Полная версия
Строки судьбы
Анна Кривошеева
В школе папа выделялся среди одноклассников. Он проявлял интерес к учебе, все время был среди первых учеников, получал почетные грамоты. Выделялся и внешне: относительно высокого роста, хорошо сложен физически. При этом начитан, разбирался в технике. Ситуация в семье заставляла его не размениваться на детские шалости, а уже подростком примеривать взрослую жизнь во всех ее проявлениях. Друзьям было с ним интересно. А он умел дружить, с готовностью всем помогал, был надежным парнем во всех отношениях. Да еще, поскольку сам зарабатывал, мог позволить себе красивый жест вроде покупки 12 порций мороженого для одноклассников в день Первомая.
Переводной аттестат Марка
* * *Заметка в городской газете про «первое в Полтаве телевизионное изображение», конечно, не прошла незамеченной в школе. А года через три про Марка еще раз написали в газете, и снова в весьма торжественных тонах.
* * *Вспоминает Марк Иосифович
Был случай очень запомнившийся. В школе после занятий лопнула труба, и вода под большим напором хлестала, заливала коридор, лестницу и уже даже выливалась на улицу. А это март – еще лежал снег, и было довольно холодно, примерно минус пять градусов. Так что улица постепенно превращалась в каток.
Школа стоит прямо напротив нашего дома. Я увидел из окна, как разбегаются ребята, а директор кричит, чтобы скорее нашли завхоза. Быстро смекнув, как можно остановить воду (очень пригодился опыт работы с Затульским), я как был, в маечке, выбежал во двор, открыл колодец, на руках спустился вниз, перекрыл кран. И бегом обратно, чтобы маму не расстраивать.
А на следующий день местная украинская газета написала: «Учень десятої школи Марко Кривошеєв зробив чудо».
* * *
Мама научила меня спокойно относиться к этим маленьким победам. Конечно, она очень гордилась сыном и очень радовалась моим успехам, но всякий раз, когда я прибегал домой и меня распирало от желания похвастаться очередным достижением, мама говорила, чтобы я не зазнавался. Помню, когда начали в пятом классе учить немецкий язык, я на уроке с хорошим произношением и правильными интонациями прочитал целую страницу из учебника (не прошли даром мои усердные чтения на скамеечке для отца).
Удивил учителя и ребят, получил оценку «отлично» и зависть в классе, а потом гордо рассказал об этом дома. И тут же получил от мамы урок: «Что-то рано ты начал хвастаться. Языку, как и музыке, можно учиться всю жизнь, и нужно потратить очень много времени, сил и упорства, чтобы достичь совершенства!» На всю жизнь запомнил этот мамин наказ.
* * *Счастливые школьные годы. Интересное время. Ежедневные маленькие открытия на уроках. Книги и фильмы, театральные спектакли и концерты. Мечты о великих делах во имя великой Родины. Ощущение жизни в самой лучшей стране в самое интересное время.
* * *В любой отрасли, будь то наука, оборона, культура или спорт, в Советском Союзе было кем и чем гордиться. Главными достижениями СССР в тот период стали электрификация, преодоление неграмотности, тяжелых последствий революции и Гражданской войны, введение бесплатного для всех советских граждан образования и медицинской помощи. 1930-е годы стали началом времени грандиозных строек: за короткое время было развернуто и запущено около 1500 объектов. Руководство СССР проводило политику индустриализации, активно пропагандировало участие в этом движении комсомольцев и молодежи, которые с энтузиазмом откликались на такие призывы. Миллионы людей самоотверженно, почти вручную, строили заводы, электростанции, прокладывали железные дороги, метро. Был воздвигнут ряд гигантских транспортных и промышленных сооружений: Турксиб, ДнепроГЭС, металлургические гиганты в Магнитогорске, Липецке, Челябинске, а кроме того – Уралмаш, тракторные заводы в Сталинграде, Челябинске и Харькове, автомобильные ГАЗ, ЗИС (более известный как ЗИЛ) и другие. В 1935 году открылась первая очередь Московского метрополитена.
