Второе рождение Жолта Керекеша

Он даже вздрогнул от этого еще неведомого ему ощущения, а Ольга поцеловала его еще раз. Жолт встал на цыпочки и обнял ее за плечи. Несколько секунд, дрожа как в лихорадке, он держал в руках целый ворох живой, дышащей радости. «Такого со мной еще не бывало, – думал он, – ни разу в жизни еще не бывало и не могло быть. Выходит, я все же не тля, наконец я что-то свершил».

Ольга быстро перевела дыхание, заглянула на миг в глаза Жолту и отступила.

Жолт опять вздрогнул. Он и сам не знал отчего: от рыданий или от смеха.

– У-ух! – задохнувшись, простонал он тоненьким голосом.

Ольга засмеялась. Они засмеялись оба, чуть нервно, но весело, с облегчением, как люди, которым удалось пройти вместе тяжкое испытание.

– Значит, у-ух? – спросила она.

– Да. И даже больше, – застенчиво улыбаясь, ответил Жолт.

– Что же больше? Скажи!

– Удача. Хочешь устроить экзамен?

– Что за глупости! Я страшно рада, что могу быть для тебя удачей. Значит, правда, что я удача?

– Да. Именно ты.

– Для тебя?

– Может быть, для кого-то еще?

– Нет, нет, нет!

– Три раза?

– Целых три. Теперь я счастлива почти так же, как мать, нашедшая сына.

– Да что ты?!

– А что? Это ведь только сравнение. Зачем же ты, мой старый друг, так мне отвечаешь?

– Потому что мне не хочется быть старым. Лучше я буду новым.

– Хорошо. Но сначала я на тебя посмотрю. Подойди сюда, под фонарь, здесь светлее. Ты и правда стал совсем новый, как будто тебя подменили.

На какой-то миг пальцы Ольги закрыли его глаза.

– Вот так новости! Усы! У тебя отросли усы! Черные, крохотные… Ой, какие мягкие усики!

Жолт, совсем поглупев, стерпел и это настойчиво-нежное прикосновение пальцев к своим губам, и у него появилось вдруг странное ощущение своей «шоколадности».

«Сейчас здесь под фонарем меня станут посасывать, как шоколадку», – со смешинкой подумал он, но все же не шевельнулся.

Горло его ничто не стесняло, язык был послушен – да он бы сейчас первоклассной скороговоркой отбарабанил любые стихи.

Ольга взяла его под руку.

– Давай погуляем. Я люблю гулять под вечер, в сумерках.

– Где? Там? И мы с Зебу любим прогулки в таких местах. Пошли, Зебулон. И не волнуйся: людей здесь нет.

– А кто же здесь? – спросила Ольга.

– Тени. И статуи. Черных статуй больше всего. А то, что статуи движутся, не в счет. Их можно остановить, как в кинофильме.

– Значит, Зебулон видит то, что ты хочешь?

– Не только Зебулон, но и ты.

Жолт наслаждался сознанием, что «под вечер, в сумерках» он разговаривает совершенно свободно. И слегка пожал руку Ольги.

– Скажи, что ты там видишь, под фонарем? – спросил он тихо.

– Что вижу? Скамью. А рядом парня и девушку. Они обнимаются.

– Ничего подобного. Это казак-кавалерист. Он в длинной черной бурке. Видишь: у него квадратные плечи.

– И правда. А лошадь лежит.

– Не лежит, а несется вскачь. Смотреть надо снизу.

– Здорово! А теперь там Балканский полуостров.

– Тебе всегда видится географическая карта.

– Потому что я хочу стать учительницей. Преподавать географию.

Жолт онемел. И не желал отзываться. «Его будущее», о котором столько твердил отец, сегодня к нему придвинулось ближе, но в то же время он отчетливо сознавал, что, заговори он сейчас о будущем, каждое его слово будет безудержным бахвальством, а перед Ольгой он бахвалиться не хотел.

