Ричард собрал двор в большом зале Старого дворца в Вестминстере. Он восседал на кресле из слоновой кости прекрасной работы – ручки и ножки были искусно вырезаны в форме голов и ног вепря. Дальняя часть зала за его креслом была скрыта занавесями густо-малинового цвета, и на этом фоне хорошо выделялись роскошные одежды лордов, золотые цепи, украшавшие их грудь, и драгоценности. Однако Ричард, увенчанный короной Англии поверх плата, пропитанного елеем, который он до сих пор носил и должен был носить еще в течение семи дней, а к тому же облаченный в пурпурный костюм, расшитый золотом, затмевал всех. Его голова слегка вздрагивала – последствие однажды перенесенной малярии, но эта дрожь, которая явилась бы признаком слабости в другом человеке, придавала ему не по летам суровый и величественный вид.

Он поздоровался с Маршалом и окинул меня внимательным взглядом, не узнавая. Маршал сказал:

– Милорд, вот этот человек испрашивал свидания с вами. – И, взяв у меня кольцо, некогда подаренное Ричардом, подал его королю.

– Нет, – сказал Ричард, – я его не знаю.

– Милорд, – сказал я, – это ваше кольцо, которое вы дали мне, когда я спас вам жизнь у стен Шатору. Вы велели мне прийти к вам за своей наградой, когда в ваших землях наступит мир.

Король, надев перстень на палец, пристально рассматривал его. Я не сумел подавить вздоха, ибо у меня отняли и кольцо, и обещание и я понимал, что будущее не сулит мне выгоды.

Потом король промолвил:

– Припоминаю, будто я кое-что обещал одному труверу, если он сочинит для меня хорошую песнь.

– Милорд, я сложил песнь и спою ее, – ответил я. Он задумался.

– Как я узнаю, что это твоя песнь? Вокруг много жонглеров, которые исполняют песни, и кто скажет, чьи они? Если ты и в самом деле трувер…

– Клянусь Крестом Господним, я – Дени де Куртбарб, тот самый, кому вы дали это кольцо, – воскликнул я.

– Кольцо? – быстро и резко переспросил Ричард. – Какое кольцо? Я не видел никакого кольца.

Я бросил отчаянный взгляд на него и окружавших его лордов, но не увидел ничего, кроме лиц, выражавших холодное внимание. Что касается Маршала, он смотрел на меня так, будто не мог решить, с кем ему пришлось иметь дело, с сумасшедшим или обманщиком.

– Если ты действительно трувер, – вновь заговорил Ричард, – ты сочинишь мне новую песнь за установленный срок. Скажем, начиная с этой минуты и до тех пор, пока я не отправлюсь обедать. Причем не перемолвившись словом ни с единым человеком, ибо будешь заперт один в комнате. Ты сочинишь, а потом споешь мне, когда я сяду за стол. И я дам тебе тему. Ты принимаешь условия?

Мне ничего не оставалось, как только согласиться. Тогда Ричард сказал, что я должен сочинить сирвенту, в которой два противоположных начала должны объединиться в одно гармоничное целое. Меня препроводили в комнату на верхнем этаже замка и заперли там. Мне дали арфу, поскольку я не захватил свою, булку, немного сыра и вина. И теперь мне следовало постараться изо всех сил, ибо я хорошо понимал, что, если я не смогу выступить с хорошей песней, которая понравится королю, меня вышвырнут из дворца, изобьют, или… я не потеряю ничего, кроме своей головы. Я принялся за дело, и к заходу солнца работа была завершена. Теперь многие знают наизусть песнь, которую я написал. Сирвента начинается так:

Мила мне радость вешних дней,И свежих листьев, и цветов,И в зелени густых ветвейЗвучанье чистых голосов, —Там птиц ютится стая.Милей – глазами по лугамСчитать шатры и здесь и тамИ, схватки ожидая,Скользить по рыцарским рядамИ по оседланным коням.Лишь тот мне мил среди князей,Кто в битву ринуться готов,Чтоб пылкой доблестью своейБодрить сердца своих бойцов,Доспехами бряцая.Вот, под немолчный стук мечейО сталь щитов и шишаков,Бег обезумевших конейПо трупам павших седоков!А стычка удалаяВассалов!Любо их мечамГулять по грудям, по плечам,Удары раздавая!Здесь гибель ходит по пятам,Но лучше смерть, чем стыд и срам.Мне пыл сражения милейВина и всех земных плодов.Вот слышен клич: «Вперед! Смелей!» —И ржание, и стук подков.Вот, кровью истекая,Зовут своих: «На помощь! К нам!»Боец и вождь в провалы ямЛетят, траву хватая,С шипеньем кровь по головнямБежит, подобная ручьям…

и т. д.

