Дорога за горизонт. За золотым крылом

– С чего вы взяли, что мне нужна помощь? – устало спросил Амир.

– Я чувствую твою боль, тебе и сейчас больно, – голос Айду чуть дрогнул, будто и в самом деле она разделила ощущения молодого всадника.

– Ерунда, – буркнул он. – Мне ничего не нужно.

«Не обращай внимания», – поспешила успокоить Айду Льюла, мысленно обращаясь к шаманке. – «После превращений он всегда такой. Очень уж он не любит свою вторую часть, зверя. Считает, что его существование отняло у него возможность нормальной жизни… только не говори ему, пожалуйста, что я выдала это!»

Айду только легонько кивнула, не подав виду.

Какое-то время путники шли молча.

– Если хотите знать мое мнение, – начал Вердэн, – то я считаю, что Айду права. Отказываться от всадника только по причине его, как он сам сказал, тяжелого характера и некоторых наследственных особенностей – глупость несусветная. Всадник! На гаэльской земле! Хорошо же мы будем, если повернем назад от того, что сами надеялись найти.

– Все так пляшут вокруг этого пророчества! – Кальбар скривился. – А ведь Оро-то прав. Оборотень в отряде, а все делают вид, что так и надо. Вы в своем уме, нет? А все из-за вашего пророчества, тресни оно хоть повдоль, хоть поперек!

– Кальбар, не начинай снова, – Вердэн ответил не менее сварливо. – Я видел, как сошел с ума наш Император, и с тех пор я готов поверить даже во всадников на крылатых единорогах, что спустятся с радуги и спасут мир, если пророчество расскажет и о них, не то, что в аргшетрона! Да, я хватаюсь за любую соломинку – но только потому, что понимаю – мы не выстоим, если не случится чуда!

– И все решили, что он, – Кальбар указал на распластавшегося по драконьей шее Амира. – И есть это чудо. За-ме-ча-тель-но, что я могу сказать. Столь же замечательно, как и трехрогая сова, которую любит поминать недобрым словом Оро.

– Других кандидатов нет, – пожал плечами Вердэн. – Ни я, ни ты, ни тем более сам Оро на «чудо» не тянем. А кто тянет… кто тянет – тот все равно не всадник на драконе. Да и пошлет нас, вероятно, к тем самым трехрогим совам. Придумать же что-то столь же впечатляющее я, увы, так и не смог. Может, ты придумаешь, а, бард?

Кальбар мотнул головой. В этом и была беда – сказку про всадника-героя, несомого золотыми крыльями, знал всяк, а в другую сказку заставить поверить людей быстро не получится.

– А я уже давно убедилась, что никто из нас в одиночку не в состоянии повлиять на ход событий, так что давайте закроем тему и будем просто держаться вместе и продолжать то, что начали, – подытожила Айду. – А тебе, Оро, если понадобится, я сама по шее надаю, понял?

– Хорошо-хорошо. Я уже молчу, кстати – если ты не заметила. Ну а если о делах более простых, то вот вполне ничего место для нового привала! Вердэн, что скажешь?

– Да, вполне ничего. И отошли уже вроде бы достаточно.

Только путники остановились для нового привала, Амир, сняв вещи и седло с Льюлы, расстелил одеяло у выступающих корней огромного дерева, поплотнее закутался в плащ и лег, подложив под голову свой вещевой мешок. Через мгновение он уже крепко спал, так, что его не добудились даже к ужину. Проснулся он только посреди ночи, когда все уже давно спали – кроме Оро. Тот сторожил бивак. Амир первым делом нащупал флягу – по счастью, та была полной. Жадно выпил больше половины, прислушался к своим ощущениям. Вроде бы все было не так уж и плохо. Покопавшись в своем вещевом мешке, юноша достал плащ Силаса, а тот, что ему дал Кальбар, свернул и положил в сторону. Выданный учителем плащ был теплее, а это сейчас оказалось не последним делом. Он все еще толком не мог согреться. Амир, закутавшись, поднялся и тихо подошел к костру.

– Замерз? – спросил Оро тихо.

Амир кивнул. Оро протянул ему небольшой котелок, сказав:

– На, подкрепись, а то уснул, даже не поужинав. Сейчас еще в мешке пороюсь, у нас копченое мясо оставалось. И вон там котелок с чаем стоит, я недавно себе подогревал. Кружка деревянная на крышке была, найдешь, если что.

– Спасибо, – слегка виновато пробормотал Амир, приняв котелок с ужином.

