Imprimatur

Мелани шел молча, но догадаться, о чем его мысли, труда не составляло: нам снова подвернулось нечто нечаянное-негаданное, снова требовалось во что бы то ни стало разгадать, что бы это значило, и снова речь шла о крови.

Как и накануне ночью, галерея стала отклоняться влево.

– Странно, я этого не ожидал, – задумчиво протянул аббат. А некоторое время спустя тропинка полого поползла вверх.

Вскоре нашим глазам предстала винтовая лестница с искусно вырубленными в туфе ступенями. Угонио с Джакконио были явно не в восторге от того, что предстояло карабкаться. Их настроение вообще окончательно испортилось: мало того что они так и не увидели больше своей страницы из библии, так теперь еще лишились и ценной реликвии.

– Ладно, ждите нас здесь, – нехотя согласился Атто.

Мы с Атто стали подниматься по лестнице, я спросил у него, отчего его так удивило, что галерея D отклоняется влево.

– Что ж тут мудреного? Если ты хорошенько вглядишься в мой план, то заметишь, что мы возвращаемся к тому месту, с которого начали, то есть к нашему постоялому двору.

Мы медленно одолевали ступень за ступенью, и вскоре послышался глухой удар, а вслед за ним раздались жалобы Мелани. Оказывается, он ударился головой о крышку люка. Она подалась, стоило нам посильнее надавить на нее.

Подъем закончился, и мы очутились в каком-то закрытом пространстве, где царил едкий запах мочи и испражнений животных. Это был каретный сарай.

На скорую руку обследовав его, мы обнаружили небольшую коляску о двух колесах с крытым кожаным верхом. Над ней был устроен навес из клеенки, утвержденный на металлических столбиках с вычурною обточкою и шишечками. Изнутри коляску украшал розовый свод, на сиденьях лежали подушки. Была там еще и карета попроще и попросторнее, на четырех колесах, с верхом из телячьей кожи. Тут же стояли и две старые неухоженные клячи, которые испуганно шарахнулись от нас.

Я приподнял фонарь, чтобы получше разглядеть коляску изнутри, и на спинке заднего сиденья увидел тяжелое распятие. К деревянному кресту было подвешено что-то вроде небольшой клетки со стеклянной колбой внутри, наполненной чем-то бурым.

– Вот это уж точно реликвия, – произнес присоединившийся ко мне со своим фонарем Атто. – Однако не будем терять время.

Вокруг карет было разбросано немало ведер, предназначавшихся для мытья карет, гребней для расчесывания лошадиных грив, скребниц и разнокалиберных щеток.

Мы, не задерживаясь, устремились к двери, ведущей, судя по всему, в дом. Я попытался открыть ее, но не тут-то было.

Я разочарованно обернулся к Мелани. Он явно колебался. Взломать дверь мы не могли, это грозило нам двойным наказанием: за попытку ограбления и бегство из-под карантина.

Только я подумал, что нам и так уже сказочно повезло тем, что мы никого не встретили в сарае, как вдруг увидал чудовищную руку с длинными когтями, легшую на плечо Атто. Чудом сдержал я крик ужаса, а Атто весь напрягся, готовясь дать отпор. Я кинулся было схватить какой-нибудь предмет – палку либо ведро, чтобы было чем защищаться, – но поздно: неизвестный оказался между нами.

Это был Угонио. Я увидел, как побледнел и чуть не лишился чувств Атто. Чтобы оправиться от потрясения, ему пришлось присесть.

– Дуралей. Чуть не укокошил меня на месте. Я же велел дожидаться нас внизу.

– Джакконио унюхал представителя. Подумывает, не тот ли это умник.

– Хорошо, мы спускаемся… что у тебя в руке?

Угонио вытянул обе руки и с удивленным видом, словно и понятия не имел, о чем идет речь, стал разглядывать их. При этом в правой руке у него был зажат крест с подвешенной к нему реликвией, который минуту назад находился внутри коляски.

– Немедленно верни на место, пакостник, – угрожающе проговорил Мелани. – Никто не должен знать, что здесь кто-то был.

– Отправляйся к Джакконио и передай ему, что мы скоро. Здесь нам, видно, делать нечего, – вставил словцо и я, кивнув на дверь.

Неохотно вернув распятие на место, Угонио подошел к двери и склонился над замочной скважиной.

– Что попусту терять время, дубина стоеросовая! – накинулся на него Атто. – Не видишь разве, она закрыта и даже свет с той стороны не пробивается?