Я пропел ее целиком пять или шесть раз, пока как следует не запомнил и напев, и слова. И вовремя, ибо появился слуга, чтобы проводить меня вниз, в зал, где были накрыты столы и благородное общество уже расселось по своим местам за нижним столом и на возвышении. Я приблизился к пировавшим на подмостках и прислонил арфу к бедру. Король сделал знак герольду[104], стоявшему по его правую руку, и тот, подняв свой жезл, провозгласил:

– Высокородные лорды, бароны, рыцари, король желает, чтобы вы слушали.

И тогда заговорил король:

– Пусть чужестранец отойдет в сторону на мгновение, ибо только что в мои владения прибыл замечательный и прославленный трувер Арнаут Даниэль, который просит позволения исполнить песнь, которую он сочинил, чтобы доставить мне удовольствие.

И тотчас из-за нижнего стола поднялся человек, почитаемый одним из лучших среди поэтов, тот самый, кто изобрел секстину[105], самый просвещенный и приятный из тех людей, чье имя мне было известно не хуже моего собственного. Я никогда прежде не видел его, и мое любопытство было огромным. Он был высок ростом, но слабого телосложения, изможденный, с большими задумчивыми глазам, как у старого грустного оленя. Он взял арфу, инкрустированную кусочками драгоценного янтаря, и начал настраивать инструмент с помощью ключа, тогда как я стоял и с шутовским видом глазел на него, тревожно раздумывая, как я буду выступать со своей убогой песней после этого принца трубадуров. Арнаут улыбнулся мне, поклонился королю и запел чистым, высоким голосом:

Мила мне радость вешних дней,И свежих листьев, и цветов,И в зелени густых ветвейЗвучанье чистых голосов…

И так далее, повторив до самого конца мою песнь, слово в слово, ноту в ноту.

Я почувствовал, что схожу с ума. У меня потемнело в глазах, а когда я вновь обрел зрение, то прежде всего увидел, что король смеется. Громкие раскаты смеха загремели у меня в ушах. Все это собрание лордов, рыцарей, оруженосцев и дам смеялось и хлопало в ладоши.

Но я не испытывал ничего, кроме гнева. Я заскрежетал зубами и, взглянув прямо в глаза Арнауту Даниэлю, сказал:

– Это моя песнь, и вы украли ее, не знаю как, но с помощью подлого обмана.

И сказав так, я повернулся, чтобы уйти из зала. Но за мной поспешил герольд и, схватив меня за руку, заставил вернуться. Он подвел меня вплотную к королю, и король, у которого от смеха на глаза навернулись слезы, обнял меня и поцеловал в обе щеки.

– Мой бедный Дени, – молвил он, – ты выстрадал довольно от этой шутки. Правда, Арнаут спрятался по моему приказанию в соседней комнате и подслушивал, как ты заучивал свою песнь, пока сам ее не запомнил. Так он стянул ее у тебя, и ты не должен испытывать стыда за то, что впервые ее исполнил столь великий мастер.

– И клянусь душой, – сказал Арнаут, приблизившись и взяв меня за руку, – это превосходная песнь, и единственное мое желание состоит в том, чтобы я мог и на самом деле сочинить такую же. Простите меня, сэр Дени, за этот обман.

– У него не было выбора, – фыркнул Ричард. – Все участвовали в розыгрыше, даже мой славный Маршал, который сначала возражал, но в конце концов тоже присоединился к шутке.

Я лишился дара речи. Я посмотрел на короля и, вспомнив слова Маршала, подумал про себя, что это довольно жалкий способ подшутить над поэтом и глупо и жестоко обращаться таким образом со мной.