В том были вареные прямо в кожице земляные яблоки, еще теплые. «Как же ужасно хочется есть!» – понял вдруг Амир. Упрашивать себя он не заставил. Торопливо почистив одно земляное яблоко, покрупнее, юноша принялся усердно поглощать ужин, даже не вспомнив об отсутствии соли. Жадно впился в протянутый на куске хлебной лепешки ломоть мяса, поблагодарив только невнятным мычанием.

Оро смотрел какое-то время с удивлением на такой зверский аппетит, но, вспомнив, кем юноша был еще утром, перестал изумляться. А вспомнив, что ему рассказала Айду – сколько ран получил молодой всадник, будучи зверем – еще и сам поставил перед Амиром полную кружку с травяным чаем. Что после ранений всегда ужасно хочется пить, Оро знал на собственном опыте.

– А как тебе удается разобраться с тем, кто из вас главный, оборотень или ты? Как по мне, это такой помет серой цапли, гнездящейся на буром на холме, что слов нету – быть самому себе не хозяином, я имею в виду! – Оро заговорил первым, и спросил он это вполне добродушно, уже без намека на что-либо. Ведь надо же было как-то разрядить обстановку: Оро видел, что мальчишка по-прежнему готов был провалиться сквозь землю из-за всей этой ситуации.

– Не знаю, – облегченно вздохнул Амир, прожевав кусок, – Оборотень мне не хозяин, я вполне сам всему своему поведению указ, если надо. Как получается, не могу объяснить, просто я уже привык считать его своей личиной, вторым «я», что ли… – он посмотрел на надкусанное земляное яблоко, задумавшись о чем-то. Оро не торопил его с ответом, но пристально глядел на всадника, тот заговорил медленно и тихо, – Мне он, зверь, то есть, часто снился: как мы с ним разговариваем о чем-то; да, в этих снах я вижу себя – отдельно, а зверя – отдельно. Он пытается меня убедить в чем-то, я уже не помню в чем, потому что я постоянно ругаюсь, убегаю, – Амир прервался, бросив взгляд на Оро и, немного помолчав, продолжил: – В его облике я в общем-то остаюсь собой, вот разве что говорить нормально не могу, только рычать.

Юноша откусил разом половинку оставшегося в руке клубня, и невесело усмехнулся.

– И из-за этого тебя и изгнали? – догадался Оро. Амир мрачно кивнул, а гаэлец только хлопнул ладонями по коленям:

– Ха! Эти серебряные эльфы в своем репертуаре! Точно птицы пред оленями! Никогда их народ не понимал толком, мда… Хотя, сказать честно, не так уж много я и знаю про них. Но уверен, что среди элро храбрее нас, гаэльцев, точно никого нет!

Амир улыбнулся. Оро оказался действительно замечательным товарищем, хотя и скорым на суждения.

– Всяк любит свой народ сильнее прочих, это мне так учитель говорил, – кивнул Амир.

Оро важно покачал головой в знак согласия, но ничего не ответил. Помолчав еще немного и покончив с ужином, Амир, наконец, спросил о том, о чем хотел узнать едва ли не весь день:

– Оро, скажи, а почему ты так плохо относишься к оборотням? Тебя-то в робости не заподозришь! Ты и правда храбрец – не знаю, как остальные гаэльцы, но ты не трус, это точно.

– Тьфу ты, Амир… угораздило такое среди ночи спросить! Тебе непременно нужно знать? – Оро смутился, неясно уж, больше от чего: от похвали или поднятой темы.

Юноша кивнул. Оро повозил веткой в костре, поежился едва уловимо, потом нехотя начал:

– Ладно, огонь еще горит, у Вердэна есть его верный клинок, да и тебе нечего должно быть бояться, если ты и сам… хм. Не обижайся, я верю, что ты понимаешь и держишь в руках своего зверя. По крайней мере, я привык верить тому, что говорят Айду и Вердэн… без них я давно голову сложил бы, и песочком занесло б ко всем барсукам норным. Но пока голова при мне, да. А почему, как ты сказал, не люблю – скажу. Нехорошая была история, век бы не ее вспоминать, да и тема та еще для ночных бесед… но раз спросил – слушай.

Незаметно для себя Оро начал говорить тише.

Амир невольно поежился, нашарил под рубашкой северный амулет от недобрых духов – его он носил, сколько себя помнил. Любопытство превозмогло ознобный холодок, прокравшийся вдоль позвоночника, и Амир снова спросил:

– А что с тобой такое было-то?

