Больше, чем ты знаешь

– Держу пари, пока я была больна, все привыкли входить сюда без стука.

– Не все. Только Стюарт, Катч и Додд – на них пришлась львиная доля работы.

– И ты. Я знаю, что ты тоже приходил.

Рэнд изумился. Неужели она чувствовала его присутствие? Ему такое и в голову не приходило.

– Ты знала? – сппосил он. Клер кивнула.

– Ты даже никогда не называла меня по имени. Она быстро поцеловала его ладонь.

– Рэнд, – тихо прошептала она.

Дрожь пробежала у него по спине. Быстро подхватив Клер на руки, он усадил ее на прежнее место, подсунул под спину подушки и осторожно укутал в одеяло. Ее разочарованное лицо заставило его захохотать; впрочем, похоже, именно этого она и ожидала.

– Ты только что пришла в себя, – объяснил он, словно Клер могла об этом забыть. – Оставайся в постели. Хочешь чаю?

– Да, пожалуйста.

Принесенный заранее поднос уже стоял на столике возле койки. Вода была еще горячей. Рэнд налил Клер чашку, добавил сахар и протянул ей. Она с блаженным видом сделала глоток.

– Ты называла меня Тиаре, – сказал он.

Пальцы Клер, державшие чашку, чуть заметно дрогнули. Движение было настолько мимолетным, что Рэнд ничего бы не заметил, если бы не ожидал чего-то подобного.

– Ты, должно быть, ошибся, – обманчиво безразличным тоном произнесла Клер.

– Нет, не думаю. Стюарт тоже это слышал. А может, ты называла так его. Не знаю. – Рэнд продолжал вглядываться в ее лицо. – Кто это? – спросил он. – Кто это – Тиаре?

– Это цветок, – объяснила она, – Tiare apetahi.

– Я знаю этот цветок, – кивнул Рэнд. – Он растет на Таити… священный белый цветок, который встречается только в тех местах. О нем еще есть красивая легенда… и о девушке, умершей, потому что ее сердце было разбито.

На губах Клер появилась натянутая улыбка.

– Для человека, вся жизнь которого связана с легендой, ты рассуждаешь довольно странно, – мягко возразила она. – Ты не веришь в легенды? Пять лепестков цветка – это ее пять пальцев. Он распускается утром, а вечером уже увядает. А по легенде одна юная красавица влюбилась в сына вождя, но поскольку она не могла стать его женой, то ее сердце было разбито и она умерла.

– Легенда Гамильтонов – Уотерстоунов мне больше по душе. Пираты… головорезы… сокровища.

– И предательство. Не забывай о предательстве.

– Ага, это лучшая часть легенды.

– Ни минуты не сомневалась, что ты это скажешь, – хмыкнула Клер.

«Интересно, – подумал Рэнд, – она что же, решила, что ей удалось увести разговор в сторону?»

– Так что такое Тиаре? – повторил он.

Вместо того чтобы ответить, Клер поднесла чашку к губам и снова сделала глоток.

– Я часто бредила, когда была больна?

– Часто? Не знаю. Нет, ты в основном вспоминала отца, реже – брата. Пару раз звала Стикля.

– О Боже! Итак, доктору Стюарту теперь тоже известно, как я называю своего крестного!

– Да, конечно, только вряд ли он осмелится звать его так. Ах да, как-то раз ты вспомнила Трентона.

– Неужели?

Рэнд не прочел в ее лице ничего, кроме искреннего удивления.

– Один только раз, насколько мне известно.

– Должно быть, мне привиделся кошмар, – сообразила она. – Только в кошмаре мне мог бы привидеться Трентон!

– Так что насчет Тиаре? Клер нахмурилась.

– Почему это так важно для тебя? К тому же я вообще не помню, чтобы когда-нибудь говорила нечто подобное.

– Ты упоминала о Тиаре много раз. И всегда одновременно с тапу.

