полная версияЛегионы идут за Дунай
– Ах ты, маркоманнский подхалим! Вместо того чтобы защитить своего благодетеля, он до последнего валяется на подстилке!
Пес виновато заскулил. Вытянул шею, тыкаясь головой в колени. Обнажились крепкие белые зубы.
– Ну хорошо! Хорошо! – пальцы трепали загривок собаки, поросший густой серо-черной шерстью.
Децебал отпихнул четвероногого любимца и прошелся по помещению.
– Муказен!
Скрипнули резные створки дверей. На пороге возник стройный шестнадцатилетний подросток.
– Царь может приказывать.
– Умывальня готова?
– Принести воду сюда?
– Не надо. Помоги мне одеться.
С помощью юноши владыка Дакии надел расшитые золотыми нитями и крашенные дорогой тирской багряницей штаны. Поверх накинул длинную, до колен, льняную рубаху с расшитым воротом. Обул крепкие кожаные сандалии, на скрестьях ремней которых горели оправленные в серебро рубины, и перепоясался старинным гетским поясом с бляшками, изображающими священные символы богов-всадников и Великой солнечной богини – рыбу, луну, солнце, собаку, барана, ворона, дерево и змею. Считалось, что ремень принадлежал легендарному Буребисте. Последующие правители гетов и даков превратили его в наследственный знак – главную регалию высшей власти.
Кувшин в умывальне был новый. Человек, задумавший создать могучую дакийскую державу, радовался как ребенок красоте ремесленных изделий своего народа. Децебал велел чаще менять предметы, которыми пользовался, дабы видеть успех мастеров из различных частей государства. Яркие краски геометрического орнамента покрывали сосуд. Он долго крутил его, поворачивая в разные стороны. Пропитанная красноватым лаком глина отзывалась веселым блеском.
– Откуда такой пузан, Муказен?
– Вчера вечером прислали из Священной округи. Почтенный Мукапиус велел передать, что это принесли в качестве дара в храм Сарманда[129]. Он выбрал, на его взгляд, самый красивый.
– Надо бы одарить святого старца. Пошли ему браслет и трех овец из малого стада.
– Да простит меня царь, но мне кажется, наш подарок намного дороже, чем кувшин верховного жреца.
Децебал еле сдержал улыбку.
– Ты глупец, Муказен. В этой глиняной емкости сосредоточена вся Дакия с ее талантливыми умельцами. Что такое по сравнению с ними жалкий браслет и раскормленные бараны. Они не сегодня, так завтра умрут под ножом мясника.
– Так ведь и сосуд может разбиться.
– До того как он разобьется, малыш, стараниями почтенного Мукапиуса люди узнают, что повелитель даков ценит простой кувшин своих ремесленников в пять раз дороже, чем признанную всем миром арретинскую посуду или даже вазы из коринфской бронзы. Понял? А теперь лей!
Холодная вода ожгла кожу лба и носа.
– Уф-ф! Ты что, напихал сюда льда?
– Привезли из родника как обычно...
Царь от души плеснул последнюю горсть мальчишке в лицо, стащил у того с плеча полотняный рушник и растерся. Золотым скифским гребнем расчесал волосы, усы и бороду. Муказен небрежно выудил из-за пазухи узкую царскую диадему. Подал. Децебал привычным движением надвинул обруч на голову. Посмотрел в чуть потускневшее бронзовое зеркало на стене.
– Ну, что нам подарит сегодняшний день?
А день начинался на редкость прекрасный. Предутренний туман разошелся. Солнце горячим сине-желтым шаром медленно подымалось по небосклону. Прозрачный воздух дрожал и струился в осознании собственной чистоты. Протянув руки животворному божеству, правитель задунайских земель громко нараспев читал слова молитвы. Он обращался к светилу и Утренней заре так же, как и тысячи его соплеменников в этот рассветный час.
В середине двора привязанный прочными конопляными веревками томился наказанный батогами раб. Красные полосы и струпья с засохшей кровью выделялись на теле несчастного.
Окончив молитву, царь спустился по ступеням вниз.
– За что он наказан?
Грек-управляющий склонился в поклоне.
– Отказался работать в поле, великий царь.
– Кто он такой, откуда прибыл на подворье?
– Это раб – один из пленных римлян. До недавнего времени трудился на литейных печах Пятра-Рошис, наказан там за попытку бежать и переведен сюда. Но, видимо, придется одеть ему колодки и отправить на мельницу.
