. Можно по крайней мере рассчитывать на личную заинтересованность как на предварительный фактор… Это уже кое-что. Твоя беззаботность просто изумительна, если бы не… (Он внезапно оборачивается к нему и протягивает ладонь.) Дай руку.
Розенкранц пожимает ему руку. Гильденстерн тащит его к себе.
(Напряженно.) – Мы играем в орлянку уже… (Освобождает его так же резко.) Не в первый же раз мы бросаем монеты!
Розенкранц.
– Конечно нет – довольно давно, сколько я помню.
Гильденстерн.
– То есть сколько?
Розенкранц.
– Забыл. Постой – восемьдесят пять раз!
Гильденстерн.
– Да?
Розенкранц.
– Я так полагаю, кой-чем надо обладать – чтобы такой результат.
Гильденстерн.
– Ты так полагаешь? И это все? И никакого страха?
Розенкранц.
– Страха?
Гильденстерн (в ярости швыряет монету наземь).
– Да, страха! Такая, знаешь, щелка, сквозь которую мозги заливает светом!
Розенкранц.
– Орел… (Опускает ее в кошелек.)
Гильденстерн садится подавленный, достает монету, бросает ее, она падает между ног; смотрит на нее, поднимает и кидает ее Розенкранцу; тот опускает ее в кошелек. Достает другую, подбрасывает, ловит, накрывает ладонью, переворачивает, открывает, смотрит и кидает ее Розенкранцу; тот опускает ее в кошелек. Достает третью монету, подбрасывает, ловит правой рукой, переворачивает ее на тыльную сторону запястья левой, взмахивает им (запястьем), ловит левой, поднимает левую ногу, швыряет под нее монету, ловит ее, переворачивает и кладет ее себе на макушку, где она и остается. Подходит Розенкранц, разглядывает монету и опускает ее в кошелек.
– Боюсь…
Гильденстерн.
– Я тоже.
Розенкранц.
– Боюсь, что сегодня не твой день.
Гильденстерн.
– Боюсь, что как раз мой.
Небольшая пауза.
Розенкранц.
– Восемьдесят девять.
Гильденстерн.
– Должно же это означать что-нибудь еще, кроме перераспределения капитала. (Размышляет.) Список возможных объяснений. Первое: я сам хочу этого. На дне моего подсознания я играю в орлянку против самого себя, используя монеты без решки во искупление своего невспоминаемого прошлого. (Бросает монету.)
Розенкранц.
– Орел.
Гильденстерн.
– Второе: время остановилось намертво, и поэтому выпавший в тот миг орел повторяется в девяностый раз… (Бросает монету, разглядывает, передает ее Розенкранцу.) Но в целом сомнительно. Третье: божественное вмешательство; иными словами, благоволение свыше, ниспосланное ему, – см. притчу о детях Израилевых – или же кара свыше, ниспосланная мне, – см. притчу о жене Лота. Четвертое: эффектное подтверждение принципа, согласно которому каждая отдельная монета, подброшенная в отдельности (бросает монету), с той же вероятностью упадет как орлом, так и решкой, и поэтому нет оснований удивляться в каждую отдельную единицу времени, когда это происходит. (Это происходит – он кидает монету Розенкранцу.)
Розенкранц.
– Никогда не видел ничего подобного.
Гильденстерн.
– И силлогизм: первое – он никогда не видел ничего подобного; второе – ни о чем подобном никогда не писал домой. Вывод: домой об этом писать не стоит… Домой… О чем ты прежде всего вспоминаешь?
Розенкранц.
– А, ну это… Ты имеешь в виду, что первое мне приходит в голову?
Гильденстерн.
– Нет – какую вещь ты прежде всего вспоминаешь.
Розенкранц.
– Ага. (Пауза.) Не помню. Я все забыл. Это же было так давно…
Гильденстерн (спокойно, но настойчиво).
– Ты не понял: я спрашиваю, что ты вспоминаешь первым после всего, что забыл?
Розенкранц.
– А, ясно. (Пауза.) Я забыл вопрос.
Гильденстерн вскакивает и шагает взад-вперед.
Гильденстерн.
– Ты счастлив?
Розенкранц.
– Что?
Гильденстерн.
– Ну, доволен?
Розенкранц.
– Да, думаю, что да.
Гильденстерн.
– Что ты намереваешься сейчас делать?
Розенкранц.
– Не знаю. А ты?
Гильденстерн.
– У меня нет намерений. Никаких. (Останавливается как вкопанный.) Значит, это был гонец… посланец… это точно. За нами послали. (Он круто оборачивается к Розенкранцу и резко произносит.) Силлогизм номер два: первое – вероятность есть фактор, оперирующий в сфере естественных сил. Второе – вероятность не оперирует как фактор. Вывод – мы во власти не-, противо– или сверхъестественных сил. Обсудим.
