Черный ангел
– Что ж, ты сделала свой выбор, – кивнул я. – Расскажешь обо мне отцу?
– Да, – отрезала она. – Я расскажу о тебе отцу
Я добровольно сунул голову в петлю. Я не стал больше ничего говорить. Не хотел даже смотреть на эту женщину. Но и это должно было случиться.
15 февраля 1453 год
Вчера вернулся флот. Все пять дромонов. Развевались знамена. Матросы били в барабаны и играли на дудках. Маленькие бронзовые пушечки давали приветственные залпы. Люди бежали в порт. На городских стенах размахивали белыми полотнищами.
Сегодня на базаре продавали турецких рабов: рыбаков, седобородых старцев, худеньких мальчиков, плачущих женщин, которые пытались закрыть лица истрепанными рукавами. Да, блистательную победу одержал над турками флотоводец Лука Нотар.
Он успел захватить врасплох несколько бедных селений, расположенных на азиатском берегу, и взять в плен их жителей. Из остальных деревень люди разбежались, но Лука Нотар сжег их дома. Флот дошел под парусами аж до Галлиполи и сумел потопить турецкий торговый корабль. Когда в море появились турецкие военные галеры, греческие дромоны повернули домой.
Что это был за триумф! Как восторженно встречали греческих моряков жители Константинополя! Каким пылом выкрикивал народ имя флотоводца, когда он ехал верхом к своему дому! О Джустиниани и воинах-латинянах забыли. Лука Нотар стал на один день героем Константинополя.
Но на базаре не нашлось желающих купить турецких рабов. Никто не насмехался и не издевался над пленниками. Зеваки быстро разбежались. Греки пристыженно опускали глаза при виде турецких невольников – беспомощных, бедных людей, в испуге жавшихся друг к другу и искавших утешения в строках Корана, которые они бормотали себе под нос.
18 февраля 1453 года
Как в Константинополе аукнулось – так в Адрианополе откликнулось.
Мехмед приказал читать на площадях письмо императора Константина – как свидетельство греческого коварства, а потом растоптал послание василевса ногами. Султанские гонцы в сандалиях, подбитых железом, разнесли копии письма по всем турецким городам. Дервиши и муллы громко требуют отмщения. Партия мира вынуждена молчать. Мехмед призывает в свидетели даже Запад.
«Раз за разом греки нарушали все свои обещания и при каждом удобном случае изменяли собственным клятвам. Подчинив свою церковь папской власти, император Константин разорвал последние дружеские узы, существовавшие между турками и греками. Единственная цель василевса – натравить Запад на турок. Свои истинные намерения Константин все еще пытается скрыть за лживыми словами и мнимым благородством. Но османские селения, которые пылают сейчас на берегах Мраморного моря, осветили огнями своих пожарищ его кровавые захватнические планы. Стремление Византии к завоеванию соседних земель уже прямо угрожает нашей жизни. Изощренная хитрость и жестокость греков требуют возмездия. Чтобы покончить с постоянной угрозой, чтобы избавить страну от опасности, неизменно исходящей от греков, каждый правоверный обязан встать под знамена священной войны. Тот, кто все еще защищает греков, полностью разоблачает себя, доказывая, что является врагом нашей державы. Да поднимется карающий меч султана, чтобы отомстить за убитых, замученных, заживо сожженных и угнанных в неволю правоверных!»
Чтобы покончить с последними сомнениями, султан повелел зачитать во всех мечетях во время пятничных молитв имена турок, убитых матросами императора.
Маневры греческого флота стали для Мехмеда последним козырем, столь необходимым султану, чтобы сокрушить яростное сопротивление партии мира и великого визиря Халиля. Тот, кто еще осмеливается выступить против осады Константинополя, рискует собственной головой. Даже Халиль – великий визирь и потомок двух великих визирей – не может чувствовать себя в безопасности.
21 февраля 1453 года
В храме Пантократора свершаются чудеса. На росистых рассветах туман оседает каплями воды на святых иконах. Монахи говорят, что на ликах святых проступает смертельная испарина. Какая-то монахиня поклялась, что видела, как Пречистая Дева во Влахернах плакала кровавыми слезами. Люди верят этому, хотя император приказал кардиналу Исидору, лжепатриарху Григорию и ученым философам тщательно осмотреть образ, и те не обнаружили на нем никаких следов крови. Но народ не верит отступникам. Его непросвещенная, фанатичная приверженность изначальному символу веры тверже, чем когда-либо раньше.
