Пламя грядущего

Дени, не имевший иных желаний, кроме как мирно перезимовать и полюбоваться скалистым ландшафтом, невольно стал зачинщиком одной из самых жарких баталий, которая началась по самому незначительному поводу: из-за одного пенни.

Артур разбил свои шатры вместе с несколькими другими английскими рыцарями в оливковой роще с той стороны города, которая была обращена к морю. Дени поселился у него, так как апартаменты Ричарда были переполнены. Их часто навещали Понс де Капдюэйль, Пейре Видаль и Хью Хемлинкорт: последний прибыл с запоздавшей английской флотилией и вскоре разыскал Дени, встретившего его с радостью. Хью объяснил, что ему стала надоедать Англия и захотелось «пойти поиграть в кости», как он выразился.

– Все игроки, с которыми стоит биться об заклад, уехали с Ричардом, – сказал он. – В Англии сейчас тишь да гладь. Такая жизнь не для меня. Маршал, как вам известно, стоит у власти. А Бобо вернулся в свое поместье во Францию. Так что я надумал попытать счастья в этих краях, есть смысл, как вы считаете?

Впятером они очень мило провели пару недель – наслаждались красивыми видами, сплетничали, пили местное вино и время от времени вступали в драку или обменивались оскорблениями с той или иной компанией сорвиголов из города, намеренно затевавших ссоры. Обстановка была неспокойной, в воздухе витала тревога. Некоторые горожане начали проводить строительные работы на городских стенах: укрепляли слабые места, что-то надстраивали, увеличивая высоту, словно готовились к штурму. Другие, напротив, ставили навесы, лотки, не закрывали рынки, днем и ночью продавая голодным крестоносцам свежий хлеб, фрукты и вино по невиданным ценам. Несходство характеров двух королей стало очевидным с самого начала: столкнувшись с воровством, убийствами и насилиями, Филипп просто закрыл глаза на чинимые беззакония, зато Ричард тотчас приказал построить виселицы и вешал всякого пойманного нарушителя спокойствия, будь то мужчина или женщина, чужак или местный уроженец. Его суд был скорым и беспощадным, и за это его очень скоро стали называть Львом. С тех пор это прозвище, с незначительными изменениями, так и закрепилось за ним. Напротив, Филиппа нарекли Ягненком.

В начале октября Дени с друзьями отправился в город купить провизии. Их собственные запасы почти подошли к концу. Они прошли мимо виселиц Ричарда: на перекладинах раскачивалось несколько тел, разлагавшихся на солнце, и Понс обратил внимание, что на одном из них был надет плащ с красным французским крестом на плече.

– Когда за дело берется Ричард, тогда остается только одна армия и один полководец, – заметил он. – Лишь Богу ведомо, зачем здесь находится король Филипп.

– Быть беде, попомните мои слова, – сказал Хью. – Я имею в виду не только неприятности со стороны лангобардов и гриффонов. Вы слышали о столкновении Ричарда с королем Танкредом?

Танкред, недавно сделавшийся королем Сицилии, был кузеном покойного короля Гильема, который был женат на сестре Ричарда Джоанне. Гильем завещал королю Англии великолепный золотой стол (некоторые утверждали, что он был лишь покрыт золотыми пластинами) длиной в двенадцать футов вкупе с тремя золотыми треножниками, шелковый трапезный навес – такой большой, что под ним с легкостью могли укрыться две сотни рыцарей, – две дюжины золотых кубков и блюд, а также сотню галер со всей оснасткой и экипировкой. Ричард, разумеется, потребовал, чтобы это наследство было выплачено в военную казну, и попросил, чтобы ему прислали его сестру Джоанну с ее приданым и золотым креслом, полагавшимся ей по положению.

– Танкред довольно долго мямлил и запинался, – сказал Хью. – Хотя я его не осуждаю. Все вместе составляет солидный куш. Однако Ричард имеет полное право претендовать на наследство, несмотря на то, что оно было оставлено его отцу, старому королю Генриху. И что же? Когда королева приехала несколько дней назад, то не имела при себе ничего, кроме принадлежностей своей спальни. Ричард пришел в неописуемую ярость – ну, можете представить. У него оказался под рукой меч, тот самый, помните, который якобы принадлежал самому королю Артуру и который он собирался подарить Танкреду. Насколько я знаю, он схватил меч, взмахнул им так, что все присутствовавшие бросились вон из комнаты, а затем вышвырнул его в окно. Клинок насмерть поразил садовника или кого-то еще. Позже Ричард пожалел о своем поступке, забрал меч, заставил выправить крестовидную гарду[142] эфеса и зашлифовать несколько зазубрин и царапин. Вчера в гавань вошел еще один корабль с парой сундуков на борту, а в них – миллион этих никудышних маленьких золотых монеток, как бишь они называются… терринов. Не думаю, что Ричард удовольствуется таким хламом.