* * *Школьная жизнь – это также друзья и подруги, работа в команде и соперничество, а еще первая влюбленность, первые свидания, первые переживания…
В декабре 1940 года, уже окунувшись с головой во взрослую жизнь, Марк в своем дневнике с теплыми ностальгическими чувствами оглядывается на этот период своей жизни (совершенно наивный и невинный) и шутливо называет его «юношеским донжуанством».
Фрагмент дневника Марка Кривошеева
—
Из дневника Марка Кривошеева
Уже в конце 6 класса я и Славка Лирин начали засматриваться на девочек 6 «А» класса. Мне очень понравилась Ада Скаболанович – высокая, стройная, красивая девочка, за которой, как тогда выражались, «стреляло» много наших мальчиков… Вскоре начались испытания, и я про все забыл… (Окончил 6 класс с похвальной грамотой)…
Гуляя (в 7 классе) с Исаком Маеровичем, мы увидели наших девочек, и среди них новенькую – Лену Тарасюк. Исак всячески ее восхвалял, было видно, что она ему нравится. Лена меня сразу почему-то заинтересовала. Я с ней официально не познакомился, но на черчении, подойдя к ее парте, грубо попросил карандаш. Незаметно для себя я здорово в нее втрескался, но никому, кроме Казана, ни слова не сказал.
Я сидел у окна на четвертой парте, впереди меня сидела Лена. Я не знал, как выразить свои чувства и привлечь ее к себе, и однажды (нахал!) уколол ее пером. На следующий день она со мной не поздоровалась. Я возмутился, стал на путь террора. Старался ее унизить, высмеивал (детские методы). Было принято считать, что мы друг друга здорово не любим.
Помирились мы лишь весной. К балкону после школы подбежали наши девочки и вызвали меня на улицу, на углу стояла Лена, она первая протянула мне руку. На следующий день она голосовала за меня, когда меня избрали старостой класса. Эта должность сохранилась у меня до окончания школы.
Беспечные школьные годы… Но жизнь вокруг была далеко не беспечной.
Илья Розенфельд
Приходит приснопамятный год 1937-й. Я уже в седьмом классе и многое понимаю. В августе минувшего 1936 года в Москве прошел громкий процесс по делу троцкистско-зиновьевского объединенного центра. Всюду по стране идут аресты врагов народа и шпионов, об этом пишут в газете «Известия».
На общем собрании учеников старших классов наш историк, он же директор школы по прозвищу Сало, косноязычно разъясняет нам смысл этих процессов. Он бывший командир Красной армии, воевал с белополяками в 1920 году и любит подолгу разглагольствовать на эти темы. Сейчас с пеной у рта он извергает проклятия на головы преступников – замаскировавшихся врагов народа. Мы слушаем и верим. Дома я пересказываю его слова, но реакция родителей что-то очень слабая…
Утро. Мама и папа о чем-то шепчутся, лица у них растерянные и бледные. Я с вопросом смотрю на них. Они переглядываются. «Вот что, – говорит папа. – Ты уже большой и все понимаешь. Ночью арестован дядя Ваня Писаревский. Это не секрет, но ни с кем говорить об этом не нужно». Я в недоумении. «За что?! Ведь он герой Гражданской войны? И у него одна нога?» Папа пожимает плечами. «Будем надеяться, – озабоченно говорит он, – что это ошибка и его скоро освободят».
В школе тоже переполох. Ночью арестован наш математик Израиль Ефимович. Неужели он тоже враг, шпион или вредитель? Ведь у него трое детей и старая мать, он всегда бедно и неряшливо одет, но он блестящий учитель, он обожает математику и прививает нам любовь к ней, он нас любит, и мы отвечаем ему тем же. Арестована учительница истории в старших классах, большевик с 1917 года, арестованы и другие учителя и даже заведующий нашей слесарной мастерской. Арестованы отец нашей соученицы Иры, родители некоторых других наших товарищей.