Молодые монахи, ремесленники, горожане и купцы, которые не могли еще недавно отличить одного конца меча от другого, дисциплинированно учатся сейчас владеть оружием; они упражняются группами по десять и по сто человек, которыми командуют опытные солдаты Джустиниани. Новобранцы хотят воевать за свою веру. Горят желанием быть в бою не хуже латинян. Они полны решимости отстоять город.
Возможно, они учатся натягивать луки, но их стрелы летят куда угодно – только не в цель. Новобранцы отчаянно бегут, чтобы вонзить копья в подвешенные мешки с сеном. Но неопытность делает этих людей неловкими. Двое-трое из них повредили себе ноги, запутавшись в собственных плащах. Но есть среди них и несколько сильных мужчин. Лучше всего их использовать на стенах, откуда они будут швырять камни в турок, когда те пойдут на штурм.
На добровольцев и на всех тех, кого император призвал в свое войско, не хватает ни шлемов, ни даже кожаных доспехов. А новобранцы, все-таки получившие шлемы, снимают их при первом же удобном случае и жалуются, что эти штуки давят им голову и натирают лоб. Ремни доспехов впиваются им в тело. А в наколенниках вообще невозможно двигаться.
Я не осуждаю этих людей. Они делают, что могут. Они обучались другим ремеслам, твердо веря в надежность своих стен, защищаемых императорскими наемниками. В чистом поле один янычар в мгновение ока справится с десятком таких добровольцев.
Я видел это по их тонким белым пальцам, которые способны вырезать такие дивные вещицы из слоновой кости. Видел глаза, зоркость которых не притупила работа над образками и фигурками святых из сердолика. Я видел мужей, которые умеют читать и писать, мужей, которые тонюсенькими кисточками рисуют сияющие золотом и киноварью заглавные буквы в старательно переписанных богослужебных книгах.
Это они должны теперь учиться рубить и колоть, целиться мечом в незащищенный пах, направлять копье в лицо человека, выпускать стрелу в глаз, который видит небо и землю.
Безумный мир. Безумные времена.
Из арсенала доставили на стены маленькие новоотлитые пищали, а также большие пушки, выкованные из железа, поскольку у императора нет средств на то, чтобы отливать орудия из бронзы. Неопытные новобранцы боятся пушек больше, чем турок. Они бросаются на землю и затыкают уши пальцами, как только раздается залп. Потом жалуются, что их оглушает грохот и ослепляет вспышка огня. В довершение всех несчастий в первый же день разорвалась одна маленькая железная пушечка – и двух человек разнесло на куски.
24 февраля 1453 года
У Джустиниани готов план обороны города. Протостратор распределяет латинян по греческим отрядам, ставит их на самые опасные участки стен и к воротам. Венецианцы и генуэзцы будут состязаться в рыцарской доблести. Даже из Перы прибыло несколько юнцов, которые вступили в ряды войска Джустиниани. Их совесть говорила им, что позорно не участвовать в войне, которая в конечном счете решит судьбы Запада.
Джустиниани надеется только на латинян и на императорских мастеров и пушкарей. Другие греки будут лишь вспомогательной силой на стенах города. Но и это необходимо. Ведь самая большая стена, которая защищает город с суши, насчитывает десять тысяч шагов в длину и сто башен. Морская и портовая стены, составляющие две остальные стороны мощного оборонительного треугольника, – столь же протяженные, но им, видимо, будет угрожать меньшая опасность. Порт охраняют западные военные корабли, которые безусловно превосходят турецкие суда. Стене со стороны моря турки вряд ли сумеют нанести серьезный урон. Греческий огонь может поджечь их легкие суда на расстоянии полета стрелы. У императорских мастеров есть для этого специальные снаряды – вроде маленьких ядер. Но греки ревниво охраняют свои военные тайны и не выдают их латинянам.
Во всяком случае, Джустиниани исходит из того, что настоящий бой закипит вдоль стены, которая защищает город с суши. В центре этой стены, в долине Ликос, расположены ворота святого Романа. Их оборону протостратор взял на себя; здесь он встанет со своими закованными в броню генуэзцами. Отсюда он сможет также быстро посылать подкрепление на те участки стены, где возникнет угроза прорыва. Но окончательное распределение сил будет зависеть от шагов, которые предпримет султан.