Холеная кисть с витой сарматской плетью поднялась вверх. Конец кнутовища уперся в подбородок невольника. Глаза избитого медленно приоткрылись. Взгляд их был недобрым.
– Настоящий волк. Ничего, покрутишь колесо, пожрешь месяца три лепешки из плевел и шелухи – враз образумишься.
– А если не поумнеет?
– Ха! Пусть подыхает, он уже с лихвой отработал несколько своих стоимостей, светлый царь.
– Облейте его водой и развяжите руки!
Даки-конюхи приволокли здоровенное кожаное ведро, наполненное чуть подсоленной жидкостью для лошадей. С размаху окатили привязанного. Ослабили узлы бечевки.
– Твое имя? Кем ты был до того, как тебя продали?
– Меня зовут Римская Вонючка, и я закладчик шихты в литейную печь...
– Я спрашиваю, кем ты был в армии цезарей?
Ноздри раба раздулись. В осанке появилось нечто властное. Громким непохожим на прежний голосом он отчеканил:
– Марк Рутилий Фортунат, центурион первой когорты гастатов XXI Хищного легиона.
Децебал с непонятным самому уважением смотрел на человека, стоящего перед ним.
– Почему отказываешься работать? Ты знаешь, что тебя ждет?
– Знаю! Я вспомнил о том, что я – римлянин. И теперь хочу умереть.
Вмешался управляющий:
– Поздновато вспомнил.
Бывший центурион не ответил. Он смотрел куда-то поверх голов на поросшие лесом кодры, словно приветствовал и прощался с этим миром навсегда.
– Ты командовал сотней воинов...
– Тремя сотнями, – перебил Фортунат. – Я был центурионом первой когорты.
– Пусть так, это еще лучше! Что ты скажешь на то, если я отправлю тебя обучать центурии армии даков, подарю тебе свободу и дам землю.
– Слишком много для презренного раба.
Плеть управляющего обрушилась на плечо римлянина.
– Грязный хорек! Как ты разговариваешь с царем Дакии? Ты должен на коленях благодарить владыку за небывалую милость!
– Я всего лишь раб и не могу запретить тебе лизать понравившуюся задницу. Но сам скорее умру, чем стану заниматься тем же.
Голос Децебала оставался спокойным.
– Разве мало кампигенов из римлян и воинов вексиллатионов служат мне?
– Я слышал об ублюдках, продавшихся варвару за горсть золотых монет и клочок земли. Но солдат, прошедший Британию, Африку и Домициановы войны, не станет пятнать себя позором предательства!
– Для Цезаря и римского народа ты и так являешься предателем, Рутилий Фортунат!
– Важно, кем я предстану перед бессмертными богами. Ты надоел мне, варвар. Иди ищи проституток в другом месте.
Децебал повернулся и зашагал к резным столбам царского дома.
Грек нагнал его.
– Великий царь прикажет сослать строптивого грубияна в шахты или после примерного наказания прикрепить к мельничному жернову?
– Зачем? Ты же слышал: он не будет работать. Прикажи закопать его живым. И собери на казнь побольше других рабов.
– Я все понял, повелитель, – управляющий на ходу коснулся губами полы царской рубахи и кинулся исполнять указание.
Перед тем как войти в дверь, Децебал оглянулся. Римлянин, уже развязанный, стоял среди обступивших его кряжистых слуг. Глаза их встретились. Центурион отработанным за всю военную жизнь движением наклонил голову и крикнул:
– Благодарю!
Он и на казнь-то уходил, словно шел среди рядов своих легионеров на утренней поверке перед разводом. Расправив плечи и высоко держа голову. «Что же дает этим римлянам такую силу духа перед смертью в одном лишь осознании, что они – римляне!» Раба увели, а царь даков еще постукивал по виноградным кистям и яблокам, вырезанным на подпорках фасада, и думал о своем народе. Муказен несколько раз робко напоминал про завтрак. На лице мальчишки было написано выражение плохо скрытой досады и нетерпения. Ему очень хотелось ускользнуть и посмотреть, как будут зарывать приговоренного раба.
