bannerbanner
Оскорбление нравственности
Оскорбление нравственности

Оскорбление нравственности

Язык: Русский
Год издания: 2007
Добавлена:
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
4 из 6

Вернувшись в здание клуба, он заказал в баре двойную порцию бренди и вышел со стаканом к столику на террасе, где можно было посидеть и понаблюдать, как играют более опытные игроки. Там он и сидел, впитывая в себя английскую атмосферу и пытаясь избавиться от крепнувшего чувства, что размеренный образ его жизни разрушается до основания каким-то непонятным и таинственным образом, когда шуршание гравия на площадке перед зданием клуба заставило его оглянуться. К клубу подъехал роскошный «роллс-ройс», и его пассажиры сейчас как раз выходили из машины. На какое-то мгновение у комманданта возникло острое ощущение, будто его перенесло назад в 20-е годы. Двое мужчин, сидевшие на переднем сиденье, были одеты в бриджи, на головах у них были шляпы, вышедшие из моды еще полвека назад. Две сопровождавшие их женщины были облачены в платья, показавшиеся комманданту весьма модными, в шляпы-панамы и держали в руках зонтики от солнца. Но на комманданта подействовали не столько все эти одеяния или же находящийся в идеальном состоянии сверкающий старинный «роллс-ройс», сколько голоса новоприбывших. Резкие, громкие, но одновременно и какие-то лениво-самонадеянные, голоса эти показались комманданту пришедшими откуда-то из лучших времен доброй старой Англии. Вместе с ними как бы накатывалась всепоглощающая волна уверенности, что дела в мире, несмотря ни на что, обстоят вполне благополучно. Подобострастность, составлявшая внутреннюю суть натуры комманданта, – подобострастность, освободиться от которой он не смог бы полностью никогда, сколь бы высоких постов и власти ни достиг, – восторженно взыграла в нем, когда вся группа прошествовала мимо него, не показав даже самым мимолетным взглядом, что она заметила его существование. Коммандант Ван Хеерден всегда ожидал от настоящих англичан подобной отстраненности от мира и погруженности в себя – погруженности в такой степени, что она уже выходила за рамки отдельной личности и превращалась в нечто непреложное и абсолютное, в нечто сродни самодостаточности Господа Бога. И вот это чудо возникло вдруг прямо перед ним, здесь, в Пьембурге, в гольф-клубе – четверо мужчин и женщин, бессодержательный треп которых неоспоримо доказывал, что, несмотря на все войны, катастрофы, на неизбежность близящейся революции, беспокоиться по-настоящему было не о чем. Коммандант особенно восхитился той элегантностью, с которой цветущий мужчина, переваливший за пятьдесят и явно верховодивший в этой четверке, пощелкал пальцами, подзывая черного мальчика-служку, прежде чем отправился устанавливать мяч для первого удара.

– Это просто бесподобно! – воскликнула одна из женщин, когда они проходили мимо комманданта. Похоже, ее реплика не относилась ни к чему конкретному.

– Я всегда говорил, что Малыш просто обожает наказания, – донеслась до комманданта фраза, сказанная цветущим мужчиной. Группа прошла, и, о чем они говорили между собой дальше, было уже не слышно. Коммандант как зачарованный какое-то время глядел им вслед, затем вскочил и поспешил в бар, чтобы порасспросить о них бармена.

– Они называют себя «Клубом Дорнфорда Йейтса»[13], – рассказал бармен Ван Хеердену. – Почему так, я не знаю. Во всяком случае, они говорят, что их одежда и треп – это в память какой-то фирмы, которая называлась «Бэри и компания»[14] и которая лопнула несколько лет назад. Тот, который красномордый, – это полковник Хиткоут-Килкуун, единственный, кого они зовут Бэри. Пухлая бабенка – его жена. Другой мужик – майор Блоксхэм. Можете себе представить, между собой они его зовут Малышом! А ведь ему, должно быть, не меньше сорока восьми! А кто эта худая женщина, я не знаю.