– Со всеми нами, всей моей деревней было, – буркнул Оро. – Наша семья, МэкНайры, жили тогда в Арвэсе – это такая маленькая, ничем не примечательная гаэльская деревушка. Все как везде – в основном глинобитные дома, у тех, кто побогаче да поосновательнее – каменные, и крыши, крытые дерном, а не соломой да тростником с реки. Самая большая деревенская ценность – скот, особенно коровы. С одной стороны за деревней луга, дальше речка, там купаться здорово было; а с другой – лес, туда старшие братья вечно на охоту удирали. Деревня как деревня, в общем – полторы дюжины дворов, глушь, правда, несусветная, но ничего, жили как-то… С гор вон – горы к северу есть, высо-окие, кряж Ардэйх, по прозванию клана, за землями нашими надзирающим, иногда приходили мастеровые, да охотники; да музыканты, тоже, случалось – все развлечение! Сами мы, получается, тоже Ардэйх числились бы, если бы знатные были, а так – ну, наверное, просто с боку припека, или как там уж у знатных почитается, родня мы им, деревенские, или не очень – я не разбираюсь. Айду сказывает – одна земля – один клан, да… значит, так. Но я не про то сейчас, не про то. Жили мы там, значит, как все живут. До того года, про который я, заметь, раньше никому не рассказывал особо. Я сам тогда мал еще был, в погребе большую часть заварухи отсиделся с сестренкой, та еще в пеленках была тогда. Но что было, могу рассказать – судачили-то много, да долго… ну и опять же, послушать, что старшие на совете деревенском решают – первое дело. В тот год мы славно подготовились к зиме – был богатый урожай, коровы за богатое на высокие травы лето стали тучны, молока давали хорошо. Сена на зиму накосили тоже столько, что всяк только и делал, что радовался доброму году. Но не бывает судьба одинаково ласкова со всеми…

…Хати МэкУдэн поехал торговать в город. В этом году его пропащая семейка, МэкУдэны из деревеньки Арвэс, наконец-то не едва сводили концы с концами, а не хуже прочих собрали урожай, настреляли в лесах дичи, и готовы были немало денег взять с грядущей ярмарки. По крови они были людьми с небольшой примесью элро, но выделяли их соседи не поэтому – в конце концов, в Арвэсе почти чистых гаэльских эльфов вообще было только две семьи. Эти ребята, МэкУдэны, отличались исключительной бестолковостью – ни деньги, ни скотина у них толком не водились. Хати, из всей большой, но беспутной своей семейки слыл самым надежным. Не пил горько, как двое его младших братьев, не ссорился почем зря с каждым встречным-поперечным, как старики, и даже не был вороват, криклив или злословен, как почти все МэкУдэновские женщины и подростки. Одна темная страстишка была у Хати – игру в кости он любил сильно. Но и ее он крепко держал в узде, за стол не садясь играть вот уже добрый пяток лет. Неудивительно, в общем, что на ярмарку поехал именно он. Отторговал славно – уже предвкушал Хати, что хватит денег поправить к зиме дом, взять хорошего камня да переложить печь, ну и обновок купить всем. А первым делом, пока деньги есть, купить надо крепкую лошадку да двух тучных коровок – а то на дворе скотина, почитай, слезы одни. Криворогая пегая корова, старая настолько, что молока от нее ждать уже – курам на смех, да пяток вредных коз, от которых убытку порой больше, чем пользы – молоко-то дают, но в чужие дворы лазят исправно, за что вечно МэкУдэны со всеми вокруг ругаются… платить-то за ущерб частенько нечем, все младший братец с кузенами, чтоб их приподняло да хлопнуло, пропивают!

Так думал Хати. Купил он двух славных коровенок, мохноногую выносливую кобылку и новые крепкие сапоги себе и отцу. И денег осталось немало еще у Хати.

Как так случилось, что, пойдя отмечать добрый торг с односельчанами, надрался Хати до синих шмыгающих собак, никто не сообразил потом – ведь один из всей семейки, Хати равнодушен был к выпивке. Надравшись же, позабыл он про свой зарок и сел в кости играть. Ну и спустил все деньги, а одежду да скотину не проиграл только потому, что вовремя отец самого Оро Хати от стола отволок. Непросто это было – пришлось односельчанину в ухо двинуть покрепче. Зато уж он поутру, проспавшись, благодарил! Продулся Хати, что и говорить, крепко, но в общем, беда была не так уж и велика – и прежде звонкие монеты не держались в доме МэкУдэнов долго. А тут – хотя бы скотина на подворье толковая будет! Хати и не горевал особенно. Махнул рукой на это, побранил себя последними словами да и успокоился.