Самая большая спешка уже позади. Стены, правда, продолжают укреплять до сих пор, но все идет по плану и каждый получает четкое задание на день. Так же проходит и обучение новобранцев. Но из-за огромных размеров города затягиваются перерывы на завтраки, обеды и ужины. Добровольцы питаются у себя дома.
Джустиниани перестал носить кожаные штаны, велел завить себе волосы и искусно уложить их волнами на греческий манер. Он покрасил бороду хной и заплетает ее в косицы, перевивая золотой нитью. Но он не подкрашивает уголки глаз синей тушью и губы алой помадой, как делают молодые греки из личной гвардии императора. Зато он носит на шее множество разных золотых цепочек и стал хорошо себя чувствовать в обществе греков. Благородные женщины с Влахернского холма оказывают ему лестное внимание. Ведь он – крепкий и рослый мужчина, на голову выше большинства греков. Он теперь до блеска начищает свои доспехи, вечерами заменяет цепь протостратора, которую вручил ему император, на аметистовое ожерелье – в надежде, что аметисты защитят его от опьянения.
Василевс золотой грамотой подтвердил свою клятву в том, что Джустиниани получит остров Лемнос в наследное владение, если сможет спасти город от турок. Одна только печать, которой скреплена грамота, стоит много бизантов, а император собственноручно начертал на документе свой тройной крест.
Флотоводец Лука Нотар, вернувшись из морского похода, заперся в своем доме.
По совету Джустиниани император решительно запретил Нотару выводить впредь дромоны из порта. Лука Нотар со своей стороны столь же решительно утверждает, что поступил правильно, и обвиняет василевса в трусости и раболепии перед латинянами.
Он дал понять, что ждет Джустиниани на совет по поводу обороны города и распределения войск. Как знатный вельможа и командующий императорским флотом Нотар считает себя по меньшей мере равным Джустиниани по рангу – невзирая на то, что генуэзец является протостратором. Прежде всего, Нотару, конечно, любопытно, какое место отвел ему Джустиниани в своих планах защиты Константинополя. Игнорировать флотоводца генуэзец не может. Тот – слишком высокопоставленная и влиятельная особа. Но капитаны-латиняне, несмотря ни на что, совершенно самостоятельно распоряжаются своими судами и получают приказы непосредственно от императора. Таким образом, Нотар командует, в сущности, лишь теми самыми пятью прогнившими, неповоротливыми дромонами. И даже они формально являются императорскими, хотя это флотоводец велел отремонтировать их и переоснастить за собственный счет.
Несмотря на приобретенную популярность, он сейчас очень одинок, этот Лука Нотар. Во всяком случае, судя по известиям, которые доходят с Влахернского холма.
Джустиниани заставляет Нотара ждать. Генуэзец – рыцарь удачи, вознесенный судьбой в протостраторы и потому еще более осознающий высоту своего нынешнего положения, чем наследный аристократ. Так что, возможно, между двумя этими мужами разгорится теперь смешное детское соперничество. В принципе, город уже полностью в руках латинян, и греки не имеют здесь никакой власти, хотя император старается этого не замечать. Порт принадлежит латинским кораблям. Закованные в броню отряды генуэзцев и венецианцев распоряжаются в городе и занимают ключевые позиции на стенах Константинополя.
Возможно ли, что Джустиниани тайно вынашивает большие политические планы? Он завязал отношения – в том числе и через женщин – с наиболее влиятельными греками, настроенными пролатински. Если Константинополь выдержит турецкую осаду и Мехмед потерпит поражение, если папский и венецианский флоты со вспомогательными войсками латинян придут вовремя, этот город превратится, наверное, просто в один из латинских опорных пунктов, откуда будет вестись борьба за торговые пути на Черном море и за покорение расколотых турецких земель. Уния уже провозглашена. Суждено ли Византии еще раз стать латинской – притом, что марионеточному греческому императору будет позволено и дальше занимать свой трон?
Захочет ли победитель покорно удовлетвориться положением вассала на Лемносе?
Моя греческая кровь уже не верит, будто что-то может быть таким, каким кажется. Да, сомнения у меня в крови, впитавшей в себя за тысячу лет яд политических интриг. День за днем спадает с меня лохмотьями латинская оболочка. Я – сын своего отца. Кровь вернулась домой.