– Они живут где-нибудь здесь? – спросил коммандант. Ему не нравился тот чересчур легкий тон, каким говорил бармен о поразившей его четверке, но отчаянно хотелось разузнать о них как можно больше.

У полковника что-то есть – то ли дом, то ли квартира – неподалеку от отеля «Пилтдаун», но, кажется, они в основном живут на ферме в районе Андервиля. Эта ферма как-то странно называется – «Белая женщина» или что-то в этом роде. Мне говорили, что и дела там творятся довольно-таки странные.

Коммандант взял еще порцию бренди, сел со стаканом за свой столик на террасе и стал ждать возвращения четверки с поля. Бармен вышел из-за стойки и встал в дверях с озабоченным видом, как бы присоединяясь к Ван Хеердену.

– Полковник давно член этого клуба? – спросил коммандант.

– Пару лет, – ответил бармен, – с тех пор как они переехали сюда то ли из Родезии, то ли из Кении, то ли еще откуда-то. Сорит деньгами, не считая.

Заметив, что бармен глядит на него с каким-то странным выражением, коммандант допил свое бренди и, не торопясь, отправился осматривать «роллс-ройс».

– Модель 1925 года, называется «Серебряный призрак», – пояснил подошедший следом бармен. – В прекрасном состоянии.

Коммандант что-то буркнул. Он начал уже уставать от бармена и потому перешел на другую сторону машины, однако бармен и там оказался с ним рядом.

– За ними что-то есть? Вы ими поэтому заинтересовались? – голосом заговорщика спросил бармен.

– С чего, черт возьми, вы это взяли? – вопросом на вопрос ответил коммандант.

– Ну просто подумал, – сказал бармен и, бросив еще одну фразу, смысла которой коммандант не понял (что-то насчет того, что не обязательно кивать головой, иногда достаточно просто моргнуть), вернулся в здание клуба. Оставшись один, коммандант закончил осмотр машины и уже собирался было уходить, как вдруг увидел на заднем сиденье нечто такое, что заставило его замереть на месте. Это нечто было книгой, и с ее задней обложки на комманданта равнодушно глядел портрет мужчины. Широкоскулое лицо, полуприкрытые веки, безупречно прямой нос и аккуратно подстриженные усы. Человек, изображенный на портрете, смотрел мимо комманданта куда-то в светлое, надежно гарантированное будущее. Уставившись в окно машины, коммандант Ван Хеерден внимательно разглядывал портрет, и чем дольше он на него смотрел, тем сильнее чувствовал – не понимал, но именно чувствовал, притом с необъяснимой уверенностью, что в своих исканиях сути английского джентльменства, которая должна была дополнить пересаженное ему сердце англичанина, он подошел к рубежу какого-то очень важного открытия. Прямо перед ним, на заднем сиденье «роллс-ройса», лежал выписанный с невероятной точностью портрет того самого человека, которым он хотел бы быть. Книга называлась «Похожий на всех», ее автором был Дорнфорд Йейтс. Коммандант вынул блокнот и записал название книги.

Когда полковник – Хиткоут-Килкуун и его друзья возвратились с поля, коммандант уже давно ушел из гольф-клуба. Он направился в городскую библиотеку, твердо уверенный, что в трудах Дорнфорда Йейтса найдет разгадку той тайны, что мучила его так долго, – как стать настоящим английским джентльменом.