Ярмарка тем временем отшумела. Близился праздник – Ворота Зимы. До него всем поспеть домой нужно было, вон и из Арвэса торговцы до дому двинулись. Праздник-то он праздник, да время страшное это. Встречать его потребно дома, у огня, за чтоб дверь была заперта покрепче – когда ворота отворяются, из них всякое выходит, добро бы только метели с буранами, и не к ночи имена тех, кто за теми воротами таится, поминать, да.

Вернулись в деревню мужчины за две недели до Ворот Зимы – кто с обновами, кто с деньгами, все веселые, да и Хати не самый печальный был. Пока домой не зашел.

Дома узнал он, что цепной кобель МэкУдэнов сорвался с привязи, одурел в конец, страшно искусал сестру самого Хати, и бросился в соседский двор. Там покусал он соседского младшего сына, загрыз насмерть наемного работника, что мальчика защищал, перекалечил пяток коров и две лошади, и еще долго бы бесновался, но старший соседов сын ловко пристрелил пса.

И теперь вот требует сосед платы за ущерб. Такой большой платы, что даже если МэкУдэны продадут все, что у них есть, и то не хватит. Только работать идти на самого соседа разве что – пока ущерб не покроют.

Что там было в доме Хати, никто не знает толком, да только крики и шум драки по всей деревне хорошо слышен был. Хати наутро из дому не вышел – побили его братья так, что отлеживался теперь горе-то торговец. За проигранное, надо понимать, побили – с теми деньгами бы всяко хватило хотя бы за половину ущерба заплатить. А сейчас и скотину придется новую отдать, и в долги залезть по самые уши, и кого-то из семьи отправлять отрабатывать вместо загрызенного работника. В общем, невесело в Ворота Зимы эта семья вошла. С прочими праздновать не стали, сидели бирюками в своем доме. И случилось так, что постучался в их дверь в одну из ночей Ворот Зимы путник.

– Да кого там носит, чей помет к дверям пригнало? – хрипло каркнул старик МэкУдэн, не торопясь открывать двери.

– Впустите, хозяева… не переживу эту ночь иначе, едва ноги несу, – слабым голосом ответили из-за двери. – Имейте совесть, добрые люди, нельзя же без крова оставить в такое время человека! Пожалейте, не дайте помереть путнику! Не то накроет чужая земля с головою, как быть в такую ночь-то?

Как бы не бранился старик-хозяин, а пришлось впустить – правда, перед этим гостю трижды обойти вокруг дубовой чурки велели, и незнакомец (им оказался худой высокий мужчина в плаще да капюшоне) послушно все выполнил. Выглядел он неважно – точно на тракте или разбойники обобрали, или волки потрепали. Но мысль о разбойниках тут же была отвергнута – путник вынул из кармана несколько крупных золотых монет, когда в очередной раз услышал ворчание про то, что сами хозяева едва сводят концы с концами. Положил пару золотых на стол, не обратив внимания на то, как загорелись глаза всех хозяев дома при виде тускло блеснувшего тяжелого металлического кружка, брякнувшего о дерево – сперва одного, потом второго.

– Вон лавка, ложись отдыхать, гость. Имя-то есть у тебя, или как? – хозяйка дома, самая старшая из детей старого МэкУдэна, бросила на указанную лавку потрепанный плед.

– Сейтин Эгайдэх6, – невнятно буркнул гость. Капюшона он так и не снял.

Имечко показалось всем странным, но, переглянувшись, братья, их жены и сестры Хати, все еще прихрамывающего, мрачного и не помирившегося с родней, только пожали плечами. Имя больше напоминало какое-то прозвище, но если он явился издалека – то почему бы и нет?

Не раздеваясь и не спросив еды, путник неловко завалился на лавку. Из-под полы плаща вывалился тяжеленный кошель, с характерным звяканьем ударившийся о пол. Десяток глаз впился взглядом в этот кошель. Что-то невнятно пробормотав, гость пошарил рукой по полу, подобрал кошель, небрежно сунул за пазуху и негромко захрапел буквально в следующую секунду.

– Золото, – прошептала большуха. – Полный кошель золота! Зор побери, нам бы столько золота! Вот мы бы… тогда бы…

– Тогда нам не нужно было бы совать голову в долговое ярмо, – подтвердил брат.

