Золотой мираж

– Устала?

Она покачала головой:

– Я испытываю сразу два чувства – безопасности и покоя. Это атмосфера вашего дома. – Она обвела взглядом стены и обшитый деревом потолок. – Он такой надежный, ему не страшны ни зимние стужи, ни осенние дожди, ни даже мировые катастрофы. Все пройдет, минует, а этот большой бревенчатый дом как стоял, так и будет стоять. – Кит чуть улыбнулась. – Ты считаешь, что я слишком сентиментальна?

– Вовсе нет. – Беннон обвел взглядом гостиную. – Этот дом вынес немало бурь и потрясений. Несколько поколений прожили в нем свой век, и эти стены помнят их.

– Я это ощущаю, – задумчиво произнесла Кит. – Когда находишься в этом доме, все, что за его стенами, отступает, кажется таким далеким и неинтересным.

Беннон понял, что стесненность и беспокойство, не покидавшие Кит, наконец исчезли. Она свободно, с присущей ей грацией откинулась в кресле, и об усталости говорили лишь отяжелевшие веки и неестественно яркий румянец. Блеск ее глаз внезапно вызвал странное волнение в душе Беннона.

– Поэтому я так любила приходить сюда, – задумчиво продолжала Кит. – Даже девочкой я, кажется, интуитивно понимала, что между отцом и матерью не все ладно. Может быть, постоянная замкнутость матери, ее молчание, в котором таилось что-то пугающее, сделали мой дом таким неуютным. Сейчас я уже сама не знаю. Но ваш дом стал для меня счастливым убежищем, точкой опоры. Он каким-то образом создавал у меня ощущение надежности и постоянства, которое помогло мне найти некое равновесие между веселым смехом отца, тягостным молчанием матери и собственными чувствами растерянности и постоянной вины.

Беннон пристально посмотрел на нее.

– Постоянство? Как странно слышать это от тебя.

Кит, отодвинув ногой скамейку, встала.

– Не будь этой точки опоры, кто знает, моя жизнь, возможно, пошла бы вкривь и вкось. – Она засунула руки в карманы джинсов и подошла вплотную к камину.

– Что же является твоей точкой опоры теперь?

– Я не уверена, что она у меня есть, – с деланной беспечностью ответила Кит. Она знала только одно: такой опорой был для нее когда-то дом Старого Тома. Но Беннон поломал все, и она уехала в Лос-Анджелес. – Возможно, в этом и состоит моя проблема, – заключила она, пожав плечами, словно это было не так уж важно.

Взглянув на Беннона, она встретила его внимательный взгляд и поняла, что прошлое не отпускает ее: когда-то произнесенные слова, совершенные поступки. Вдруг Беннон отстранился, вскинул голову и отвернулся.

Проследив его взгляд, Кит только теперь заметила на камине фотографию в рамке, рядом с рукой Беннона. Диана, его умершая жена...

Много лет назад Кит пришлось примириться с тем, что Диана очень красива. Она обладала той яркой красотой, которая столь опасна для мужчин. Кит хотела бы ненавидеть это прекрасное лицо, но сейчас, глядя на фотографию, она уловила в нем какую-то беззащитность. Ненавидеть было невозможно. Да и бессмысленно.

– Ты часто думаешь о ней? – Кит внезапно решилась нарушить их молчаливый уговор никогда не касаться этой темы. Она сразу заметила, как это не понравилось Беннону.

– Я думаю о разных вещах.

Он снял руку с каминной доски и стоял, напряженно выпрямившись.

– Ты думаешь о ней, – настойчиво повторила Кит, словно не сомневалась в этом. – По ночам, когда чувствуешь себя усталым и одиноким.

– Кит! – В голосе Беннона было раздражение.

Ничуть не смутившись, она окинула его критическим взглядом. В эту минуту она старалась подняться над собственной обидой и быть вполне беспристрастной.

Ведь Беннон – здоровый и сильный мужчина в расцвете сил, и его мысли, желания – это мысли и желания мужчины. Такие люди не могут жить одними воспоминаниями. Мертвые призраки не должны заменить ему живую жизнь.

– Тебе надо жениться, Беннон.

Он смотрел на нее, застыв от изумления и гнева.

– По-моему, это касается только меня. – Он сказал это, резко отчеканивая слова и явно давая понять, что продолжения разговора не будет.

– Вспомни, тебе хоть раз удавалось помешать мне сказать то, что я считала нужным сказать? – Кит не дала ему шанса возразить.