Вечером лейтенант Веркрамп вышел из управления полиции и зашел домой переодеться. Он чувствовал себя в высшей степени счастливым человеком. Легкость, с какой он развеял подозрения комманданта; результаты, которые обещала дать распространенная среди полицейских анкета; перспектива провести вечер в обществе доктора фон Блименстейн – все это вместе взятое и сообщало лейтенанту радостное ощущение жизни. Особую пикантность всем достижениям Веркрампа придавало и то обстоятельство, что подслушивающая аппаратура оставалась-таки в доме комманданта. А значит, лейтенант может, валяясь в собственной постели, слышать каждое нескромное движение, сделанное коммандантом у себя дома. Лейтенант Веркрамп тоже чувствовал, что он стоит на рубеже какого-то важного открытия, которое изменит всю его жизнь и из второго человека в управлении сделает его первым, что, конечно же, более соответствовало бы его способностям. Ожидая, пока наполнится ванна, лейтенант Веркрамп настроил у себя в спальне специальный приемник и проверил, работает ли подсоединенный к нему магнитофон. Вскоре он сможет слушать все передвижения комманданта по дому, даже когда тот станет открывать или закрывать на кухне посудный шкаф. Убедившись, что аппаратура работает отлично, Веркрамп выключил ее и отправился в ванную. Когда, помывшись, он собирался вылезать из ванной, кто-то позвонил в дверь.

– Черт возьми, – воскликнул Веркрамп, хватаясь за полотенце и недоумевая, кто мог бы заявиться к нему в столь неподходящий момент. Роняя по дороге капли воды, он пошел в прихожую, недовольно открыл дверь и был поражен, увидев на лестничной площадке доктора фон Блименстейн. – Я не хочу… – машинально начал он, реагируя все еще на звонок в дверь в неудобное для него время, а не на того, кто стоял за этой дверью.

– Правда, не хочешь, дорогой? – громко спросила доктор фон Блименстейн и распахнула свою ондатровую шубку, чтобы продемонстрировать плотно облегавшее ее платье из какого-то кричащего, в блестках материала. – Ты, правда, не хочешь…

– О Господи! – проговорил Веркрамп, растерянно озираясь по сторонам. Он сознавал, что его соседи весьма уважаемые люди и что доктор фон Блименстейн, при всем ее образовании и при всех ее высоких профессиональных качествах, никогда не пользовалась репутацией человека, соблюдающего все тонкости общественных приличий. Он совершенно не хотел, чтобы кто-нибудь увидел их именно тогда, когда он, обмотанный лишь полотенцем, стоял перед докторшей, тоже вроде бы во что-то замотанной. – Входите, быстро, – выкрикнул он. Несколько обескураженная таким приемом, доктор фон Блименстейн запахнула шубку и вошла. Веркрамп поспешно запер дверь и шмыгнул мимо нее назад в спасительное уединение ванной комнаты. – Я вас не ждал, – прокричал он оттуда уже помягчевшим голосом. – Я собирался заехать за вами в больницу.

– Мне так не терпелось вас увидеть, – прокричала ему в ответ докторша, – что я решила сделать вам небольшой сюрприз.

– Да уж, сделали, – пробурчал Веркрамп, безуспешно пытаясь отыскать в ванной куда-то запропастившийся носок.

– Не поняла. Говорите громче.

Веркрамп в конце концов нашел носок под самой ванной.

– Я сказал, что вы действительно сделали сюрприз. – Поднимаясь, он ударился головой о ванну и выругался.

– Вы не сердитесь на меня за то, что я пришла без предупреждения? – спросила докторша. Веркрамп в зто время сидел на краешке ванны и натягивал носок. Тот оказался мокрым.

– Нет, конечно же, нет. Приходите, когда хотите, – с некоторым расстройством в голосе ответил он.

– Правда? Вы это искренне говорите? Мне бы не хотелось оставлять у вас впечатление, будто бы я… ну… как бы навязываюсь, – продолжала докторша. Веркрамп, убеждая ее в том, что, напротив, он очень рад и она действительно может приходить к нему, когда захочет, попутно обнаружил, что вся одежда, которую он заранее сложил на крышку унитаза, из-за внезапного прихода гостьи оказалась тоже мокрой. Когдалейтенант Веркрамп в конце концов вышел из ванной, он чувствовал, что весь он какой-то холодный и влажный. К тому же он был совершенно не готов к зрелищу, открывшемуся его глазам. Доктор фон Блименстейн, сняв ондатровую шубку, в провокационной позе лежала на софе. Ярко-красное платье облегало ее настолько плотно, что создавалось впечатление, будто на теле вообще ничего нет. Пораженный ее видом, Веркрамп недоумевал, как она вообще смогла влезть в это платье.