* * *Полтавская область – один из наиболее пострадавших регионов от сталинского тоталитарного режима. В 1937 году на Полтавщине была ликвидирована почти вся верхушка партийного и профсоюзного аппаратов. Всего в течение 1937—1938 годов на Полтавщине более 10 тысяч граждан стали жертвами репрессий. По другим данным, начиная с 1929 года на Полтавщине было репрессировано более 400 тысяч человек.
Жертвами НКВД были состоятельные полтавчане, военнослужащие, священники и представители интеллигенции, которых безосновательно обвинили в шпионаже, связях с зарубежной разведкой и т. д.
Из-за давности этих преступлений никто так и не понес ответственности.
* * *Семью Марка Кривошеева эта беда, к счастью, не затронула. Но в душе юного Марка и памяти его друзей оставила глубокий след, хотя при этом совершенно не подорвала их веру в светлые идеалы социализма и не поколебала преданность делу коммунистической партии.
* * *Рассказывает Марк Иосифович
Пришло время пояснить, как я стал Иосифовичем. В разных документах моего отца можно видеть, что его имя писали по-разному: где-то «Осип», где-то «Iосифъ». Не знаю, как это получилось и что могло тогда означать. Когда я это увидел и осознал, уже не было возможности спросить у самого отца, а мама не смогла мне толком это объяснить – просто сказала, что в сущности это одно и то же имя.
В моем свидетельстве о рождении написано четко: отец – Осип Маркович Кривошеев. Именно с этим документом я и пришел в паспортный стол в Полтаве, чтобы получить свой первый паспорт. Через пару дней мне выдали документ, где в графе «отчество» было написано «Иосифович». Я подумал, что паспортистка ошиблась, и спросил, как можно это исправить. Меня послали к начальнику паспортного стола, который не захотел со мной разбираться и сразу спросил: «А чем ты, собственно, недоволен? В нашей стране для всех один отец – Иосиф Виссарионович Сталин! Возражения есть? Нет? Свободен!» Это было в 1938 году…
* * *
Школьная жизнь идет своим чередом. Юность – пора мечтаний и увлечений. А еще крепкой дружбы. Этой дружбе будет суждено выдержать проверку временем, разлуками, войной. А пока им очень хорошо вместе.
Из дневника
К этому времени (8-й класс) у нас сколотилась своя компания, в состав которой вошли: Лена Тарасюк, Рива Богатырева, Лиля Боярская, Зоя Казаринова, Оля Пейсахович, Лара Попова, Исак Казанович, Маерович, Моська Иоффе, Марк Блиндер, Лева Печерский, Илья Розенфельд и я.
Пейсаховичи приобрели патефон, квартира их находилась в самом центре города, родители были хорошие, понимающие люди (когда приходили ребята, они моментально удалялись), поэтому этот дом стал нашей «штаб-квартирой», где собирались мы в выходные дни и весело проводили время.
Илья Розенфельд
Этой же весной случилось полукомическое происшествие: к одной нашей соученице на весенние каникулы приезжает гость из самого Киева – двоюродный брат. Он наш сверстник, учится, как и мы, в восьмом классе.
Само по себе событие заурядное, но наши девочки его очень ждут, волнуются и шепчутся. От них мы знаем, что он красавец и прекрасный пианист, победитель республиканской шахматной олимпиады среди школьников старших классов, что-то еще в таком же духе. Судя по всему, нам до него далеко. Фамилия его Козлов – это все, что достоверно о нем известно.
И вот нас (пятерых) приглашают в гости – мы понимаем, что нам, жалким провинциалам из захудалого городка, почти деревни, покажут и столичного гостя.
Мы пыжимся, но в душе робеем, ведь мы действительно провинциалы, куда денешься, так оно и есть. Нас знакомят, и первое, что нас поражает: Козлов в отглаженной белой сорочке с голубым, в косую полоску, галстуком, золотистые волосы красиво причесаны на косой пробор, у него смазливое, слегка надменное личико и на губах снисходительная гримаска.