2
Ремень колчана невыносимо резал плечо. И зачем он приказал набить его тройным комплектом стрел? Нет, он поступил правильно. В бою с сарматами даже шести десятков может оказаться мало. Диег поправил снаряжение, приложил руку ко лбу. Фланговые сотни уже начали выдвижение. Левое крыло под командованием Регебалла прошло даже чуть дальше. Правое, наоборот, продвигалось нарочито медленно. Ну хорошо, Котизон еще малоопытный юнец, но План-то бывалый воин, мог бы поторопиться. Копья, которые даки держали наперевес, разом взметнулись ввысь. На ветру затрепыхались десятки сказочных драконов. Прикрепленные у оснований наконечников волчьи морды, украшенные разноцветными лентами, грозно скалили надраенные песком клыки. Глухо завыли пищалки, сработанные из берцовых костей человека.
– Пора!
Диег поднял правую руку, качнул вправо-влево, махнул вперед. Отборные отряды центра за его спиной также подняли своих драконов и перешли на рысь. Еще. Еще. Кони ударились галопом.
– Ау-у-у-у!!! У-ууу! У-у-у-уууууууу!
Древний боевой клич даков – подражание вою волка – заполнил окрестности.
Языги, застигнутые врасплох, метались между своих кибиток, стаскивая последние в круг. Воины их, всегда готовые к битве, запахивали длинные обшитые железной чешуей халаты до пят и садились на лошадей, привязанных возле каждого шатра на колесах. Охранная тысяча, на скаку распадаясь на три отряда, понеслась навстречу конникам Диега. Но время было потеряно. Даки преодолели больше половины пути, отделяющего от крайних повозок сарматские стойбища. В воздухе зарябили стрелы. Свистящие сарматские с трехгранным наконечником и свистулькой, и дакские, окрашенные черной краской. Языгские всадники по дуге проносились перед линией врагов и без промаха поражали неприятелей. Даки не оставались в долгу. Но их снаряды чаще отскакивали от прочных лат сарматов, у которых кожаные чепраки с наклепанными роговыми пластинами защищали даже лошадей. Диег считал про себя оставшиеся конные броски. Он видел, как на крыши составленных в линию телег взобрались сарматские женщины и дети с луками и пращами.
Его пальцы беспрестанно выхватывали из горита оперенные тростинки. Даки неслись за предводителем, держа перед собой тучу смертоносных, жалящих, как осы, стрел. Катафрактии языгов, расстреляв весь запас, побросали большие дальнобойные луки и, уставив длинные четырехметровые копья – контосы, ринулись вперед. Скакавшие во второй линии извлекали из ножен тяжелые, заточенные с одной стороны кавалерийские мечи-скрамасаксы.
Подростки и женщины обрушили на нападающих град черных речных голышей.
Диег забросил за спину лук. Продел руки в ремни щита и вытащил серповидный дакский меч-фалькату. Больше всего он боялся, что молодые воины из отряда Котизона сломают строй, не выдержав дождя метательных снарядов. Дико завизжали встретившиеся в схватке кони. Удар тяжеловооруженной сарматской лавы был ужасен. Немало всадников Диега полетели на землю, пронзенные безжалостными остриями. Скрамасаксы сарматов секли людские и лошадиные головы.
– Да хранит нас Бог Меч! Убивайте рыбоедов! – подбадривали себя языгские мужи.
Даки бились сплоченными рядами. По три-четыре воина наседали на одного неприятеля. С близкой дистанции всаживали маленькие стрелы в лица грозных врагов. Черными молниями то там, то тут взлетали сарматские и дакийские арканы. Полузадушенные противники выволакивались на простор из гущи свалки и либо спутанные, либо добитые оставались лежать в пожухлой, выгоревшей на солнце траве. И все-таки даки ломили. Преимущество внезапного нападения, да и численного превосходства сказывалось в полной мере. Опытные эскадроны Регебала прорвали редкие ряды врага на левом фланге и, разметав кибитки, устремились внутрь становища. Набрасывая петли на дуги оглобель, даки валили телеги набок вместе с защитниками. Заполыхали плетеные борта войлочных шатров. Истошно завопили женщины. Видя дело проигранным, уцелевшие языги прорубили себе путь сквозь толщу недругов и, отбиваясь короткими злыми наездами, ушли на запад. В сторону главных кочевий. Они бережно поддерживали в седле молодого Сатрака с разрубленным лицом. Горестные вести ждали его отца. Еще одно нападение соседей-даков лишило Ресака многих славных воинов, табунов коней и отар овец. А сколько их было, таких нападений!
