Легионы идут за Дунай

– Заткнись. Такова воля богов. Удел, достойный всех, кто держал сторону Децебала.

– Дети... Регебал... дакийские дети... Им... Они...

– Хватит. Отскулишься после.

Шурин дакийского царя вслед за Траяном поднялся на помост. Вожди – соратники Децебала – казались уснувшими. Кисти отравленных сжимали костяные рукояти мечей и кинжалов. Они отправились в царство Замолксиса, как и подобало воинам. Во всеоружии.

– План, – уважительно показал Дакиск Регебалу. Мертвый наставник Котизона, казалось, презрительно смотрел на стоявших. Изменникам стало не по себе.

– Который из них Децебал? – насмотревшись, спросил Траян.

Регебал еще раз скользнул взглядом по лежащим.

– Величайший принцепс! Царя даков нет среди увиденных тобой.

– Нет?

– Нет. Здесь лежат верховный жрец Замолксиса – Мукапиус, родной брат царя – Диег, наставник его сына и друг всей жизни Децебала – План и Нептомар. Но самого Дадесида нет. Скорее всего, он скрылся.

– Марк! – обратился Авидий Нигрин к императору. – Ты узнаешь этого одноглазого германца?

Траян рассеянно покачал головой.

– А ты, Либерий?

Правитель Нижней Мезии склонился над врагом.

– Кажется, это Харальд Одноглазый, друг и военачальник Цивилиса. Юпитер Всеблагий! Вот где довелось встретиться! И, как всегда, бешеный варвар был с теми, кто боролся против нашего могущества.

Ветераны-трибуны разом заговорили, припоминая время и место встреч с неуемным германцем. Критон, личный врач Траяна, отделился от остальных и попробовал нащупать пульс хотя бы у кого-нибудь из отравленных. Тщетно. Грек вел личный дневник похода. Благодаря ему римские скульпторы во всех подробностях запечатлели картины борьбы Траяна Августа с даками. И выдающиеся моменты сопротивления свободолюбивых варваров стали достоянием потомков.

– Отрубите всем приятелям Децебала головы и правые руки и вывесите в самых приметных местах. Все не покорившиеся римскому сенату и народу должны видеть неизбежный конец своих бесполезных потуг, – жестко распорядился император.

Легаты коснулись подбородками груди: «Будет исполнено». Светоний тронул локоть Адриана.

– Иногда я сам себе противен, Элий! Стыдно, что я римлянин. Децебал – варвар, но он вернул Траяну тело мертвого Лонгина. Где же наша честь?

– Война, Светоний! Даки не успокоятся, если не увидят убитых главарей. – Адриан держал шлем на весу. В тоне его не было уверенности.

– Регебал! – крик разнесся по скорбной площади. Император и сопровождающие моментально обернулись. Сасиг с полной серебряной чашей стоял у котла.

– Регебал! Гнусная тварь! Смотри на дело своей грязной совести! Эти младенцы и матери задушат тебя во сне. Будь ты проклят! Проклят! Будь проклят и ты, свинячий император свинячьих подданных! Трусливые римские собаки!

Лицо Регебала смертельно побледнело. Пальцы мелко подрагивали. Сасиг выпил вино и с расширившимися, ничего не видящими глазами уверенно сел в круг почивших вождей. Он возвращался к народу, которому изменил. Отдавал себя на суд Замолксиса. Потому что все-таки оставался даком.

12

Дакийские лавки приспособили под ложа. Две короткие сдвигали вместе и устанавливали торцом к длинным. Парадная зала во дворце Децебала превратилась в римский триклиний. На возвышении, в правом дальнем углу, где помещался трон верховного вождя гетских и дакийских племен, стояло теперь ложе императора. Легаты, трибуны и наиболее отличившиеся центурионы возлежали вокруг уставленных блюдами столов в парадных туниках и тогах, умащенные благовониями, в дорогих украшениях. Посреди помещения возвышалась огромная куча дакийских ювелирных изделий из золота и серебра вперемешку с оружием. Римским, дакийским, германским, галльским. Каждый пирующий мог выбрать себе вещь по вкусу. Траян, облаченный в голубую шелковую тунику и высокие сандалии с красными сафьяновыми голенищами, отделанными прозрачными индийскими камнями, с высоты озирал соратников.