Клер закусила губу и долго молчала. Ее пальцы, сжимавшие чашку, побелели. Рэнд, бросив в ее сторону взгляд, решил, что еще немного и чашка просто треснет. «А может, полетит мне в голову», – подумал он. И однако, не сделал попытки забрать ее у Клер.

– Знаешь, твои уклончивые ответы и молчание разбудили мое любопытство. Было бы лучше, если бы ты рассказала мне сразу.

Теперь она тоже это поняла. А после его слов признаться стало куда тяжелее.

– Это мужчина? – допытывался Рэнд. – Он что-то значит для тебя? Поклонник, наверное? Кто он? Сын местного вождя?

Клер покраснела. – Нет. Господи, какой вздор!

– Неужели? Неужели ты хочешь, чтобы я поверил, что ни один мужчина на островах никогда не пытался поухаживать за тобой?

– Да… нет… просто с чего ты взял, что его зовут Тиаре? Если хочешь знать, это женское имя.

Брови Рэнда поползли вверх.

– Женское?! Клер кивнула.

– Тиаре… так звали мать Типу. Она была любовницей моего отца.

Молчание Клер подсказало ему остальное.

– А что насчет ее тапу?

– Ее тапу?

– Ее проклятия, – объяснил Рэнд. – Это ведь она наложила проклятие на твои глаза?

Глава 9

Клер сунула чашку с недопитым чаем ему в руки. «Это ведь она наложила проклятие на твои глаза?»

– Возьми это, – заикаясь, пробормотала она. – Пожалуйста!

Только тут Рэнд заметил, как у нее трясутся руки. Он успел подхватить чашку как раз вовремя, иначе Клер выронила бы ее на пол.

– Клер, что с тобой? Она покачала головой.

– По-моему, меня сейчас стошнит. – Подогнув под себя ноги, она уткнулась лицом в колени. Но это мало помогло. Желудок у нее взбунтовался. Клер с трудом проглотила вставший в горле отвратительный комок. Сердце колотилось с такой силой, будто готово было выпрыгнуть из груди. Она вдруг вся стала пунцово-красной, страх судорогой сжал горло так, что Клер едва могла дышать. А оттого, что она не могла выразить это словами, ей стало еще страшнее.

Усадив ее поудобнее, Рэнд положил ее руку на край стола, чтобы Клер поняла, где она. Горло Клер сотрясали рвотные судороги, она дернулась было, чтобы встать, но Рэнд держал ее крепко.

– Уйди… пожалуйста, – с несчастным видом попросила она. Теперь в его объятиях ей было неловко и страшно. И присутствие рядом Рэнда не отгоняло страх, а усиливало его. Вместо того чтобы успокоиться, она чувствовала себя все хуже и хуже. – Уйди же, – шепотом взмолилась она, – прошу тебя!

Рэнд не сомневался в ее искренности, но не понимал, что происходит.

– Я позову доктора Стюарта, – сказал он. Только при этом условии он согласился бы скрепя сердце оставить ее.

Клер покачала головой; тошнота снова подкатила к горлу.

– Я не хочу…

Но это меньше всего волновало Рэнда – он жалел только о том, что поторопился отослать дежурившего у двери матроса. Сунув ей в руки тазик, он крикнул, что сейчас вернется, и, выскочив из каюты, помчался разыскивать Стюарта.

Но когда он вернулся, выяснилось, что Клер заперла дверь.

– Клер, немедленно открой! – Дверь сотрясалась под ударами, но держалась крепко. – Со мной доктор Стюарт! Он хочет осмотреть тебя!

А Клер, стоя возле шкафа, прижимала ко лбу мокрое полотенце. Помотав головой, она ничего не ответила.

Рэнд дал ей несколько минут, чтобы подойти к двери. Потом опять принялся кричать, требуя, чтобы она открыла. Только тут доктору Стюарту удалось расслышать из-за двери ее слабый голос, умолявший оставить ее одну. Покосившись на доктора, Рэнд вопросительно вскинул брови.