Ричард положил тяжелую руку мне на плечо и объявил:

– Милорды, теперь я готов сообщить вам, что этот человек действительно спас мне жизнь, когда я подвергся большой опасности, рискуя своей собственной. И он принял мой вызов и сочинил песнь с таким искусством, что мало найдется ему равных.

И сняв с себя цепь из мягкого золота с широкими звеньями, каждое из которых было инкрустировано рубином или тигровым глазом, Ричард надел ее мне на шею.

– Ты останешься у меня, и я вознагражу тебя по заслугам, – сказал он. – Иди, садись и пируй с нами. И я желаю, чтобы ты стал членом моей свиты. Тебе нравится это, трувер?

Я пребывал в страшном смятении, потрясенный как его искренней похвалой и щедростью, так и злобным юмором, и потому не знал, как относиться к нему.

Но я отвесил низкий поклон и промолвил только:

– Большое спасибо, милорд.

* * *

«И потому не знал, как относиться к нему…» Этой мысли суждено было стать лейтмотивом тех дней, которые последовали за этим происшествием. Ибо Ричард был человеком полным противоречий, действовавшим под влиянием минутных порывов, что порой оказывались всего-навсего капризами. Он внезапно бросался из крайности в крайность. Он стал королем Англии; он наконец занял место своего отца, с которым в прошлом так часто ссорился и столь же часто мирился, которого люто ненавидел и которому униженно покорялся. И тем не менее он теперь прилагал все усилия, чтобы покинуть Англию, как только это станет возможным. Он был весьма сведущ в военной науке, и, казалось, ему нравились ратные забавы. Искусство стратега, проявленное им на поле брани и во время осады городов, стяжало ему славу, однако он избегал турниров, и хотя его соратники, прибывшие из Франции, ждали, что он устроит по меньшей мере один турнир, дабы отпраздновать свою коронацию, надежды их были напрасными. Его правление началось под знаком милостивой снисходительности, с какой он прежде отнесся к Уильяму Маршалу, а затем распространил на всех, кто отказался покинуть короля Генриха в последней войне. С другой стороны, когда три лорда, перешедшие на сторону Ричарда и лишенные королем своих владений, обратились потом к Ричарду с просьбой восстановить справедливость, он сыграл с ними жестокую шутку. Он вернул им земли, а затем, удовлетворив просителей, вновь отнял у них собственность, холодно заметив: «Такова награда предателям».

Каждый монарх подвержен воздействию многих ветров, благоприятных и неблагоприятных. Что касается Ричарда, беда заключалась в том, что никогда нельзя было предугадать заранее, в какую сторону и под влиянием какого ветра он повернет в тот или иной день. Так, по одну его руку стоял честный и благородный Уильям Маршал, а по другую – Уильям Лонгчемп, канцлер Ричарда, во всем полная противоположность Маршала. Сын виллана[106], карликового роста, хромой, злобный и коварный человек, о котором говорили, что он с одинаковым проворством владеет обеими руками, стараясь урвать кусок пожирнее, и с помощью дьявола способен перемещаться с места на место с быстротой молнии. Среди тех, кто имел влияние на Ричарда, был также его брат Джон Лекленд, странный и эгоцентричный юноша. Тот, хотя был любимцем отца, оказался первым среди мятежников. Казалось, не было таких почестей, которыми Ричард не почтил бы его, но никто не ведал, питает ли он к кому-нибудь привязанность, кроме самого себя. Но гораздо настойчивее всех прочих ветров дул мистраль[107] королевы юга, матери Ричарда, Алиенор Аквитанской.

С самого начала, со дня прибытия Ричарда в Англию, ее власть над сыном была очевидной. Именно она требовала и добилась освобождения всех, кто претерпел заключение по приказу старого короля. Когда Ричард покидал Винчестер, ему доложили о набеге на пограничные земли Уэльса, и он тотчас же свернул с дороги, готовый охотно отказаться от путешествия к месту коронации в угоду военной стычке. И разубедить его не удалось никому другому, кроме как Алиенор, которая живо вернула его на дорогу к Лондону.