25 февраля 1453 года
Похоже, город охвачен страхом. Люди стали неразговорчивыми и подозрительно косятся друг на друга. В храмах – множество молящихся. Богачи прячут свое имущество в сундуки, закапывают ценности в землю, опускают сокровища в колодцы и замуровывают подвалы. Не один архонт ходит с руками, покрытыми мозолями от непривычной работы, с виноватыми глазами и с красноречивыми пятнами строительного раствора на одежде.
– Что-то происходит, – сказал сегодня мой слуга Мануил. – Я это вижу, я это слышу, я это нюхом чую. Но не знаю, в чем дело. Объясни мне, господин мой.
Я и сам ощущаю в воздухе что-то непривычное. В порту царит тревожная суета. От корабля к кораблю шныряют лодки. Венецианский совет двенадцати проводит заседание за закрытыми дверями
26 февраля 1453 года
Я уже успел раздеться, когда мой слуга Мануил сообщил мне, что меня хочет видеть какой-то греческий юнец. Мне не хотелось подниматься с ложа. Я устал.
Молодой грек вошел, не согнувшись в поклоне, и с любопытством огляделся по сторонам, морща нос от запаха кожи, бумаги, сургуча и средств для чистки металла. Я узнал этого юношу. Я видел, как он ездил верхом на Ипподроме. Это был младший из братьев Анны Нотар.
Меня сковал холод. Порывистый ветер на улице громко хлопал ставнями.
– На дворе темно, – заговорил юноша. – Небо затянуто тучами. Собственных рук – и то не разглядишь. – Ему семнадцать лет, он – красивый парень, хорошо сознающий свою привлекательность и знатное происхождение, но выглядящий от этого лишь еще более обаятельно. И он очень заинтересован моей особой.
– Ты ведь бежал от турок, – продолжал он. – В городе о тебе много говорят. Мне тоже однажды показали тебя, когда ты проезжал на коне по улице. Мой отец хотел бы с тобой встретиться – если это не слишком обременительно для тебя.
Он отвел глаза:
– Я уже говорил: ночь темна. На улице – хоть глаз выколи…
– Я не люблю бродить во мраке, – ответил я. – Но, разумеется, не могу ослушаться приказа твоего отца.
– Это вовсе не приказ, – запротестовал юноша. – Как мой отец может приказывать тебе? Ты же служишь Джустиниани. Мой отец не хочет встречаться с тобой как солдат с солдатом. Ты будешь его гостем. А потом, может быть, и другом. Не исключено, что расскажешь ему что-нибудь интересное. Он удивляется, почему ты избегаешь его, – и ему любопытно на тебя взглянуть. Но он, конечно, не хочет доставлять тебе никаких неприятностей, и если ты считаешь, что тебе лучше не ходить, – не ходи.
Он говорил весело и оживленно, чтобы скрыть, насколько его смущала та миссия, с которой он пришел ко мне. Он был открытым и притягательным юношей. И тоже не любил блуждать в темноте. Почему его отец считал это простое приглашение таким секретным, что даже не решился послать ко мне своих слуг, а отправил за мной собственного сына?
«Агнец на заклание, – подумал я. – Хорошо откормленный ягненок на алтаре безудержной жажды власти. Значит, в случае необходимости этот человек готов принести в жертву даже собственного сына».
Юноша был братом Анны Нотар. Я ласково улыбнулся ему и, одевшись, легко потрепал его рукой по плечу. Он вздрогнул и покраснел, но улыбнулся в ответ. Стало быть, он не считал меня простолюдином.
В ночи дул северный ветер, от которого у нас перехватывало дух, а одежда облепляла тело. Было темно, хоть глаз выколи. В разрывах несшихся в вышине туч иногда виднелось черное небо, усыпанное звездами. Желтый пес шел за мной, хотя я и приказал ему остаться дома. Но он выскользнул вслед за мной во мрак. Я взял у Мануила фонарь и протянул его юноше. Молодому аристократу трудно было проглотить такое, но все же он безропотно двинулся вперед, освещая путь. За кого он меня принимал? Всю дорогу нас сопровождал пес – словно для того, чтобы присматривать за мной даже против моей воли.
Во дворце Нотара было темно. Мы вошли через заднюю дверь, расположенную в уголке, у стены. отделявшей город от моря. Никого не было видно. И все же казалось, что в ночи скрывается множество устремленных на меня глаз. Завывающий и стонущий ветер что-то говорил мне, но я не мог разобрать его слов. В голове у меня тоже шумело – точно этот бешеный ветер проник в мой мозг.