– Нравится? – спросила докторша, томно потягиваясь. Веркрамп сглотнул и сказал, что да, очень нравится. – Растягивающийся нейлон. Это называется «влажный стиль».

Веркрамп как загипнотизированный смотрел на ее грудь. Только сейчас он с ужасом понял, что ему предстоит провести вечер в общественном месте с женщиной, на которой, по существу, не было ничего, кроме полупрозрачного алого чулка, только натянутого не на ногу, а на все тело. Лейтенант Веркрамп всегда гордился своей репутацией человека, который ведет трезвый и богобоязненный образ жизни. Кроме того, как прихожанина голландско-реформистской церкви его просто шокировало то, как была одета докторша. По дороге к отелю «Пилтдаун» он, сидя за рулем, утешал себя только тем, что это мерзкое платье облегало фигуру настолько плотно, что в нем невозможно будет танцевать. Сам лейтенант Веркрамп не танцевал. Он считал, что танцы – это грех.


Когда возле гостиницы швейцар открыл дверь машины, ощущение своей социальной неполноценности стало у Веркрампа еще более острым. Его болезненному обострению способствовало и то, что «фольксваген» Веркрампа оказался рядом с чьим-то «кадиллаком», да и манеры самого швейцара тоже.

– Где у вас брассерия?[15] – спросил Веркрамп.

– Что, сэр? – переспросил швейцар, не сводя глаз с груди доктора фон Блименстейн.

– Брассерия, – повторил Веркрамп.

– У нас ее нет, сэр, – ответил швейцар. Доктор фон Блименстейн пришла на помощь.

– Брасэрия, – сказала она.

– Ах, вам нужен гриль-зал, – сообразил швейцар и, все еще не веря своим глазам, объяснил им, как пройти в бар. Веркрамп обрадовался, увидев, что в баре царил полумрак, и устроился в уголке так, чтобы оставаться по возможности незаметным. Увидев, что Веркрамп тщетно пытается отыскать в перечне напитков хоть одно знакомое ему название, доктор фон Блименстейн снова пришла на помощь и заказала официанту, уже начинавшему высокомерно смотреть на Веркрампа, два сухих мартини. После того как они выпили по три мартини, Веркрамп почувствовал себя намного лучше.

Доктор фон Блименстейн рассказывала ему о том, как психиатры вырабатывают у пациентов отвращение к чему-либо.

– Мы действуем прямо и честно, – объясняла она. – Пациента привязывают к кровати, а на экране показывают ему слайды с изображениями того извращения, которым он страдает. Например, если имеешь дело с гомосеком, надо показывать ему голых мужчин.

– Правда? – переспросил Веркрамп. – Как интересно. А что потом?

– В тот момент, когда показываешь слайд, надо тряхануть его током.

Веркрамп был в полном восхищении.

– И это его вылечит? – поинтересовался он.

– В конце концов всякий раз, когда ему будут показывать слайд, у него будет возникать острая отрицательная реакция, – сказала врачиха.

– Совершенно естественно, – подтвердил Веркрамп, который из собственного опыта хорошо знал, что использование электрошока в тюрьме вызывало у его заключенных только отрицательные реакции.

– Чтобы лечение подействовало по-настоящему, его надо проводить на протяжении шести дней, – продолжала доктор фон Блименстейн, – но вы удивитесь, какого эффекта мы достигаем при помощи такого простого лечения.