Они брели по дороге, развлекаясь игрой теней, но вдруг позади эстрады Ольга остановилась.

– А ведь я совсем не удачлива, Жоли. С тех пор как я вернулась из Шиофока, я каждый день ходила вокруг скамьи, где тебя укусила Кристи. Уже неделя… наверняка.

– Ты была в Шиофоке?

– В Шиофоке я думала непрерывно о том… – Она оборвала фразу.

Жолт упрямо молчал. Ольга тихонько засмеялась:

– А папочка в доме отдыха следил за мною в бинокль.

– Я так и знал, что у него есть бинокль.

– Раньше я папу очень любила. Целыми часами дожидалась его на площади Сена. Я его и теперь люблю, но уже не так сильно.

Это была тема, которую Жолт ненавидел всей душой. Он считал, что часовщик с его подзорной трубой – случай весьма примитивный. Но Ольга, к сожалению, не мальчишка, она даже не представляет, как разделаться с этой трубой. На миг Жолт прислушался к себе: что у него там внутри – там было спокойно. Ольга поглядывала на него украдкой с непривычно смущенной улыбкой.

– А Чаба как… испарился? – рискнул спросить Жолт.

– Тебе это интересно? Я больше с ним не дружу.

– Хм!..

– Ну ладно. Он не дружит со мной. Разве это имеет значение?

– Понятно.

Жолт поджал губы. Он жалел, что задал этот вопрос, задел ее больное место, к тому же умышленно, и тогда вдруг вынырнула другая глупая боль, теперь уже его собственная. Он тяжело вздохнул.

– Скоро я пойду в школу. Надоело шататься без дела.

Ольга подняла на него глаза, в вечернем тумане они казались непроглядно черными.

– Когда ты один, – продолжал Жолт, – толку от тебя мало.

– Послушай, Жолт! Ведь ты здоров уже, правда? Ну, скажи, ты выздоровел уже или нет?

В голосе Ольги Жолт слышал искреннюю тревогу. Он был тронут до глубины души.

– Не знаю, – ответил он.

– Как ты можешь не знать, Жоли?

– Амбруш считает, что я на верном пути.

– Амбруш?

– Врач. У которого я лечусь. Но смешнее всего, что излечит меня не он.

– А кто?

– Я сам.

Какое-то время Ольга робко молчала, так как явно не поняла сущности его слов. Она думала, что дело в каких-то речевых упражнениях, и потому спросила с непривычной робостью, не может ли она ему как-то помочь.

Он покачал головой, хотя знал, что этот отрицательный жест чистая ложь. Но он скорее бы навсегда онемел, чем принял бы от кого-нибудь помощь из жалости. Жалость Ольги! Нет! Никогда!

Но, не желая объяснять эти чувства, он сразу сказал:

– Дело вовсе не в этом. Я прощелкаю тебе сколько хочешь слов без единой запинки и остановки. А ну, попробуй за мной повторить:

За дровами на дворе траваЗа дворами на траве дрова.

Ольга принялась повторять, но путалась и сбивалась, и они оба над этим смеялись. Потом они обнаружили, что сумерки кончились и наступил вечер. Ольга заспешила домой. После этого на углу улицы Чабы они еще добрых полчаса говорили без умолку. В Шиофоке, рассказывала Ольга, она как-то села верхом на козу. У козы был такой твердый, прямо каменный позвоночник, что несколько недель у нее, Ольги, не проходили синяки. Жолт, держа ее за руки, признался, что никогда не сидел верхом на козе, зато в Надьмароше сделал попытку сесть на муракёзского жеребца. Но коварный жеребец схватил зубами его рукав и оторвал от рубашки. Иными словами, лошади тоже кусаются. А вчера, на лету подхватила Ольга, в продовольственном магазине она хотела погладить совсем крохотного ребенка, но мать отчаянно закричала, что он кусается. Жолт тут же рассказал о четырехлетнем мальчугане, разговор с которым передавался по радио. Когда корреспондент, знакомый Жолта, на секунду отвернулся, малыш запихнул себе в рот микрофон. Потом Жолт рассказал, как он ворует иногда черешню в саду на склоне холма. Ольга скороговоркой сообщила, что в день рождения ей подарили зонтик от солнца и что Жолт непременно должен его посмотреть. Снова напомнив, что ей надо спешить, она все же спросила, принимает ли он лекарства, и, получив утвердительный ответ, удивилась, откуда лекарству известно, в каком месте и что болит. На прощание они торопливо поцеловались и разошлись.