– Давайте дадим ей немного времени, – предложил Маколей. – Похоже, наше присутствие нежелательно.

– Вы ведь не видели ее, а я видел! А вдруг лихорадка вернулась?

Доктор задумчиво поскреб подбородок.

– Что ж, даже если так, вряд ли мы сможем ей помочь. Лихорадка должна пройти сама. А лекарство может только облегчить течение болезни, но не вылечить Клер. – Он заметил, что его слова не понравились Рэнду, но и не подумал извиняться. – Тем более что я оставил его в каюте. Она с таким же успехом может принять его сама. Рэнд смерил его хмурым взглядом.

– Порой я ломаю голову, какого дьявола я вообще согласился взять вас с собой, Стюарт! Доктор из вас – как из собачьего хвоста сито!

Маколей пожал плечами.

– Делаю что могу, капитан Гамильтон, а порой и это не в моих силах. – Он легонько постучал в дверь. – Клер, это я, Маколей. Капитан считает, что я должен вас осмотреть. Вы впустите меня?

После долгого молчания Клер наконец отозвалась:

– Вас? Одного?

– Да, – ответил Стюарт, прежде чем Рэнд успел возразить, – если вы настаиваете, – и кивнул в сторону коридора, приказывая Рэнду удалиться. – Вам лучше уйти. Иначе она меня не впустит.

Видимо, расслышав, что он сказал, Клер окликнула его.

– Капитан Гамильтон! – донесся из-за двери ее голос.

– Я здесь, Клер.

– Уходите.

Не глядя на доктора и не обернувшись, Рэнд молча ушел. Как только стихли его шаги, Клер распахнула дверь.

– Входите, – прошептала она, ощупью вернувшись к шкафу. Взяв мокрое полотенце, она снова приложила его ко лбу, потом к шее.

– Вам лучше сесть, – предложил Стюарт, – вот сюда, на постель. Слушайте, да ведь вы же вся горите! Что произошло?

Со вздохом Клер послушно сделала, как он сказал.

– Понятия не имею. Раньше такого никогда не бывало. Маколей нагнулся, чтобы вытащить из-под койки свой саквояж, и извлек из него стетоскоп.

– Расстегните рубашку. Я должен вас послушать. Кивнув, Клер расстегнула три верхние пуговицы. Она лежала тихо, пока Стюарт, приложив стетоскоп к груди, слушал ее сердце.

– Теперь вздохните, – велел он и прижал стетоскоп к ее левой груди.

Улыбка Клер выдала ее смущение. Но когда Маколей сделал попытку спустить рубашку с ее плеч, она вцепилась ему в руку.

– Я думал, что вы уже преодолели свою застенчивость. Клер смущенно покачала головой, и от этого движения рубашка сама упала с ее плеч, как того и хотел Маколей. Она почувствовала, как он, просунув стетоскоп под рубашку, приложил его к ее груди. Прикосновение холодного металла заставило Клер вздрогнуть. Не девичья застенчивость была причиной ее колебаний, а смутная уверенность в том, что это вряд ли поможет. Со дня возвращения в Лондон скольким докторам давала она ощупывать и выслушивать себя, а что толку? Зрение так и не вернулось к ней, что же до тропической лихорадки, так они даже не пытались скрыть, что не имеют ни малейшего понятия, как ее лечить. А Маколей Стюарт был не лучше и не хуже тех, кто был до него. Клер не верила, что он ей поможет, просто ей не хотелось спорить.

Убрав стетоскоп, Маколей повернулся, чтобы помочь ей одеться, но Клер уже успела натянуть рубашку и даже застегнуть ее до самого ворота.

– И с сердцем, и с легкими все в полном порядке, – объявил Стюарт. – Капитан Гамильтон сказал, что у вас было нечто вроде приступа морской болезни.

Клер кивнула.

– Но все быстро прошло.

– Вас вырвало?

