О, счастливица!

Эти мысли разозлили Фингала, но при этом странным образом подбодрили. Бод Геззер и Пухл творили чудеса с его самооценкой. Они подарили ему чувство значимости. Они подарили ему гордость. И, что лучше всего, они подарили ему оправдание всех его промахов – кого-то, кого можно было обвинить! Фингала переполняло облегчение.

– Откуда вы, парни, столько знаете?

– Мы прошли трудный путь, – сказал Бод.

– Говоришь, у тебя есть ружье? – вклинился Пухл.

– Ага. «Марлин» 22-го калибра. Пухл фыркнул:

– Нет, мальчик, я сказал – ружье.

Бод Геззер в подробностях рассказал о неминуемом вторжении отрядов НАТО с Багам и об их миссии: навязать Соединенным Штатам тоталитарный мировой режим. Глаза Фингала расширились при упоминании Братства Белых Повстанцев.

– Я про них слышал! – воскликнул он.

– Неужели? – Пухл бросил пронзительный взгляд на Бода, тот пожал плечами.

– Точно, – сказал Фингал. – Это ведь группа, да?

– Нет, дубина, это не группа. Это милиция, – объявил Пухл.

– Хорошо организованная милиция, – добавил Бод, – как говорится во Второй поправке.

– А… – сказал Фингал. Он еще не читал Первую.

Тихим доверительным голосом Бод Геззер поведал, что Братство Белых Повстанцев готовится к долгосрочному вооруженному сопротивлению – тяжеловооруженному сопротивлению – любым силам, иностранным или отечественным, которые угрожают какому-то «суверенитету» простых американских граждан.

Бод положил руку на загривок Фингала. Дружески стиснул:

– Ну так что скажешь?

– Вроде ничего себе план.

– Хочешь в ББП?

– Вы шутите?

– Отвечай человеку. Да или нет, – вмешался Пухл.

– Конечно, – чирикнул Фингал. – Что мне надо сделать?

– Одолжение, – сказал Пухл. – Это просто.

– Скорее, задание, – сказал Бод Геззер. – Считай это за тест.

Лицо Фингала омрачилось. Он ненавидел тесты, особенно выбор из нескольких вариантов. Он потому и провалил отборочное тестирование по английскому и математике.

Пухл почувствовал ужас мальчишки.

– Забудь про тест, – велел он. – Это любезность, только и всего. Любезность для твоих новых белых братьев.

Фингал немедленно просиял.

Когда Том Кроум увидел гостиную, он потребовал (в четвертый раз), чтобы Джолейн позвонила в полицию. Дом был золотой жилой, полной улик: отпечатки пальцев, следы, масса крови – хватит, чтобы определить группу. Джолейн отказалась наотрез, заявила: «Ни в коем случае», – и начала уборку. Том с неохотой помогал. Со вспоротым пианино и пулевым отверстием в деревянном полу особо ничего не сделаешь. Кровь оттирали нашатырным спиртом с водой.

Потом, когда Джолейн принимала душ, Кроум похоронил мертвую черепаху под лаймовым деревом на заднем дворе. Когда он вернулся внутрь, Джолейн уже вышла, закутавшись в халат.

С нее капало. Она крошила латук в аквариум.

– Что ж, остальные, кажется, в порядке, – тихо сказала она.

Кроум отвел ее от черепах:

– Что тебе мешает вызвать полицейских?

Джолейн высвободилась, схватила щетку.

– Они не поверят.

– Как это так? Ты в зеркало погляди!

– Я не о побоях. Я о билете «Лотто».

– А что билет? – спросил Кроум.

– У меня нет доказательств, что он вообще у меня был. Поэтому будет чертовски сложно утверждать, что он украден.

Она была права. Компьютер, обслуживавший лотерею Флориды, отслеживал лишь, сколько выигрышных билетов было куплено и где, но никак не мог установить личность владельцев. Билеты «Лотто» продавались в магазинах вместе с пивом и сигаретами, и пытаться зафиксировать имена покупателей – сотен тысяч – гиблое дело. Таким образом, у комитета лотереи был единственный стойкий критерий права на джекпот – обладание выигравшим билетом. Нет билета – нет денег, и безразлично, какие у вас оправдания. Долгие годы шансы-выпадавшие-раз-в-жизни изничтожались младенцами, у которых резались зубы, голодными щенками, стиральными машинами, унитазами и пожарами.

А теперь и грабителями.