А мы в простых рубашках с распахнутым воротом, причесаны мы аккуратно, но без затей, и галстуков ни у кого из нас вообще еще нет. Мы сидим за столом и пьем чай, а Козлов трещит без умолку. То и дело в его речи мелькает: «У нас на Крещатике… В Киево-Печерской лавре… На Центральном стадионе… В филармонии… В Театре оперетты…» Как бы мельком он небрежно бросает: «Когда это было? Точно не помню, кажется, после концерта Утесова… или Вадима Козина – забыл. Или нет – Изабеллы Юрьевой». Наши девочки не просто слушают – они внимают с открытыми ртами, глаза их восхищенно горят. Ведь у нас нет ни стадиона, ни филармонии, ни Театра оперетты, ничего. И все эти имена – Утесов, Изабелла Юрьева, Вадим Козин – для нас фантастика, мечта, фамилии небожителей.
Потом Козлов снисходительно обращается уже к нам: «А что, в вашем, пардон, местечке уже есть звуковое кино? И что, даже театр? Ха-ха, воображаю!»
Но мы молчим. Пока. Хотя нас он уже задел. И я (на пробу) задаю осторожный вопрос: «А у вас в Киеве „Тангейзер“ идет?» Козлов смотрит на меня с недоумением. «Что? Тан-гейзер? Как это?» И тут мы ехидно и громко хохочем. Он не понимает причины нашего смеха и растерянно смотрит на нас. Пауза, минутная неловкость. И тут наша хозяйка громко возглашает: «Ребята, давайте лучше танцевать!» Мы поднимаемся из-за стола, и Козлов облегченно говорит: «Правильно! Давайте я вам сыграю „Сашу“. Знаете? Это я подобрал дома по слуху, сразу после концерта. Хотите?» – «Хотим!» Сейчас «Саша» – самая модная песенка.
Он подходит к пианино, небрежно, как мэтр, усаживается, нажимает две-три клавиши и брезгливо произносит: «Хм, расстроено!» И играет. Играет он очень бурно и громко, страшно колотит и фальшивит, техника у него слабая и аккомпанемент плохой, приблизительный. Но видно, что старается блеснуть, поучить нас, недоумков из местечка. Ведь он столичная штучка, киевлянин.
Он играет и даже напевает, и мы видим, как наши девочки осторожно переглядываются. Они уже все поняли. Наконец Козлов берет заключительный аккорд и торжествующе смотрит на нас. От усердия он даже вспотел. И теперь ждет кликов восторга. И тут мои товарищи говорят мне: «Ну а теперь давай ты». Значит, теперь нужно постараться и мне. И я стараюсь. Техника у меня хорошая, беглая, я стараюсь подражать самому Симону Кагану, блистательному аккомпаниатору Изабеллы Юрьевой, и я вижу, как недоуменно вытягивается лицо у нашего гостя. Он молчит, он в нокдауне. Немигающе смотрит на меня и спрашивает: «А ты это как?.. По нотам?» И тут уже торжествуем все мы. «Нет, – отвечаю я. – Я тоже по слуху, но только с пластинки». Козлов заметно вянет.
И тут подключается Марк [Кривошеев]. «Ты, говорят, чемпион по шахматам?» Козлов на минуту теряется, но тут же оправляется. «Да, нашего района, а что?» – «Давай сыграем. Покажешь мне пару новых ходов?» – «А ты умеешь играть в шахматы? Это не шашки». – «Ходы я знаю. Так как? Или дрейфишь?» Козлов презрительно смеется. «Я? Дрейфлю? Несите шахматы!» Фигуры расставлены, мы столпились за спинами игроков. Игра начинается. Ровно через десять минут Марк делает ход конем и спокойно говорит: «Тебе мат». – «Где?» – «А вот». Марк смеется. Смеемся и мы. Мы рады. Козлов смотрит на доску, лицо его пунцовеет. «Ладно, – раздраженно говорит он. – Давай еще одну. Я просто зазевался».