В коридорах стояла гробовая тишина. Нас окутала волна теплого воздуха. Мы поднялись по лестнице. В комнате, куда меня привели, я увидел пюпитр писца, перья, бумагу и большие книги в роскошных переплетах. Перед иконой с изображением Волхвов мерцала лампада, наполненная благоуханным маслом.
Он сидел, склонив голову, словно в глубокой печали. Даже не улыбнулся. Он принял мое приветствие как естественное и должное проявление почтения к своей особе. Сыну сказал только:
– Ты мне больше не нужен. – Юноша почувствовал себя обиженным, но постарался этого не показать. Ему было страшно любопытно, о чем мы будем беседовать с его отцом. Но он мило кивнул мне красивой головой, пожелал доброй ночи и вышел из отцовских покоев.
Как только юноша скрылся за дверью, Лука Нотар оживился, пытливо посмотрел на меня и заявил:
– Я знаю о тебе все, господин Иоанн Ангел. И потому буду говорить с тобой прямо.
Я понял, что ему известно о моем греческом происхождении. В этом в общем-то не было ничего удивительного. Однако меня это сильно задело.
– Ты решил говорить прямо? – откликнулся я. – Так заявляет только тот, кто намерен скрывать свои мысли. Отважишься ли ты быть честным хотя бы перед самим собой?
– Ты был советником султана Мехмеда, – сказал он. – Осенью ты бежал из его лагеря. Человек, который занимает такое положение, не поступает так без определенной цели.
– Сейчас речь идет о твоих целях, флотоводец, – ответил я. – Не о моих… Ты не стал бы тайно приглашать меня сюда, если бы не считал, что я могу быть полезен для осуществления твоих целей.
Он нетерпеливо взмахнул рукой. Нотар тоже носил перстень с печаткой размером с детскую ладонь. Рукава верхней зеленой туники доходили ему до локтей. Рукава нижней туники были из расшитого золотом пурпурного шелка, как у императора.
– Ты сам уже давно ищешь встречи со мной, – произнес он. – Но действуешь очень осторожно. Это вполне понятно – и совершенно правильно. Как с моей, так и с твоей точки зрения. Ты очень ловко все устроил, будто случайно познакомившись с моей дочерью. Потом снова проводил ее домой, когда она потеряла свою спутницу. Когда я был в море, ты рискнул прийти сюда средь бела дня. Ты ведь хотел лишь увидеться с моей дочерью… Это весьма умно!
– Она обещала рассказать тебе обо мне, – признал я.
– Моя дочь влюблена в тебя, – усмехнулся он. – Не знает, кто ты, и не догадывается о твоих целях. Она чувствительная и гордая. Ей ничего не известно. Ну, ты понимаешь.
– Она очень красивая, – проговорил я. Флотоводец отмахнулся от моих слов.
– Думаю, что ты выше таких соблазнов. Моя дочь – не для тебя.
– Ты так уверен в этом, флотоводец? – осведомился я.
Он первый раз позволил себе изобразить удивление.
– Время покажет, чем все это кончится, – изрек Лука Нотар. – Твоя игра слишком опасна и трудна, чтобы втягивать в нее женщину. Если только для вида. А иначе – нет. Ты ходишь по острию меча, Иоанн Ангел. Не можешь позволить себе оступиться.
– Ты много знаешь, флотоводец, – заметил я. – Но меня ты не знаешь.
– Да, много знаю, – согласился он. – Больше, чем ты думаешь. Даже шатер султана – не слишком безопасное место для бесед. И там есть уши… Мне известно, что вы расстались с султаном вполне мирно. Известно, что ты получил от него в дар бесценные камни. К сожалению, василевс и хранитель императорской печати, Франц, тоже знают об этом. Потому и следят за каждым твоим шагом с тех самых пор, как ты прибыл в Константинополь. Меня не интересует, сколько тебе пришлось заплатить, чтобы Джустиниани принял тебя на службу. Всех латинян легко купить… Но даже Джустиниани не сможет спасти тебя, если ты совершишь хоть малейшую ошибку.
Лука Нотар снова развел руками.
– Это смешно, – сказал он. – Тебя защищает лишь имя султана Мехмеда. Здесь, в Константинополе. Вот как низко пал последний Рим. Никто не отваживается поднять на тебя руку, поскольку неизвестно, каковы твои истинные цели.