Веркрамп ответил, что, по его мнению, ничего удивительного в этом нет. Пока они ели, доктор фон Блименстейн объяснила ему, что для излечения полицейских Пьембурга от склонности к межрасовым сношениям она предлагает использовать схожий, только слегка видоизмененный метод. Веркрамп, в голове у которого уже туманилось от выпитого джина и вина, попробовал представить себе, что именно она имела в виду.

– Я не очень понимаю… – начал он.

– Голые черные женщины, – ответила докторша с улыбкой и вновь склонилась над тарелкой, в которой лежал толстый бифштекс. – Показывать им на экране голых черных баб и в это время бить током.

Веркрамп смотрел на нее с нескрываемым восхищением.

– Великолепно! – произнес он. – Блистательно! Вы просто гений.

Доктор фон Блименстейн жеманно улыбнулась.

– Ну, в принципе это не мое изобретение, – скромно сказала она, – но, пожалуй, можно сказать, что я применила идею к условиям Южной Африки.

– Это настоящий прорыв, – настаивал Веркрамп. – Можно даже сказать, наиважнейший прорыв.

– Приятно сознавать, что это так, – промурлыкала врачиха.

– Я хочу произнести тост, – сказал Веркрамп, поднимая бокал. – За ваши успехи!

Доктор фон Блименстейн тоже подняла бокал.

– И за твой успех, дорогой. За наши успехи!

Они выпили. Веркрамп почувствовал, что впервые в жизни он по-настоящему счастлив. Он ужинает в изысканном отеле с красивой женщиной, сотрудничество с которой поможет ему войти в историю. Белых руководителей Южной Африки уже больше не будет преследовать кошмар, что вся страна может со временем превратиться в страну одних только цветных. Заручившись поддержкой и сотрудничеством доктора фон Блименстейн, Веркрамп организует по всей республике специальные клиники, где белых извращенцев будут излечивать электрошоком от их болезненной тяги к сношениям с черными женщинами. Он наклонился через стол к тому месту, где была видна полуобнаженная грудь докторши, и взял ее за руку.

– Я люблю тебя, – сказал он.

– Я тебя тоже люблю, – проворковала в ответ докторша, поедая его хищным взглядом. Веркрамп нервозно огляделся по сторонам, но убедился, что никто из находившихся в ресторане на них не смотрит.

– По-хорошему люблю, конечно, – добавил он после некоторой паузы.

Доктор фон Блименстейн улыбнулась.

– Любовь не бывает хорошей, дорогой, – сказала она. – Любовь всегда бывает только темной, страстной, насильственной и жестокой.

– Да?.. Вот как? – удивился Веркрамп, который никогда прежде не думал о любви под таким углом. – Я хотел сказать, что любовь – это что-то чистое. Моя любовь.

Огонь, горевший до этого в глазах доктора фон Блименстейн, как будто замигал и потух.

– Любовь – это желание, – ответила она. Ее плотно обтянутая нейлоном грудь практически лежала на столе, и от этой груди исходила какая-то неясная, но реально ощутимая угроза, начинавшая уже беспокоить Веркрампа. Он подтянул под столом свои тощие ноги и задумался, о чем же говорить дальше.

– Я хочу тебя, – сказала докторша, подкрепив свои слова тем, что вонзила свои малиновые ногти в ладонь Веркрампа. – Я очень тебя хочу! – Лейтенант Веркрамп непроизвольно вздрогнул. Под столом мощные колени доктора фон Блименстейн крепко зажали его ногу. – Я хочу тебя, – снова повторила она.

Веркрамп, уже начинавший чувствовать себя так, как будто он оказался за одним столом с извергающимся вулканом, машинально ответил:

– Может быть, мы пойдем? – и только потом сообразил, как истолкует врачиха это его внезапное желание покинуть ресторан с его относительной безопасностью.