– Немного.

– Хорошо, что у вас практически пустой желудок, – кивнул Маколей и потрогал ее лоб. Кожа казалась прохладной, но он вдруг вспомнил, что она прикладывала что-то холодное ко лбу, когда он вошел. Убрав в саквояж стетоскоп, Стюарт отыскал в нем склянку с лауданумом. – Голова не болела?

– Нет. – Клер поколебалась, не зная, как объяснить, что она чувствовала, и выпалила: – Я испугалась! Очень испугалась!

– Что вы имеете в виду?

– Просто испугалась. Я вся тряслась как осенний лист. К тому же меня буквально выворачивало наизнанку. Я старалась взять себя в руки, но не могла. Сердце от страха буквально выпрыгивало из груди. – Клер перешла на шепот.

Маколей нахмурился.

– То есть вы хотите сказать, что испугались просто так, без причины?

– Нет, причина была. Только я ее не знаю.

– А капитан Гамильтон был рядом, когда все это произошло?

– Да.

– Может, вы испугались его? Послушайте, Клер, думаю, не стоит разрешать ему входить к вам в каюту.

– Похоже, вы ничего не поняли. – Клер с досадой отвернулась. – Больше мне нечего сказать. Я не могу объяснить вам, что произошло.

– Ладно. Я оставлю вам немного лауданума. Примите его хорошо?

Клер не хотелось ничего принимать, но она догадывалась, что если Стюарту придет в голову настаивать, то на его стороне будет вся команда «Цербера». Поэтому она без возражений позволила ему влить ей в рот несколько капель. «По крайней мере поможет уснуть, – подумала она, – а это уже хорошо».

Доктор посидел рядом с ней, пока не заметил, что лекарство начинает действовать, потом осторожно прикрыл дверь и отправился с докладом к Рэнду. Он отыскал его на палубе – Рэнд беседовал с Катчем, пока тот приглядывал, как ставят паруса.

– Что она вам сказала? – нетерпеливо спросил Рэнд, краем глаза заметив, что и Катч, забыв про матросов на реях, тоже выжидательно смотрит на доктора.

– Что она испугалась, – ответил Маколей. Брови Рэнда взлетели вверх.

– Меня?!

Доктор покачал головой.

– Нет, нет, ничего подобного! Просто она так и не смогла объяснить, отчего ей вдруг стало страшно. Однако все симптомы, которые описала Клер, в точности соответствуют тому, что испытывает охваченный внезапным ужасом человек.

– Но это бессмысленно! Ничего же не случилось! Мы просто разговаривали.

Катч тронул Рэнда за локоть.

– О чем?

Тот даже не сразу смог вспомнить – теперь это уже, казалось, не имело особого значения.

– Я расспрашивал ее о Тиаре. Помните, это одно из имен, которое Клер повторяла в бреду?

Катч и Маколей дружно закивали.

– Так вот, оказывается, Тиаре – мать ее сводного брата. Но каждый раз, произнося «Тиаре», Клер повторяла «тапу». Вот я и подумал – а может, тут есть какая-то связь?

Маколей явно растерялся, в то время как подозрительно сузившиеся глаза Катча говорили, что он начинает о чем-то догадываться.

– Вы сказали ей? – резко бросил он.

– Да, я спросил ее об этом, – ответил Рэнд. – Спросил, не Тиаре ли наложила проклятие на ее глаза.

Катч покачал головой, будто не веря собственным ушам. Ему явно было невдомек, как это его капитан умудрился совершить такую глупость.

– Неужели ж вы думаете, что, будь оно так, Клер бы вам об этом сказала?! Это же магия, и могущественная магия! Просто уму непостижимо, капитан, как это вас угораздило! Уж кажется, мамаша Комати должна была бы внушить вам большее уважения к колдовству! – Сердито фыркнув, он демонстративно повернулся к капитану спиной и отправился помогать своим людям ставить паруса.