– А что, если гипотетически дверца может быть отворена? Как вы на это посмотрите: как на benefice или malefice – пользу али вред? – ничуть не смутившись невежливым обхождением, ответил Угонио, словно по волшебству извлекая из своей хламиды огромное железное кольцо с несколькими десятками, если не больше ключей различных конфигураций и размеров.

Мы с Атто оторопело взирали на него. С быстротой, скорее напоминающей движение какого-нибудь животного, он принялся перебирать позвякивающее кольцо. Несколько мгновений спустя его когти остановились на старом заржавленном ключе.

– Сию минуту Угонио отопрет дверь, а поскольку лекарь он хоть куда… Тщательно исполняя свои обязанности, христианин умножает радость, – поворачивая ключ в замочной скважине, поучал он нас.

Что-то щелкнуло, дверь открылась.

Позже потрошители колумбариев и погостов объяснят нам, откуда в их руках оказалось столько всевозможных ключей. Иметь доступ к римским подземным ходам во всем их объеме означало преодолевать пропасть всяких дверей, закрытых на ключ и заложенных на засовы. Это были двери подвалов, погребов, амбаров. Для беспрепятственного проникновения повсюду (как подчеркнул Угонио, «во имя скрупулезности, не терпящей ни единого лишнего скрупула») они взялись за методический подкуп десятков слуг по всему городу, зная, что с домовладельцами вести речь о предоставлении дубликатов ключей бесполезно. Взамен они поставляли тем часть своих драгоценных находок, разумеется, не из числа самых что ни на есть подлинных. Правда, порой приходилось идти и на довольно ощутимые жертвы. Так, часть ключицы святого Петра была выменяна на ключ от ворот сада, ведущего к катакомбам Аппиевой дороги. Трудно было понять, как столь сложный обмен свершался при полном косноязычии одного и словесном поносе другого. Однако результат был налицо: они обладали ключами от подвальных и служебных помещений большинства римских домов и накопили их столько, что им не составляло труда отпереть и все прочие двери города.

* * *

Мы оказались в жилом доме, это было ясно по доносившимся с верхних этажей голосам и звукам, слегка приглушенным расстоянием. Прежде чем затушить свет фонарей, мы огляделись по сторонам. Это была просторная кухня, полная посуды, котлов, корыт, чугунков, ухватов, лоханей, медных кастрюль, мельниц и ступок. И, как я тут же подметил опытным глазом, вся эта домашняя утварь, развешанная по стенам либо хранящаяся в небольшом посудном шкафу и в сундуке белого дерева, была отменного качества, не в пример той, которой пользовались в «Оруженосце». Мы миновали кухню, стараясь ни за что не задеть – ни за форму для выпечки кондитерских изделий ни за длинный сковородник.

Ступив на порог следующего помещения, нам пришлось вновь засветить фонарь, чтобы оглядеться. Я прикрыл пламя рукой.

Прямо перед нами возвышалось ложе под балдахином, покрытое атласным одеялом в желтую и красную полоску. С обеих сторон от него стояло по ночному столику из дерева; в углу – стул об одном подлокотнике с потертым кожаным сиденьем. Судя по состоянию меблировки и затхлому воздуху, в этой комнате никто не жил.

Мы знаком велели Угонио вернуться и дождаться нас внизу – в случае, если бы пришлось быстро уходить, двоим это было бы сделать проще, чем троим.

Эта комната была проходная, мы вышли в противоположную дверь, предварительно погасив свет и убедившись, что голоса по-прежнему доносятся издалека. Далее сени. Несмотря на царивший в них мрак, мы догадались, что дверь с улицы находится слева от нас. А перед нами был небольшой коридорчик, заканчивающийся винтообразной лестницей в стене, слабо освещенной падавшим сверху светом, что позволило нам сориентироваться.

Передвигались мы с чрезвычайной осторожностью. Голоса и звуки, которые мы слышали вначале, теперь почти стихли. Хотя мне до сих пор непонятно, как у нас хватило духу на такой безрассудный и отчаянный шаг, но тем не менее факт остается фактом: первым на лестницу ступил Атто, за ним я.