Виночерпии разносили выдержанные вина. Дакийские, извлеченные из подвалов поверженного царя, греческие и италийские, доставленные специальными нарочными от наместников Ахайи и Галлии. Преторианцы, расставленные шпалерами вдоль стен, тоскливо разглядывали проносимые рабами и слугами блюда. Жареные косули, фазаны, рябчики, зайцы, рыба, фрукты нескончаемым потоком вливались в распахнутые двери и исчезли на столах.

Отдельно от римлян восседали, а не лежали предводители союзников. Сарматы-языги в коротких, расшитых золотыми бусами кафтанах. Даки. Старейшины альбокензиев и сальдензиев. Появились среди них и представители других племен. Кепакизы, сензии, котензии. Рядом разместились командиры вспомогательных ал и когорт. Сирийцы, британцы, германцы, галлы, лузитаны.

Громкие разговоры, заздравные крики, смех разноголосым гомоном витали в воздухе.

– Север! Пью за твое будущее поместье в Дакии и триста рабов на его полях и виноградниках!

– Ио[193]! Ио!

– А может, там приютятся триста рабынь?

– О-хо-хо-хо!!!

Отдохнувший хоревт сделал знак флейтистам. Музыканты заиграли боевой спартанский марш Тиртея. Трибуны подпирали подбородки могучими кулаками, уходили с головой в воспоминания. Когда мелодия окончилась, все зааплодировали и принялись бросать флейтистам кольца и запястья.

Траян приподнялся на локте.

– Аристарх! Сыграй нам «Золотой Эбро»!

– «Эбро»! «Эбро»!!! – закричали гости наперебой, требуя любимую плясовую императора. Танец детства цезаря. Сохранившийся со времен Ганнибаловых войн огненный испанский мотив покорил сердца победителей-римлян. Аристарх низко поклонился принцепсу. Дробно застучали гулкие кастаньеты, зашуршали наполненные сухим горохом черепаховые панцири. Одна за другой вступали флейты.

– Оле[194]! – вскричал Траян.

Лузитаны и астуры покинули места. Высоко подбрасывая ноги, с каменными лицами сыновья Пиренейского полуострова кружились в бешеной пляске, размахивая сверкающими кинжалами. Вириат, препозит когорты, выхватил у центуриона-преторианца меч и бросился в центр хоровода. Легаты и трибуны взревели от восторга.

– Ave!!! Ave!!! Ave!!!

Кастаньеты и «черепашки» участили рокот. Фигуры танцующих превратились в крутящиеся волчки. Ноги, глаза, кинжалы. Ноги, глаза, кинжалы.

– Оле!

– Оле!

– Оле!

Гвардейцы затаили дыхание. Лузитаны плотным кольцом окружили начальника. Сверкающие лезвия неумолимо приближались. Теснее. Ближе. Еще ближе.

– Оле!

Вириат высоко подпрыгнул. Клинки со звоном скрестились прямо под подошвами красных сандалий. Поднятый лузитанами Вириат взмыл над головами присутствующих. Разом смолкла музыка.

– Ave, imperator!!!

Принцепс сошел с возвышения, горстью зачерпнул украшения и осыпал ими танцоров. Лузитаны кланялись и возвращались к столу. Император потребовал чашу.

– За доблестные испанские и лузитанские вексиллатионы! За IX Лузитанскую когорту, добывшую ключ к воротам Красной Башни! Ио!

– Ио! Ио! Ио!

– За Божественного принцепса Нерву Траяна Августа Дакийского!

– Ave!!! Ave!!!