Розенкранц вздрагивает.
– Только без горячности.
Розенкранц.
– Прости, что это с тобой?
Гильденстерн.
– Научный подход есть форма защиты от чистого чувства страха. Ну, держись крепче, поехали, итак – возражение к предыдущему силлогизму: дело тонкое, навостри уши, вдруг выйдет что-нибудь симпатичное. Если мы постулируем, как только что, что в пределах не-, противо– и сверхъестественных сил существует вероятность того, что теория вероятности не будет оперировать как фактор, тогда мы должны принять, что вероятность в первой части как фактор не оперирует, в каковом случае теория вероятности будет оперировать в пределах не-, противо– и сверхъестественных сил. И после того как мы это со всей очевидностью установили, мы имеем все основания полагать, что мы не находимся во власти не-, противо– и сверхъестественных сил. По всей вероятности, то есть. Что лично для меня большое облегчение. (Короткая пауза.) Что было бы совсем неплохо, если бы… (Он продолжает с растущим напряжением, но контролируя себя.) Мы играем в орлянку уже черт знает как давно, и все это время – если только это время – я не в силах считать нас самих чем-либо большим, чем парой золотых с орлом и решкой. Надеюсь, это не звучит чересчур удивительно. Потому что как раз неудивительность всего происходящего и есть то, что я пытаюсь ухватить. Душевное равновесие обычного игрока зависит от закона, или, пускай, тенденции, или, скажем, вероятности, или, во всяком случае, математически вычислимых шансов, которые гарантируют, что у него не сядет психика от слишком большого проигрыша – и что он не надавит на психику своему партнеру слишком большим выигрышем. Что создает некоторую гармонию и атмосферу доверия. Словом, случайность и упорядоченность образуют некий союз, в котором мы узнаем природу. В конце концов, солнце вставало примерно так же часто, как и садилось, и монета падала примерно столько же решкой, сколько и орлом. А потом прибыл посланец. За нами послали. И больше ничего не случилось. Но девяносто две монеты, подброшенные одна за другой, упали девяносто два раза орлом… И в течение последних трех минут на ветру этого безветренного дня я слышу звуки барабана и флейты…
Розенкранц (обгрызая ногти).
– А вот есть еще один любопытный научный феномен – это что ногти растут после смерти, как и борода.
Гильденстерн.
– Что?
Розенкранц.
– Борода.
Гильденстерн.
– Но ты же еще не умер.
Розенкранц (раздраженно).
– Я же не сказал, что они начинают расти после смерти. (Пауза, спокойнее.) Ногти растут также и до рождения. В отличие от бороды.
Гильденстерн.
– Как?
Розенкранц (кричит).
– Бороды! Да что это с тобой? (Задумчиво.) А вот, с другой стороны, на ногах ногти совсем не растут.
Гильденстерн (ошеломленно).
– Не растут?
Розенкранц.
– А нет? Смешно – я всегда обрезаю ногти. Но всякий раз, как мне приходит в голову их обрезать, их пора обрезать и на самом деле. Например, сейчас. А вот на ногах, сколько я себя помню, никогда не приходило в голову стричь. Они уже должны были бы загнуться мне на пятки. Чего не произошло. Должно быть, я обрезаю их бессознательно. Когда думаю о чем-нибудь другом.
Гильденстерн (раздраженный этой болтовней).
– Слушай, ты помнишь то, что первое сегодня случилось?
Розенкранц.
– Я проснулся, я полагаю. (Возбужденно.) Постой – вспомнил – тот человек, ну, иностранец – он разбудил нас!
Гильденстерн.
– Посланец. (Расслабляется и садится.)
Розенкранц.
– Ага, точно – предрассветный сумрак – и этот человек, стоящий в седле, – колотит в ставни – жуткий шум – в чем дело – откройте – и потом он назвал нас по имени – помнишь? Это он нас разбудил.
Гильденстерн.
– Да.
Розенкранц.
– За нами послали.
Гильденстерн.
– Да.
Розенкранц.
– Поэтому мы здесь. (Он оглядывается, лицо выражает сомнение; поясняющим тоном.) Мы путешествуем.
Гильденстерн.
– Точно.
Розенкранц (нервно).
– Это было что-то срочное, а? Высочайшая воля – дескать, таков приказ, никаких расспросов – свет в конюшне – седло, ноги в руки – и копыта тоже – и проводники чуть не свернули себе шею – жуткая скачка – но мы исполняли наш долг. Ужасно, если мы опоздали.
Небольшая пауза.
Гильденстерн.
– Опоздали – куда?
Розенкранц.
– Откуда я знаю? Мы же еще не там.
Гильденстерн.