Хорошо ли, плохо ли, но она своими руками пряла нить его жизни и в конечном итоге его судьбу. Ричард всегда был самым любимым из всех ее детей. Он обладал огромной силой духа, был самым щедрым, самым образованным и, возможно, самым умным. Исключительного обаяния, коим обладал Генрих-младший, явно недоставало, чтобы искупить его ужасающую природную глупость. Джоффри был хитер и эгоистичен. Джон походил на отца, был энергичный и самовлюбленный; но сила воли старого Генриха в нем выродилась в обычное высокомерие, а умение управлять государственными делами – в прямое вероломство. В супружеской распре с Генрихом Алиенор сделала сыновей своими союзниками. Молодой Генрих и Джоффри уже умерли, а сама она была наказана пятнадцатилетним заключением в темнице за то, что побудила их к мятежу. Она сделала для Ричарда все, что было в ее силах, и наконец он сел на трон отца.

Некогда она любила Генриха глубоко и страстно. Но она была знатного рода и не собиралась вести тихую, бедную событиями жизнь, оставшись простым украшением короля. Совместно с Генрихом она строила различные планы и пыталась плести интриги на свой страх и риск. Через несколько лет король отстранил ее от политики, считая, что она лезет не в свое дело, и оставался глух ко всем ее предложениям. Алиенор была просвещенной женщиной с тонким вкусом, тогда как у Генриха не хватало времени на излишества вроде поэзии или искусства. Ей нравились пышность и изящество, а Генрих был человеком действия, из тех, кто занимается делами и даже ест в большинстве случаев стоя. Он вел простой образ жизни, был упрямым и невоспитанным грубияном.

Возможно, нашелся бы способ преодолеть это различие натур, если бы Генрих не распутничал, как воробей. И что еще хуже, он, пренебрегая приличиями, даже не скрывал свои многочисленные любовные похождения. Его незаконнорожденные сыновья занимали высокое положение, а его связь с Розамунд Клиффорд, длившаяся десять лет, порождала много сплетен. Алиенор не была ханжой, но подобно большинству мыслящих женщин она обладала природной гордостью. И она возненавидела Генриха так же страстно, как прежде любила. Плантагенет растоптал ее мечты, третируя грубыми выходками. И она передала сыновьям по наследству свое отношение к нему: осуждение и презрение к отцу, смешанные с преданностью, как феодальной, так и сыновней. Однако была еще одна загвоздка. Ричарду не дано было наслаждаться чувственной любовью с женщинами, что, казалось, было бы вполне естественным для такого шумного, властного, полного жизни мужчины. Он любил мужчин. Для Алиенор это не имело никакого значения, коль скоро он смирился с необходимостью жениться и родить наследника трона. Тем не менее это вызвало ропот среди клириков, которые ходили вокруг, бормоча о «содомском грехе», а также ставило в неловкое положение кое-кого из его друзей, которым приходилось одновременно отвергать авансы с его стороны и опровергать слухи, что они эти авансы приняли.

Все эти противоречия делали Ричарда весьма трудным патроном. Дени с самого начала пришлось столкнуться с некоторой двусмысленностью в их отношениях, как бы предвосхищавшей возможное повторение неприятного инцидента, случившегося в первый день, когда он был и оскорблен, и вознагражден.

Настала пора расставаться с Артуром и Мод. Дени провел с ними последние часы, прощаясь и принимая от них поздравления. Артур, близоруко щурясь, обнял его и сказал:

– Для вас всегда найдется место в Хайдхерсте. Если по какой-либо причине у вас не пойдут дела при дворе, приезжайте ко мне. Обещаете?

– Обещаю, – с улыбкой ответил Дени.

Мод расцеловала его в обе щеки на прощание и сказала:

– Теперь, когда вы обрели свое место подле короля, вы забудете нас, скромных провинциалов.

– Леди, я всем обязан вашей доброте, – возразил Дени. – Неужели вы считаете меня неблагодарным? Я вернусь в Сассекс, как только Ричард позволит мне.

– И вас встретят с радостью, – прошептала Мод.

– Есть кое-что, о чем я пока не могу говорить, – продолжал он. – Но если мне повезет, возможно, я спрошу вас об одной вещи…

Ее шея и щеки стали пунцовыми.

– Я непременно вам отвечу, – промолвила она. Он кивнул головой и сказал:

– Итак, я пошлю вам песню, чтобы напомнить о себе.

– Нам это не нужно, – решительно запротестовал Артур. – О, прошу прощения, я совсем не то имел в виду, Дени. Я хотел сказать, что мы не забудем вас и без ваших напоминаний. Удачи вам, и да хранит вас Господь.