Понс подбросил на ладони серебряный денье.

– Он чересчур привередлив. Меня бы устроил миллион каких угодно денег.

– И вы считаете, следует ждать неприятностей? – спросил Артур. – Какой позор. Разве нет? Я хочу сказать, что в конце концов короли – христиане и рыцари, препоясанные мечом. Они не должны ссориться. Я этого не понимаю. Мы собрались здесь, чтобы сражаться с сарацинами, но до сих пор, где бы ни проходила армия, погибали только наши воины: когда рухнул мост, во время стычек с горожанами во Франции и в Италии и в бесконечных драках с сицилийцами. А ведь от Святой Земли нас все еще отделяют многие мили.

– Не всякий исполнен столь глубокой веры, как ты, мой английский друг, – уныло сказал Пейре Видаль. – Только вчера у меня состоялась коротенькая беседа с прелестным ребенком, одной из этих чернокудрых и черноглазых местных девочек. Я указал ей на то, что поскольку являюсь воином Христовым, то она просто обязана во имя благочестия прогуляться со мной в горы, дабы показать мне окрестные церкви и часовни, которые очень красивы…

– И она тебя отвергла, – сочувственно сказал Дени. – Чертовски стыдно.

– И она всего лишь ребенок, – добавил Понс.

Артур улыбнулся печально и покачал головой.

– Я думаю, вам не следует вести себя подобным образом, Пейре, – сказал он. – Мне кажется, это приведет лишь к новым раздорам.

Пейре приложил ладонь ко лбу.

– Сынок, ты не понимаешь поэтов, – глухо промолвил он. – Мы должны любить, любовь для нас – мясо и вино. Что же касается меня, мне также необходимо понимание. Но меня преследуют ужасные несчастья! Я мог бы назвать сотню женщин, и все высокородны, богаты и сказочно прекрасны. Они бросались в мои объятия, но ни одна из них никогда не утолила боль израненного сердца, что бьется в моей груди и преисполнено тоски по нежности.

– Я слышал рассказ Ричарда о том, как его мать выставила тебя из Пуатье за оскорбление Марии Шампанской, – сурово заметил Дени, он не терпел, когда над Артуром насмехались.

– О, Ричард, Ричард, – пожал плечами Пейре. – Бог мой, что за человек. Выжимает деньги, словно воду, и впитывает их, точно губка. Покровитель высокого искусства! Вы видели когда-нибудь, как он суетится из-за украшения стола перед обедом или поправляет драпировки на стенах? Совершенно верно: будто хозяйка, хлопочущая в своем замке накануне пиршества! Но попытайтесь, оказав ему услугу, получить с него хотя бы пенни. Легче из репы выжать алую кровь, отчеканить монету из слов. Он должен мне двадцать фунтов обещаний. К счастью, я не завишу от него и могу удовлетворить свои надобности: Барраль был гораздо щедрее, и я покинул Марсель не с пустыми руками.

– Тебе повезло, что ты покинул Марсель, вообще не лишившись рук, – сухо сказал Дени.

Пейре закатил глаза.

– Стоило того! – воскликнул он. – Бог мой, стоило того. Всего один поцелуй ее дивных уст! И в любом случае я начал уставать от этой истории.

Понс взял его за руку и пошел с ним рядом.

– Поскольку вы взяли с собой такое богатство, – мягко сказал он, – возможно, вас не затруднит ссудить мне несколько денье? Де Танкарвиль должен мне немного, но я не хочу торопить его… Вы меня понимаете, не правда ли? Он человек тонкий и чувствительный…

Они вошли в город через южные ворота и зашагали по тесным улочкам, которые порой сужались настолько, что приходилось идти гуськом. Высокие дома, выстроенные из кирпича по старинному образцу и неряшливо выбеленные известкой, вздымались вверх на три-четыре этажа, погружая улицы в глубокую тень. Путники, внезапно вынырнув из этого царства вечного сумрака на площадь, оказались вдруг ослеплены ярким солнечным светом. Всю дорогу их провожали взглядами, в которых тлел огонек затаенной угрозы. То здесь то там кто-нибудь сплевывал им вслед или высказывал сквозь зубы чистосердечное пожелание, чтобы их души горели в аду.