Том Кроум разрывался между сочувствием к Джолейн Фортунс и мыслью о том, что наткнулся на прекрасную историю. Он, должно быть, неважно скрывал предвкушение, потому что Джолейн сказала:

– Умоляю тебя, не пиши об этом.

– Но я выведу ублюдков на чистую воду.

– А я ни за что и никогда не получу своих денег. Ты что, не понимаешь? Они сожгут этот проклятый билет еще до того, как отправятся тюрьму. Сожгут или закопают.

Кроум поднял ноги, уступая дорогу свирепому методичному венику.

– Если эти типы испугаются, – продолжила она, – считай, что кусочек бумаги на четырнадцать миллионов – просто мусор. Они видят газетный заголовок о том, что они учинили… и все кончено. То же самое, если я обращусь в полицию.

Пожалуй, она права, решил Кроум. Но неужто грабители не подумали, что она заявит о краже? Большинство людей так и поступило бы.

Он больше не слышал яростного шуршания веника. Она стояла в кухне, опираясь на щетку, перед открытым холодильником, чтобы холодный воздух утихомирил боль от порезов и синяков на лице.

– Я принесу льда в пакете, – сказал Том Кроум.

Джолейн покачала головой. В доме стояла тишина, разве что гудел аквариумный насос и черепахи равномерно чавкали латуком.

Через несколько секунд она произнесла:

– Ну хорошо, тут вот еще что. Они сказали, что вернутся и убьют меня, если я кому-нибудь расскажу о лотерейном билете. Сказали, что вернутся и пристрелят моих малюток, одну за другой. Потом меня.

По рукам Кроума побежали мурашки.

Джолейн Фортунс продолжила:

– Они велели мне сказать, что меня избил мой дружок. И это я должна сказать врачу! Я им говорю: «Какой дружок? У меня нет никакого дружка». И тогда коротышка заявляет: «Теперь есть», – и бьет меня в грудь.

У Кроума неожиданно перехватило дыхание. Он споткнулся, выбегая через заднюю дверь. Джолейн нашла его во дворе – Том скорчился на коленях над грядкой с помидорами. Джолейн погладила его по волосам и попросила не переживать. Вскоре грохот у него в ушах утих. Она принесла стакан холодного сока, и они сели рядом на железное крыльцо, глядя на купальню для птиц.

– Ты сможешь опознать этих парней? – сипло спросил Кроум.

– Разумеется.

– Они должны сидеть за решеткой.

– Том…

– Вот что ты сделаешь: пойдешь к копам и в лотерейный комитет и расскажешь им все, что случилось. Об ограблении и об угрозах убийства. Сделаешь заявление, составишь отчет. А потом пусть власти подождут, пока эти ублюдки…

– Нет.

– Послушай. Эти типы скоро дадут о себе знать. У них всего полгода, чтобы забрать джекпот.

– Том, я о том и говорю. У меня нет полугода. Мне деньги нужны сейчас.

Кроум посмотрел на нее:

– Какого черта ради?

– Мне просто нужно.

– Забудь о деньгах…

– Не могу.

– Но эти люди – монстры. Они могут сделать с кем-нибудь то же самое, что с тобой. Или еще похуже.

– Не обязательно, – сказала Джолейн. – Только если мы не остановим их первыми.

Невероятно, но она не шутила. Кроум рассмеялся бы, но не хотел ее обижать.

Джолейн ущипнула его за правое колено:

– Мы можем это сделать. Ты и я – мы можем их найти.

– Как гласит одно старое выражение – фига с два.

– У них ярко-красный пикап.

– Да хоть космический корабль «Энтерпрайз».

– Том, пожалуйста.

Он взял ее за руки:

– В моем деле страх – это нормальная и очень здоровая эмоция. Потому что смерть и катастрофы – не абстракции. Они, черт возьми, настолько реальны, насколько вообще бывает реальность.

– Допустим, я скажу тебе, зачем мне деньги. Что-то изменится?

– Вряд ли, Джолейн. – Его разрывало на части, когда он глядел на нее, на то, что они сделали.

Она отодвинулась и пошла к аквариуму. Кроум слышал, как она тихо говорила – сама с собой, с черепахами или, может, с людьми, которые так жестоко ее избили.

– Мне правда очень жаль, – произнес он.

Когда Джолейн повернулась, она уже не казалась расстроенной,

– Просто подумай, – лукаво сказала она, – что будет, если я получу обратно билет. Подумай, какую фантастическую статью ты упускаешь.

Том Кроум улыбнулся:

– Ты жестока, знаешь об этом?

– А еще я права. Пожалуйста, помоги мне их найти.