Оба хорошо знали ответ.

– Ты прекрасно знаешь, что я говорю правду. Лора в том возрасте, когда ей необходима мать. Она должна поверять кому-то свои радости и сомнения. – Кит вспомнила, как часто она ждала этого от собственной матери, но получала взамен лишь популярные брошюрки с ответами на все вопросы. Но они не могли помочь ей разобраться в собственных чувствах и переживаниях.

– Я знаю, – так же резко ответил Беннон.

– Тогда сделай что-нибудь, – настаивала Кит и вдруг указала на фотографию Дианы. – Эта дверь захлопнулась. Навсегда, Беннон. Ты не должен стоять перед ней и напрасно ждать, что она когда-нибудь откроется. Нельзя жить, постоянно оглядываясь назад. Такой человек, как ты, не должен жить одними воспоминаниями. Это неправильно.

– Замолчи, Кит. – Беннон резко повернулся к ней и схватил за плечи. – Перестань копаться в моей душе!

Он тут же понял, какую совершил ошибку. Поняла это и Кит, он прочел это в ее глазах.

Но было уже поздно.

Глядя на испуганное лицо Кит, он видел только ее губы. Его руки еще сильнее сжали плечи Кит, притянули к себе. Поцелуй был жадным, почти грубым. В нем были боль, гнев, обида.

Кит не сопротивлялась. Все ее существо жаждало и ждало этого, а сердце, замирая, подсказывало, что ничто не ушло, все осталось – безоглядная нежность юности, шок от первого прикосновения, неудержимая тяга быть только вместе. Это и было счастьем их любви.

Столь же внезапно Беннон отстранился, лишь его огрубелая рука все еще держала ее за подбородок, и в прикосновении была нежность. Чувствуя ее взгляд, Кит чуть откинула голову, и это заставило Беннона отступить и отвернуться. От нее не ускользнуло, как словно тень пробежала по его лицу. Бледная тень Дианы...

В Кит все замерло, острая боль пронзила сердце. В глазах застыли слезы обиды и уязвленной гордости. Гордость в таких случаях плохое утешение. Однако это все, что у нее осталось.

– Кит... – произнес Беннон слишком серьезно, слишком спокойно.

– Не надо объяснять, Беннон, – прервала его она. – Просто скажем, что в своих воспоминаниях мы зашли дальше, чем хотели. На том и остановимся. – Голос Кит был ровным и твердым. – Мне пора домой. Спокойной ночи.

Схватив жакет, она направилась к двери. Но вдруг остановилась и рассмеялась сухо и неестественно, как плохая актриса в мелодраме.

– Эффектный уход под занавес отменяется, – сказала она, повернувшись к Беннону. – Ты подвезешь меня. Я совсем забыла, что лишена всех средств передвижения. Мой Дружок остается в твоей конюшне.

Беннон не мог не оценить юмора Кит. Тревога в его глазах исчезла, и он медленно улыбнулся ей.

– Я только предупрежу Лору.

– Хорошо, жду тебя на крыльце.

Пока Беннон поднимался к дочери, Кит оделась и вышла на крыльцо. Она с удовольствием ощутила на своем разгоряченном лице жгучий ночной морозец.

Луна стояла невысоко, и ее побелевший лик с едва различимыми пятнами напоминал растрескавшийся лед. Это была настоящая зимняя луна.

Глядя на нее, Кит с досадой подумала, что они с Бенноном все еще остаются пленниками прошлого. Разница лишь в том, что ее призраки живы, а его – мертвы.

За ее спиной открылась дверь, и Кит, не оборачиваясь, быстро сошла по ступеням во двор. До «Серебряной рощи» было рукой подать, но путь показался Кит долгим, как и весь этот день.

19

Огни в окнах дома Сондры Хадсон на склоне Красной горы один за другим гасли. Это Эмили Боггс, экономка Сондры, англичанка по происхождению, обходя комнаты, методично гасила лампу за лампой. Погасив последнюю, она залюбовалась огнями вечернего Аспена за огромным, во всю стену, окном, и самодовольная улыбка заиграла на ее губах.

Она подумала о том, какое впечатление произведет этот дом на ее сестру из далекого английского Корнуолла, когда та приедет к ней в январе погостить. То-то она будет завидовать Эмили!

Коснувшись позолоченной гнутой спинки антикварного стула, она представила себе, как они с сестрицей рассядутся в этой гостиной, попивая коньяк и доедая деликатесы с хозяйского стола – их вдоволь остается на кухне после званых обедов и ужинов. Из окон гостиной они будут любоваться факельным шествием и фейерверком.