* * *Пока специально отряженные сотни вели преследование удирающего неприятеля, оставшиеся на месте грабили лагерь и делили скарб. Проезжая по стойбищу, Диег равнодушно смотрел, как его воины насиловали девиц, по нескольку человек столпившись возле счастливчиков, первыми завладевших лакомой добычей. Он видел пьяных от крови, дерущихся между собой конников Регебала и юнцов Котизона. Видел и молчал. Ибо знал, сразу после боя наступает такой момент, когда над бойцами не властны даже боги. Вмешаться сейчас означало поставить под угрозу собственную жизнь. Потому военачальник ждал. Пройдет совсем немного времени, схлынет волна послебоевого азарта, и эти свирепые, мало похожие на людей животные вновь станут послушными исполнителями его воли.
Имущества захватили немало. Две отары овец. Табун выносливых степных коней в шестьсот голов. Отдельно три косяка маток с жеребцами-производителями в пятнадцать, семнадцать и двенадцать голов. Пятьдесят восемь мужчин, двести сорок три женщины и девочки и сто четырнадцать мальчиков. Убитых и раненых сарматов набралось до четырехсот человек. Всем им отрубили головы и, надев на колья, поставили коптиться в дыму костров.
Захваченные в шатрах кошмы, ткани, украшения и предметы быта были рассортированы. Десятая часть отделена в пользу Децебала, еще десятая часть пошла Замолксису, остальное поделили между воинами, соблюдая старшинство и заслуги. Дележу подверглись также овцы и лошади. Все забракованное бросалось в огонь.
Через сутки, похоронив своих павших и подкормив коней, корпус Диега тронулся с места. С величайшей осторожностью, выставляя дозоры и далеко высылая разъезды, даки гнали добычу к переправам Тизии. На четвертый день благополучно перешли на свой берег. Диег принес родным богам благодарственные жертвы, положив под нож ослабевших от долгого и непосильного пути пленников. Кабиры должны были остаться довольными. От Тизии вдоль Муреша начиналась прямая дорога в Тапэ, Мисиа и Сармизагетузу. В сердце дакийского царства.
Переложив поудобнее телеги с захваченным добром, вычистив оружие, брат Децебала со своим войском повел пленных уверенными короткими переходами. По пути победителей встречали жители городков Горной Дакии. Выносили своим воинам крепкое прошлогоднее вино, овечий сыр. Захмелевшие вояки, распалясь, продавали старейшинам и главам родов рабов и скотину из своей доли. С каждым днем колонна невольников делалась все меньше и меньше. И только мужчины и женщины, составлявшие царскую и храмовую десятину, продолжали угрюмо шагать по выбитой копытами меловой пыльной дороге.
3
Скориб положил под котел несколько сухих тополевых поленьев. Пламя лизнуло закопченный медный бок. Желтоватое овечье молоко мелко подрагивало, пуская янтарные слезинки жира. Черными пятнышками выделялись на поверхности соринки. Дак окунул палец в жидкость, определил температуру. Потянулся. Достал с полки кувшин с сывороткой, энергично встряхнул и вылил в нагретое молоко. Принялся неторопливо помешивать раствор деревянным черпаком с резной рукояткой. Сыворотка делала свое дело. Молоко свернулось. Скориб, шепча благодарную молитву богам очага, сполоснул руки и начал горстями вынимать сырную массу, укладывая комки на мелкую деревянную решетку.
Скрипнула дверь. На пороге появился замызганный бутуз в одной рубашонке до пояса. Еще раз скрипнула дверь. Курчаволобый, такой же перепачканный козлик просунул голову вслед за другом. Матово светились нежные розовые ноздри.
– А-га-а! Кто это к нам пожаловал? Дарабал и его приятель Винуц!
Винуц, услышав свое имя, понимающе мемекнул и скрылся. Скориб притянул сына к себе и шутливо щелкнул его по предмету мужской гордости.
– Это что такое? Разве настоящие даки ходят в таком виде?
Дарабал сосредоточенно подумал и ответил:
– Ходят! Я же хожу!
Ответ был убийствен по своей логике. Скориб захохотал, раскачиваясь на низеньком табурете.
– Чего вы тут шумите?
В проеме подбоченившись застыла Дриантилла.
– Ну, мать, забирай своего дака, потешил он отца, нечего сказать! Настоящие даки, говорит, должны ходить без штанов, как я. Завтра же последую его примеру.
Жена махнула рукой.
– С тебя все станется. Любую дурость выкините. Одна порода.
В ее тоне сквозила материнская гордость.
Женщина подхватила малыша на руки, покрутила указательным пальцем у виска заливавшемуся мужу и хлопнула дверью.
