Пламя грядущего

В тот же день я почувствовал себя совершенно больным. Меня поразила слабость и полное равнодушие ко всему происходящему. Обессилев, я даже не мог ходить и слег в постель…

* * *

– На самом деле, я отнюдь не был тяжело болен, – признался Дени.

Они с Артуром грелись у камина, слушая шум дождя, хлеставшего в окна замка и заливавшего потоками воды внутренний дворик.

– Во всяком случае, физически. Меня терзал недуг совсем иного свойства. Не знаю, как это объяснить, но у меня было ужасное ощущение дурноты где-то в глубине желудка. Оно походило на то, что я чувствовал, когда впервые в жизни стоял в зале, полном гостей, и пел одну из своих песен. Я представлял себя на месте бедняги Николаса, будто я совершил нечто, вызвавшее гнев Ричарда, и меня избили до полусмерти и выбросили за порог самому добывать себе пропитание. И в тот же миг я видел себя в каком-то мрачном месте – в неведомой чужой стране… Одним словом, я решил, что мне необходимо время, дабы хорошенько все обдумать. Ричард намерен отбыть во Францию в начале декабря. Таким образом, у меня остается более двух месяцев, чтобы принять решение.

– Стало быть, Ричард отправился в Уорикшир без вас? – спросил Артур.

– Он обращался со мной так нежно и заботливо, точно женщина, – поведал Дени. – Ходил на цыпочках и разговаривал шепотом – знаете, как обыкновенно у постели больного. Он сказал, чтобы я не спеша возвращался в Лондон, когда поправлюсь настолько, чтобы выдержать путешествие. И сам же предложил мне поехать сюда и пожить у вас, пока окончательно не восстановлю силы.

– Как вы считаете, что он сделает, если вы решите не возвращаться к нему?

– Не думаю, что он станет что-то предпринимать. Полагаю, если я не вернусь до его отъезда во Францию, он совершенно забудет обо мне.

Артур покачал головой.

– Как мне кажется, он мыслит далеко не так просто, судя по тому, что вы рассказали. Он хитроумен. Полагаю, именно таким и должен быть король.

– Я знаю только одно, – сказал Дени, сплюнув прямо в огонь. – Если существует на свете человек, способный нанести поражение Саладину, то это он. Хитрый, проницательный, сильный, неистовый – я видел его в бою, и я видел, как он управлял толпой священнослужителей и лордов, которые и сами далеко не промах. Я им восхищаюсь. И он внушает мне уважение. И меня очень сильно влечет к нему. Но я не уверен, что он мне нравится.

Артур глубоко вздохнул.

– Хотел бы я, чтобы все было просто. Я хотел бы, чтобы вы забыли о своих неприятностях и остались жить здесь. И в то же время, должен признаться, со мной происходит нечто странное. Я… Как бы получше выразиться… Чем больше вы рассказываете мне о Ричарде и его замыслах, тем сильнее я чувствую… Я хотел бы отправиться с ним в Святую Землю.

– Вы? – в изумлении вскричал Дени. – Боже мой, именно вы хотите собраться в путь, покинуть свои земли и странствовать по Востоку? Артур! Вы вполне здоровы?

Артур невесело улыбнулся.

– Знаю, насколько странным должно казаться вам мое желание. Понимаете, поездка в Лондон явилась для меня новым, необыкновенным и весьма интересным опытом. Моя мать сказала странную вещь. Когда я вернулся домой и спросил, как дела, она ответила: «А ты не волнуйся обо мне, мой мальчик, я решила не умирать, пока ты окончательно не угомонишься». Я подумал, она всего лишь испытывает ревность, или собственнические чувства, или что-то подобное по той причине, что я покинул ее. Но возможно, она разглядела в моей душе нечто такое, о чем я и сам не подозревал… до настоящего времени.

– Когда климат так плох, как здесь, я не удивляюсь вашему стремлению попутешествовать, – сказал Дени с нарочитой беспечностью.

– Вы правы, что не принимаете мои слова всерьез. Откровенно говоря, я и сам с трудом верю, что способен отправиться на край земли, – сказал Артур. – Ведь я не отношусь к числу людей непоседливых. Дома у меня есть все, о чем я могу мечтать. И мне нравится климат. Он меня вполне устраивает. – Сложив руки на коленях, он внимательно смотрел на языки пламени в камине. – Но я непрестанно думаю о красоте дальних стран, о людях, непохожих на нас, о незнакомом языке, на котором они говорят, о землях, где, возможно, никогда не слышали о быках, пшенице и плуге. Самые обыденные для нас вещи там чужды всем, а то, что иноземцы считают само собой разумеющимся, покажется удивительным мне. Так странно даже думать об этом! И еще я думаю – не смейтесь, – как замечательно быть одним из избранных, кому, возможно, предначертано судьбой вновь освободить Иерусалим. Вы сказали, что Ричард способен на это, не правда ли?