Улыбка экономки стала еще шире, когда она вспомнила и о других преимуществах, кроме неплохого жалованья, которые обрела, получив место постоянной, а не приходящей прислуги в богатом доме. Эмили, не обладавшая ни умом, ни тем более приятной наружностью, когда-то могла лишь мечтать о таком.

Бесшумно ступая туфлями на мягкой подошве по темному мрамору пола и чуть шелестя жесткими складками своей униформы, экономка пересекла гостиную и, пройдя через холл, направилась в покои хозяйки.

Дверь в спальню была открыта, и большая в черно-красно-золотых тонах комната была ярко освещена. Эмили остановилась на пороге и неодобрительно поджала губы, увидев хозяйку в центре поистине королевской постели, окруженную бумагами и картами разной величины, разбросанными в беспорядке по черно-красно-золотому шелковому покрывалу.

Не очень умной Эмили было совершенно непонятно, почему, имея роскошный, отделанный мрамором и зеркалами кабинет, ее хозяйка предпочитала работать в постели. В постели следует спать, делить ее с мужем или любовником, но не пользоваться ею как письменным столом. Если на то пошло, Сондра жила лишь в одной из множества комнат – в спальне. Вся остальная часть дома могла бы преспокойно сползти с горы и провалиться в пропасть – Сондра не заметила бы этого. О доме она вспоминала лишь в дни приемов, посещений племянницы Лоры или ее отца, Беннона.

Беннон... Не прошло и двух месяцев пребывания экономки в доме Сондры Хадсон, как она уже поняла, какие отношения связывают ее хозяйку и Беннона. Сондра готова была пойти на все, чтобы муж ее покойной сестры стал ее мужем. Но вот уже семь лет Эмили работает здесь, и за это время ничто не изменилось. Однако упорное желание хозяйки не только заполучить Беннона в постель, но и повести его к алтарю не ослабевало.

Иногда Сондра напоминала Эмили ее братца, который совсем еще мальчишкой пристрастился к героину. Врачи думали излечить его другим наркотиком как противоядием. Не вышло: его тянуло только к героину. В конце концов он и погубил братца Тедди.

Эмили про себя сотворила молитву о его бедной душе.

Продолжая стоять в дверях, она чуть шевельнулась, надеясь привлечь внимание Сондры, хотя экономка подозревала, что та давно ее увидела. Однако Эмили не собиралась сама напоминать о своем присутствии и этим напрашиваться на неприятности, зная характер и беспощадный язык хозяйки. Однажды она совершила такую ошибку и больше ее не повторит.

В лучших традициях вышколенной английской прислуги она продолжала невозмутимо взирать на госпожу в постели, облаченную в шикарное черное шелковое кимоно, выгодно подчеркивающее лунное сияние ее платиновых волос.

– Что вам угодно, мисс Боггс? – наконец, подняв голову, спросила Сондра, глядя не на экономку, а на черный лакированный отделанный медью зеркальный шкаф во всю стену.

Только сейчас Эмили заметила светящийся экран телевизора с выключенным звуком.

– Можно забрать поднос, мэм? – спросила она, подчеркивая свой английский выговор, благодаря которому получала на пятьдесят долларов в неделю больше, чем платят домоправительницам в Аспене.

– Да, – коротко ответила Сондра, глядя на мелькающие на экране прекрасные ландшафты и осенние пейзажи.

Получив наконец доступ в спальню, экономка направилась к небольшой китайской тумбочке у постели, служившей также ночным столиком, на котором стоял поднос с ужином. Эмили приготовила его хозяйке два часа назад. Окинув его взглядом, она убедилась, что хозяйка притронулась лишь к салату по-итальянски из креветок, долек апельсина и петрушки, да еще был надкушен шоколадный торт с орехами. Эмили вспомнила, как уже попробовала его, – когда нарезала, слизнула с ножа и пальцев крем и крошки.

– Оставить вам торт, мэм? Вы его едва отведали.

– Не надо. Убери все.

– Хорошо, мэм.

Эмили подхватила поднос, уже предвкушая, как выпьет чашечку чая с этим дивным тортом.

Конечно, она его не выбросит только потому, чтоон надкушен.

– Си Си Хант придет завтра в десять утра, – сказала Сондра, не отрывая взгляда от экрана. – Он должен сделать кое-какие замеры в гостиной: собирается расписать потолок к маскараду в канун Дня всех святых-. Возможно, с ним будет еще кто-нибудь, я точно не знаю. Но ты впусти их.