На полпути между первым и вторым этажами располагалась небольшая гостиная, освещенная канделябром и богато обставленная. Мы ненадолго задержались перед ней. Никогда еще не приходилось мне видеть подобной роскоши: тот, кому принадлежал дом, был, без сомнений, человеком состоятельным. Аббат направился к ажурному столику из орехового дерева, покрытому зеленым сукном. Подняв глаза, он обнаружил развешанные по стенам полотна: Благовещение, Пьета, святой Франциск в окружении ангелов в ореховой золоченой раме, святой Иоанн Креститель – небольшое полотно, написанное на бумаге и вставленное в раму из черепахового панциря, и наконец, гипсовый барельеф восьмиугольной формы, изображающий Марию-Магдалину. Пока аббат разглядывал все это, я заметил умывальник на искусно отделанном треножнике из грушевого дерева, а над ним распятие из меди и золота с крестом из черного дерева, а также столик из светлого дерева с двумя хорошенькими ящичками и два стула.

Поднявшись еще на несколько ступеней, мы оказались на втором этаже. Он показался нам пустынным и мрачным. Атто молча указал мне на висевший чуть выше по лестнице светильник с четырьмя большими свечами, там располагался этаж, предназначенный для хозяев дома.

Мы постояли, прислушиваясь. Сверху не доносилось более ни единого звука. Мы двинулись дальше. Как вдруг раздался усиленный эхом стук, заставивший нас вздрогнуть. Это открылась и закрылась входная дверь, вслед за чем послышались мужские голоса. Разобрать, о чем говорилось, было невозможно. Кто-то ходил в сенях. Мы с Атто обеспокоенно переглянулись и мигом преодолели остававшиеся до следующей лестничной площадки четыре или пять ступеней. Миновав светильник с зажженными свечами, мы очутились в комнатенке, зажатой между этажами, где и вознамерились переждать. Фортуна была к нам благосклонна: сперва закрылась одна дверь, затем другая, шум голосов затих, голоса смолкли.

Мы с Атто облегченно вздохнули. Комнатка освещалась канделябром. Слегка оправившись от страха и отдышавшись, мы огляделись по сторонам. Все стены были сплошь заставлены книжными шкафами, в которых в большом порядке стояли тома. Мелани взял наугад один из них.

Это было «Житие благочестивой Маргариты Кортонской» неизвестного автора. Атто тут же захлопнул том и поставил его на место. После чего стал поочередно вынимать другие книги: первый том восьмитомного издания «Theatrum Vitae Humanae», «Жизнь Святого Филиппа Нерийского», «Fundamentum Doctrinae motus gravium Vitali Iordani», «Tractatus de Ordine Iudiciorum», очень изящное издание «Institutiones ас meditationes in Graecam linguam» и, наконец, французскую грамматику и книгу под названием «Искусство достойно умирать».

Полистав это издание, имевшее темой столь необычный предмет нравственного порядка, аббат с раздражением тряхнул головой.

– Что вы ищете? – как можно тише спросил я.

– Неужели непонятно: имя хозяина дома. Нынче все подписывают на книгах свои имена, в особенности на ценных изданиях.

Я бросился помогать Атто, и через мои руки прошли таким образом «De arte Gymnastica» Джероламо Меркуриале, «Vocabularium Ecclesiasticum» и «Pharetra divini Amoris», а Атто тем временем, вздыхая, раскрывал одно за другим «Сочинения» Платона, «Театр человека» Гаспара да Вилла-Лобоса, а затем, не без удивления, и «Бахус в Тоскане» своего дорогого Франческо Реди.

– Не понимаю, – недовольно зашептал он. – Чего здесь только нет: история, философия, теология, древние и современные языки, требники, всякая любопытная всячина и даже несколько книг по астрологии. Вот взгляни: «Арканы звезд» некоего Антонио Карневале, «Ephemerides Andreae Argoli». Но нигде не надписано имя хозяина.

И вот в ту минуту, когда я собрался предложить Атто поскорее покинуть этот дом, учитывая, что до сих пор нам все сходило с рук и нас не обнаружили, я как раз и наткнулся на первую книгу по медицине.

На одной из полок стояли: том Валлезиуса, «Medicina Septentrionalis» и «Anatomia pratica» Бонетуса, «Римский сборник противоядий», «Liber observationum medicarum Ioannes Chenchi», «De Mali Ipocondriaci» Паоло Таккьи, «Commentarium Ioannis Casimiri in Hippocratis Aphorismos», «Enciclopedia Chirurgica Rationalis» Джованни Долео, а также другие труды по медицине, хирургии и анатомии. Меня особенно поразило семитомное издание трудов Галена в очень красивом переплете из алого сафьяна с золотыми арабесками, необыкновенно приятного на ощупь. В наличии имелось лишь четыре тома, трех других недоставало. Я взял в руки один из томиков. На фронтисписе, внизу имелась небольшая надпись: Ioannis Tiracordae. Вскоре я убедился, что точно такая же надпись стояла и на всех других книгах по медицине.