Расставшись с Ольгой, Жолт повернул к горам. И подумал, что с лета почему-то страшится тьмы. Как давно прошло лето! Они шли с Зебулоном по Хедьалской дороге, пес бежал рядом и поминутно с удивлением оборачивался назад, потому что хотел домой. Но Жолт, не оглядываясь, мчался вперед. Он задыхался, и грудь его распирала новая, совсем незнакомая радость.

Зебулон внезапно исчез, и тут же послышался подозрительный шум.

– Назад! Ты гоняешь кур? Может, ты спятил? – спросил его Жолт.

Зебулон, запросив прощения, завилял хвостом, а Жолт прибавил шагу: в саду кто-то ругался.

Жолт шел торопливо, но через некоторое время устало прислонился к дереву. Зебулон дрожал от холода.

– Я и представить себе не мог, что на свете бывает такое, – говорил Жолт, глядя перед собой и счастливо улыбаясь.

Владевшее им с утра ощущение, что он похож на подопытную букашку, осталось в такой неизмеримой дали, словно это касалось не его, а другого, постороннего человека.

На красном циферблате своих часов он с великим трудом разглядел стрелки. Было десять часов.

*

Незадолго до десяти Тибор ворвался в кабинет Керекеша.

– Где мальчик? – спросил он.

Из-за лампы, похожей на пушку, Керекеш грозно взглянул на брата. Но взгляд должного эффекта не произвел: старик ничего не замечал и лишь пытался что-нибудь разузнать.

– Я не имею ни малейшего представления, – продолжал Тибор торжественно, – где сейчас находится мальчик.

Магда, расчесывавшая красной гребенкой искрящиеся от влаги русые волосы Беаты, молча взглянула на мужа.

«У кого из нас есть представление?» – спросил сердитый взгляд Керекеша.

«Ни у кого», – терпеливо ответил взгляд Магды, не терявшей надежды, что Жолт сию минуту заявится, выпалит какую-нибудь свою дурацкую шуточку и Керекеш усталой улыбкой сотрет со своего лица гнев. Потому что мальчика надо обязательно щадить.

– Я уже догадался, что вам это неизвестно. Никто не знает, где шатается мальчик. Дрова в подвале складывал я один, и у меня разломило поясницу. Стал искать Жолта, его нигде нет. А стемнело уже изрядно. Да, изрядно. Тамаш, заявляю тебе, что такое положение ненормально. Помнишь, что было в прошлом году? Мальчик пришел домой пьяным!

– Я приготовила тебе югурт, Тибор, – сказала Магда, стремясь направить разговор в другое русло.

– Прекрасно, – коротко отозвался старик. – Но куда девался мальчик?

– Я думаю, on идет по следу, – беспокойно вертясь, подала вдруг голос Беата.

Керекеш, жалея девочку, заставил себя улыбнуться. Магда протянула руку за феном с таким озабоченным видом, словно сейчас это было самое важное дело на свете.

– Ночью? По следу? – сердито прошипел Тибор. – По чьему ж это следу, позвольте узнать? В одиночку никто по следу не ходит.

– Постой, я вспомнила: Жолт звал с собой Дани, – сказала Беата.

Керекеш со слабой надеждой слушал их диалог, но не унизился до расспросов Беаты. Девочка явно лгала. «Это мне напевает синичка», – раскрыл он быстро немудреную тайну.

– Тебе изменила память, девочка! – воинственно затоптался Тибор. – Как раз вчера я и мать Дани обменялись между собой мнениями. Да, по-моему, это было вчера.

– А сегодня совсем не вчера! – стараясь запутать старика, воскликнула с загоревшимися глазами Беата.

Но Тибор был в боевом настроении.

– Это я знаю прекрасно, милая. Сегодня же воскресенье.

– Да, конечно…

– При чем же тут «да, конечно»? Я ведь говорю о другом.

– Дядя Тиби, послушай! В воскресенье у Зебулона экзамен.

– В воскресенье? – неуверенно спросил Тибор, потому что с временем он был в неладах постоянно.

– Конечно. В будущее воскресенье.

Вот тут-то Беата и просчиталась – Тибор снова попал в колею верного времени. По лицу его разбежались хмурые морщины, и он обратился к Керекешу:

– Тамаш, не верь, что в такой поздний час Дани выпустят из дома на улицу. Вчера я разговаривал с его матерью, и должен тебе сказать, что Дани такой свободы не предоставляют…

– Разумеется, – сказал Керекеш, любуясь розово-белым личиком Беаты.

– В каком это смысле? – спросил Тибор.

– В каком я сказал.

– Тамаш, я удивлен. Мальчик бродит допоздна неизвестно где и вовсе не с Дани. Если бы с Дани, куда ни шло. Дани прекрасно воспитанный, совершенно нормальный мальчик…

Тишина. Магда включила фен. Беата следила за лицом Керекеша. Он пристально и задумчиво смотрел на светлый круг, который отбрасывала лампа. Беата, пожалуй, знала, о чем думал отец.

Он думал о том, что Дани нормальный воспитанный мальчик, а вот Жолт…

Беата выключила жужжащий фен и с непривычной резкостью вдруг заявила:

– Дани всегда ходит вместе с Жоли. Даже когда его не пускают.

– Вот как? – сказал Керекеш, с усилием овладев лицом, чтоб не дать ему расплыться в улыбку.

– С чего ты это взяла? Он тебе это сказал? – спросила Магда, ободряюще обнимая Беату за плечи.

– Конечно! – с горячностью сказала Беата. – С Жоли все пойдут. Кто угодно.

– Ну да! – презрительно сказал Тибор. – Потому он и бродит с собакой один.

– Не потому. А потому что со всяким Жоли ходить не станет!

– Вы мальчика страшно избаловали! Слышишь, Тамаш? – возвестил Тибор, тыча в воздух костлявым указательным пальцем. – Мальчик хороший и умный, тут ничего не скажешь, но воспитывать его надо тверже. Да, тверже.

Магда придумывала предлог, как выпроводить Тибора прежде, чем муж утратит терпение. Но ото оказалось невозможным – Тибор умолкать не желал.

– Вы говорили, что мальчик болен. А по-моему, Тамаш, твой друг доктор Амбруш несет невесть что. Мальчик говорит прекрасно! Вот на днях он стал меня обучать стихам, и я чуть не сломал язык. Я их уже не помню… погодите… Ну вот: «Ехал грек через реку…»

Все засмеялись.

А Беата продолжала:

Видит грек: в реке рак!Сунул грек руку в реку.Рак за руку грека цап.

– Бесценный мальчик, – нерешительно оглядываясь, вдруг сказал Тибор. – Привет, милая, – махнул он Беате, – спокойной ночи!

Он пошел к двери, устало волоча ноги и растроганным голосом отклоняя предложение Магды прислать для массажа Жолта, как только он вернется.

– Да я совсем не желаю массажа, – говорил Тибор.

Магда проводила старика в его комнату, потом отвела в детскую Беату.

– Ложись спать, Беата.

– Я лягу, но спать пока что не буду.

Керекеш погасил свою электропушку.

Магда вернулась и попыталась завязать непринужденный разговор:

– Тибор просто чудак и день ото дня становится все рассеяннее.

Керекеш поморщился и промолчал.

– Беате десять лет, и она прекрасно все понимает, – продолжала Магда.

– Ах, Беата пристрастна. Критическое отношение и обожание просто несовместимы.

– Но она, без сомнения, знает, за что любит Жолта, – сказала, маневрируя, Магда.

– Мы говорим не о Беате. Мы всегда говорим только о Жолте. Тебе это еще не надоело?

– Мне – нет.

Несколько минут оба молчали. Керекеш стоял перед книжной полкой.

Он взял книгу, в нерешительности ее раскрыл, потом резко захлопнул.

– Все вздор!

Магда поняла, что спора не миновать.

– Пока Амбруш забавлялся тестами, я искал. Искал и наконец нашел. У мальчика определенно скачущее давление, – сказал Керекеш.

– Прежде ты никогда об этом не говорил.

– Не говорил, потому что стабилизировал давление. Но я еще не знаю, симптом это или уже заболевание.

– А… что он означает? Амбруш…

– Амбруш! Тот, у кого прыгает давление, болен. И его надо лечить, а не копаться в его душе.

– Я хотела сказать, что Амбруш добился потрясающих результатов.

– Прекрасно. Допустим, что это так. Два месяца назад расстройство речи исчезло.

– Не только расстройство речи…

– Да, да. Мальчик стал мягче. Прекратились его отвратительные выходки. Но ведь он и в школу не ходит. Так что все это чепуха. Директор школы, спросившая так театрально: «Мы Жолта лишим коллектива?!», в конечном счете оказалась права. Вопрос был поставлен высокопарно, тем не менее директор права. Психоневролог Амбруш прекрасный, но он всегда слегка заблуждался…

Магда молча кусала губы. Керекеш с возрастающим раздражением видел, что жену убедить не удалось.

На лбу у него заблестели капельки пота, и он сердито продолжал:

– Не спорю, Амбруш как личность оказывает на мальчика благотворное влияние. Но все остальное – блеф. Знаешь ли ты, что, когда Фери сообщил мне свои премудрые выводы относительно Жолта, мне понадобилось все мое самообладание, чтобы сдержаться, не выйти из себя? Тринадцать лет я слежу за каждым движением сына, и вдруг на сцену выходит великий чародей и ошеломляет меня несколькими банальностями, которые он выкопал из своих тестов. То, что он мне сказал, не было для меня откровением. Мальчик декоцентрирован. Грандиозно! Открытие Америки! Он жаден до нового, любознателен, но объекты его любознательности постоянно меняются. Очередное открытие Америки. Я вежливо сказал Амбрушу, что я весь внимание. Следующее откровение: расстройство речи, возникшее у него в три года, результат того, что он якобы не смог безболезненно пережить распад семьи. Еще бы! Такое вообще нелегко пережить, даже любому взрослому человеку. Он шепнул мне, что Жолт страдает отцовским комплексом. Под этим, очевидно, следует понимать, что мальчик боится меня и моих к нему требований и старается это как-то уравновесить. Потрясающее открытие, сплошь новизна и свежесть. Когда же он отдал приказ свести мои аналитические беседы с сыном до минимума, у меня появилось желание поздравить его. Что может быть нелепее всего этого! Ведь Жолт осатанел именно тогда, когда я почти перестал с ним разговаривать… Почему ты молчишь? Ну скажи что-нибудь!

– Получается вот что, – медленно проговорила Магда, – все, что ты знал, Амбруш узнал через мальчика.

– Я должен этому верить?

– Ты должен этому радоваться.

– Милая, чему же я должен радоваться? Его трюкам? Надеюсь, он сумел узнать через мальчика, что мое настойчивое требование не провалиться по математике исходит не от меня одного.

– Возможно, Амбрушу удалось и это.

– Смешно!

– Тамаш… спорить с тобой сейчас трудновато… но тут, по-моему, дело в другом. Мне кажется, что главное состоит в подходе Амбруша. Именно подход Амбруша и есть та неведомая сила, которая, очевидно, и обладает особой властью над мальчиком. Возможно, какой-то магической властью. А ты возмущен, что эта власть не твоя.

Керекеш остолбенел.

– Разумеется. Я не настолько эмоционален. Я просто не верю в метод лечения Амбруша. Какие-то заклинания. Это блеф. Через две недели он возвращает парню здоровье. Возможно, Жолт больше не будет заикаться. Это возможно. Но что еще изменилось? Его нервная система окрепла? Амбруш избавил его от наследственной расслабленности? Теперь мальчик станет трудиться, теперь у него появится чувство обстановки? Чудо-доктор сотворил ему новый характер? Вздор! Все осталось, как было. Он поддерживает Жолта с помощью весьма зыбких, туманных советов, а я по-прежнему буду бороться, как зверь, чтоб не стыдиться за собственного сына, не искать ему легких путей и не засунуть потом в какую-нибудь дыру, где его будут только терпеть, как терпели когда-то Тибора. Почему никаких этих комплексов нет у Беаты? Я ведь тот же, а Жолт и Беата такие разные!

– К счастью, – вставила Магда.

– К счастью для Беаты, – быстро уточнил Керекеш. – Труд для Беаты естественен, Беата знает, когда, что и кому сказать. Беата безошибочно чувствует, с кем она говорит, и заранее обдумывает манеру речи. А Жолт?

– Оставим это. Почему Жолт должен обдумывать все заранее? Ему только тринадцать лет.

– Скоро четырнадцать. А он лишь попусту тратит время. Так же, как его мать.

– Тамаш, мне неприятно слушать это.

– А мне неприятно говорить.

– К тому же это какое-то упрощение, внушенное злостью. Мать не виновата. Что она может с собой поделать? – сказала Магда.

– Упрощение? Пусть так. Но упрощаю не я, а жизнь. Дети приносят с собой задатки то отцов, то матерей. Таков закон. Закон этот иногда бывает хорош, иногда плох… Который час?

– Четверть одиннадцатого.

– Вот, пожалуйста. Он не чувствует, что его ждут. Или ему на это попросту наплевать. Ты думаешь, с ним что-нибудь такое стряслось?

– Нет, не думаю.

Мысли у Магды метались, как в лихорадке. Но ни муж, ни она не желали признаться, что каждого из них гложет тревога. Они замолчали.

Керекеш потирал лицо, Магда давила в пепельнице еще горящую сигарету.

– Словом, помочь ничем нельзя, – раздраженно бросил Керекеш.

– Можно. Но помощи надо ждать не от Амбруша.

Керекеш вмиг перенял ее тон, и оба яростно кидались словами.

– От кого же?

– От самого Жолта.

– Ты в это веришь?

– Только в это я верю.

– Прекрасно!

– Мальчик для тебя как камень на шее.

– Это ложь!

– Нет, не ложь! Зачем отрицать! Ты знаешь, что такое снежная слепота?

– Я столько лет так страшно напрягал свое зрение, что ничего удивительного, если я ослеп.

– Тамаш, я очень боюсь, что ты не сможешь ему помочь.

– А кто поможет? Отступиться от него я не могу. Все-таки я отец.

– Мальчик чувствует, что ты не веришь в него.

– Это он чувствует прекрасно. И я поражен, что он согласился продлить каникулы.

– Ему посоветовал это Амбруш, а он с доверием…

– К черту доверие! Почему он не стал брыкаться, что его причислили к контингенту больных? Он ведь не болен! По-моему, больше месяца, как он совершенно здоров.

– Это действительно на него совсем не похоже. Спроси Амбруша.

– Зачем? Мальчишке просто нравится шататься без дела. Как будто мы этого не знаем!

Магда встала и вынесла наполненную окурками пепельницу. Потом открыла окно, выглянула украдкой в сад и глубоко вздохнула. Она видела, что Керекеш устало улыбнулся.

– Как странно. У нас с тобой нет разногласий, мы никогда не ссоримся. Единственная тема – Жолт…

– Нет, мы не ссоримся! Даже теперь!

– Нет?

– Нет! Но у Жолта такой сложный, противоречивый характер…

– Это бесспорно… Половина одиннадцатого. Я больше не могу сидеть и ждать.

Магда снова подбежала к окну, на лице ее было отчаяние, но она еще пыталась бороться.

– Сейчас он придет. Не волнуйся.

Глаза Керекеша вдруг увлажнились.

– Этот мальчик никогда в жизни не ждал меня. Всегда жду я.

– Да вот он идет. Успокойся.

Керекеш махнул рукой. Отвернулся, подышал на очки. Тихо хлопнули снаружи ворота. Но знакомого пошаркиванья ног слышно не было.

Магда вопросительно взглянула на мужа.

– Он привязывает собаку, – сказал Керекеш.

Оба прислушивались. Мальчик, должно быть, шел на цыпочках. Вот скрипнула дверь прихожей, раздался короткий щелчок, и наступила долгая тишина.

Магда шагнула к двери, но Керекеш сделал предостерегающий жест: никаких встреч.

Они ждали. Ждать пришлось долго. Потом послышалось тихое урчание воды и приглушенный смех.

Жолт прокрался в приоткрытую дверь. Лицо его было чистым, смугло-румяным, глаза с восточным разрезом то вспыхивали, как пламя, то гасли до черноты.

Он стоял смущенный, выставив вперед ногу и нервно отстукивая по паркету ритм.

– Я пришел, – сказал он.

Керекеш сморщился, словно голову его пронзила нестерпимая боль.

Магда вскочила. Лицо ее было бледным, нервы до предела натянуты.

– Я взгляну на Беату, – шепотом сказала она и собралась уже выскользнуть.

– Она спит, – сказал Жолт, остановив ее взглядом.

– Ты ошибаешься, – сдавленно, но ледяным тоном произнес Керекеш. – Беата ждет тебя.

– Уже не ждет. Я прочел ей одно двустишие, она засмеялась и сразу заснула.

– Она тебе не сказала, что мы все совершенно измучились?

Керекеш говорил как-то странно, словно бы жалуясь. Жолт слушал очень внимательно.

– Сказала. Что вы беспокоились. А Тибор вышел на сцену уже в девять часов. И выступил с заявлением, что воспитывать меня надо тверже, а вы меня распускаете.

Керекеш кашлянул. Это был сигнал Магде: внимание, ты слышишь – опять та же дурацкая болтовня! Разве я не был прав?

На лице Жолта появилась блуждающая усмешка, и он привалился к двери.

– Отойди от двери, – буркнул Керекеш.

– Господи, где ты так долго был? – с испугом вмешалась Магда. – У тебя остановились часы? – спросила она, взглядом гипнотизируя Жолта.

Жолт поднес к уху часы:

– Нет. Идут. Просто я бродил по лесу и, кажется, сбился с дороги. То есть дорогу потом я нашел, но с трудом… – Жолт приглядывался к отцу и одновременно с ужасом прислушивался к себе: в горле у него зашевелился липкий комок. И Жолт пошел напролом. – Я много сегодня думал, – сказал он с расстановкой, чеканя каждое слово и глядя отцу в глаза.

Керекеш насторожился. Он не верил, что пришла пора радоваться. Но ведь он ясно, отчетливо слышал: Жолт сегодня думал, к тому же много.

– О чем же ты думал? – спросил он, оживившись.

– Мне надоело шататься. Всегда одному.

– Только-то и всего?

Отец был слегка разочарован. Но Жолт все же чувствовал, что выстрел его почти попал в цель. И язык его сразу стал подвижным.

– Завтра я пойду в школу.

Керекеш посмотрел на Магду. Жолт перехватил его взгляд, но не догадался о причине, вызвавшей у отца изумление. Керекеш, весь подозрение, привычным жестом сдвинул на переносице очки.