Легаты осушали кубки. Дожили. Пируют во дворце Децебала.

– Светоний! Вергилия! – раскрасневшийся Лаберий Максим требовательно заглядывал в лицо друга Адриана. Транквилл оценил значимость момента. Залу заполнили бессмертные слова «Энеиды».

После, шкурой седой волчицы-кормилицы гордый,Ромул род свой создаст, и Марсовы прочные стеныОн возведет, и своим наречет он именем римлян.Я же могуществу их не кладу ни предела, ни срока,Дам им вечную власть. И упорная даже Юнона,Страх пред которой гнетет и море, и землю, и небо,Помыслы все обратит им на благо, со мною лелеяРимлян, мира владык, облаченное тогою племя[195].

Владыки мира слушали чтеца, наморщив лбы с прямо подрезанными волосами.

«Я же могуществу их не кладу ни предела, ни срока». Как сказано! Вот был варвар. Кичился силой и богатством. Где он теперь? Его нет. А во дворце празднуют римляне.

Давно сел на место Светоний, и военачальники молчали, все еще находясь под впечатлением строк поэмы. Это мы – римляне! Потомки Ромула.

Авидий Нигрин поднял тяжелую дакийскую чашу из серебра. Приношение костобоков в храм Замолксиса.

– За погибших боевых друзей! За солдат, не уронивших чести римлянина! За Гая Кассия Лонгина и Клодиана! За легионеров и центурионов! За победу!

Даки выпили вместе с покровителями. Дакиск, изрядно захмелевший, заедал вино жирной дунайской осетриной. Как и все приречные альбокензии, старейшина любил рыбу. Сензины и кепакизы больше налегали на жареное мясо косуль и птицы. Регебал пил необычайно много. Он был в каком-то нехорошем состоянии. Злой, агрессивный. Вожди, сидящие рядом, чувствовали это и старались не задевать сальдензия. Громко разговаривали между собой. Хохотали. Гривны и медальоны ампельской чеканки украшали их груди и шеи. Собственные и выбранные в куче императора. «Они предпочли получать подарки из рук Траяна. А ведь Децебал был неизмеримо щедрее и ближе всем им! Хотя бы потому, что он дак! А я? Разве я сам ненавидел Дадесида меньше, чем они? И все-таки они противны мне. Сасиг!!! Ты сказал правду! Мы все – предатели». Регебал разглядывал римлян, и волна презрения захлестывала грудь. «Победители мира! Сколько бы они топтались под стенами Сармизагетузы и дохли на дорогах Дакии, если бы не Дакиск, Корат, я или Сасиг? Я бил вас под Тапэ и Адамклисси». Кулаки Регебала хищно сжались. Он на миг почувствовал рукоять верной фалькаты и податливую плоть воинов в гребнистых шлемах. «Все кончено. Ничего нет. Нет Дакии, нет Децебала, не будет и Сармизагетузы. Будет провинция империи. И новый город – Колония Ульпия Траяна, как сказал в своем тосте костлявый Авидий Нигрин. Дакиск со своим чавканьем вызывал жгучую неприязнь. Уже успел сменить имя. Марк Ульпий Дакиск. Болван».

Сальдензий на миг представил себе преданного владыку. Где он сейчас? Знает ли, что Регебал сидит во дворце Дадесидов и пьет за одним столом с римлянами? И сам Траян провозглашает союзникам-дакам здравицы. Вряд ли. Наверняка собирает оставшихся верными старейшин и вождей. Готовится к войне. Долгой и упорной. О! Никто, как он, Регебал, не знает царя. Децебал не сложит оружия. Кто с ним? Сабитуй, Тарскана, Пиепор. Карпы и анарты. Их дом – все дакийские горы и леса карпов.

Жующие римские рты бесили. Я покажу вам победу! Регебал рывком потянул к себе узорчатую скатерть. Посуда и кушанья полетели на пол. Альбокензии отшатнулись.