Наконец они вышли на базарную площадь, гул и рев которой был слышен издалека. Рынок был забит крестьянами и рыбаками, разложившими свои товары прямо на камнях или на небольших лотках из неотесанных досок, положенных на кирпичи. Было полно горожан. В многолюдной толпе можно было заметить и вооруженных воинов, лучников, оруженосцев и рыцарей, которые глазели по сторонам, толкались, выбирали и торговались. Дени купил заднюю часть говяжьей туши; Артур наполнил свою сумку миндалем, сушеным инжиром и маленькими апельсинами. То было изысканное лакомство, которое он впервые в жизни попробовал, только приехав сюда. Остальные, поторговавшись, накупили оливок, засахаренных фруктов и червивой муки, а Понс приобрел козла, утверждая, что знает, как его разделывать и готовить. Они уже покидали площадь, не без труда прокладывая путь сквозь толпу, издеваясь над Понсом в том смысле, что козел – это на самом деле переодетый сарацин, одержимый бесом, и что он слишком сильно воняет, чтобы его можно было есть, когда к Дени подошел какой-то оборванец и низко ему поклонился.

– Дражайший монсеньор, благородный рыцарь, высокородный лорд, – сказал он, улыбаясь, – от своих щедрот подайте бедному менестрелю одну оливку, капельку масла или еще лучше пенни на хлеб.

В первое мгновение Дени решил, что перед ним местный нищий. Но, взглянув на него пристальнее, он увидел, что бедняга одет в старую, изодранную в клочья куртку с вышитым красным крестом, какие надевали под доспехи, а под мышкой он держит обшарпанную арфу. У него было дерзкое выражение лица, острый, выступавший вперед подбородок, что придавало ему сходство с лисой, а его глаза, маленькие, плутоватые и беспокойно бегавшие, поблескивали веселыми искорками.

– Ты француз? – спросил Дени. – Или кто ты такой?

– Я все, что ваша светлость пожелает, – ответил тот. – Но во имя любви к Господу, если только вы не желаете, чтобы я превратился в бесплотный дух, подайте мне пенни.

Дени вытащил из кошелька монету. Более щедрый Артур был готов дать этому человеку несколько больше, но Понс, дотронувшись до его руки, покачал головой.

– По вашей милости на нас набросится сотня нищих, если вы это сделаете, – негромко сказал он.

Менестрель поймал пенни, который Дени бросил ему, и тотчас повернулся к женщине, продававшей маленькие булочки. Артур и все остальные двинулись прочь, однако Дени отстал от них и прислушался.

– Прекраснейшая предобрая мадонна, – говорил оборванец торговке, которая была тощей, высокой, загорелой до черноты и с огромной коричневой бородавкой на щеке. – Достойная девица, сколько вы хотите за хлеб?

– Два пенни, – буркнула она.

– Один. – Он показал пенни, который ему дал Дени.

Она покачала головой. Он взял одну булочку и сунул пенни ей под нос, повадками напоминая в этот момент волка. Она закричала на него на смеси местного наречия и ломаного французского, размахивая руками и тряся головой. Он отступил на шаг, однако позабыв выпустить из рук хлебец. Она попыталась выхватить его, бранясь во все горло. Кое-кто из ее соседей покинули свои лотки и присоединились к ней. Один из них ударил менестреля дубинкой. И от этого удара словно разверзлись врата ада – раздался вой сотен глоток. Беднягу окружили дьявольские рожи с разинутыми ртами, скалившие зубы, с выпученными глазами, над ним взметнулась сотня сжатых кулаков и сотня ножей и дубинок. Менестрель, пронзительно звавший на помощь, в мгновение ока пропал из виду, толпа поглотила его, словно зыбучие пески.

– Боже милостивый, они его убивают! – вскричал Артур.

Дени уже ринулся в свалку, угрожающе размахивая куском мяса. Он повалил двоих, прежде чем лишился своего скользкого оружия, схватил третьего за волосы, отшвырнул его прочь с дороги, стукнул по носу какую-то женщину и наконец пробился к менестрелю. Ему стоило больших усилий вынуть меч из ножен. Он выхватил его вовремя, чтобы отразить нацеленный на него удар дубиной и сделать яростный ответный выпад, кто-то хрипло вскрикнул.