– Я знаю! Знаю, где мы! – обрадованно прошептал я.

И только собрался поведать о своем открытии Атто, как на втором этаже открылась дверь и чей-то немолодой голос позвал:

– Парадиза! Спустись к нам! Наш друг уходит. С третьего этажа ему отвечал женский голос.

Вот мы и попались: с одной стороны – спускающаяся с третьего этажа женщина, с другой – хозяин дома, дожидающийся ее на втором. Комната, в которой мы оказались, была лишена дверей и слишком мала, чтобы в ней можно было спрятаться.

Словно какие-нибудь грызуны, преследуемые хищной птицей, мы бросились к лестнице, надеясь оказаться на первом этаже быстрее хозяина дома и его гостя. В противном случае не миновать нам поимки.

Однако самое драматичное было впереди: стоило нам одолеть несколько ступеней, как вновь послышался голос хозяина.

– Не забудьте завтра ваш ликер! – произнес он тихо, но весьма игриво, по-видимому, обращаясь к гостю.

Они стояли прямо у лестницы. Все пропало!

Всякий раз, заново переживая эти отчаянные секунды, я повторяю про себя, что одно лишь бесконечное милосердие Божье спасло нас от заслуженной кары. А еще мне приходит в голову, что не приведи аббат Мелани в действие одну из своих Уловок, все могло сложиться совершенно иначе.

Атто пришла в голову сногсшибательная мысль задуть свечи, освещавшие этот отрезок лестницы. После чего, набрав в книжными шкафами, в которых в большом порядке стояли тома. Мелани взял наугад один из них.

Это было «Житие благочестивой Маргариты Кортонской» неизвестного автора. Атто тут же захлопнул том и поставил его на место. После чего стал поочередно вынимать другие книги: первый том восьмитомного издания «Theatrum Vitae Humanae», «Жизнь Святого Филиппа Нерийского», «Fundamentum Doctrinae motus gravium Vitali Iordani», «Tractatus de Ordine Iudiciorum», очень изящное издание «Institutiones ас meditationes in Graecam linguam» и, наконец, французскую грамматику и книгу под названием «Искусство достойно умирать».

Полистав это издание, имевшее темой столь необычный предмет нравственного порядка, аббат с раздражением тряхнул головой.

– Что вы ищете? – как можно тише спросил я.

– Неужели непонятно: имя хозяина дома. Нынче все подписывают на книгах свои имена, в особенности на ценных изданиях.

Я бросился помогать Атто, и через мои руки прошли таким образом «De arte Gymnastica» Джероламо Меркуриале, «Vocabularium Ecclesiasticum» и «Pharetra divini Amoris», а Атто тем временем, вздыхая, раскрывал одно за другим «Сочинения» Платона, «Театр человека» Гаспара да Вилла-Лобоса, а затем, не без удивления, и «Бахус в Тоскане» своего дорогого Франческо Реди.

– Не понимаю, – недовольно зашептал он. – Чего здесь только нет: история, философия, теология, древние и современные языки, требники, всякая любопытная всячина и даже несколько книг по астрологии. Вот взгляни: «Арканы звезд» некоего Антонио Карневале, «Ephemerides Andreae Argoli». Но нигде не надписано имя хозяина.

И вот в ту минуту, когда я собрался предложить Атто поскорее покинуть этот дом, учитывая, что до сих пор нам все сходило с рук и нас не обнаружили, я как раз и наткнулся на первую книгу по медицине.

На одной из полок стояли: том Валлезиуса, «Medicina Septentrionalis» и «Anatomia pratica» Бонетуса, «Римский сборник противоядий», «LiberobservationummedicarumIoannesChenchi», «De Mali Ipocondriaci» Паоло Таккьи, «Commentarium Ioannis Casimiri in Hippocratis Aphorismos», «Enciclopedia Chirargica Rationalis» Джованни Долео, а также другие труды по медицине, хирургии и анатомии. Меня особенно поразило семитомное издание трудов Галена в очень красивом переплете из алого сафьяна с золотыми арабесками, необыкновенно приятного на ощупь. В наличии имелось лишь четыре тома, трех других недоставало. Я взял в руки один из томиков. На фронтисписе, внизу имелась небольшая надпись: Ioannis Tiracordae. Вскоре я убедился, что точно такая же надпись стояла и на всех других книгах по медицине.