– У меня есть идея получше, – заявил Кроум. – Можно твой телефон?

Фингал проснулся от того, что над ним парила мать. На ней было белое свадебное платье, которое она всегда надевала по понедельникам для Иисуса – Дорожное Пятно. Наряд пользовался бешеным успехом у туристов-христиан – для ма Фингала было обычным делом вернуться домой с двумя сотнями долларов наличкой в виде пожертвований. В смысле паломников понедельник был лучший день недели.

А сейчас она велела Фингалу пошевеливаться и спускать жирную задницу вниз. На веранде его дожидаются гости.

– А я уже и так на час опоздала, – заявила она, шлепнув его с такой силой, что он юркнул под одеяло.

Свадебное платье шелестело, пока она спускалась по ступенькам. Потом хлопнула входная дверь.

Фингал натянул какие-то джинсы и пошел вниз посмотреть, кто его ждет. В женщине он с мрачным предчувствием узнал Джолейн Фортунс. Мужчину он не знал.

– Извини, что разбудили, – сказала Джолейн, – но дело срочное.

Она представила своего друга как Тома, он пожал Фингалу руку и объяснил:

– Дневной продавец в магазине дал мне ваш адрес. Сказал, вы не будете против.

Фингал отсутствующе кивнул. Он был не из тех, кто с легкостью складывает два и два, но тем не менее быстро связал между собой разбитое лицо Джолейн и лица его новых белых братьев-повстанцев, Пухла и Бодеана. Хотя бы из простой любезности Фингалу, наверное, следовало спросить у Джолейн, кто расквасил ей личико, но он себе не доверял – не верил, что сохранит спокойную физиономию.

Мужчина по имени Том сел рядом с Фингалом на диван. Одет не как полицейский, но Фингал решил, что лучше все же быть поосторожнее.

– У меня серьезная проблема, – сказала Джолейн. – Помнишь билет «Лотто», что я купила в магазине в субботу днем? Ну так я его потеряла. Не спрашивай как, господи, это долгая история. Главное, что ты единственный кроме меня, кто знает, что я его купила. Ты мой единственный свидетель.

Когда Фингал нервничал, он начинал бормотать невнятно.

– В субботу?

Он не смотрел на Джолейн Фортунс – наоборот, сосредоточился на складках собственного живота – на них до сих пор выделялись следы от смятых простыней.

Наконец он выдавил:

– Не припоминаю, чтобы видел вас в субботу. Джолейн не расслышала, Фингал говорил слишком тихо.

– Что? – переспросила она.

– Не припоминаю, чтобы видел вас в субботу в магазине. Это точно было не на прошлой неделе? – Фингал начал теребить вьющиеся черные волосы вокруг пупка.

Джолейн шагнула к нему и приподняла его подбородок:

– Посмотри на меня.

Он вздрогнул, представив синие ногти на своем горле.

– Каждую субботу я отмечаю одни и те же номера, – продолжала Джолейн. – Каждую субботу я приезжаю в «Хвать и пошел» и покупаю себе билет. Ты же знаешь, что случилось в этот раз, правда? Ты знаешь, что я выиграла.

Фингал оттолкнул ее руку:

– Может, вы приходили в субботу, а может, и нет. И на номера я всяко не смотрю.

Джолейн отступила. Она казалась порядком рассерженной. Заговорил мужчина по имени Том:

– Сынок, ты, конечно, знаешь, что один выигравший билет был из твоего магазина.

– Да, знаю. Из Таллахасси звонили.

– Хорошо, если номера угадала не мисс Фортунс, тогда кто же?

Фингал облизнул губы: блин, это вранье по-крупному, оказывается, куда труднее, чем он себе представлял. Но клятва на крови есть клятва на крови.

Он сказал:

– Завернул тогда поздно один чувак с шоссе. Взял «Пальцем в небо» и упаковку из шести «Бад-лайтс».

– Постой-постой, ты хочешь сказать, – Джолейн повысила голос, – ты хочешь сказать, что выигравший билет купил какой-то… незнакомец?

– Мэм, я честно не знаю, кто чего купил. Я только запускаю автомат, я и внимания-то не обращаю на эти чертовы цифры.

– Фингал, ты знаешь, что это был мой билет. Почему ты врешь? Почему?

– Я не вру. – Все вышло, как он и боялся. Мужчина по имени Том спросил:

– Этот таинственный человек, который приехал поздно и купил «Пальцем в небо», – кто это был?

Фингал засунул руки под ягодицы, чтобы скрыть дрожь.