– Да, но…

– Я тоже так считаю. Каким чудом казалось вступление Готфрида Бульонского[122] в Иерусалим девяносто лет назад. Как, должно быть, возрадовались небеса. И какую гордость, наверное, испытывали тогда рыцари, носившие крест!

– Хм-м. Насколько я слышал, они были слишком увлечены грабежами, чтобы испытывать какие-то чувства. – Дени насупился и с тревогой посмотрел на Артура. – Если мне не изменяет память, вы говорили, что долг рыцаря прежде всего состоит в том, чтобы заботиться о своих землях и подданных.

Артур кивнул:

– Но долг перед Господом превыше всего.

– Вас посвятил в рыцари епископ Чичестерский, не так ли? – промолвил Дени. – Не он ли, случайно, внушил вам эту мысль?

Артур вспыхнул.

– Не будем ссориться, – серьезно сказал он. – В конце концов, Дени, вы довольно повидали мир. Я же – совсем иное дело. Лондон произвел на меня ослепительное, ошеломляющее впечатление – обилие народа, суета, церкви, дома, рынки! Я видел двух женщин, которые танцевали на мечах, жонглировали ножами и кубками и пели, проделывая все это одновременно, представляете? Мы с Мод заглянули на Грейсчерчский рынок – там торговали товарами со всех южных и восточных графств. А потом мы пошли в Ньюгейт, где находится рынок северных и западных графств. Я видел человечков, одетых в цветные юбки и плащи из оленьей кожи, и такого маленького роста, что они едва достигали моего плеча. Они приехали с далекого севера. А кафедральный собор в Вестминстере[123]! А помните, когда мы обедали на пристани Сент-Ботолф, за соседним столом не умолкая болтали итальянцы? На плече одного из них сидела птица, которая ругалась, как человек.

– Да, помню, – фыркнув, сказал Дени. – Но и в Чичестере есть великолепный собор и рынок, а в Портсмуте и Саутгемптоне выстроены прекрасные гавани, и вы, должно быть, видели танцовщиц на ярмарках…

– Нет, никогда, – перебил Артур. – Я никогда не видел города, подобного Лондону. Мы встретили там людей из Норвегии и Фландрии, и мы даже видели двух сарацинов. Сарацины! По крайней мере я так думаю: у них была темная кожа и бороды клином, и они носили странные круглые шляпы и длинные мантии…

– Наверное, евреи, – заметил Дени. – Артур, вы ведете себя как ребенок. Если вам хочется попутешествовать, поезжайте снова в Лондон. Но на Восток?..

Артур некоторое время хранил молчание. Наконец он заговорил:

– Скажите, Дени, когда вы покидали свой дом… Я знаю, вы уехали потому, что мечтали стать трувером и научиться этому искусству, но неужели вас не томило предчувствие чего-то необыкновенного, каких-нибудь приключений? Неужели вас не манил дух… не знаю, как бы точнее объяснить… странствий и рыцарских подвигов?

– Дух рыцарства? Конечно, нет. – Он подумал мгновение и с сомнением добавил: – Не знаю. Я не уверен, что правильно вас понял. Четверо сыновей Аймона… Возможно, я думал о них. Или о другом парне, Журдене, из песни о Журдене де Блеви…

Он замолчал на полуслове. Журден? Почему это вдруг пришло ему в голову? Ведь он даже не помнил никаких подробностей, только что-то о предателе по имени Фромон, которому отрубили ухо, но почему и кто это сделал, он не имел представления. И осталось еще смутное воспоминание, будто Журден отправился на Восток или в Испанию, одним словом, куда-то, где были сарацины. Он тряхнул головой. Во всяком случае, повесть об Аймоне и его четырех сыновьях ясно запечатлелась в памяти. Их подвиги давали богатую пищу его детскому воображению.