– Тогда что мы делаем тут, спрашиваю я себя.
Розенкранц.
– В самом деле.
Гильденстерн.
– Я думаю, надо двигаться.
Розенкранц.
– Несомненно.
Гильденстерн.
– Правильно, лучше двигаться.
Розенкранц (с воодушевлением).
– Точно! (Пауза.) Куда?
Гильденстерн.
– Вперед.
Розенкранц (идя вперед, к рампе).
– А. (Нерешительно.) В какую сторону? (Он оборачивается.) С какой стороны мы пришли?
Гильденстерн.
– Стоп, давай все по порядку… Пробуждение. Какой-то тип барабанит в ставни. Какой-то рассвет, нас окликают по имени. Письмо, приказ… Новый рекорд в орлянку. Никто не встречает… Мы покинуты… Чтоб самим выбрать путь… И есть какое-то направление… Надо подумать.
Розенкранц (встревоженно, прислушивается).
– Слушай… Слушай…
Гильденстерн.
– Ну?
Розенкранц.
– Я слышу – кажется, я слышал – это музыка.
Гильденстерн встает.
Гильденстерн.
– Где?
Розенкранц.
– Словно оркестр. (Озирается и смущенно улыбается.) Звучало словно оркестр. Барабаны.
Гильденстерн.
– Ну и что?
Розенкранц (успокаиваясь).
– Наверно, почудилось.
Гильденстерн.
– «Красное, синее и зеленое – реально. Желтое – мистика». Общее место. Плюнь и забудь.
Розенкранц (на краю сцены).
– Может – гром. Как барабаны…
К концу нижеследующего монолога действительно становятся слышны звуки оркестра.
Гильденстерн.
– Человек, прерывающий свое путешествие из одного места в другое в третьем месте, лишённом названия, отличительных признаков, населения и вообще значения, видит единорога, который пересекает его тропинку и исчезает в лесу. Это поразительно уже само по себе; но известны случаи еще более таинственных встреч – и – уж во всяком случае, есть масса способов объяснить это просто как фантазию. Но – «Господи, – восклицает вдруг человек, оказавшийся рядом, – я, кажется, сплю, потому что я видел единорога». Что сообщает происходящему уже довольно тревожный оттенок. Третий же свидетель уже не просто усиливает тревогу – он как бы расширяет реальность происходящего, растягивает ее, делает ее тоньше; а четвертый свидетель – еще тоньше, и чем больше свидетелей, тем скорей это становится столь же тонким, как реальность, или тем, что называется общественным мнением… «Смотрите! Смотрите! – восклицает толпа. – Лошадь со стрелой во лбу! Какой-то охотник принял ее за оленя».
Розенкранц (возбужденно).
– Я убежден, что это оркестр.
Гильденстерн (устало).
– А он убежден, что это оркестр.
Розенкранц.
– Идут!
Гильденстерн (в последнюю минуту перед появлением новых персонажей, грустно).
– Жалко, что не единорог. Было бы лучше, если б единороги.
Появляются актеры в количестве шести человек, включая мальчика Альфреда; двое толкают и катят перед собой тележку, полную костюмов и других принадлежностей; с ними – барабанщик, трубач, флейтист. Глава группы – 1-й актер – без инструмента. Он первым замечает Розенкранца и Гильденстерна и поднимает руку.
Актер.
– Сто-ой!
Труппа поворачивается и останавливается.
(Радостно.) Публика!
Розенкранц и Гильденстерн приподнимаются.
– Не двигайтесь!
Они садятся. Он любовно их разглядывает.
– Превосходно. Чудно! Хорошо, что мы подвернулись.
Розенкранц.
– Для кого? Для нас?
Актер.
– Будем надеяться, что так. Однако – встретить двух джентльменов на дороге – впрочем, нельзя же их встретить вне дороги.
Розенкранц.
– То есть?
Актер.
– Во всяком случае, мы встретились, и как раз вовремя
Розенкранц.
– В каком смысле?
Актер.
– Видите ли, мы, так сказать, ржавели, и вы столкнулись с нами в момент нашего – э-э-э-э – упадка. Завтра об эту же пору мы бы уже начисто забыли все, что умели. Мысль, не правда ли? (Щедро смеется.) Пришлось бы вернуться к тому, с чего начали, – к импровизации.
Розенкранц.
– Бродячие акробаты, так, что ли?
Актер.
– Можно и покувыркаться, ежели это вам по вкусу; а поскольку времена таковы… Во всяком случае, за несколько звонких монет можем выдать вам полный набор леденящих кровь сюжетов, героев и трупов – в рифму и так – преимущественно перепетое с итальянского – и вообще – чего не сделаешь за пару звонких – даже в одной монете и то музыка.
Все актеры буквально расцветают и кланяются.