Когда они шли к машине, доктор фон Блименстейн взяла Веркрампа под руку и сильно притянула его к себе. Лейтенант открыл машину, подержал дверь, и докторша с легким свистом нейлона села. Веркрамп, у которого прежнее ощущение своей социальной неполноценности сменилось теперь чувством неполноценности сексуальной – так подействовала на него откровенность высказанных врачихой желаний, – неохотно уселся рядом с ней.

– Вы не поняли, – сказал он, запуская мотор, – я не хочу делать ничего такого, что могло бы испортить этот прекрасный вечер.

Рука доктора фон Блименстейн легла в темноте ему на колено и крепко сжала его.

– Не надо чувствовать себя виноватым, – проворковала она. Веркрамп резко включил задний ход.

– Я вас слишком уважаю, – ответил он. Доктор фон Блименстейн положила голову ему на плечо, и он ощутил тяжесть ее ондатровой шубки, почувствовал запах ее сильных духов.

– Ты такой стеснительный, – сказала она. Веркрамп выехал со стоянки около отеля и повернул к Пьембургу, огни которого светились впереди, далеко под ними. Внезапно часть огней в городе погасла: была уже полночь.

Веркрамп медленно спускался с горы – отчасти потому, что опасался быть задержанным за вождение в нетрезвом состоянии, но главным образом потому, что его ужасала перспектива оказаться вновь вдвоем в его квартире. Дважды за дорогу доктор фон Блименстейн требовала остановить машину, и оба раза Веркрамп оказывался у нее в объятиях, а ее губы нетерпеливо искали – и находили – его тонкий рот.

– Расслабься, дорогой, – говорила она. Веркрамп внутренне разрывался между желанием и нежеланием отвечать на приступы ее страсти, и эта раздвоенность в какой-то степени успокаивала голос его совести и в то же время создавала у доктора фон Блименстейн впечатление, что Веркрамп ей отвечает. – Сексу надо учиться, – сказала она. Но Веркрампу можно было этого и не говорить.

Он снова включил мотор и двинулся вперед, а тем временем доктор фон Блименстейн объясняла ему, что для мужчины естественно бояться секса. Когда они добрались до квартиры Веркрампа, у лейтенанта уже окончательно развеялась вся эйфория, возникшая было после того, как врачиха рассказала ему, каким образом она собирается лечить полицейских, которым нравилось совокупляться с цветными девками. Странное сочетание животной страсти и клинической объективности, проявлявшееся всякий раз, когда врачиха заговаривала о сексе, уже вызвали в лейтенанте такое отвращение к этому занятию, какого не смог бы породить никакой электрошок.

– Прекрасный был вечер, – сказал Веркрамп, останавливая машину вплотную к дожидавшейся у его дома машине докторши. Но доктор фон Блименстейн не собиралась еще прощаться с ним.

– А мы не зайдем выпить на посошок? – спросила она, и, когда Веркрамп замешкался с ответом, добавила: – Кажется, я забыла у тебя в квартире сумочку, так что придется подняться.

Веркрамп тихонько пошел вверх по лестнице.

– Не хочу беспокоить соседей, – шепотом объяснил он.

Голосом, рассчитанным, казалось, на то, чтобы разбудить даже мертвых, доктор фон Блименстейн заявила, что будет вести себя тихо, как мышка, и последовала за ним. Пока он возился с ключом, отыскивая его, вставляя в замок и отпирая дверь, докторша настойчиво пыталась поцеловать Веркрампа. Оказавшись в квартире, она сняла шубку и уселась на диван, выставив ноги таким образом, чтобы они напоминали о желании, высказанном ею во время разговора в ресторане. Волосы ее рассыпались по диванным подушкам, руки были протянуты к лейтенанту. Веркрамп сказал, что приготовит кофе, и отправился на кухню. Когда он вернулся, основной свет в комнате был выключен, горела только маленькая лампочка в углу, возле которой он обычно читал, а доктор фон Блименстейн возилась с его радиоприемником.