На том они и расстались, и Дени перевез свои немногочисленные пожитки в Вестминстер, где ему отвели уголок в дальней части Старого дворца. В тот вечер король подозвал его к верхнему столу и попросил спеть для всего общества. После того, как он исполнил просьбу и был вознагражден громкими аплодисментами, Ричард отпустил всех, приказав Дени остаться. Они ушли в ту часть зала, где были возведены подмостки, задрапированную роскошными малиновыми занавесями. Ричард, отбросив мантию, упал в кресло и вытянул свои длинные ноги.

– Ну, Дени, – сказал он, – будем друзьями, давай познакомимся поближе. Расскажи мне о себе.

– Что же, милорд… – начал Дени.

– О, пожалуйста, никаких титулов между нами, – прервал его Ричард. – Ты не принадлежишь к числу моих высокородных вассалов, ты – поэт. Только с такими людьми, как ты и Арнаут Даниэль, Пейре Видаль и так далее, я могу чувствовать себя воистину свободно. Ты не знаешь, что за тяжкое бремя – быть королем! Если бы я только мог остаться графом де Пуату, если бы я мог содержать двор в Пуатье, как мой прадед, окружив себя труверами и музыкантами… Тебе известно, что я сочинил несколько песен? – спросил он довольно застенчиво, покусывая кончик усов. Его голова слегка покачивалась, от чего создавалось впечатление, будто он умоляет Дени сказать «да».

– Нет, я не знал, – ответил Дени.

– Пожалуйста, называй меня Блондел[108], – попросил Ричард. – Под этим именем я писал стихи. Ты знаком с Пейре Видалем?

– Да, ми… Блондел, я был его учеником и благодаря ему впервые узнал тайны поэтического художества.

– Он чудесный человек, не правда ли? Безумен, как мартовский заяц[109], конечно. Ты помнишь, как он обыкновенно носил с собой повсюду огромный шатер и заявлял, что ему его подарил король Арагона в знак уважения к его крови? Он говорил, что каждая встретившаяся ему женщина без памяти влюбляется в него и что ему приходится пробиваться сквозь толпу охваченных безумным желанием девиц, едва он высунет нос на улицу.

– Да, помню, однажды… – начал Дени.

– Как-то раз он прибежал, – с веселым смехом перебил Ричард, – тяжело дыша, весь исцарапанный, громко жалуясь, что не успел он пропеть всего две строчки из новой песни, как тотчас одна за другой все женщины, находившиеся в пределах слышимости, попытались его поймать и затащить в постель. Это случилось, когда я жил при дворе моей матери в Пуату. И, как мне помнится, Мария де Шампань потребовала, чтобы он спел для нее песнь целиком, дабы проверить, сможет ли она противостоять его чарам.

– И как же он вышел из положения? – полюбопытствовал Дени, которого весьма позабавила история. Досадовать на то, что король перебивает его, он не посмел.

– Ох уж этот мошенник! Он поступил умно: начал петь и притворился, что лишился голоса. Он сказал, что охрип, пока звал на помощь. После этого моя мать велела выставить его за дверь, ибо, сказала она, он лжец и хвастун, и, кроме того, всякий мужчина, который зовет на помощь, когда женщина пытается его поцеловать, в высшей степени неучтив, а посему она не может его выносить. Подойди и сядь рядом со мной.

Дени исполнил приказ, и Ричард дотронулся до его руки.

– Не хочешь ли послушать одну из моих песен? Но если я спою ее тебе, ты скажешь мне, что ты думаешь, с полным откровением, как если бы я был одним из твоих приятелей?

– Конечно, Блондел. Я всегда честен с другими труверами.

– Хорошо, я назову тебя Райньер, как раньше называл Пейре.

– «Прежде Поклявшийся»? – Дени вскинул брови.

– Он тоже обещал сказать мне правду о моих песнях. Когда я пел ему, он притворялся, что лишается чувств от удовольствия, которое слишком велико, чтобы его можно было вынести, а после говорил, будто он слишком обессилен и слаб, чтобы высказывать какое-либо суждение. Он был ужасным лжецом. Ты давно с ним виделся?

– Давно, Блондел.