Фигуры снова на доске. Сейчас Козлов играет гораздо осмотрительнее. Проходит минут двадцать. «Ну? – спрашивает Марк. – Сдаешься? Или как?» – «Я? Чего ради!» – «Тогда лови мат!» Козлов обескуражен, он в растерянности. «Тогда еще одну!» Еще одна партия, и снова мат. Пауза. Это уже нокаут. Мы торжествуем. Но девочки ставят патефон, приглашают нас, и неловкость ситуации растворяется в шуме, смехе и общих разговорах. Вскоре столичный гость уезжает, а мы еще не раз вспоминаем «чемпиона по шахматам и прекрасного пианиста», смеемся и, шутя, называем нашу Полтаву местечком, где у нас, папуасов, выучившихся играть в шахматы, как ни странно, уже есть звуковое кино и даже свой театр.
Ребята любят свой город. Полтава строится и хорошеет. С 1935 года началась реконструкция города, и до 1941 года в нем было построено 25 многоэтажных домов, сооружена электростанция, расширен водопровод, построена канализация, на улицах появились автобусы, а в домах зазвучало радио. В городе работало 35 библиотек, 11 клубов, четыре музея, два театра и два кинотеатра.
Илья Розенфельд
В эти же дни у меня большое огорчение – почти все мои товарищи готовятся к приему в комсомол, они учат Устав, очень серьезно обсуждают решения каких-то пленумов и съездов, громко и с вызовом, чтобы слышали окружающие, экзаменуют друг друга по каким-то подробностям в речах товарищей Сталина и секретаря ЦК ВЛКСМ Косарева. Я и еще двое-трое наших ребят в этом не участвуем – в наших семьях есть репрессированные (у меня – в Москве дядя), то есть «враги народа», и, конечно, такие, как мы, быть членами комсомола недостойны. Немного погодя мои товарищи – уже настоящие комсомольцы, теперь у них бывают свои, так называемые «закрытые» собрания, на которых обсуждаются какие-то важные и очень секретные вопросы, о которых нам, «несоюзным» (это почти бранное и слегка презрительное слово), знать ни в коем случае нельзя. Иной раз случается, что в общем разговоре кто-то из них вдруг прижимает палец к губам: «Тс-с-с! Здесь несоюзные!» Они понимающе переглядываются и умолкают. У них есть комсомольские билеты – серенькие книжицы, на первой страничке которых напечатан красными цифрами номер – но это величайшая тайна, этот номер никто не должен знать – враг не дремлет! – и, конечно, никому нельзя дать этот билет в руки даже на минуту. И даже смотреть на него можно только издали. Все это обидно вдвойне еще и потому, что среди этих высокопринципиальных и несгибаемых ленинцев находятся и лучшие мои приятели и товарищи.
Но на самом деле эти «избранные» комсомольцы, конечно, были не такие уж безупречные. Вот один безобидный эпизод.
Из дневника
28-го на первом уроке (он оказался свободным) часть ребят готовилась к предстоящей на втором уроке контрольной по немецкому, другие, в том числе и я, играли в «дурачка». Казан, как группорг, подошел к нам, выхватил колоду и, смотря на класс, громко заявил, что мы больше играть не будем. Мы с Моськой возмутились, отобрали карты и так же громко послали его к черту. Он нам пригрозил, что на перемене о нашем поступке сообщит дирекции. Я, сыграв партию, принялся за немецкий, другие ребята, в том числе и Лена, продолжили игру. Это в дальнейшем было нашим козырем, т. к. она член комитета.
Казан свое слово сдержал, он сообщил нашему секретарю КСМ и завучу школы. Сразу нас вызвали в учительскую, где как следует побеседовали. Однако дело со школьной администрацией я быстро урегулировал, пообещав, что мы смоем с себя это пятно честной работой. Вечером заседал комитет КСМ. Разбирали вопрос об эпизоде в 9 «Б» классе. Много говорили, но у комитета были связаны руки, т. к. сами комитетчики тоже дулись в карты. Это было в наших руках козырем, и нам никакого взыскания не вынесли. Но с этого момента жизни Казану уже не было. Мы подняли против него травлю, называя его при всем классе «подлизой», «доносчиком». Изменилось к нему отношение ребят. Казан ушел из компании.