Маколей растерянно хлопал глазами, совершенно сбитый с толку как возмущенным тоном старшего помощника, так и тем, что он сказал.

– О чем это он? – пробормотал доктор. – И что это еще за мамаша Комати?

– Катч хотел сказать, что я вел себя как последний дурак, – с удрученным видом объяснил Рэнд. Выдавив из себя это признание, он вздохнул и посмотрел Стюарту прямо в глаза. – Однако это не значит, что такое сойдет с рук кому-то еще. – Взъерошив волосы, Рэнд подошел к борту и облокотился о поручень, зная, что Маколей последовал за ним. – А мамаша Комати – это и нянька, и сиделка, вторая мать, старый верный друг… и, помимо всего прочего, самая настоящая тиранка. Она называет себя христианкой, распевает псалмы, то и дело осеняет себя крестом – и при этом хранит у себя в хижине старых богов своих предков и приносит им жертвы. И не видит в этом ничего плохого!

– Она была рабыней в вашем доме, – кивнул Маколей, начиная кое о чем догадываться.

– Верно. Она была еще нянюшкой моей матери, а потом ее подругой и наперсницей. Когда отец женился на матери и привез ее в дом, ему пришлось взять с собой и мамашу Комати. Попробовал бы он ее не взять! Она сразу дала понять, что не оставит «свою малышку»! Держу пари, что отец ее побаивался. – Уголки губ Рэнда дрогнули в насмешливой улыбке. – А уж я-то ее боялся как огня.

Обернувшись, он скрестил руки на груди и подумал, как это все-таки чертовски странно – после стольких лет рассказывать о мамаше Комати, и притом не кому-то, а именно Стюарту!

– Мамаша Комати всегда уверяла, что владеет искусством магии, заговоров и колдовства, но употребляет его только на доброе дело. И если кто-то заболевал, она удалялась к себе в хижину, жгла там какие-то перья, что-то смешивала… Кстати, она даже носила на шее распятие! Да только его было плохо видно под языческими амулетами, которых там болталось не менее дюжины, – добавил Рэнд.

– А ей были известны какие-нибудь тапу? – осторожно спросил Маколей.

– Только не под этим названием, – покачал головой Рэнд. – Мамаша Комати – негритянка, и магия ее – африканского происхождения. А тапу используется только на островах в южной части Тихого океана. – Он пожал плечами. – Но сходство есть.

– А мистер Катч действительно считает, что магия существует?

– А вы, доктор? Вы ведь человек науки. Что вы думаете об этом?

У удивленного Маколея вырвался смешок.

– Вы, между прочим, говорите с шотландским горцем, а у нас в горах до сих пор верят и в фей, появляющихся из тумана, и в их магию! Боюсь, если соскрести тонкий слой цивилизации, то вместо солидного врача перед вами предстанет обычный знахарь, который тоже жжет перья и бормочет заклинания, чтобы вылечить обычную простуду. – Посерьезнев, он вопросительно посмотрел на Рэнда. – Однако вы задали этот вопрос не кому-нибудь, а мисс Банкрофт. Стало быть, у вас были для этого основания. Скажите, а сами-то вы что думаете об этих самых тапу?

Прежде чем ответить, Рэнд долго молчал.

– Существует что-то необъяснимое, – наконец нехотя признался он, – а что до их якобы власти над человеком… знаете, доктор, это скорее вопрос культуры. Мамаша Комати верит в силу тапу, Катч тоже. Да что там, я и сам видел, что происходит с туземцами, на которых наложено тапу! Человек становится глухим как пень, полностью теряет интерес к жизни и умирает в тот самый день и час, который назначает колдунья! Или его поражает неведомый недуг.

– Но мисс Банкрофт – англичанка, – напомнил Маколей. – По-моему, трудно представить себе людей, менее склонных к суевериям, чем англичане! На редкость прагматичный народ! Только вспомните, что они делали в Индии!

Но Рэнд был настроен скептически.