– И еще сколько осталось бы! – возбужденно сверкнул глазами второй брат, младший.

– Зачем этому оборванцу столько золота? – проворчал старик-отец. – Нам нужнее.

– Совсем спятили, вы что? – Хати подал голос из дальнего угла комнаты.

– Заткнись! Из-за тебя вляпались! – прикрикнул братец.

– Сам заткнись. Ночь какая на дворе, забыл?

– Вот именно… где мог сгинуть одинокий путник в такую ночь? Да где угодно… – тихо-тихо пробормотала большуха.

Спящий всхрапнул и перевернулся на спину. Голову он запрокинул назад, еще глубже спрятав в капюшоне лицо, зато выставив на обозрение смуглую жилистую шею.

Большуха судорожно сглотнула, прикипев взглядом к лежащему на столе ножу – тому, которым обычно в этом доме резали хлеб. Посмотрела на открытое горло спящего. Снова на нож. Медленно, как завороженная, потянулась к нему.

– Стой, Маки, – старший из братьев (после Хати) накрыл ее руку своей лапищей. – И правда, не стоит.

– Ты чего!?

– Того. С перерезанной глоткой труп если найдут, сразу ясно станет, что не сам он ее себе перехватил, и не волки на тропе постарались. А что этот тип к нам стучался, кто-то мог видеть.

– И что же теперь? Гнить в долговой яме? – Маки говорила тихо, но в голосе прорезались истерические визгливые нотки.

– Нет… просто не так это делается, – здоровяк МэкУдэн неожиданно тихо шагнул в спящему, обхватил его голову ладонями и резко повернул в сторону. Раздался влажный хруст – короткий, по счастью, но от того не менее отвратительный.

– Вот и все, – сказал МэкУдэн. – Скажем поутру, что гость с лавки упал неудачно. А про золото, что у него с собой было, говорить не станем. Нам деньги останутся.

– Деньги! – Маки уже проворно ухватила кошель, распустила шнуровку и лихорадочно пересчитывала монеты.

– Молодец, сын, – каркнул старик. – Потом в лесу кто-нибудь из вас внезапно «клад найдет», и конец нашей бедности!

Все, кроме Хати, приглушенно рассмеялись – все оказалось легче и проще, и перспектива страшной зимы без малейших средств к существованию уже не бродила черной тенью по углам.

– Вы идиоты, – прошипел Хати все так же из своего угла. – Идиоты!

– Заткнись! – теперь ему это сказали хором.

МэкУдэны снова занялись подсчетом и дележкой денег.

Спать они так и не легли – оторваться от блеска золотых монет в руках было невозможно. Утро выдалось туманное, глухое, будто солнце раздумало вылезать из-под земли полностью.

Едва деревня начала просыпаться, убийцы случайного путника, даже не думая прятаться, а наоборот, громко, но фальшиво причитая, вынесли завернутое в холстину тело из дому. Когда опустили на землю, ткань провокационно развернулась, явив всем неестественно вывернутую шею

Соседи собрались вокруг.

– Кто помер-то у вас, а? – спросил кто-то.

– Да путник какой-то ночлега попросил вчера, ну мы и пустили. Он уснул почти сразу на лавке, а ночью, вот беда, сверзился неудачно, шею сверну-у-у-ул! – Маки протерла абсолютно сухие глаза уголком платка, накинутого на плечи, сама тем временем настороженно зыркая по сторонам.

Соседи попереглядывались. Они прекрасно знали МэкУдэнов, и почти все сразу же подумали, что тут что-то нечисто. Чтобы эти нищие, что крысы в пустом доме, и столь же скупые люди пустили к себе в ночь Ворот Зимы какого-то незнакомца просто так, никто не верил. Он должен был посулить им хорошую плату за ночлег. Про то, в какие долги сейчас должны будут залезть несчастливые родичи Хати, тоже все знали… Незнакомец при деньгах не пережил ночь в доме людей, которым деньги отчаянно нужны – разве это совпадение?

– А при нем что ценное было? – осторожно спросил старший МэкНайр.

– Нет, ничего не было-о-о! – заголосила еще фальшивее большухи жена младшего брата Хати

– Ты на что это намекаешь, соседушка? – старик МэкУдэн постучал по земле клюкой. – Мы что, варнаки какие? Да этого мужика на дороге разбойники обобрали, он насилу ноги волок, когда к нам пришел – оборванный, побитый, без монетки в кармане! То-то радовался, что ночлег нашел – ночь бы эту пережить, сказал, и значит, уже ничего не страшно будет.