Понс бросил своего козла и вступил в драку с мечом в одной руке и кинжалом в другой. Меч Хью взлетал и опускался. Раздавая направо и налево удары плашмя, Хью приговаривал: «О, ну давай, давай же! Получай в глаз, старый петух. С тебя довольно, приятель» – и тому подобное. Артур боролся с толстяком, у которого он в конце концов вырвал узловатую дубинку. Он треснул толстяка по голове и принялся охаживать палкой ближайшие головы и спины. Не сражался один Пейре Видаль. Он осторожно заполз под навес, где преспокойно пожевывал пригоршню оливок и тихонько напевал себе под нос. Понс кричал во все горло: «Пилигримы! К оружию, пилигримы!» – и повсюду воины выхватывали мечи. Постепенно пламя битвы распространилось по всей площади. К Дени, стоявшему широко расставив ноги над распростертым менестрелем, первым присоединился Артур, а затем Хью и Понс, и совместными усилиями они оттеснили озверевшую толпу. На мгновение наступила тишина, прерываемая тяжелым дыханием дюжины людей. Они смотрели со злобой, но не торопились бросаться на обнаженные клинки. Вдруг Понс взревел, как тигр, и ринулся вперед, со свистом рассекая воздух мечом, будто плетью. Толпа дрогнула и рассыпалась, потоками устремившись в боковые улицы и переулки и оставив на площади крестоносцев, раненых и убитых.

Дени вытер меч полой рубахи. В нескольких шагах от него выл и кричал человек, прижимая обе руки к окровавленной груди. Хью обошел вокруг него и хладнокровно ударил его по лицу. Тот опрокинулся навзничь, гулко стукнувшись головой о камни, и замер.

– Проклятые ублюдки, – выругался Хью. Его глаза были мутными, налитыми кровью. Неистовая ярость, владевшая им в бою, медленно утихала. Он приходил в себя, словно человек, только что проплывший пять миль, стирая с лица пот, будто капли морской воды.

Пейре Видаль выбрался из укрытия, отряхиваясь от пыли.

– Какого черта ты там делал? – спросил Понс.

– Я вдохновлял вас на битву песней, – ответил Пейре.

Дени склонился над менестрелем.

– Он еще дышит, – сказал он. – Понс, ты самый сильный из нас. Взвали его себе на плечи.

– Где мой проклятый козел? – прохрипел Понс.

Артур, бледный как смерть, нагнулся к человеку, которого ударил Хью, и только покачал головой. Он выпрямился, потирая рукой бедро, и прошептал:

– Да простит нас Бог.

– Друзья, поскольку мы остались победителями на поле брани, – сказал Пейре, – давайте поблагодарим Господа и соберем трофеи. – Он поднял ручную тележку на двух колесах, которая лежала, опрокинутая набок, и принялся нагружать ее провизией.

Подхватив менестреля под мышки, Понс посадил его.

– Он притворяется, – заявил он. – Меня били и посильнее на турнирах. Перестань прикидываться, дурак, или я сам надаю тебе затрещин.

Менестрель с жалобным стоном приоткрыл один глаз.

– Их правда здесь нет? – спросил он. – Ради Христа, рыцари, не надо добавлять мне синяков.

– Вставай, – перебил его Хью. У него была рассечена щека, и он непрерывно вытирал тыльной стороной руки кровь, которая смешивалась с потом и капала на его одежду.

– Это было только начало. Грязные свиньи еще вернутся, попомните мои слова. Поспешим назад, в лагерь, ребятки, или мы окажемся в ловушке на этих узких улицах. Хей, слушайте все! – оглушительно заорал менестрель во всю силу легких, и люди, находившиеся на площади, повернулись к нему. Некоторые из них собирали съестное, как Пейре Видаль, тогда как другие, еще не до конца опомнившись после битвы и внезапного ее завершения, изумленно оглядывались по сторонам или испуганно переговаривались между собой. Услышав крик Хью, они медленно направились к нему.

– Уходите отсюда! – проревел он и, понизив голос, обратился к Дени: – Оставь этого человека здесь, если только он может передвигаться сам. Мы уходим, быстро!

– Ты можешь идти? – спросил Дени менестреля. Парень довольно проворно вскочил на ноги. Дени схватил Артура за руку.

– Вы похожи на привидение, – сказал он. – С вами все в порядке?

– Я в порядке. Идемте, – кивнув, отозвался Артур. С оружием наготове, они двинулись прочь из города. Пейре, с помощью Понса, катил тележку.