– Никогда его раньше не видел. Какой-то высокий тощий парень с хвостом.

– О нет! – Джолейн повернулась к своему другу. – И что вы теперь скажете, мистер Фига С Два? – И она выбежала из дома.

Мужчина по имени Том покинул дом не сразу, что встревожило Фингала. Чуть погодя Фингал наблюдал из окна, как этот самый Том обнял Джолейн Фортунс, когда они шагали по Себринг-стрит.

Фингал присосался к сигарете и вспомнил, что сказали Бод и Пухл: «Твое слово против ее, сынок».

Вот и все. Как по маслу!

Престо, выдохнул Фингал. Я в братстве.

Но остаток утра он все думал о том, что сказал ему друг Джолейн перед тем, как выйти.

Мы еще поговорим, ты и я.

Щас бы, решил Фингал. Пускай сначала меня найдет.

Шесть

Мэри Андреа Финли Кроум не сидела на прозаке и вообще ни на чем. А также не отличалась хроническими депрессиями, нестабильной психикой, шизофренией или суицидальными наклонностями.

Однако она была упряма. И весьма упорно желала не оказаться разведенной женщиной.

Ее брак с Томом Кроумом не был идеальным – на самом деле он попросту превратился в более-менее пустой скетч. Тем не менее у женщин Финли была традиция цепляться за симпатичных эгоцентричных мужчин, быстро терявших к ним интерес.

Они встретились на Манхэттене, в кофейне рядом с «Радио-Сити». Мэри Андреа сама спровоцировала знакомство, заметив, что сосредоточенный привлекательный молодой человеку края стойки читает биографию Ибсена. Мэри Андреа не знала, что книгу эту Тому Кроуму всучила девушка, с которой он встречался (изучавшая драму в Нью-Йоркском университете), и что он с куда большим удовольствием зарылся бы в полное жизнеописание Лося Скаурона [9]. Но, несмотря на это, Кроум был польщен, когда рыжеволосая незнакомка пересела тремя стульями ближе и сказала, что как-то раз прослушивалась на маленькую роль в «Кукольном доме».

Влечение было мгновенным, хотя и более физическим, чем им обоим хотелось допускать. В то время Кроум работал над газетным расследованием деятельности больниц программы «Медикэйд» [10]. Он выслеживал мошенника-рентгенолога, который по утрам в четверг обычно играл в сквош в клубе «Даунтаун Атлетик» – вместо расшифровки миело-грамм, за которые выставлял государству тысячедолларовые счета. Мэри Андреа Финли прослушивалась на роль неугомонной фермерской жены в пьесе Сэма Шепарда.

Они встречались с Томом пять недель, а потом поженились в католической церкви в Парк-Слоуп. После этого они долго не виделись, так что им понадобилось довольно много времени, чтобы понять: у них нет ничего общего. Том весь день был занят своими журналистскими делами, а у Мэри Андреа сцена отнимала вечера и выходные. Умудрившись оказаться вдвоем, они как можно чаще занимались сексом. То было единственное занятие, в котором они совпадали во всех отношениях. Усердно предаваясь ему, они были избавлены от необходимости выслушивать болтовню друг друга о своих карьерах, которые, честно говоря, ни одного из них не интересовали.

Мэри Андреа едва ли замечала, как все распадается на части. По ее воспоминаниям, однажды Том просто вошел с грустным лицом и попросил развода.

Ее ответ:

– Не смеши меня. За пять сотен лет в семье Финли никто не разводился.

– Чем и объясняются, – сказал Том, – все эти психозы.

Мэри Андреа пересказала этот разговор своему консультанту из «Реабилитационного центра и санатория минеральных вод „Мона Пасифика“» на Мауи, заведения, особо рекомендованного несколькими ее приятелями-актерами с обоих побережий. Когда консультант спросил, доводилось ли Мэри Андреа с мужем быть когда-нибудь безумно счастливыми, она ответила – да, где-то месяцев шесть.

– Может, семь, – добавила она. – Потом мы достигли плато. Это нормально для молодых пар, разве нет? У Тома не плато-тип личности. Ему нужно или идти вверх, или спускаться вниз. Карабкаться или падать.

– Я понял, – кивнул консультант.

– А теперь меня преследуют его юристы и судебные исполнители. Это очень опрометчиво. – Мэри Андреа была гордым человеком.

– У вас есть причины полагать, что он изменит свое мнение относительно брака?

– Да кому тут нужно менять его мнение?! Я просто хочу, чтобы он бросил эту абсурдную идею развестись.