Скориб последовательно набил рыхлым сыром пять круглых деревянных мисок, по возможности стараясь утрамбовать содержимое как можно плотнее. И оставил готовые круги на гладкой липовой доске пообсохнуть.
Переливчатый красно-зеленый петух надменно покосился на выходящего из сыроварни хозяина и суетливо заквохтал, подзывая жеманничающих кур. В тени пристройки лежала здоровенная пятнистая свинья. Откуда-то сверху доносился сочный утробный хруст. Отец Дарабала перевел взгляд наверх. Винуц, непостижимым образом взобравшись на покатую камышовую крышу дома, объедал яблоневые ветви.
– Геть! Сарматское семя! Пшел оттуда!
Свинья недовольно хрюкнула. Старший сын – четырнадцатилетний Мукапор – откинув калитку, вошел во двор, придерживая на плече связку нарезанных зеленых веток.
– Почему так долго? Где Сирм?
Мальчуган аккуратно сложил вязанку под навесом, поправил кожаную безрукавку.
– Идет следом. Задержались, потому что возле оврага все обчистили. И еще в город возвращаются наши из набега. Говорят, Диег привел рабов из-за Тизии.
– Вы их видели?
– Нет! Мерса сказала. Ее сын уходил с ними. Они у западных ворот расположились лагерем. Вот-вот будут входить в город.
– Ладно, давай есть. Потом пойдем встречать. Зови Сирма.
Скориб спустился по зеленым ступенькам в подвал под жилищем и нацедил из большой дубовой бочки объемистую кринку вина. Дриантилла поставила на стол глубокую глиняную сковородку с жаренной на масле курицей, отдельно тарелку, наполненную подсоленной и приправленной сметаной. Сдернула чистую белую холстину с широкого плоского блюда. Пар повалил от ломтей горячей просяной мамалыги.
Муж наполнил искристым темно-красным вином простые глиняные кубки. Три. Себе, жене и старшему сыну. Младшим пока не полагалось.
– Да будет милостивы к нам и нашему дому Замолксис и его всемогущие сыновья!
Глава семьи и его супруга залпом осушили свои сосуды. Глядя на них, Мукапор отпил немного, но не допил. Некоторое время все молча, сосредоточенно ели. Разламывая руками пахучее мясо с румяной кожицей. Обмакивали мамалыгу в сметану и торопливо совали в рот. Остерегайся капнуть! Боги не любят расточителей. Нос и щеки Дарабала были измазаны топленым коровьим маслом и просяной кашей. Скориб опрокинул кувшин, сливая остатки. Запил и вытер рот тыльной стороной кисти.
– Дриа! Я сейчас пойду в город. Говорят, Диег вернулся из сарматского похода. Посмотрим, что они там привезли. Да и на царя поглядеть охота. Я его не видел, почитай, с прошлого года Мукапор со мной! А вам, – отец строго обратился к среднему и младшему, – там делать нечего. Еще задавят ненароком.
– Чем ходить смотреть попусту, собрался бы да и пошел с ними хоть один раз. Рескупорид три раза подряд возвратился и не пустой. Их поле теперь шесть рабов обрабатывают. А сколько скотины он пригнал! Да и участок земли на троих выкупил у рода. А у нас всего только и есть, что звание: царский строитель.
– Замолчи, дура! Иным во двор вместо добычи оружие сына доставляют. Поймай я брюхом сарматскую стрелу или маркоманнское копье, кто вас кормить станет? Рескупорид? Тебе мало тех денег, что мне платят? Не гневи богов! Сказано: баба дура! Дура она и есть!
* * *На главной площади Сармизагетузы, возле стен царского двора, царило оживление. Толпы народа собрались поглазеть на триумфальное возвращение дакийских войск из дальнего набега. Бородатые, одетые в разноцветные штаны и длинные до колен рубахи, мужчины размахивали руками, обсуждали вероятные размеры добычи, собственные потери и награды, которыми царь наделил участников.
Сделанные из толстенных дубовых досок с мощными коваными петлями ворота цитадели медленно распахнулись. Оттуда попарно вышли и, оттеснив зрителей, выстроились две шеренги царских телохранителей. У них были блестящие тяжелые, крепкие деревянные щиты, перекрещенные полосами бронзы. На головах – конические гетские шлемы. Конские хвосты, вделанные в навершия шишаков, спускались по спине до самого пояса На левом боку висели серповидные, страшные своим видом, фалькаты.