– Мисс Банкрофт провела большую часть жизнь на островах Тихого океана, а это что-нибудь да значит.

– Стало быть, мой французский коллега, доктор Мессье, возможно, в конце концов окажется прав, – задумчиво проговорил Маколей.

Рэнд бросил на него удивленный взгляд. Подобная мысль не приходила ему в голову.

– В этом смысле да… возможно, он был прав. И причина слепоты мисс Банкрофт – вовсе не болезнь.

– И не какое-то потрясение, а результат наложенного на нее тапу.

– Это только возможно, – перебил его Рэнд, – но тогда расспрашивать ее не имеет смысла. Тут Катч прав – если это так, то тогда она просто не может сказать об этом.

– И что же нам делать? Заклятия, порчи – это уже не по моей части, капитан Гамильтон. Как вы уже на редкость точно подметили, лекарь, а точнее, знахарь из меня – как из собачьего хвоста сито!

Рэнд, честно сказать, не помнил, чтобы он так отзывался о докторе, но с трудом скрыл улыбку.

– Думаю, прежде всего стоит отыскать Тиаре, – сказал он. – С этого мы и начнем.

Клер боялась даже думать о том, что случится, когда она в следующий раз увидит Рэнда. Она заранее сжималась при мысли о том, что опять попадет во власть панического ужаса, но очень скоро выяснилось, что бояться ей следует только собственных воспоминаний.

Рэнд, конечно, сразу же заметил ее смущение и страх, но у него хватило ума сделать вид, что он ничего не видит. Он завел разговор о совершенно посторонних вещах, принялся вспоминать разные смешные случаи тех лет, когда он и его братья были еще мальчишками, и очень скоро Клер, забыв обо всем, весело смеялась. Только когда он упомянул Бриа, лицо ее омрачилось.

Облокотившись на перила, Клер тронула его за рукав.

– Что же случилось с Бриа? – не выдержала она наконец. – Я чувствую, с ней случилось что-то… что-то ужасное, и произошло это, думаю, во время войны… настолько страшное, что об этом даже жутко говорить.

– Для этого есть причина, – жестко отрезал Рэнд, чувствуя, что его лучезарное настроение развеялось как дым. – Но чужих это не касается.

Клер не обиделась. «И правда, кто я ему?» – подумала девушка. Рэнд ни разу не сказа, что любит ее, но она и так догадывалась, что этого не может быть.

– Просто вы так часто рассказываете о своих братьях… и почти никогда о Бриа.

– Это потому, что она была намного моложе нас, братьев. Дэвид, Шелби и я были погодками… а Бриа родилась много лет спустя. Для нас она была забавной младшей сестрой.

Клер улыбнулась.

– А она об этом догадывается?

– Возможно. Впрочем, мы никогда не делали из этого тайны. – Рэнд облокотился о поручни. – Только она все равно бегала за нами как привязанная. Ей было приятнее бродить с нами, чем сидеть в доме. Единственное, что удерживало ее там, – это пианино.

– Она играет? – удивилась Клер. – А я и понятия не имела! И ни разу не слышала, как она музицирует. А когда я спросила, если у вас в «Хенли» музыкальная комната, Бриа ответила, что нет.

Рэнд помрачнел – именно так и должна была ответить Бриа.

– Теперь так и есть, а я еще помню времена, когда они с отцом играли каждый вечер. Она унаследовала его талант. Бриа всегда любила музыку. Мама тоже, но до Бриа ей далеко. Она очень радовалась, поскольку считала, что для женщины это чрезвычайно важно.

– Да, в глазах Элизабет это, несомненно, было большим достоинством.

– Так и есть. – Он замолчал. Как всегда, непослушный локон, выбившись из прически, затрепетал на ветру, щекоча уголки рта Клер. Но когда она нетерпеливо потянулась, чтобы убрать его на место, Рэнд, перехватив ее руку, сделал это сам. – Когда началась война, Бриа было всего одиннадцать… когда закончилась – пятнадцать. Где-то в эти годы она и умерла.