– Я знаю! Знаю, где мы! – обрадованно прошептал я.

И только собрался поведать о своем открытии Атто, как на втором этаже открылась дверь и чей-то немолодой голос позвал:

– Парадиза! Спустись к нам! Наш друг уходит. С третьего этажа ему отвечал женский голос.

Вот мы и попались: с одной стороны – спускающаяся с третьего этажа женщина, с другой – хозяин дома, дожидающийся ее на втором. Комната, в которой мы оказались, была лишена дверей и слишком мала, чтобы в ней можно было спрятаться.

Словно какие-нибудь грызуны, преследуемые хищной птицей, мы бросились к лестнице, надеясь оказаться на первом этаже быстрее хозяина дома и его гостя. В противном случае не миновать нам поимки.

Однако самое драматичное было впереди: стоило нам одолеть несколько ступеней, как вновь послышался голос хозяина.

– Не забудьте завтра ваш ликер! – произнес он тихо, но весьма игриво, по-видимому, обращаясь к гостю.

Они стояли прямо у лестницы. Все пропало!

Всякий раз, заново переживая эти отчаянные секунды, я повторяю про себя, что одно лишь бесконечное милосердие Божье спасло нас от заслуженной кары. А еще мне приходит в голову, что не приведи аббат Мелани в действие одну из своих Уловок, все могло сложиться совершенно иначе.

Атто пришла в голову сногсшибательная мысль задуть свечи, освещавшие этот отрезок лестницы. После чего, набрав в легкие побольше воздуху, мы укрылись в библиотеке, задув свечи и там. В результате чего лестница встретила хозяина полнейшей темнотой, а также женским голосом, сетующим на темноту. Эта уловка позволила нам выгадать время, а после, воспользовавшись тем, что мужчины отправились за свечой, прошмыгнуть вниз.

Отступление осуществлялось в обратном порядке: первый этаж, нежилая комната, кухня, каретный сарай. В спешке я обо что-то споткнулся и, к величайшему неудовольствию одной из кляч, полетел головой в сено. Атто притворил дверь, а Угонио ловко запер ее на ключ.

Тяжело дыша, мы застыли у двери, приникнув к ней ухом. Как будто бы двое вышли во двор и проследовали к калитке, ведущей на улицу. Вот заскрежетал, а некоторое время спустя с грохотом опустился тяжелый засов. Один из двоих вернулся и поднялся по лестнице. На несколько мгновений мы превратились в каменные изваяния. Опасность миновала.

Тогда мы засветили фонарь и полезли в люк. Когда за нами закрылась его тяжелая деревянная крышка, я смог наконец поведать аббату о своем открытии. Мы побывали в доме Джованни Тиракорды, бывшего главного лекаря папы.

– Ты уверен? – засомневался Атто.

– Чтоб мне провалиться на этом месте!

– Надо же! – усмехнулся Атто.

– Вы с ним знакомы?

– Поразительно. Тиракорда был врачом на том самом конклаве, на котором мой земляк Роспильози избрался папой под именем Климента XI. Я тоже там присутствовал.

Сам я никогда с Тиракордой не разговаривал. Будучи врачом двух пап, он пользовался уважением жителей нашего околотка, которые продолжали числить его главным папским лекарем, хотя к этому времени он и занимал уже должность его заместителя. Проживал он в небольшом особняке, принадлежащем герцогу Сальвиати, стоявшем на пересечении улиц Орсо и Стуфа делле Донне, через каких-нибудь два дома от «Оруженосца». Начертанный Атто план оказался верным: мы почти вернулись туда, откуда пустились в путь. О самом Тиракорде мне было мало что известно: у него была жена (возможно, та самая Парадиза, которую он кликал), в доме прислуживали две-три девушки, сам хозяин занимался врачеванием страждущих в божьем доме Санто-Спирито-ин-Сассия.