Гул толпы резко усилился.
– Да, с такими воинами можно кого угодно заставить подчиниться своей воле, – одобрительно отозвался широкоплечий человек в кожаном фартуке кузнеца и кожаной же налобной повязке. – Небось у альбокензийской шайки поджилки трясутся, когда они видят гвардию Децебала!
– Трясутся-то трясутся, да только не от страха, а от ярости. Им доверять нельзя. От бессилия на любую подлость пойдут.
– Пусть идут. Тогда хоть предлог будет одним разом с этой сволочью покончить!
– Говорят, одних только костобоков он в армию к себе набирает? – Красивая чернявая молодка с рысьими, вздернутыми к вискам глазами вмешалась в разговор.
– Брехня! Сам он из патакензиев и все Дадесиды из горных патакензиев. Берет и патакензиев, и костобоков, и бурров, и анартов, и теврисков. А уж моих сородичей, котензиев[130], сколько я встречал, так и не перечесть. Нету для нашего царя своих и чужих. Все мы, говорит, даки.
– Как же, альбокензии тоже даки?
– Даки и они. Это их Диурпаней покойный малость подпортил. Но я, когда мы с римлянами дрались, и трансильванов в наших отрядах знал. Честно воевали. За знатных сволочей в колпаках простые родичи не в ответе.
Хрипло заревели длинные дакские трубы. Послышался звонкий цокот. Окруженный нарядной свитой и отрядом конников на площадь выехал сам Децебал. Собравшиеся разразились приветственными криками.
Знаменосец подле царя держал на весу личное знамя повелителя задунайских земель. Серебряная волчья морда скалилась зубами. Легкий ветерок играл расшитыми зелеными лентами.
Рев, мычание и скрип заполнили воздух. Победители и добыча вступили в свободное от людей пространство. Сначала по четыре в ряд проехали кавалеристы победного корпуса. Казалось, прикрепленные под наконечниками, посвященные богу грома и молнии Тебелейзису волкоголовые драконы радостно улыбались всем встречающим.
За ними в полном безмолвии шагали связанные попарно измученные пленники: мужчины, женщины, дети. На мгновение наступила тишина. Торжество даков сменилось минутным состраданием. Но вскоре оно прошло. Пошли разговоры о хорошем состоянии рабов, вероятных ценах на них и завтрашней распродаже. А по улице уже катилась косматая волна овец и баранов. Покачивали рогами рыжеватые степные быки и коровы. Сдерживаемые со всех сторон табунщиками, дико косились на людское скопище норовистые сарматские лошади. Горой высились на походных двухколесных повозках медные и бронзовые котлы, тюки войлока и кожи, кипы шерсти и свернутые штуки тканей. Двое носильщиков несли корзину, наполненную снятыми с убитых врагов золотыми и серебряными браслетами, гривнами, серьгами и кольцами. Шествие замыкали три отряда верховых даков во главе со своими предводителями. Умудренный жизненным опытом, Диег ехал, приветливо подняв правую руку. Надменный, с брюзгливо поджатой нижней губой Регебал, шурин Децебала, не смотрел по сторонам. Конь его сиял набором дорогих украшений на сбруе. Сын царя безбородый Котизон в окружении таких же горделивых юношей весь светился сознанием собственной значимости, молодости и красоты.
Поравнявшись со свитой царя, полководцы приветствовали его. Телохранители Децебала выпустили в небо тучу свистящих стрел. Затем обе группы поворотили коней и направились по восточной дороге за город, в Священную округу. На стене появился глашатай. Зычным голосом он известил о том, что вечером повелитель Дакии устраивает для жителей пир на площади и улицах Сармизагетузы и приказывает явиться на празднество в лучшей одежде.
Сразу за башнями ворот восточной дороги столицы находились храмы дакийских божеств. В тенистой роще размещались святилища Великого бога Замолксиса – владыки неба и подземного царства. Капище бога грома и молнии Тебелейзиса, хозяина и повелителя несметного числа волкоголовых драконов. Там же находился большой храм Солнца и Утренней зари. Служители этого культа обожествлялись после смерти и почитались в образе небесных всадников. По верованиям даков «боги-всадники» гарантировали своим почитателям бессмертие. Они назывались по-разному. Кабиры у гетов. Диоскуры у фракийцев. И считались небесными сыновьями Замолксиса. Кроме перечисленных, в дубраве стоял дом Высочайшего Безымянного Бога, чьи лик и форма были покрыты мраком.