– Ты прав, – кивнул я. – Это действительно смешно. Даже после того, как я бежал от Мехмеда и предал его, могущество султана все еще хранит меня. Я чувствую это каждый миг. Мы живем в безумном мире.
Узкие губы Нотара растянулись в улыбке.
– Я не настолько глуп, чтобы ожидать, что ты решишься посвятить в свои планы даже меня, – заявил он. – Я ведь грек. Да это и не обязательно… Но мой собственный разум подсказывает мне, что после падения Константинополя ты в любом случае займешь при султане еще более высокое положение, чем прежде. Если не открыто, то тайно. Поэтому дружеские чувства и – более того – взаимные услуги – в определенных границах, разумеется, – могли бы принести много пользы нам обоим.
Он вопросительно взглянул на меня.
– Это лишь слова, – осторожно ответил я.
– Существуют только две возможности, – отозвался он. – Либо осада Константинополя увенчается успехом и султан возьмет город штурмом. Либо Мехмеду это не удастся, и тогда мы навеки станем вассалами латинян.
Он поднялся и повысил голос, распрямляя спину:
– Однажды мы уже побывали под властью латинян. Их господство длилось на протяжении жизни одного поколения, и Константинополь даже через триста лет уже не смог потом стать прежним. Латиняне – это разбойники, гораздо более беспощадные, чем турки. Они извратили истинную веру. Турки по крайней мере позволят нам сохранить нашу религию и наши обычаи, унаследованные от дедов. Поэтому сама Панагия теперь – на стороне турок, хоть и плачет кровавыми слезами над нашей слабостью.
– Ты говоришь сейчас не перед толпой, флотоводец, – напомнил я ему.
Он ответил с нажимом:
– Не пойми меня превратно. Главное – не пойми меня превратно. Я – грек. Буду сражаться, защищая свой город, пока останется хоть малейшая надежда на то, что он не попадет в руки врага. Но я никогда не позволю, чтобы власть в Константинополе захватили латиняне. Это не привело бы ни к чему, кроме постоянных кровопролитных войн, которые тянулись бы десятилетие за десятилетием, мы – к большой выгоде латинян – превратились бы в крепостную стену Европы и исчерпали в бесконечных боях свои последние силы. Мы устали от Европы, хватит с нас латинян! По сравнению с латинскими варварами даже турок можно считать культурным народом – благодаря их арабскому и персидскому наследию. Победа султана принесет Константинополю новый расцвет. На границе между Востоком и Западом Константинополь снова будет царствовать над миром. Султан не хочет, чтобы мы отреклись от своей веры, он желает только, чтобы мы жили в мире и согласии с турками. Почему бы нам вместе с ними не покорить весь свет и не облагородить их грубую жизненную силу нашей древней греческой культурой? Так пусть же возникнет третий Рим. Рим султанов, где греки и турки будут братьями, глубоко уважающими веру друг друга!
– Твои мечты благородны и прекрасны, – проговорил я. – Мне совсем не хочется спускать тебя с небес на землю, но все же мечты – это только мечты. Давай взглянем правде в глаза. Ты не знаешь Мехмеда. Но жаждешь, чтобы он захватил твой город и воцарился в нем.
– Я не жажду этого, – возразил Нотар. – Я просто знаю, что Константинополь падет. Недаром являюсь стратегом.
Лучше живой пес, чем мертвый лев, – продолжал он. – Император Константин сам избрал свою судьбу, раз не может действовать иначе. Без сомнения, он будет искать смерти на стенах, когда увидит, что все потеряно. Но каким образом мертвый патриот может принести пользу своему народу? Если мне суждено погибнуть – значит, я погибну, защищая Константинополь. Но я предпочел бы остаться в живых; это дало бы мне возможность действовать на благо своего народа. Время Палеологов прошло. Единственным властелином будет султан. Но для того, чтобы управлять греками и вести греческие дела, ему понадобятся греческие мужи. Это неизбежно случится после захвата города. И тогда Мехмеду придется назначить на высшие должности людей, искушенных в тонкостях управления империей. Вот почему Константинополю нужны патриоты, которые любят свой народ и ценят наследие древней Греции больше собственного благополучия. И если я смогу служить своему народу, как пес, то не хочу пасть, как лев. Мне нужно только суметь убедить султана в своих добрых намерениях. Когда на стенах раздастся крик: «Город взят!», тогда придет мое время: я возьму судьбу народа в свои руки и поведу его в верном направлении. – Лука Нотар замолчал и с надеждой посмотрел на меня.