Он сказал задумчиво:

– Я часто сочинял про себя всякие истории. Я воображал себя одним из доблестных братьев и все время придумывал разные необыкновенные подвиги. Кстати, вы же знаете, у меня тоже есть три брата, но они не большие любители приключений. Их единственным желанием было остаться дома и жить безмятежно. Но мое воображение превращало нас в четырех паладинов[124], побеждавших злых колдунов и сражавшихся с великанами. Мы встречали прекрасных дам, даривших нам нежную и чистую любовь… Скажу вам честно: я не знаю. Возможно, что-то от этих детских фантазий осталось в глубине души. Но мое положение весьма отличалось от вашего, Артур! Я был самым младшим, и у меня не было иного пути, кроме как принять сан или поступить на военную службу под начало какого-нибудь рыцаря. Вы были единственным сыном, наследником своего отца. Откуда у вас могла появиться эта жажда странствий?

Помимо воли в его голосе прозвучали горькие нотки. Артур, положив подбородок на сцепленные руки, спросил:

– Вы сожалеете о том, как сложилась ваша жизнь?

– Нет, об этом я не сожалею. Однажды я надеюсь изменить ее каким-нибудь образом.

– Я знаю, какими глазами вы, должно быть, смотрите на меня, – сказал Артур. – И я знаю, кто я таков. Лорд поместья Хайдхерст, владеющий тридцатью душами. Но я никогда не ощущал себя сколь-нибудь значительным человеком. Я никогда не пользовался большой свободой, будучи ребенком, Дени. У меня был брат, но он умер в младенчестве. Так что я был единственной надеждой отца. Он отдавал очень много сил этой земле, посвятил ей всего себя. Мой прапрадед получил ее после победы на Сенлакском поле; он сражался под знаменами герцога Вильгельма, когда было разбито войско короля Харальда[125]. А потом в течение пятидесяти лет и ему, и его сыновьям пришлось воевать, чтобы подчинить своих собственных вилланов, которые, естественно, их ненавидели. Когда начал править мой дед, его подданные уже смирились, начали работать на него и признали так же, как прежде признавали тана[126], владевшего этими угодьями до нас. Мой отец приложил много усилий, чтобы закрепить достигнутое и пойти дальше, и мы начали извлекать выгоду из своих земель. Он предполагал, что в будущем я стану бароном, увеличу владения, у меня будет больше вассалов и слуг, мое влияние расширится… Меня не отсылали ребенком из дома, как вас. Я прислуживал пажом здесь же, в замке, но одновременно помогал отцу. Я рано узнал, как заготавливать сено, как определять подходящее время сева и жатвы, как ухаживать за скотом. Гораздо позже, когда мне уже исполнилось четырнадцать, меня отправили в замок моего дяди, Ральфа Хастинджа, служить оруженосцем и постигать военное искусство. Я жил там в течение трех лет, и это были счастливые годы. В замке было весело; мой дядя любил хорошо поесть и выпить, и два моих кузена были жизнерадостными молодыми людьми всего на несколько лет старше меня. Они увлекались розыгрышами, азартными играми и женщинами. Я узнал, что один из моих двоюродных дедов отправился в Святую Землю с крестоносцами короля Людовика и погиб там под Дамаском. Я видел его меч и шлем, которые были привезены домой и повешены на стене в замке. Именно тогда во мне пробуждалось желание путешествовать и совершать рыцарские подвиги. Когда у меня выдавалась свободная минута, я стоял и смотрел на меч и шлем, немного заржавевшие, покрытые толстым слоем пыли и паутины, и думал о том, какие страны им довелось увидеть, какой длинный путь проделали они туда и обратно, в скольких переделках побывали. Правда, у меня было не слишком много времени на подобные размышления. Вы, конечно, знаете, сколько надо положить труда, чтобы обучиться искусству владения оружием. А после моего возвращения домой у меня появилось вдвое больше забот, чем прежде. Когда же умер отец, работы прибавилось вшестеро. Я был вынужден сделать выбор. – Он прикусил губу. – Нет, наверное, это не совсем так. Выбор был сделан за меня. Мне оставалось или принять на себя ответственность, или отказаться от нее. Но вы понимаете, я не мог пренебречь долгом. И я взвалил его на свои плечи.

Дени кивнул.

– Но иногда я вспоминаю о том мече со шлемом, – закончил Артур.

– Невозможно избавиться от воспоминаний, – рассеянно заметил Дени.

Они сидели молча. Дождь стих, и теперь можно было услышать, как журчит и булькает вода в водосточных желобах, перекликаясь с музыкальным звоном дождевых капель, падавших на карнизы. Дени искоса наблюдал за своим другом.