Зрачки Нигрина сузились. Лузий Квиет и Адриан подозрительно уставились на варвара. Траян прервал беседу с Критоном, перевел взгляд в сторону Регебала.

– Что не понравилось союзнику римского народа? – вкрадчиво спросил трибун претория.

– Преждевременное торжество!

– Что-о-о?!!

– Да! – истерично закричал шурин Децебала. – Кто из вас видел золото дакийского царя?! Никто! Но ведь Децебал жив! И тайна его золота с ним. На долю Дадесидов можно купить все племена квадов и маркоманнов, роксоланов и сарматов, бастарнов и росомонов. Победа Не пройдет и года, и загорятся все ваши города и паги! Золото Децебала – это будущие мечи его воинов. Я не знаю, где тайник, но я знаю царя даков! Готовьтесь, римляне!

Регебал упал на скамью и захохотал. Он видел замутненным взором, как сбегает выражение самодовольства с бритых морд полководцев Траяна. И чувствовал удовлетворение. Одно имя Децебала вызывало у них страх. Пусть хоть это послужит маленькой компенсацией его измены.

Дакиск кивнул дакам. Вожди взялись с двух сторон и выволокли в раскрытую дверь стонущего и бормочущего товарища.

– Великий император, не прими во гнев пьяную речь Регебала! – обратился к Траяну через переводчика Дакиск.

– Он прав, – тихо ответил цезарь.

Заиграли флейты, но что-то изменилось. Аркадийские и кампанские мелодии не веселили. Дворец враз показался чужим и неуютным. Римляне переглядывались и прикидывали. Владелец покинутого дома вовсе не собирался отказываться от своих прав на него. А сила и настойчивость хозяина были им хорошо известны.

КУШАНСКОЕ ЦАРСТВО, ГОД 106-й

Слон болезненно тряс головой и стонал. Всякий раз, когда пальцы погонщика касались раны, серый гигант предостерегающе трогал хоботом плечо человека. Темный, почти черный индус успокоительно свистел и ласково поглаживал серую тушу друга. Слон взревел. Поводырь плеснул в порез чашу остуженного дубового отвара. Мутные капли сбегали по морщинистой, поросшей редкими волосами коже. Из горшочка на земле индус достал костяной лопаточкой мазь. Резко запахло горным гиндукушским мумие[196]. Наложив состав на порез, вожатый залепил рану чистым банановым листом. Боль постепенно стихала. Слон благодарно погладил хоботом хозяина и громко затрубил. В соседних загонах оглушающим хором отозвались другие слоны.

Канишка на секунду прикрыл уши пальцами. Лицо кушанского царя исказила гримаса недовольства. Когда гомон стих, владыка посмотрел на индуса.

– Ну!

Голова в синем тюрбане склонилась едва ли не до самой земли.

– Ничего особо опасного нет, государь. Нож пропорол кожу и немного рассек ткань. Прам будет жить и работать.

– Что ж, потерять вожака – худшего нельзя и пожелать.

Погонщик поднял с пола железный анкас[197] с рукоятью из черного дерева. Блеснул начищенный кончик крюка. Канишка еще раз оглядел поматывающего головой слона.

– Кто мог ударить? Как ты думаешь, Маниш?

– Не знаю. Но бил человек, незнакомый со слонами. Знаток обязательно кольнул бы в пах. Или рассек кожу между пальцами ног. Там рана скорее и незаметнее загноится.

Двое служащих приволокли корзину, наполненную рублеными стеблями сахарного тростника. Прам шумно, визгливо вздохнул от удовольствия и, подцепив хоботом горсть истекающей сладким соком сечки, отправил в рот. Нижняя губа под мощными желтоватыми бивнями ритмично задвигалась. Вид у животного был до того добродушный, что неискушенный и не догадался бы, что перед ним один из самых грозных слонов-убийц среди двухсот хоботных бойцов армии кушанского царя.