Внешне он напоминал шар: маленький, горбатенький, почти без шеи, с круглым животиком, на котором держал сложенные руки – и казался олицетворением христианских добродетелей долготерпения и сострадания, будучи на самом деле человеком флегматического склада и трусоватым. Сколько раз видел я из окна постоялого двора, как он семенит по Орсо в своем платье до пят, по пути перекидывается парой слов с лавочниками, поглаживая усики и эспаньолку. Даром что лысый, он не признавал париков, а шляпу всегда держал в руке, и потому его шишковатый череп блестел на солнце. Низкий перерезанный морщинами лоб, острые маленькие уши, румяные скулы, добродушный взгляд, глубоко посаженные глазки с нависающими над ними бровями, утомленно приспущенные веки того, кто привык иметь дело со страданиями ближнего, но не свыкся с ними, дополняли его портрет. Встречаясь с ним, я обычно засматривался на него.

Когда самая трудная часть пути осталось позади, аббат Мелани спросил Угонио, не может ли он достать для него дубликат ключа от двери, ведущей из каретного сарая в дом.

– Будет исполнено в наилучшем виде, не извольте беспокоиться, ваше превосходительство. Хотя, сказать по правде, что вам мешало озаботиться этим раньше, еще в прошлую ночку, чтоб мне провалиться или быть не столько отцом, сколько отцеубийцей?

– Ты считаешь, что следовало подумать об этом вчера вечером? Как тебя понимать?

Угонио, казалось, тоже был немало удивлен вопросом Атто.

– Дак на улочке Кьявари, там же, где попечатывает Комарек.

Атто насупился, сунул руку в карман и достал страницу с библейским текстом. Разгладив, он поднес ее к фонарю в моих руках и стал внимательно изучать тени от сгибов.

– Пес его возьми! Как я мог упустить это из виду? – вырвалось у него.

Он указал мне на видневшийся на просвет силуэт.

– Если присмотреться, посреди листа можно разглядеть силуэт большого ключа с продолговатой головкой, точь-в-точь как у ключа от двери чулана в «Оруженосце». Вот видишь, здесь, в центре, где бумага не так помята, как по краям.

– Так это всего лишь бумага, в которую был завернут ключ? – несказанно поразился я.

– Ну да. На улице Кьявари находятся все мастерские по изготовлению ключей и замков, там же и подпольная печатня Комарека, чьим заказчиком является Стилоне Приазо.

– Я понял. Стилоне Приазо стащил ключи и заказал дубликат на улице Кьявари, в мастерской неподалеку от Комарека.

– Нет, мой друг. Кое-кто из постояльцев – ты сам мне об этом рассказывал – уже не впервые останавливается в «Оруженосце».

– Да, точно. Стилоне Приазо, Бедфорд и Анжьоло Бреноцци уже бывали у нас во времена госпожи Луиджии, они мне сами об этом говорили.

– Так вот, вполне возможно, что Стилоне уже тогда обзавелся ключом от двери чулана, откуда лежит путь под землю. Кроме того, у него была еще одна причина навестить Комарека – я имею в виду печатание астрологической книжицы. Словом, нам не следует больше искать заказчика Комарека, а переключить все внимание на кого-нибудь другого, того, кому потребовался дубликат ключей и кто не долго думая позаимствовал их у Пеллегрино.

– В таком случае похититель не кто иной, как отец Робледа! Он поминал Малахию да еще наблюдал, какое действие это имя произведет на меня. А спохватившись, что обронил листок с пророчеством под землей, сделал попытку расколоть меня согласно плану, достойному лучших шпионов, как говорит Дульчибени, – выпалил я и вкратце передал Атто речь Дульчибени, направленную против шпионов-иезуитов.

– Вот оно что? Как знать, может, это и впрямь Робледа, хотя…

– Гр-бр-мр-фр! – вставил свое словцо Джакконио.

– Аргументация ваша ошибочна, сведения недостоверны, – перевел Угонио.

– Как так? – поразился Мелани.

– Да так. Джакконио голову дает на отсечение, что текст на той бумажке вовсе не из Малахии, как утверждает ваше сиятельство. Скрупулом больше, скрупулом меньше, а скрупулезности-то на поверку ни на грош.

Джакконио извлек из своего безразмерного балахона маленький томик Библии, засаленный, грязный, но все же вполне пригодный для чтения.

– Так ты с ней не расстаешься? – вырвалось у меня.

– Гр-бр-мр-фр.

– Это такой полиглот, такой богослов, не приведи Господь! – махнул рукой Угонио.

Мы отыскали в содержании пророка Малахию, замыкавшего других малых пророков Ветхого Завета. Я принялся читать, что давалось не так-то легко, поскольку книга была напечатана очень мелким шрифтом.

КНИГА

ПРОРОКА МАЛАХIИ