«Это моя вина, – думал он. – А если бы я случайно не оказался здесь? Если бы не вовлек его в поездку в Лондон? Ему нечего делать вдали от дома. Он уедет, повинуясь минутному порыву, и будет сожалеть об этом всю оставшуюся жизнь. Но предположим, – размышлял он, – только предположим, что Мод выйдет за меня замуж. Тогда я поселюсь в этих местах и стану его соседом. И конец вздору об отплытии к вратам Иерусалима».

Или взять на себя ответственность, или отказаться от нее? Он вспомнил светлые косы Мод, и невинные голубые глаза, и нежную атласную кожу, какой он никогда прежде не видел.

«Ну что ж, существуют кое-какие обязательства, – рассудил он, – которые мужчина может принять совершенно безбоязненно».

К замку Мод он ехал кружным путем. Утро стояло прохладное, но воздух все еще был пропитан влагой. Леса и скошенные луга, окутанные дымкой, имели неясные очертания. Все краски казались смазанными и приглушенными. Дени въехал во двор замка. Курносый паж, узнав его, нахально подмигнул и проводил в дом.

Мод вместе с двумя своими дамами вышивала настенный гобелен. На плотном льняном полотнище шерстяными нитками были изображены сцены из истории Давида и Голиафа[127]. Ухмыляющийся Давид противостоит гиганту. Обезглавленное тело великана и пастушок, поднимающий за волосы голову. Между широко раскрытых мертвых глаз застрял камень. И, наконец, Давид предстает перед царем Саулом[128], который, откинувшись в кресле, сидит с отсутствующим выражением лица, свойственным человеку, который пытается языком вытолкнуть застрявшее между зубов семечко. Мод воткнула иглу в угол полотнища, натянутого на раму, и отослала своих женщин.

– Прелестная работа, – сказал Дени.

– Надеюсь, она хоть немного защитит от сквозняков в этой комнате, – сказала Мод с глубоким волнением. – Итак, вы вернулись. О, Господи. Как… Как замечательно. – Она едва не сказала: «Как ужасно» – и смущенно отвела глаза. – Не хотите ли немного вина?

– Нет, благодарю вас.

– Надеюсь, ничего не случилось. Я хочу сказать, вы ведь не поссорились с королем, не правда ли? Вы появились так неожиданно.

– Я заболел и попросил позволения уехать на некоторое время, чтобы отдохнуть.

– О, надеюсь, ничего серьезного?

– Я хотел вновь увидеть вас.

Она густо покраснела.

– Я забываю о приличиях. Не хотите ли выпить вина? Вы хотели… Вы имеете в виду, что совсем не были больны?

Он рассмеялся, увидев ее смущение.

– Я был немного болен. Но моему сердцу было холодно там, подле короля. Оно ищет тепла. Так птица, замерзнув зимой, стремится к солнцу.

Он обнял ее, собираясь поцеловать в знак приветствия. Она сказала слабым голосом:

– Но всю неделю шел дождь…

Он нежно поцеловал ее. И в миг поцелуя его вдруг пронзило предчувствие близкой потери. Предчувствие было настолько острым, что он вновь отстранился от нее. Мод открыла глаза и глубоко вздохнула.

– Я рада, что вы вернулись. Я скучала по вас. И, конечно, дождь до сих пор идет, – добавила она, по-прежнему заливаясь румянцем. – О, Дени, скажите же что-нибудь.

Они сели рядышком на скамью у окна.

– Мод… – начал Дени.

– Вы привезли мне новые песни? – перебила она с излишней поспешностью.

– Да, сколько угодно песен. Я хочу спросить вас об одной вещи, – ответил он.

Она сидела неподвижно, стиснув руки на коленях.

– Мой род очень древний, – продолжал он после паузы.– Фамилия Куртбарб весьма знатная, но не очень богатая. Я не жду наследства. Я бездомный странник, которому нечего предложить. И потому на самом деле мне не следовало бы говорить с вами об этом. Я не могу открыто пойти к вашему сеньору Хотериву и просить вашей руки. По крайней мере, пока не поговорю с вами. Согласитесь ли вы выйти замуж за человека, не имеющего земли?

Ее глаза становились все шире, по мере того как он продолжал говорить.

– О! – воскликнула она. – Я думала, вы хотите попросить меня о чем-то другом.

– Простите?