– Как прикажете, мэм. – Эмили, проследовав к двери, остановилась. – Вам что-нибудь еще подать вечером?

– Кофе.

Эмили подавила вздох.

– Колумбийский или...

– Отлично.

Как только экономка вышла, на экране цветные виды сменились серым мельканием – видеопленка кончилась. Сондра нажала кнопку перемотки и вернулась к своим записям.

Несколько поправок и дополнений, пленка для Лесситера готова.

Она окинула взглядом груду планов, карт и записей – всего того, что теперь называлось планом развития и реконструкции района «Серебряная роща». Ничто, кажется, не забыто. Смета уже составлена, а это значит, что к концу недели она представит Лесситеру все.

У него на этот раз не будет оснований отвергать ее предложение. Стоит ему увидеть цифры.

Представив себе, как у надменного магната загорятся глаза, когда он познакомится с ее расчетами, Сондра довольно потянулась, выгнув, как кошка, спину, и рассмеялась низким глуховатым смехом. Это зрелище доставит ей колоссальную радость. Довольная собой, она схватила одну из вышитых подушечек и прижала ее к животу.

Из состояния блаженной расслабленности ее вывел приглушенный звонок телефона. Вздохнув, она лениво протянула руку к трубке:

– Слушаю?

– Сондра, это Уоррен.

– Уоррен... – Она хотела было сказать, что просмотрела все видеоклипы, но он прервал ее:

– Тебе твой дружок говорил, что он затеял?

– Беннон? – Сондра удивленно нахмурилась. – О чем ты?

– За эту неделю он оборвал все телефоны в округе, названивая местным музеям и фондам защиты природы. Предлагает им всем выкупить поместье Мастерсов.

– Что? – Сондра села, продолжая прижимать к себе подушку.

– Неужели он тебе ничего не сказал?

– Нет.

Наверное, он не замедлит это сделать, подумала Сондра.

– Но какое это имеет значение? Все эти фонды и музеи проворны, как больная ревматизмом улитка, да и цена им не по карману. Я продам ранчо прежде, чем он добьется от них чего-то большего, чем расплывчатые обещания, вроде «мы, возможно, рассмотрим вопрос».

– Пожалуй, ты права.

– Я знаю, что говорю.

Но почему Беннон ничего не сказал ей? Не попросил помощи, совета? Это тревожило ее больше, чем его неразумные действия.

– Это все, что ты хотел мне сказать, Уоррен?

– Да...

– Тогда увидимся завтра. – Сондра положила трубку, но тут же снова подняла ее и набрала номер Беннона.

После четвертого гудка она наконец услышала голос Лоры:

– Ранчо «Каменный ручей».

Сондра, подавив досаду, приветливо сказала:

– Лора, я думала, ты уже спишь. Не успела приготовить все уроки?

– Осталось дочитать две страницы по истории.

– Ну, не буду мешать. Позови папу к телефону.

– Его нет дома.

– Как нет?

– Он повез ее домой.

Сондре не надо было объяснять, о ком идет речь.

– У вас была Кит Мастерс? Зачем она приезжала?

– Кто ее знает, – хмыкнула девочка. – Я сразу ушла к себе в комнату. Но я слышала, как она просила папу поиграть ей на фортепьяно «что-нибудь тихое, спокойное», – добавила Лора.

– И он играл? – Губы Сондры сжались в тонкую линию, пальцы вцепились в подушку.

– Да, долго играл. Все больше мечтательное, из Бетховена. Даже надоело слушать.

– Представляю, – раздраженно пробормотала Сондра.

– Оставить папе записку, что ты звонила? Передать, чтобы он позвонил тебе, как вернется?

– Не надо. Я... я поговорю с ним завтра.

– Он огорчится, что ты его не застала.

– Спокойной ночи, Лора, – промолвила Сондра, с трудом владея собой, и положила трубку.

...Пока настаивался чай, Эмили Боггс, взяв небольшой поднос с фарфоровым кофейником и чашкой с блюдцем, вышла в холл. К счастью, она вовремя заметила в позолоченном зеркале холла предательскую крошку в углу рта и быстро слизнула ее языком. Она, конечно же, не удержалась и откусила кусочек недоеденного торта.

Едва она приблизилась к дверям спальни, как оттуда стремительно вышла хозяйка. Длинные ноги Сондры разрезали узкие полы черного кимоно, как ножи.