Консультант смутился. Мэри Андреа продолжала объяснять свою точку зрения: развод как институт уже начал устаревать.

– Он избыточный. Излишний, – добавила она.

– Уже поздно, – сказал консультант. – Хотите чего-нибудь, чтобы легче уснуть?

– Посмотрите на Ширли Маклейн [11]. Она не жила с мужем – сколько там? тридцать лет? Многие даже не знали, что она была замужем. Вот как с этим надо управляться.

Теория Мэри Андреа заключалась в том, что развод оставляет человека беззащитным и ранимым, а сохранение брака – даже если ты не живешь с супругом, – обеспечивает купол безопасности.

– И тогда никто не сможет вонзить в вас свои крюки для туш, – уточнила она. – Юридически выражаясь.

– Никогда это не рассматривал таким образом, – сказал консультант.

– Ну хорошо, это просто глупый кусок бумаги. Но не считайте его ловушкой, считайте его пуленепробиваемым щитом, – заявила Мэри Андреа Финли Кроум. – Ширли была права. Можете попросить принести мне чашку «эрл грея»?

– Вам лучше?

– Намного. Я избавлю вас от своего общества через день-другой.

– Не спешите. Вы здесь, чтобы отдыхать.

– С долькой лимона, – сказала Мэри Андреа. – Пожалуйста.

Синклер пил кофе и обжег язык – при виде Тома Кроума, пересекающего отдел новостей, у него срабатывал глотательный рефлекс. Прижимая ко рту мятый носовой платок, Синклер поднялся, чтобы поприветствовать своего знаменитого репортера – с фальшивым радушием, очевидным для всех, кто это видел.

– Сколько лет, сколько зим! – стелился Синклер. – Хорошо выглядишь, старик!

Кроум проследовал к кабинету редактора.

– Нам надо поговорить, – сказал он.

– Да, да, я знаю.

Когда они остались за стеклом одни, Синклер сообщил:

– Сегодня утром звонили Джоан и Родди. Судя по всему, уже весь Грейндж в курсе.

Это Кроум уже знал.

– Мне нужна неделя или около того, – ответил он. Синклер насупился:

– Зачем, Том?

– Для репортажа. – Том невозмутимо посмотрел на него. Он ожидал подобной реакции, слишком хорошо зная невысказанное кредо Синклера: серьезные статьи – серьезные проблемы.

Редактор в нарочитой задумчивости откинулся на спинку кресла:

– Наверное, нам больше не нужна вкладка, а?

Кроума позабавило это собирательное «мы». Газета отправляла своих редакторов средней руки в школу менеджмента, где их научили, помимо прочих скучных трюков, использовать слово «мы», выражая несогласие с персоналом. По тамошней теории, местоимение во множественном числе подсознательно придавало аргументам корпоративную силу.

Синклер продолжил:

– Думаю, нам нужна дюймов на десять максимум, в ежедневном выпуске, в городских новостях. ГРАБИТЕЛИ КРАДУТ ЛОТЕРЕЙНЫЙ БИЛЕТ, ФОРТУНА ОТВЕРНУЛАСЬ ОТ ЛЕДИ ФОРТУНС.

Кроум склонился ближе:

– Если такой заголовок хоть когда-нибудь появится в «Реджистере», я лично явлюсь к тебе домой и вырежу тебе легкие секатором.

Синклер задумался, не лучше ли было оставить дверь открытой, на случай если придется спасаться бегством.

– Никакой статьи в ежедневном выпуске, – отрезал Кроум. – Эта женщина не собирается делать никаких публичных заявлений. Она даже не стала сообщать в полицию.

– Так ты с ней говорил?

– Да, но не записывал разговор.

Синклер подкрепился очередным глотком кофе.

– Тогда я точно не вижу смысла в статье. Без ссылок на ее слова и полицейских – не вижу.

– Увидишь. Дай мне время.

– Знаешь, что сказали Родди и Джоан? По слухам, эта дамочка Фортунс сама посеяла свой билет, а потом сочинила байку о грабителях. Ну знаешь, чтобы люди посочувствовали.

– Со всем должным уважением к Родди и Джоан – они несут хуйню.

Синклер ощутил безрассудный порыв защитить сестру и ее мужа; порыв, однако, быстро прошел.

– Том, ты же знаешь, какая у нас нехватка кадров. А неделя скорее тянет на расследование, чем на простой очерк, разве нет?

– Это статья. Точка. Хорошая статья, если у нас хватит терпения.