* * *Илья Розенфельд
Приходит 30 ноября (1939 год). Восемь утра, но радио все еще молчит и только передает марши, песни, марши… Что это значит? Еще минута, и диктор мрачно оповещает о провокациях финской военщины. Конечно, обнаглевших финнов нужно проучить. Все взволнованы и уверены, что маленькая задиристая Финляндия долго сопротивляться нашей могучей Красной армии не сможет.
Впрочем, о том, что назревают какие-то события, мы догадываемся уже около месяца: в очередной раз наша школа превращена в госпиталь, мы учимся на третьей смене до десяти вечера в школе на Подоле. А окна первого этажа нашей 10-й школы закрашены белой краской, во дворе под снегом горой лежат парты. Вскоре привозят первых раненых с Карельского перешейка и линии Маннергейма. В военных сообщениях главного командования воинственные победные реляции первых дней незаметно сменяются очень короткими и вялыми фронтовыми сводками, из которых можно понять лишь то, что наступление наших войск затормозилось и белофинны почему-то еще сопротивляются. И уже повсюду идут шепотки и слухи о финских снайперах-«кукушках», о сотнях обмороженных и убитых.
Из дневника
Новый год я встречал с ужасным настроением. 31 декабря был в школе вечер. В зале стояла елка, вокруг нее веселились ребята. К 12 часам все отправились вниз, в пионерскую комнату, слушать бой курантов, извещающих о Новом годе. После 12 ударов с Красной площади последовал «Интернационал», его подхватили все присутствующие. Закончив пение, начали выкрикивать лозунги, здравицы, поздравили друг друга. Я подошел к Лене, пожал руку и, глядя в глаза, произнес: «Желаю тебе быть счастливой». Она довольно холодно мне ответила, что мне желает того же.
Солнечный январский день 1940 г. Зимние каникулы. Кто-то из мальчишек принес в школу фотоаппарат. Десятиклассники собрались вместе в пионерской комнате, чтобы сфотографироваться на память. Настроение замечательное. Открытые лица. Все молоды и красивы. Несмотря ни на что, у всех грандиозные планы. Впереди – счастливая жизнь…
Из дневника
Последний год школы. 10 класс завершает не только среднее образование того или иного юноши или девушки, он также завершает давно начатые личные дела, интриги. Таким он явился и для меня.
Я все не терял надежду, что добьюсь любви Лены, правда, считал себя уже тем, кого она любит. Я имел много фактов, чтобы так думать. Ко мне она относилась иначе, чем к другим ребятам, за все время она мне не сказала ни одной грубости.
Провожая ее домой 16/II, мимо памятника Петру I, возле горкома у церкви, я спросил, что она мне сделает, если я ее поцелую. Она промолчала. Я остановился, стал против нее, я был значительно выше ростом, обнял ее и крепко поцеловал… в лоб. Счастью моему не было границ! Я буквально опьянел и до того смутился, что не знал, что дальше делать, вдруг попрощался с ней и быстрыми шагами ушел, оставив ее одну.
17-го она меня уже не замечала, а 19-го ушла с последнего урока на семинар секретарей, а я побежал за ней, спрашивая, что случилось. Она мне дала честное слово, что на меня не обижена. Очевидно, она стеснялась меня после 16-го. Вообще такими резкими колебаниями характерны мои отношения с Леной…
…В один из дождливых апрельских вечеров вся группа «морзистов» возвращалась домой. Кроме 10-й, нашей школы на курсы ходили ребята 1-й школы. Ребята были неравнодушны к Лене и все время крутились возле нее. Мы проходили мимо кино «КИМ», кто-то предложил пойти на новый фильм, все согласились. У Лены и еще троих ребят не оказалось денег. У меня было 5 рублей, и мы взяли самые дешевые билеты по 1 руб. На следующий день мои должники «погасили долг», этого добивалась и Лена, намереваясь на перемене всунуть мне в руку рубль, но я решительно отказался, а она не настаивала. Итак, я впервые «угостил» Лену. В дальнейшем мне не представлялся случай проявить свою «галантность»…