– Никогда не лги мне. Терпеть не могу лжецов.

Он откинулся назад в кресле, и в этой расслабленной позе напоминал громадную кошку, прирученную лишь отчасти; его глаза были полуприкрыты тяжелыми веками, одной рукой он перебирал свою короткую бороду, и сквозь золотисто-рыжие пряди поблескивало золотое кольцо.

– Мой отец тоже лгал мне. Видишь ли, он учил меня, что ложь является частью науки, которой необходимо овладеть королю. Ты когда-нибудь встречался с ним?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

Сельджуки – ветвь племен тюрок-огузов, названа по имени их предводителя Сельджука (X – нач. XI вв.). В 40-е – начале 80-х гг. XI в. завоевали часть Средней Азии, большую часть Ирана, Азербайджана, Курдистана, Ирак, Армению, Малую Азию, Грузию. Мамлюки (невольники, араб.) – воины-рабы, составлявшие гвардию династии Айюбидов, основанную Салах ад Дином. В 1250 г. командная верхушка мамлюков захватила власть в Египте и основала династию мамлюкских султанов, правившую до 1517 г.

Мухаммед (ок. 570 – 632) – основатель ислама, в 630—631 гг. глава первого мусульманского теократического государства (в Аравии); почитается как пророк Бога.

Исмаилизм – доктрина одной из крупнейших сект мусульманского мира, обладавшей всеми основными признаками тоталитарной секты; очень жесткая иерархическая структура, система посвящений на разных уровнях, физическая расправа над отступниками. Возникла в VIII в.; в X в. через династию Фатимидов доктрина стала господствующей в Северной Африке, Палестине и Сирии. Идеология включает элементы оккультизма и основана на тайном «знании» о безличном Боге-абсолюте, выделяющем из себя творческую субстанцию в виде Мирового Разума, а также – на аллегорическом понимании текстов Корана, что позволяет говорить о секте как об одной из форм рационалистического язычества, замаскированной под разновидность ислама.

Ассасины – последователи экстремистской формы исмаилизма, использовавшие для претворения своих политических целей террористическую практику.

Куртбарб– короткая борода (франц.).

Календы – в римском календаре первые числа месяцев, приходящиеся на время, близкое к новолунию. Ноны – название седьмого дня в марте, мае, июле, октябре и пятого дня в остальных месяцах древнеримского календаря. Иды – название пятнадцатого дня в марте, мае, июле, октябре и тринадцатого дня в остальных месяцах древнеримского календаря.

Пенни – мелкая английская монета.

Рютбеф – парижский трувер середины XIII в. Происходил, по всей видимости, из городских дворянских низов. Приобрел известность своими сирвентами – песнями, обличавшими пороки общества и несовершенство жизни.

Карл IIЛысый (823 – 877) – король Западно-Франкского королевства, с 875 г. «император франков». Безуспешно стремился предотвратить распад государства на отдельные феодальные сеньораты.

Сенешаль – в южной части Франции королевский чиновник, глава судебно-административного округа. Изначально (до конца V в.) – управляющий королевским дворцом.

Гуго Капет (ок. 940 – 996) – французский король с 987 г., возведенный на трон влиятельными феодалами; основатель династии Капетингов. (Об одном из его соперников, Одо, формально носившем королевский титул, сведения крайне бедны.)

Кастельян – смотритель, комендант замка.

…призыв короля Людовика VII… – Имеется в виду призыв участвовать во Втором крестовом походе.

Феод – в средневековой Европе наследственное земельное владение, пожалованное сеньором вассалу под условие несения службы.

Менестрель – в Англии и Франции XII – XIII вв. профессиональный певец и музыкант, находившийся главным образом на службе у богатого сеньора.

Баллада – в средние века плясовая песня с определенной тематикой (восхваление любви и весны, осмеяние ревнивых мужей и пр.).

Стопы – повторение в стихотворной строке метрически сильных и слабых мест.

Сирвента и кансона – песенные жанры, использовавшиеся трубадурами.

Пейре Видаль (годы творчества 1180 – 1206) – сын скорняка из Тулузы, один из самых известных провансальских трубадуров, биография которого обросла многими легендами; некоторые из них автор использует в сюжете романа.

<1...7 8 9 10 >

На страницу:

Перейти

9 из 10