– Завтра вы скажете мне спасибо, – бормотал он. Дома, мимо которых они проходили, были крепко заперты, из окон никто не выглядывал, но где-то в глубине город угрожающе гудел, словно потревоженный улей.

Дени помогал Артуру, который время от времени начинал прихрамывать. Он искоса поглядывал на бледное лицо друга, но ничего не говорил.

Менестрель внезапно остановился.

– Матерь Божья! – воскликнул он. – Моя арфа. Я забыл свою арфу.

– Не стоит вспоминать об этом, – сказал Дени. – Если ты вернешься назад, то на сей раз тебя точно убьют. Я добуду тебе другую арфу. Ты умеешь петь?

– Как любая птица, – сказал менестрель, повеселев. – Меня зовут Гираут из Эврё, добрый господин. Хороший сеньор, я сложу песнь в вашу честь, которая превзойдет даже песни Пейре Видаля. Кстати, признаюсь, что я друг Видаля и в течение многих лет служил у него жонглером…

– В таком случае, уверен, ты будешь рад снова встретиться с ним. Вон он, толкает тележку сзади нас.

Менестрель невозмутимо пожал плечами.

– Что ж, бывает, люди ошибаются. Парень, на которого я работал, говорил, что он Пейре Видаль.

– Может, он и был прав, – проворчал Пейре. – Я, потомок императоров, толкаю какую-то мерзкую маленькую тележку, груженную овощами, в обществе пьяниц и выродков?.. Я несомненно самозванец.

– Ты станешь лишь почтенным воспоминанием, если не поторопишься, – буркнул Хью. – Это было только начало. День еще не закончился, далеко не закончился.

Как ветеран многих кампаний, Хью знал, что говорил. Слух об уличной драке распространился по лагерю, причем истина была искажена до неузнаваемости домыслами и преувеличениями всякого рода: говорили, будто горожане убили сотню пилигримов, что нескольких солдат они подвергли сожжению заживо на базарной площади, что они намерены атаковать лагерь.

Напрасно некоторые бароны из числа самых рассудительных пытались успокоить своих подчиненных. Норманнские воины де Танкарвиля, буйные от природы, устроили вылазку к воротам города, которые были закрыты напуганными и разозленными горожанами. Многие англичане, как рыцари, так и простые солдаты, вышли из лагеря, чтобы присоединиться к норманнам. И лишь тогда, когда появился король Ричард и проехал по рядам, осыпая подвернувшихся под руку ударами короткого жезла, страсти немного улеглись.

Но ненадолго. Ричард посетил дворец, где остановился Филипп Французский, чтобы обсудить проблему и сохранить мир. Рано утром на следующий день два короля встретились с архиепископом Сицилийским и правителями Мессины, военным главой Журденом дю Пеном и адмиралом Маргаритой ди Бриндизи. На улицах вокруг дворца собралась толпа, которая бурлила, выкрикивала оскорбления, люди сновали туда и сюда, сжимая в руках ножи, мечи и пики. Некоторые приближались к тем или иным воротам и обменивались с крестоносцами крепкими выражениями. В конце концов поднялся такой ужасный шум, что Ричард едва мог разобрать свои собственные слова и, следовательно, начал терять терпение. Журден дю Пен и Маргарит вышли на улицу якобы для того, чтобы успокоить толпу, но вместо этого распустили злонамеренный слух, будто король Англии проявляет упрямство и угрожает. Они вернулись в зал совета и не моргнув глазом сказали, что все в порядке. Но не прошло и получаса, как в дверь ворвался английский рыцарь и сообщил Ричарду, что отряд горожан совершил набег на палатки Хью ле Брюна, сеньора Лузиньяна, и что вот-вот начнется жаркая битва. Ричард окончательно вышел из себя, разгневанный как двуличием сицилийцев, так и возмутительным спокойствием Филиппа. Король Франции с высокомерной улыбкой подчеркнул, что никто из его людей в беспорядках не участвует и что его отношения с сицилийцами всегда были и остаются поныне вполне дружественными.