– О, Рэнд… подумай, о чем ты говоришь!

– Ты же хотела знать. – Сгущались сумерки, и море, так же как и небо, темнело прямо на глазах. – Отделившись от основной армии, маленькие отряды янки, двигаясь на юг, рыскали повсюду, прочесывая местность. Было почти невозможно избежать встречи с ними. А «Хенли», к несчастью, лежала прямо у них на пути. До того времени война почти не коснулась плантации. Кое-кто из рабов еще раньше сбежал к янки, многие ушли сразу же после воззвания Линкольна, однако в распоряжении Дэвида по-прежнему было достаточно людей, чтобы управляться с «Хенли». Единственным рынком сбыта нашего риса по-прежнему оставалась Англия, но прорываться сквозь кольцо блокады становилось все труднее, а потом и вовсе невозможно. К тому времени Шелби уже не было в живых – его убили в Манассасе. Я сидел в тюрьме на Севере, а наш отец, хотя тогда мы этого еще не знали, погиб под Виксбергом.

Эти ублюдки налетели на «Хенли», как саранча, тащили все, что могли унести, даже то, что им было не нужно. Но они не только грабили! Они разрушали все, что могли, удовольствия ради. Были уничтожены все сокровища нашей семьи… ради чего? Думаю, они не сомневались, что тем самым приближают конец войны… впрочем, не знаю.

Двое вломились в комнату к моей матери. Одного Дэвид успел пристрелить, но второй убил брата прежде, чем тот успел что-то сделать. Оставив маму в спальне, где на полу лежало тело ее сына, он принялся шарить по дому в поисках чего-нибудь ценного. Я до сих пор не знаю, он ли затащил Бри в ледник или кто-то еще из банды этих мерзавцев. Не знаю даже, сколько их было на самом деле. Мама говорила, что видела из окна, как из дома выехали пятеро. А Бриа никогда не говорит об этом.

Голос Рэнда был едва слышен.

– Думаю, после того, как ее изнасиловал первый из них, ей уже было все равно, сколько их было потом…

Из глаз Клер хлынули слезы.

– Мне так жаль, Рэнд. И тебя… и Бриа… Он как-то странно посмотрел на нее.

– Но ведь все это случилось не со мной.

– И с тобой тоже. – Ухватившись за поручни, она подняла лицо, чтобы ветер высушил мокрые от слез щеки. – Был ли с тех пор хотя бы день, когда бы ты не винил в этом самого себя?

– День? – помолчав, с трудом выдавил он из себя. – Пожалуй, нет.

– Но Бри ведь не винит тебя ни в чем.

– Это не имеет значения.

– Да, – кивнула Клер, – конечно. Но ты должен перестать винить себя. – Рэнд молчал так долго, что Клер уже решила, что он ушел. Но когда он снова заговорил, она догадалась, что он стоит у нее за спиной. Положив руки ей на плечи, он прижался губами к ее уху, так что его не мог слышать никто, кроме Клер.

– Я хочу сегодня вечером прийти к тебе.

Эта просьба, последовавшая сразу же после ее слов о том, что в несчастье, случившемся с Бриа, нет его вины, не показалась ей странной. Клер оставалось только гадать, что он видел в близости с ней – часть наказания, наложенного им на себя, или же возможность успокоить свою мятущуюся душу.

– Хорошо, – просто ответила она.

Его руки нежно сжали ее плечи, и когда она задрожала, Рэнд лучше, чем она сама, понял, что это не от холода.

Они долго стояли так, прижавшись друг к другу, забыв об остальных. Им не было дела до того, видит ли их кто-нибудь или нет. Казалось, в целом мире не осталось никого, кроме них двоих.

Клер сидела на сундуке, расчесывая волосы щеткой, когда дверь в ее каюту неожиданно распахнулась без стука. Клер улыбнулась.