Политикой Синклера в отношении сарказма было не замечать его. Он сказал:

– Пока эта леди не захочет говорить с копами, мы мало что сможем сделать. Может, лотерейный билет украли, а может, и нет. Может, его у нее и не было никогда – крупные джекпоты всегда привлекают шизанутых.

– Кому ты это рассказываешь?

– У нас для тебя другие темы, Том.

Кроум потер глаза. Он подумал об Аляске, о медведях, взбивающих радуги брызг на реке.

И услышал, как Синклер говорит:

– Есть тут одни курсы для холостяков в местном колледже. «Холостяки в девяностых». По-моему, то что надо.

Кроум оцепенел от презрения.

– Я пока не холостяк. И, если верить моему адвокату, еще какое-то время холостяком не буду.

– Несущественная деталь. Обойдешь как-нибудь этот вопрос, Том. Ты живешь один, вот что главное.

– Да. Я живу один.

– Почему бы тебе не побывать на этих уроках? На этой неделе они шьют – может выйти очень мило, Том. Разумеется, от первого лица.

– Шитье для холостяков?

– Именно, – ответил Синклер.

Кроум вздохнул про себя. Снова «мило». Синклер знал, как Кроум относился к тому, что мило. Он скорее займется некрологами. Он скорее будет рассказывать о погоде, мать ее. Он скорее позволит забить себе в ноздри железнодорожные костыли.

Синклер с необоснованным оптимизмом дожидался от Кроума ответа. Который гласил:

– Я тебе звякну с дороги.

– Нет, Том, извини. – Синклер обмяк.

– Говоришь, я отстранен от этой статьи?

– Говорю, что сейчас нет никакой статьи. Пока у нас не будет отчета полиции или заявления этой Фортунс, нам нечего печатать, кроме слухов.

Говорит как настоящий охотник за новостями, подумал Кроум. Ну просто вылитый Бен Брэдли [12].

– Дай мне неделю, – повторил он.

– Не могу. – Синклер суетился, приводил в порядок стопку розовых бумажек с телефонными сообщениями у себя на столе. – Я бы с радостью, но не могу.

Том Кроум зевнул:

– Тогда, полагаю, мне придется уволиться.

Синклер остолбенел.

– Это не смешно.

– Хоть в чем-то мы единодушны.

Кроум непринужденно отдал честь, потом неспешно вышел за дверь.

Дома он обнаружил, что кто-то высадил все окна из крупнокалиберного оружия. На дверь была прикноплена записка от Кэти:

«Извини, Том, это я виновата».

К ее приезду час спустя он уже вымел почти все стекло. Она поднялась по ступенькам и вручила ему чек на 500 долларов.

– Мне так стыдно, честно.

– Это все из-за того, что я не позвонил?

– Ну типа.

Кроум предполагал, что больше разъярится из-за выбитых окон, но, поразмыслив, счел это своего рода личной вехой: впервые сексуальные отношения привели к крупному страховому иску. Интересно, думал Кроум, неужели я наконец вступил в преисподнюю романтики белой швали.

– Давай, заходи, – сказал он.

– Нет, Томми, мы не можем здесь оставаться. Это небезопасно.

– Но тут такой замечательный бриз, нет?

– Следуй за мной. – Она развернулась и порысила к своей машине – чертовски хорошая скорость для человека в сандалиях. На шоссе она дважды чуть не потеряла его машину в потоке. Они оказались у мексиканского ресторана рядом с третьесортной площадкой для гольфа. Кэти заняла укромное место в угловой кабинке. Кроум заказал обоим пиво и фахитас.

Она сказала:

– Я должна тебе объяснить.

– Дай угадаю навскидку: ты сказала Арту.

– Да, Том.

– Могу я узнать, зачем?

– Я расстроилась, потому что ты не позвонил, как обещал. А потом грусть превратилась в вину – я лежала в постели рядом с этим человеком, моим мужем, и скрывала ужасную тайну.

– Но Арт же годами трахает своих секретарш.

– Это другое дело, – сказала Кэти.

– Очевидно, да.

– К тому же две лжи не дают одну правду.

Кроум отступил – в вопросах вины он был профи.

– Какой у Арта ствол? – спросил он.

– О, он это не сам сделал. Он попросил помощника.

– Вышибить мои окна?

– Мне очень жаль, – снова сказала Кэти.

Принесли пиво. Кроум пил, а Кэти объясняла, что ее муж, судья, на деле оказался ревнивым маньяком.

– К моему немалому удивлению, – добавила она.