Ричард со своей охраной покинул дворец и поспешил в лагерь. То, что он там увидел, можно назвать маленьким и скромным скандалом: десятка два горожан дрались с караульными и копьеносцами лузиньянцев. Весь лагерь кипел и неистовствовал, а из города подходили все новые и новые люди, тогда как другие плотными рядами выстроились на стенах, сквернословили и потрясали оружием. Ричард привстал на стременах и громогласно потребовал, чтобы обе стороны разошлись. Вместо ответа кто-то швырнул в него камнем, который угодил ему в грудь. Ричард никогда не умел сдерживаться, но после этого последнего оскорбления он потерял всякую власть над собой. Он выхватил меч и ринулся на сицилийцев. Они бросились врассыпную, словно он был целой армией.

Он был подобен магниту, который притягивает все железные предметы, находящиеся поблизости. С громкими криками, уже предвкушая славное сражение, пуатевенцы бросились к оружию, а за ними норманны, гасконцы, выходцы из Анжу и все английское воинство. Рыцари рассаживались по коням, свистом сзывая членов своего клана и выкрикивая боевые кличи. Заиграли трубы, и пехотинцы начали сбегаться со всех сторон, в восторге от представившейся возможности пограбить, если только удастся попасть в город. Сицилийцы удрали, укрывшись за городскими стенами, и ворота с грохотом захлопнулись. Из бойниц полетели стрелы, дротики и камни.

К этому моменту Ричард уже забыл, где находится; он осознавал только, что сражается. Он погнался за горожанами, а вослед ему устремилось войско. Одни принялись ломать ворота, тогда как лучники и пращники пытались открыть ответную стрельбу по городу, прячась за щитами рыцарей. Король поехал в объезд вдоль стен и поблизости от берега обнаружил боковые ворота, предназначенные для рыбаков. Несколько воинов вытащили из лодки, сушившейся на берегу, мачту и с ее помощью проломили доски. Ричард вступил в город одним из первых. Десятки горожан побежали, хотя и запоздало, защищать улицы, примыкавшие к боковому ходу. Прочие забрались на крыши и кидали сверху черепицу и камни без разбора – на головы и своих соседей, и захватчиков. Три рыцаря нашли смерть на этих улицах, но остальные, хрипло вскрикивая, точно свора охотничьих собак, следовали за королем, пробились к морским воротам, изрубили горожан, пытавшихся оказать сопротивление, и сняли засовы, чтобы впустить армию.

Страсть к разрушению обуяла войско. Тот, кто ударил один раз, не мог удержаться от второго удара. Тот, кто увидел однажды, как падает с раскроенным черепом враг, и почувствовал упоительный восторг, когда клинок со всего маху безжалостно погружается в человеческую плоть, уже не мог остановиться и наносил сокрушительные удары снова и снова. Крестоносцы вихрем проносились по улицам, взламывали двери и ставни, срывали замки, хватали женщин и убивали всякого, кто попадался им на пути. Повсеместно вокруг какого-нибудь несчастного поднималась буря, водоворот страстей, на него наваливались всем скопом, десять на одного, и рубили на куски или затаптывали до смерти. Воздух сотрясали взрывы безумного хохота, сливавшиеся в несмолкающий рев. К полудню все было кончено. Войско Ричарда овладело городом, а его знамя развевалось над крепостными стенами. Жители города бежали в предместья, или попрятались по углам, или сдались, тогда как крестоносцы подсчитывали награбленное и пускались в разгул.

Дени, тяжело дыша, оперся на свой меч. Он и Артур выбежали из палатки при первой тревоге, захваченные общим безумием. Они вскочили на лошадей и помчались стремя в стремя к городу. Прежде всего их несло любопытство, поскольку в суматохе было трудно понять, что происходит. Как и все остальные, они были вынуждены остановиться у крепостных стен. В полной растерянности они гарцевали на месте и были внесены в город хлынувшим потоком крестоносцев. И тут внезапно они осознали, что очутились в гуще сражения и, защищаясь, наносят один удар мечом за другим. Так человек, лениво шевеливший веслами, вдруг обнаруживает, что его лодку уносит сильное течение, и начинает грести, желая спастись, изо всех сил. Пристав наконец к берегу, промокнув до нитки и дрожа от усталости, этот человек видит ужасную стремнину, из которой только что едва выбрался, но у него не остается никаких сил, ни душевных, ни физических, даже на то, чтобы сказать: «Слава Богу!» Точно так же и Дени стоял, жадно глотая воздух и безучастно озираясь вокруг. В его памяти были провалы, перед глазами вставали кошмарные видения, в ушах раздавались жуткие крики, которые, впрочем, до сих пор доносились со всех сторон. Руки его болели, ныли челюсти и десны. Воздух был пропитан пряным запахом крови, пыли и дыма.