– Уберите весь этот беспорядок, – резко бросила она Эмили, проходя мимо.

– Какой беспорядок, мэм? – растерялась экономка.

Не получив ответа, она зашла в спальню и остолбенела: всю комнату устилал пух. Мягкий гусиный пух, как снег, покрывал пол, мебель, а самый большой ком высился на постели рядом с растерзанной наволочкой.

– Какой темперамент! – только и могла вымолвить Эмили Боггс, но тут же прикусила язык и принялась за уборку.

Один Господь знает, как она с этим управилась...

Свет фар то и дело вырывал из темноты повороты и объезды каменистой дороги. Беннон не сводил с нее глаз и ни разу не взглянул на сидевшую рядом Кит. Но всем своим существом он ощущал ее близость, улавливал каждое движение, слышал ее тихое дыхание.

Когда его пикап въехал во двор ранчо, свет фар упал на белый «ровер» у крыльца.

– У тебя гости.

– Это, наверное, Пола и Чип. А может быть, Джон Тревис вернулся из Лос-Анджелеса.

Как только пикап остановился, Кит сама открыла дверцу.

– Спасибо, Беннон.

Он молча кивнул. В теплую кабину ворвалась струя холодного воздуха, но Беннон по привычке не закрывал дверцу и ждал, когда Кит войдет в дом.

Из тени крыльца навстречу ей вышел высокий мужчина. Лунный свет упал на его светло-русые волосы. Беннон нажал на стартер и, резко развернув машину, выехал за ворота.

Смотреть, как Джон Тревис заключает Кит в объятия, – только этого ему не хватало.

А Кит действительно угодила в объятия.

– Привет! – воскликнула она с искренней радостью.

– Привет, дорогая. – Джон крепко поцеловал ее в губы.

Кит ощутила на своих холодных щеках тепло его дыхания, с удовольствием вдохнула знакомый запах одеколона, почувствовала силу его крепкого тела. Ни сознательно, ни бессознательно она не сравнивала эти ощущения с теми, что минутой раньше испытала в руках Беннона. Это было бы нечестно по отношению к Джону, да и к себе самой. Однако она уже решила, как вести себя дальше.

– Соскучилась? – шепнул Джон, легонько куснув ее за мочку уха.

Она слегка отстранилась и уперлась руками ему в грудь, обтянутую мягким пушистым свитером, чтобы чуть отодвинуться и увидеть его лицо.

– Разве мы давно не виделись? – невинно спросила она, надеясь, что это прозвучит шутливо.

Не надо все осложнять раньше времени. В глазах Джона она прочла легкую насмешку и явное облегчение.

– Я еще припомню тебе эти слова!

– Давай зайдем в дом, пока я не превратилась в сосульку, – взмолилась Кит и, выскользнув из его рук, устремилась к двери.

– Не веришь, что я могу тебя согреть? – притворился обиженным Джон, следуя за ней.

– Но не в этой же обледенелой одежде! – бросила Кит через плечо.

– А что, идея заманчивая.

Кит рассмеялась и, сняв шапочку, встряхнула волосами.

– Я так и знала, что ты ее оценишь.

Кит увидела Полу в самом низу лестницы, на перилах лежало черное норковое манто.

– Привет. Как прошел ужин?

Кит почувствовала невольное облегчение. Меньше всего ей хотелось остаться с Джоном наедине. Она боялась, что в его объятия ее толкнет не любовь, а только желание. А ей хотелось, чтобы их новая близость означала любовь.

– Ты спросила об ужине? Он, без сомнения, повредит моей фигуре, – невозмутимо отвечала Пола, снимая сережку и потирая мочку уха. – Мне послышался шум отъезжавшей машины. Но ты, если верить записке, отправилась верхом?

– Дружок по дороге расковался. Я с трудом довела его до ранчо Беннонов и там же оставила. Беннон привез меня на своем пикапе.

Кит стянула перчатки и сняла жакет, подсознательно избегая встречаться со все понимающими зелеными глазами подруги. Иногда они подмечали слишком много.

Положив жакет на спинку дивана, Кит увидела груду сваленных на диван коробок.

– Что это?

– Костюмы для маскарада, который устраивает Сондра в канун Дня всех святых, – объяснил Джон. – В Лос-Анджелесе я побывал в костюмерной и кое-что отобрал для тебя и Полы. Возьмете, что понравится.

– Как интересно! – Кит ухватилась за возможность отвлечь от себя внимание Полы и принялась распаковывать коробки. – А что ты отобрал?