– Трагики, к вашим услугам.
Розенкранц и Гильденстерн встают.
Розенкранц.
– Мое имя Гильденстерн, а это – Розенкранц.
Гильденстерн делает ему замечание.
(Без смущения.) Виноват, его имя Гильденстерн, а Розенкранц – это я.
Актер.
– Очень приятно. Конечно, мы играли и перед большей аудиторией, но ведь и качество тоже кой-чего стоит. Я вас сразу признал…
Розенкранц.
– И кто же мы?
Актер.
–…как собратьев по искусству.
Розенкранц.
– Интересно, а я думал, мы – джентльмены.
Актер.
– Ну, одни считают, что мы для вас, другие, что вы для нас. Это две стороны одной монеты. Или одна сторона – двух, поскольку нас тут так много. (Снова кланяется.) Не аплодируйте слишком громко – этот мир слишком стар.
Розенкранц.
– В чем вы специализируетесь?
Актер.
– Трагедии, сэр. Убийства и разоблачения, общие и частные, развязки как внезапные, так и неумолимые, мелодрамы с переодеванием на всех уровнях, включая философский. Мы вводим вас в мир интриги и иллюзии… клоуны, если угодно, убийцы – мы можем вам представить духов и битвы, поединки, героев и негодяев, страдающих любовников – можно в стихах; рапиры, вампиры или то и другое вместе, во всех смыслах, неверных жен и насилуемых девственниц – за натурализм надбавка, – впрочем, это уже относится к реализму, для которого существуют свои расценки. Что-то я разогнался, а?
Розенкранц (с сомнением).
– Ну, я не знаю.
Актер.
– Мы берем недорого. Чуть больше будет стоить, если вы сами захотите участвовать в действии, – если, конечно, таков ваш вкус и времена таковы, каковы они есть.
Розенкранц.
– А каковы времена?
Актер.
– Никакие.
Розенкранц.
– Плохие?
Актер.
– Неважные. Так что именно вы предпочитаете? (Оборачивается к актерам.) Джентльмены, к делу.
Актеры выстраиваются в неровную линию.
– Ну-с, нравится вам кто-нибудь?
Розенкранц (с сомнением, непонимающе).
– А чего это они?
Актер.
– Дайте волю фантазии. Их ничто не удивит.
Розенкранц.
– И сколько это?
Актер.
– Принять участие?
Розенкранц.
– Посмотреть.
Актер.
– Посмотреть что?
Розенкранц.
– Частное представление.
Актер.
– Частное в каком смысле?
Розенкранц.
– Нас только двое. Разве это достаточно?
Актер.
– В качестве публики – плачевно. В качестве ценителей – идеально.
Розенкранц.
– Ну так сколько?
Актер.
– Десять гульденов.
Розенкранц (ужасаясь).
– Десять гульденов?!
Актер.
– Я хотел сказать – восемь.
Розенкранц.
– За обоих?
Актер.
– С каждого. Я думаю, вы не поняли…
Розенкранц.
– Что ты имеешь в виду?
Актер.
– Все, что я имею в виду, – семь.
Розенкранц.
– Да откуда ты взялся?
Актер.
– Тут поблизости… Сопляки еще, конечно, но способные. Малолетние труппы, теперь это модно. Но до нашего репертуара им далеко… мы согнемся туда, куда нас нагнут.
Он многозначительно смотрит на Розенкранца, тот отвечает ему абсолютно пустым взглядом.
Розенкранц.
– Они подрастут.
Актер (все поняв). – Каждую минуту рождается по детенышу. (К актерам.) Становись!
Актеры берутся за свои пожитки. Гильденстерн наконец шевелится.
Гильденстерн.
– Куда вы направляетесь?
Актер.
– Сто-ой!
Актеры останавливаются и оборачиваются.
– Домой, сэр.
Гильденстерн.
– А откуда?
Актер.
– Из дома. Мы, сэр, народ бродячий. Используем шансы там, где их находим.
Гильденстерн.
– Так это был шанс?
Актер.
– То есть?
Гильденстерн.
– Когда встретили нас.
Актер.
– А, да.
Гильденстерн.
– Вы нас искали?
Актер.
– Что вы!
Гильденстерн.
– Тогда шанс.
Актер.
– Или судьба.
Гильденстерн.
– Наша или ваша?
Актер.
– Редко бывает одно без другого, сэр.
Гильденстерн.
– Тогда судьба.
Актер.
– Вероятно. Плывем по воле волн. Сегодня, может, будем играть при дворе. А может, завтра. А может – в таверне. А может – нигде.
Гильденстерн.
– Возможно, я смогу употребить свое влияние.
Актер.
– В таверне?
Гильденстерн.
– При дворе. Можно сказать, у меня есть кой-какое влияние.