– Хочу поймать какую-нибудь музыку, – сказала она.

Громкоговоритель, установленный над диваном, потрескивал. Веркрамп поставил чашки с кофе и повернулся, чтобы заняться приемником, но докторша уже забыла о музыке. Она стояла перед ним с той же мягкой улыбкой, какую Веркрамп видел у нее на лице в тот день, когда впервые встретил ее в больнице. Раньше чем Веркрамп успел увернуться, симпатичная докторша прижала его к дивану с той профессиональной ловкостью, которой лейтенант когда-то восхищался. Ее губы заглушили слабый протест Веркрампа, и чувство вины у лейтенанта окончательно исчезло. В ее руках он был совершенно беспомощен и ничего уже не мог сделать.

Глава четвертая

Коммандант Ван Хеерден вышел из здания городской библиотеки Пьембурга, сжимая в руках томик книжки «Похожий на всех» с тем предчувствием чего-то необыкновенного, какое он в последний раз испытал еще мальчишкой, когда по выходным с жадностью разглядывал кадры из новых фильмов в витрине местного кинотеатра. Он торопливо шел по улице, время от времени поглядывая на книжку, обложка которой была украшена каким-то орнаментом, а сзади красовался портрет великого писателя. Всякий раз, когда Ван Хеерден смотрел на это лицо с полуприкрытыми веками и залихватскими усами, он преисполнялся просто-таки физическим ощущением той социальной иерархии, которой так жаждала его душа. Портрет источал такую уверенность в незыблемости однажды установленного порядка вещей, что у комманданта исчезли все сомнения в реальности добра и зла, появившиеся под влиянием двадцатипятилетней службы в южноафриканской полиции. Разумеется, у комманданта Ван Хеердена не было никаких оснований хоть на мгновение усомниться в существовании зла. Но его выводило из душевного равновесия явное отсутствие противоположного начала. А поскольку коммандант был совершенно не склонен к абстрактному теоретическому мышлению, то, чтобы поверить в Добро, к которому так стремился в душе, он должен был увидеть его практически. Еще лучше, если бы это Добро оказалось воплощенным в каком-то человеке или же выраженным в каких-либо социально приемлемых формах. И вот сейчас наконец-то лицо, смотревшее как будто сквозь него с обложки книги «Похожий на всех», неоспоримо доказывало, что ценности, которым коммандант Ван Хеерден придавал столь большое значение, – такие, как рыцарство и отвага, – еще существуют в мире.

Придя домой, коммандант приготовил себе чай, удобно устроился в кресле, поставил чайник и чашку рядом и погрузился в чтение. «Ева Мэллори Кейрю наклонила свой очаровательный подбородок», – прочел он первую фразу. И по мере того как Ван Хеерден углублялся в книгу, мир, с которым ежедневно сталкивала комманданта его работа, – мир грязных преступлений, убийств и мошенничества, грабежей и разбоя, трусости и предательства, – исчезал. А вместо него возникал иной, в котором легко и уверенно жили неизменно остроумные и прекрасные женщины и великолепные мужчины и где все истории всегда имели счастливый конец. Увлеченно следя за приключениями Джереми Брока, капитана Тоби Рейджа, не говоря уж об Оливере Понсфоуте и Симоне Болье, коммандант чувствовал, что наконец-то попал в тот мир, в который всегда стремился. Лейтенант Веркрамп, сержант Брейтенбах и все шестьсот подчиненных были мгновенно позабыты. Коммандант читал, не отрываясь, несколько часов подряд, чай его давным-давно остыл. Некоторые особенно понравившиеся ему места он перечитывал вслух, чтобы насладиться не только смыслом, но и звучанием фраз. Когда он взглянул на часы, был уже час ночи, и коммандант поразился тому, как незаметно пролетело время. Но утром ему не нужно было вставать рано, и потому он решил читать дальше и перешел к следующему эпизоду.

На страницу:
4 из 6