– Там есть все наряды – от уличной девчонки до цыганки.

Глядя на Кит, Джон думал, как много в ней еще детского. Радуется, как ребенок подаркам в рождественское утро.

– Цыганка – это, конечно, для тебя, Пола, – сказала Кит не задумываясь. – А костюм колдуньи есть? Вот что бы мне хотелось.

– Увы, такого нет, – насмешливо улыбнулся Джон. – Я не сообразил, что тебе он вполне бы подошел.

– Ты так считаешь? – прищурив глаза, взглянула на него Кит. – Не скажу, что твое замечание мне понравилось.

– Но почему? С твоим умением околдовывать...

– Сегодня ты щедр на комплименты, – отшутилась Кит.

– Это твои чары так действуют на меня, – ответил Джон и закурил сигарету.

– С трудом верится, – съязвила Кит.

Зашуршала шелковая бумага, в которую были завернуты костюмы. Кит не могла скрыть восторга.

– Пола, ты только посмотри, какая прелесть! – воскликнула она, вытаскивая длинную расклешенную юбку цвета электрик и шелковую блузу в голубой горошек с высоким воротом и пышными рукавами. А секундой позднее в ее руках уже были высокие ботинки на шнурках из голубого атласа, отделанные черными кружевами. – Пола, взгляни, они для этого костюма! – Кит подняла счастливый взгляд на Джона. – Они мне так нравятся!

Глядя на нее, Джон забыл затянуться и опустил руку с дымящейся сигаретой.

– Ты была бы настоящей гиббсоновской красоткой. Очень женственной и все же немного феминисткой.

– Пола, тебе не кажется, что наш Джон навеселе? – сказала Кит, искоса взглянув на него. – Займи его, пока я сварю кофе, чтобы он пришел в себя.

Когда Кит покидала гостиную, Джону показалось, что с ней уходит свет и живые краски. Затянувшись сигаретой, он перевел взгляд на Полу. Та задумчиво смотрела вслед Кит.

– Она сегодня в приподнятом настроении, – сказал Джон, чтобы нарушить молчание.

– Присмотрись получше, – сухо ответила Пола, с облегчением снимая вторую серьгу. – Она слишком оживлена. Думаю, ты вернулся вовремя, Джон.

Он поднял голову и посмотрел на нее. Пола достала из сумочки плоский золотой портсигар и закурила дорогую сигарету.

– Кит начинает узнавать оборотную сторону того, что громко именуется успех, – человеческую подлость и собственную незащищенность, неуверенность в себе. – Пола села на диван и, откинувшись на подушки, скрестила вытянутые ноги. – И это ей не нравится.

– А кому это нравится? Но постепенно черствеешь и перестаешь обращать внимание. Сама знаешь, как это бывает...

После этих слов Джон вдруг понял, что не хочет, чтобы такое случилось и с Кит, чтобы она заковала себя в некий панцирь, который нужен всем, вступившим на путь успеха. Со временем он будет становиться все толще и прочнее, а человек – все циничней и равнодушней. Начинаешь не доверять людям, боишься привязанностей, ибо хочешь избежать страданий, не сближаешься с людьми из опасения быть обманутым и преданным. Он не желает этого Кит и не хочет, чтобы ее захлестнул водоворот тщеславия и успеха, схваток, неизбежных на верхних ступенях лестницы славы, а пуще всего – в борьбе по давним правилам: «Хочешь того-то – сделай то-то». Голливуд знает много способов рассчитываться за услуги, и переспать с режиссером – не худший из них.

Последняя поездка в Лос-Анджелес снова напомнила Джону об этом. Сколько раз он собирался порвать с Лесситером, отказаться от его денег! Но они были нужны ему, как нужен и этот фильм. На этот раз он отстоял, что смог, но во многом пришлось отступить.

Поймав себя на мысли, что хочет помочь Кит, он вдруг понял, насколько она ему небезразлична. Однако Кит не пойдет на компромисс. Отдавая себя полностью, она требует того же взамен. Джон не был уверен, что способен на это.

Он снова затянулся, но табачный дым показался горьким и едким. Джон с силой, почти раздавив ее, загасил сигарету.

– Кит выстоит, Джон, – задумчиво промолвила Пола. – Ей ничего другого не остается, мы оба это знаем. Сейчас же для нее даже мысль об этом недопустима. – Взгляд Полы остановился на входной двери. – А причина – отчасти этот фермер, Беннон. У тебя, похоже, есть соперник.