– Парфяне, – скорее сам себе, чем окружающим, повторил Канишка.

Царь еще некоторое время бродил по стойлам, потом вышел. Двор был залит ярким светом. Туда-сюда сновали погонщики и члены башенных слоновых экипажей. Под высоченным навесом у самых ворот высились три боевых слона. Воины крепили на животных вооружение. Седой черный дравид затягивал ремни плетенной из бамбука заспинной корзины. Медные и бронзовые бляшки, которыми было расшито покрывало, позванивали от движения. Поводырь надел на бивни два заточенных острия метровой длины. Хоботный тесак исполинских размеров подали наверх, в башенку. Это оружие дается непосредственно перед битвой.

– Куда они? – поинтересовался Канишка.

– На юг, в Патталу, – отозвался рослый черный ланкиец Калинас, командир отряда слонов.

Ворота распахнулись, въехал пожилой красивый всадник. Шаровары малинового шелка яркими цветами выделялись по обе стороны шитого золотом чепрака. Самудранас – начальник конницы Канишки. Белый конь военачальника при виде слонов вскинулся и заржал. Неподалеку зафыркали жеребята. Их растили на слоновьем подворье, с детства приучая к запаху и виду гигантов. Слуги приняли поводья. Канишка взмахом кисти отпустил от себя Калинаса.

– Прибудешь в Патталу, сразу же пришли известие. И напиши свое мнение о состоянии латгальского гарнизона. Береги животных!

Калинас с достоинством поклонился и отошел.

– Милость всемогущего Шивы[198] на голову владыки Кушай!

Глаза Самудранаса умно и остро смотрели на царя. Канишка, не отвечая, опустился на обрубок эбенового дерева. Вельможа ждал.

– Сегодня ночью кто-то пытался нанести смертельную рану вожаку слонов, – известил царь советника.

– Такое сейчас выгодно только парфянам. Герай с войском продвинулся почти до самой Александрии Арахосии. Еще рывок, и город станет кушанским. В решающем бою понадобятся слоны. Это – парфяне!

– Я тоже думаю так. Распорядись впредь не спускать со служителей глаз!

– Исполню все, лотосоподобный!

– С чем пожаловал ты сам?

Военачальник огладил роскошную бороду. Утренний ветерок шелестел цветными лентами на кончике кожаного колпака. «Красив, ничего не скажешь, – подумал царь. – Недаром ни одна наложница в его гареме не плачет, не травится и не вешается. Не то, что у этой бородатой жабы Ярная. Девки в доме начальника налогового ведомства кончают жизнь самоубийством каждый месяц».

– Пришло послание от Хувишки...

Канишка радостно закусил нижнюю губу. Хорошая новость. «Хвала Будде, дважды рожденному! О, ты, достигший нирваны, ты услышал мои молитвы! Я получил весточку от сына! Ом мани падме хум!» Вслух же сказал:

– Что пишет мой беспутный шалопай? – но в тоне отца звучала ничем не прикрытая гордость.

– Владыка может бросить меня в зиндан, но Хувишка ничем не заслужил подобных упреков. Я прокляну всех потомков, если хоть один из них помыслит изменить сыну Канишки, когда тот станет царем Кушан.

Ресницы властелина заблестели.

– Благодарю, Самудранас! Итак, что пишет сын?

– Все идет блестяще. Кашгар заново укреплен. Конница Торная блокировала колодцы вдоль Пути[199] от Кашгара до Яркенда. Пошлина с караванов с шелком только за последние пять месяцев составила семь тысяч золотых ханьских монет.

– А армия ханьцев?

– Хувишка пишет, что после отзыва Бань Чао и его штаба у пограничного китайского корпуса нет полководца, способного заменить прежнего. Вожди уйгуров и таримцев склонны поддерживать победителей.