– Не важно, – торопливо сказала она. Ее щеки пылали. Она опустила взгляд, сосредоточенно рассматривая свои руки, и промолвила: – Я не могу выбирать. Я должна выйти замуж за того, за кого велит мой сеньор Уильям Хотерив.

– Понимаю. И у вас нет каких-нибудь предпочтений? – Дени улыбнулся с легким оттенком иронии.

Она подняла голову.

– Дени, – сказала она, – я всего лишь девушка, более того, деревенская девушка. А также я не очень умна. Вы хотите, чтобы я честно ответила вам? То, что вы вели себя как мой трувер, называли меня Бель-Вэзер, сочиняли в мою честь песни и говорили такие приятные слова, мне нравилось и волновало до глубины души. Никогда прежде со мной не случалось ничего подобного. Я знаю очень мало о законах куртуазной любви, но все это позволяло мне ощутить себя частью большого и прекрасного мира, в котором происходят такие восхитительные вещи, как суды любви, турниры, игры, танцы… Это походило на старинные баллады и рыцарские романы. Но люди не вступают в брак только по любви.

Дени не мог поспорить с этим утверждением.

– Я знаю, – сказал он. – Но тем не менее вы должны ясно представлять все свои желания. Полагаю, я вправе утверждать, что сам король оказывает мне покровительство. Артур – мой друг. Возможно, удастся убедить Хотерива, что, если я сделаюсь владельцем вашего манора, это принесет определенные выгоды. Но вам следует сказать откровенно, чего же хотите вы сами.

Довольно долго она хранила молчание. Потом промолвила тихим голосом:

– Мой муж должен быть безупречным, благородным рыцарем, который стяжает славу ратными подвигами, который утешает слабых, заботится о бедных и никогда не поступится своей честью.

Дени несколько раз открыл и закрыл рот, но был нем как рыба. Наконец он выдавил, чувствуя себя ужасно неловко:

– Я надеюсь стать достойным вас.

– Ох, Дени! – она взяла его руку в свои. – Я не имела в виду, что вы не обладаете каким-то из этих качеств. Судя по тому, что вы рассказывали мне, что рассказывал о вас Артур, что я видела собственными глазами, я нисколько не сомневаюсь в вашей доброте, и храбрости, и чести. Но… Но в сравнении с Уильямом Маршалом, например, вы… совершили не очень много подвигов на войне. И хотя на самом деле это не самое главное препятствие, однако вы так много путешествовали, что я просто не в силах поверить, что вы когда-нибудь решитесь…

– Навсегда поселиться в одном месте? – холодно подсказал Дени.

– Да, – кивнула она. – И со мной.

Ему пришла в голову мысль броситься перед ней на колени, горячо обнять, излить на нее поток красноречивой чепухи, чтобы исчезли все ее сомнения. Но вместо того он вздохнул и поднялся на ноги.

– Возможно, вы правы, – сказал он.

– Вот вы и рассердились.

– Ничуть. Вы благоразумная девушка. Я не имею ни малейшего представления о том, сумею ли вести оседлую жизнь. Я мог бы солгать вам и пообещать, что легко к этому привыкну. В конце концов, все возможно.

Скажу откровенно, как бы то ни было, вы заставили меня вспомнить о том, чем я пренебрегал: о рыцарском долге. И как бы ни распорядилась судьба, я не забуду, каким, по вашему мнению, должен быть мужчина благородного рода.

– Спасибо, Дени, – мягко сказала она.

Она спустилась вместе с ним по лестнице во внутренний двор. Один из слуг, повинуясь ее кивку, подвел коня.

– Как скоро я вновь увижу вас? – спросила она.

– Завтра, если угодно. Я еще не спел вам песен, о которых говорил.

Он уже был готов сесть в седло, когда она схватила его за рукав.

– Постойте, не могли бы вы оказать мне одну услугу, – сказала она. – Вы помните Гавриила, милого старого архангела, который живет в лесу? В последнее время погода была отвратительной, и, боюсь, скоро станет еще хуже, а я собиралась послать ему кое-какие вещи. Что вы на это скажете?

«Заботится о бедных»,  – немедленно вспомнил Дени.

– Великолепная мысль! – воскликнул он. – Одеяла, теплый плащ, немного хлеба и мяса – я охотно отвезу ему все это прямо сейчас, если пожелаете. Я могу поехать назад лесной дорогой.

– Это было бы чудесно.

Его вдруг охватило вдохновение.