Арвэсцы покачали головами – речи старика показались всем разумными, возразить было нечего.

А старик, помолчав, продолжил:

– Да видать судьбина такая у парня – от бандитов жив ушел, да вон оно как – сам убился… Зор прибрал. Его ночка-то была, темная…

Едва он договорил, толпа внезапно громко охнула и притихла.

Откинув холстину, труп, деревянно выпрямившись, рывком сел. С омерзительным въедливым хрустом медленно повернул скособоченную голову, возвращая ее на место, и громко, жутко расхохотался. Он смеялся так, что задрожали ставни у ближайших домов. Одновременно со всех сторон раздался вой – еще более ужасный, чем хохот покойника.

Мертвец поднял обе руки, заслоняя лицо, скинул капюшон – и в тот же миг на голове его возникла костяная маска. Точнее, олений череп, приспособленный вместо маски.

И сразу стало понятно, что ни человеком, ни элро ночной гость не был никогда. А был это – сам Зор-Ловчий.

– Ночной Охотник, пощади! – не своим голосом взвыл кто-то в толпе.

Не переставая смеяться, Зор одним текучим движением поднялся на ноги, буквально из ниоткуда, из воздуха вынул копье, взмахнул им и гулко возвестил:

– По поступкам и воздаяние!

Рычаще-низкий голос Души Ловчих раскатился вокруг, как разлитая горячая смола.

В тот же момент в Арвэс со всех сторон ворвались Гончие Зора.

Оборотни не обошли ни одного двора, оставляя за собой растерзанные в клочья тела и лужи крови – по счастью, рвали они только скот. Во всех дворах – скот, а вот у дома МэкУдэнов… Их даже похоронить потом не сумели нормально, от тел осталась только невнятная мешанина раздробленных костей и плоти, растянутая по всему двору.

Двор подожгли вместе с останками, и стояли с ведрами и бочками воды наготове, пока тот не прогорел до черных пустых угольев – кто предложил, сейчас уж и не вспомнить, но возразивших не нашлось, ни одного арвэсца.

Оро замолчал, прервав рассказ. Подкинул в огонь еще хвороста. Пламя жарко обняло сухие ветки, высветив сосредоточенное лицо гаэльца.

Амир поежился, хотя мерзнуть давно перестал. Оро продолжил:

– В общем, в живых из той семьи остался только Хати – и то его знатно потрепали, да так, что зиму он не пережил. Но про то, как судачили его родственнички, планируя убийство незнакомого путника, именно он рассказал потом. Он даже в огонь на двор сам сигануть собирался, да вот отец мой помешал, за шиворот схватил и держал. Может, зря удержал, все одно Зор прибрал потом. А мы без скотины и сами едва пережили ту зиму. Во всем Арвэсе осталась только одна корова – и та была хромой и шелудивой, ее на мясо забить вообще хотели, да пришлось вот оставить.

– Ну, после гончих наверняка мясо-то осталось, не могли же они все съесть, – неуверенно предположил Амир.

– Ха, наши тоже так подумали – да только все оставшееся мясо в буквально считанные минуты пошло гнилостной радугой и расползлось в слизь, – Оро скривился, явно припоминая в подробностях, как это было.

– Но вот что удивительно, – продолжил гаэлец. – Корова за ту зиму отлично доиться начала. И выздоровела, хотя хромала все равно чуть-чуть. Вся деревня на поклон ходила за молоком – только им, почитай, кормились, зерновые-то запасы тоже наполовину истлели все прямо в амбарах. Да еще охотой промышлять пришлось – хотя страшно было ужас как. Охотой-то тоже Зор заведовал…

– Как тяжело пришлось, – тихо проронил впечатленный Амир.

– Вот потому я и Зора не жалую, и оборотней – тоже. А Арвэс мы по весне оставили – к Брамстону всей семьей перебрались. Видеть те места никто из нас по сей день не хочет. А единственная корова, что осталась, к слову, наша была. Последняя.

– Так выходит, Зор вас все-таки оградил, – заметил Амир.

– Пожалел волк кобылу – оставил от нее хвост да гриву! – возмутился Оро, а потом осекся. – Слушай, Амир, а ведь ты прав. И на охоту отец ходил без происшествий всю зиму же! Еще один сосед тоже нормально охотился, а вот остальные через раз добро бы просто ни с чем приходили – а то от медведя-шатуна улепетывать приходилось, то волчий вой спугнет, то добыча куда как провалится уже подстреленная. Такие дела.