При упоминании имени Бань Чао Канишка ушел в себя. Он вспомнил, как подписал позорную капитуляцию после боя с мудрым и талантливым наместником Земель Северо-Запада. Тогда не было другого выхода. То, что не удалось воинам Канишки, сделали лживые языки парфян и золото. Офицер Бань Чао Гань Инь не нашел дороги в Рим. Император Поднебесной, мечтавший об установлении дипломатических отношений с цезарем, разгневался. Бань Чао обвинили в нерадивости. И тогда Канишка направил посольство в Лоян. Бирюза и золото Бактрии сделали жирных лис Двора более смелыми. Интриганы, никогда не державшие в руках ничего тяжелее исподнего императорских наложниц, исходили слюной, оплевывая заслуженного полководца. Ему не отрубили голову. В сопровождении верного Тао Шэна генерала отправили доживать век на родине.

– Да. Второй Бань Чао не скоро появится во главе ханьской армии. Надо, чтобы Хувишка без лишнего шума, исподволь прибирал к рукам источники воды вдоль Пути дальше Яркенда. Не надо жалеть золота на подкуп местных князей. Оно окупится сторицей.

Самудранас понимающе кивнул. Беседу на время прервал скрип ворот. Двадцать слонов, покачивая установленными на спине башенками, тяжело и важно покидали двор. Воины наверху скалили в улыбках крепкие белые зубы. Где-то впереди, уже за оградой, слышался голос Калинаса.

– Пошли... – проводил их взглядом Канишка. – Двадцать. Для отряда в Паттале, я думаю, хватит.

Ослик с плетенками через бока, цокая копытцами, протиснулся в створы ворот. Золотоволосый голубоглазый мальчишка извлек из короба увесистый кокос.

– Славные воины, а вот молоко! Кокосовое молоко! Прохладное, вкусное! Всего две медные монеты! Налетай!

Стража в надвратной башне остолбенела от страха. Проворонили сорванца. Когда он, поганец, успел прошмыгнуть? Царь усмехнулся в усы. Самудранас подозвал продавца:

– Ну-ка, торговец, вскрой-ка нам два, да покрупнее!

Мальчишка достал из корзинки старый сточенный тесак и ловкими умелыми движениями вырубил крышку. И не просто так, а узорчато. Владыка с наслаждением выцедил содержимое до дна. Цвет волос и глаз выдавал в нем потомка воинов Александра Македонского.

– Тебя как зовут?

– Гефестай.

Самудранас стряхнул на плиты последние капли молока. «Гефестай! Греческий бог огня прижился среди нас, но язык кушан неузнаваемо изменил слово. Герай. Тормай. Теперь вот Гефестай».

– Когда я вырасту, то поступлю в царское войско! – сообщил македонец в седьмом колене.

– Что ж, приходи, – кивнул царь. – Я, может, смогу помочь тебе.

– Ты?.. А как зовут тебя, благородный господин?

– Канишка.

– Ух, ты... Совсем как великого царя!

Самудранас расхохотался. Достал из шерстяного пояса полновесную серебряную драхму, шлепнув по уху, всучил мальчугану.

– Держи, Гефестай! И если ты, когда будешь воином кушанского царя, сумеешь так же незаметно войти в ворота вражеской крепости, как сегодня вошел в эти, то получишь награду в сотни раз больше!

– Так помни, благородный Канишка! – кричал, таща в поводу ослика, уходящий сорванец. – Как вырасту, я отыщу тебя, и ты поможешь мне поступить на службу!

– Будь спокоен! – ответил царь.

– А теперь главное, – понизил голос Самудранас. – Император Рима Траян выиграл свою войну. Надежды Пакора рухнули. Парфия осталась один на один с грозным врагом. Судно с известием пришло две недели назад.

– Та-а-к... – свирепая радость проступила на челе кушанского властелина. – Значит, Пакору будет не до нас. Час еще не пробил, но пробьет обязательно. Такой жирный кусок, как Парфия, не должен достаться одному Траяну. Мы обязаны урвать свою долю. Надо спешить!

Вельможа ошеломленно смотрел на потирающего ладони царя.

– Но мы не знаем, собирается ли Траян воевать с Парфией?

– Собирается. Из Парфии идут известия. Римляне зашевелились на границе с Пакором. Торговцы Товарищества обеспокоены строительством укреплений в Аравии. Поверь мне, Самудранас, никто не чувствует перемен в политике так, как торгаши. Требуй сведений непрерывно!

– Как я понимаю, царь хочет известить Рим о наших намерениях?

– О наших намерениях не должны знать мы сами! – приложил палец к губам правитель Кушан. – Мы отправим посольство. С изъявлением дружбы и союза. И дорогими подарками. Оно отправится немедля. И по морю. По суше дорога длинна и опасна. От Патталы до Харакса ближе. А там вверх по реке и владения Рима. Главное – больше смотреть и слушать. В Риме рассмотреть повнимательнее армию Траяна Что за воины? Чем побеждают? Каковы шансы у противников?

Вельможа задумался. Играли на свету драгоценные камни в перстнях искусной работы. Особенно великолепен был огромный бактрийский изумруд из неведомых гиндукушских копей.

– Но кто возглавит столь далекое и представительное посольство?

– Ты, Самудранас!

– Я?! – ошарашено переспросил начальник конницы.

– Ты! – повторил Канишка, и военачальник почувствовал в тоне повелителя Кушанской державы железные нотки приказа.

Часть девятая ТРОПА БЕССМЕРТИЯ

1

Опираясь на ореховую палку, Барбий Тициан шел по запорошенной снегом улице Сармизагетузы. Город представлял собой сплошное пепелище. Каркали вороны. Препозит старательно обходил груды свежераспиленных досок. Встречные опционы и декурионы с интересом оглядывали чужого центуриона Толпы пленных даков разбирали горелые балки домов, складывали закопченные камни и металлические изделия, найденные на пожарищах. Команды саперов под руководством архитектора Кальвизия корзинами таскали толченый мел, размечали кварталы будущей Колонии Ульпия Траяна. Новый город расстраивали легионеры V Македонского легиона. Под руководством знаменосца Сервия Доната Помпедий Фалькон организовал производство глиняных труб и черепицы. Доливая кипяток в глиняное крошево, рабы-костобоки месили босыми ногами замес. Ветераны из гончарного манипула закладывали просушенные плитки в печи.

Тициан свернул с главного тракта в сторону намеченного рынка. Из земли едва на локоть торчали фундаменты будущих базилик и портиков, но торговля шла уже вовсю. Откомандированные из центурий раненые гастаты и конники продавали скарб, одежду, украшения. Даки, чудом умудрившиеся сохранить от разграбления скотину и птицу, предлагали свежее мясо, сыр, молоко, сметану. Отдельно стояли продавцы овса, пшеницы и сушеного гороха. Вездесущие купцы-греки, устроившись под навесами утлых балаганов, разливали по стаканам вино, жарили рыбу и пекли лепешки. Приценивались, ругались, сбивали и без того низкие цены. Приезжие нобили и торговые агенты, не побоявшиеся преодолеть тысячи миль по Фракии и неспокойным дорогам Дакии, осматривали рабов: раздевали на морозе, щупали мышцы. Временами доносился хохот. Препозит протолкался ближе к помосту. Сотник V Македонского предлагал семи-восьмилетнего мальчишку:

– Славные граждане Рима и перегрины! Берите сорванца и огромного козла в придачу! Цена доступная! За мальчишку – пятьдесят денариев, за козла – пять!

Возле заплаканного дакийского мальчугана и впрямь покачивал длинными витыми рогами здоровенный козел. Густая белая шерсть животного висела космами до самых копыт. Пара была занятной.

– А с каких пор щенков-варваров стали продавать вместе с козлами?

– Ха-ха-ха-ха!!!!

– Дорого за козла – пять денариев! Хватит и десятка сестерциев!