– Признаюсь, у меня тоже есть одна идея, – с воодушевлением продолжал он. – Вы не думаете, что он святой? Я думаю. Мне кажется, будто в одном его мизинце больше истинной веры, чем во всем теле многих священнослужителей. И я представил, как он живет в своей убогой лачуге с деревянным крестом, водруженном перед входом, и подумал, что он достоин иметь лучший крест, красивый, такое распятие, каким мог бы гордиться настоятель монастыря.

Глаза Мод вспыхнули.

– О, как верно сказано. Вы правы. – Ее пальцы сжали его руку. – Как хорошо, что вы подумали об этом, Дени. У вас есть такое распятие?

– Нет, но, наверное, я могу съездить в Чичестер и заказать его.

– Я дам вам крест, – решительно заявила Мод. – У меня есть очень красивый в часовне. Его велел сделать мой отец, когда на месте старой часовни построили новую, большую.

– Я подарю вам взамен другой, – пообещал Дени. – Я закажу вам новый, гораздо красивее прежнего.

Он вошел вместе с Мод в маленькую церковь, построенную рядом с замком. Помещение было невелико – вмещало не более двадцати человек, но имело массивную каменную купель и алтарь, украшенный деревянной резьбой. Сквозь узкие окна, их было три, проникал свет. На перекладине подле двери висел гладко отполированный деревянный крест, высотой почти в три фута[129]. Фигура распятого Христа была сделана из чистого серебра.

Мод сняла крест с крюка. Он был таким тяжелым, что девушка едва не уронила его, и Дени поспешил помочь ей. Он дотащил крест до своего коня и остановился в растерянности, недоумевая, как везти его. В конце концов кто-то из вилланов догадался принести кусок веревки, и они прикрепили крест к луке седла. Мод велела также дать теплый плащ и немного провизии. Дени сложил все это на седло позади себя. Прежде чем он взобрался на коня, Мод обвила его руками за шею и поцеловала.

– Это благодеяние зачтется вам, – пробормотала она.

Дени вскочил на коня и рысью пустился прочь. Голова его кипела от мыслей. Без всякого сомнения, Мод была неглупой и доброй девушкой. На нее было приятно глядеть, а обнимать и целовать еще приятней. Но в то же самое время он задавался вопросом, не была ли Мод немного сумасшедшей. Ему не хотелось уподобляться герою рыцарского романа. С другой стороны, подарить старику Гавриилу это распятие – благое дело. Честь, смирение, милосердие, мужество – разве плохо жить в согласии с этими понятиями? Именно эти качества восхищали его в Артуре.

«Он был бы ей гораздо лучшим супругом, чем я», – пробормотал он себе под нос, нагибаясь, чтобы не удариться головой о низко нависавшие над дорогой мокрые ветви.

Тем не менее если в конце концов ее желание выйти за него замуж окрепнет, то, вероятно, одержит верх над возражениями, которые могут возникнуть у ее сеньора. И кроме того, еще оставалась надежда, что она повзрослеет и забудет свои романтические бредни. Вскоре Дени принялся весело насвистывать.

С Гавриилом у него возникли некоторые затруднения, так как старик сначала наотрез отказался принять подарки.

– У меня уже есть и одеяло, и плащ, – заявил он. – Юноша, не помню, как его имя… Тот молодой человек, хозяин поместья Хайдхерст, дал их мне. Все остальное будет уже излишеством.

– Вы всегда можете отдать вещи бедным, – уговаривал Дени.

– И распятие у меня тоже есть, – продолжал Гавриил, указывая рукой на две палки, связанные между собой и воткнутые в землю напротив двери хижины. – И серебро, и золото – всего лишь суета сует. Люди швыряются ими, чтобы потешить собственную гордыню и почувствовать себя важными персонами. Неужели вы думаете, что Богу необходимо выказывать свое величие? Ни одно произведение рук человеческих не может сравниться с творениями Божьими, всем тем, что он создал всего за шесть дней, почти не прилагая усилий.

Но было не просто отговорить Дени от благого поступка.

– Вы оскорбите чувства леди Мод, – сказал он. – Не могу представить, чтобы архангел уклонился от своего предназначения и причинил кому-нибудь боль, особенно очаровательной девушке. Кроме того, это красивая вещь…

– Она не более красива, чем дерево или птица, – проворчал Гавриил.

– И бедность бывает нарочитой, точно так же, как и пышная роскошь, – многозначительно заметил Дени.

Наступило молчание. Наконец архангел неохотно проговорил: