Голограмма грёз. Феномен мечты в русском романе XXI века. Из цикла «Филология для эрудитов»

Затем – выверенными, видимо, отшлифованными соловецкими буднями, суждениями о стране и о времени, которое не выбирают. Например, о словах, вдохновенно вычерчиваемых белилами на длинных отрезах красной материи: «Действительность устает от воззваний и начинает из них испаряться. Остаются лишь фразы, которые используются совсем не так, как ожидалось. Допустим, в мое время любили фразу о мире народам и земле крестьянам. И что? Вместо мира получили гражданскую войну, вместо земли – продразверстку, а потом колхозы» [Там же, с. 236].

Или – о том, как сохранить свою душу в созданной режимом преисподней: «Меня раз за разом спрашивают, как я выживал в лагере. Имеют в виду не только физическую сторону жизни, но и ту, что делает человека человеком. Вопрос законный, потому что лагерь – ад не только из-за телесных мучений, сколько из-за расчеловечивания многих, туда попавших. Чтобы не позволить истребить в себе остатки человеческого, нужно этот ад хоть на время покидать – хотя бы мысленно. Думать о Рае… В сущности, вот он, Рай. В доме спят мама, папа, бабушка. Мы любим друг друга, нам вместе хорошо и покойно. Нужно только, чтобы время перестало двигаться, чтобы не нарушало того доброго, что сложилось…» [Там же, с. 163].

Платонов упомянул в своих записках и мрачное пророчество руководителя лаборатории по криогенной заморозке лазарей (хотя сам, даже в самые невыносимые минуты в лагере, не хотел верить, что пространство соловецкого ада 1932 года, как ржа, будет расползаться по всей стране): «Во время одной из бесед Муромцев сказал мне: – Скоро начнется настоящий террор. – А что, – поинтересовался я, – сейчас ненастоящий? – Зря иронизируете. Настоящему террору нужны две вещи: готовность общества и тот, кто станет во главе. Готовность общества и тот, кто станет во главе. Готовность общества уже есть. Дело за малым. – И кто же станет во главе? – Муромцев помолчал. – Самый сильный. Он мне, как вы знаете, звонил однажды, так вот: его сила даже по телефону чувствуется. Звериная какая-то, нечеловеческая. – Я Муромцеву верил: он с крысами работал» [Там же, с. 244 – 245].

Отдельную часть дневника Платонова составляют размышления о том, что вообще считать событием: «Для одних событие – Ватерлоо, для других – вечерняя беседа на кухне. В конце, предположим, апреля тихая такая беседа – под абажуром с тусклой мигающей лампочкой. Шум авиамоторов за окном. Сама беседа – за исключением отдельных слов – может, и не остается в памяти. Но остаются интонации – умиротворяющие, как будто весь покой мира вошел в них этим вечером. Когда мне хотелось покоя, я вспоминал именно их и именно эту апрельскую беседу» [Там же, с. 380 – 381].

Согласитесь, несколько непривычный взгляд на соотношение глобально исторического и сокровенно частного. Но давайте не спешить с выводами и пристальнее всмотримся в аргументы главного героя романа: «Ведь это только на первый взгляд кажется, что Ватерлоо и умиротворенная беседа несравнимы, потому что Ватерлоо – это мировая история, а беседа вроде нет. Но беседа – это событие личной истории, для которой мировая – всего лишь небольшая часть, прелюдия, что ли. Понятно, что при таких обстоятельствах Ватерлоо забудется, в то время как хорошая беседа – никогда» [Там же, с. 381].

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.