Три дня в Париже

Натали Пономаренко

Три дня в Париже

Пролог. Отель. Вино. Штопор

Monti Palas

France

«Я все равно тебя когда-нибудь возьму – одну

Или вдвоем с Парижем»

Колесики миниатюрного чемодана рисуют на полу невидимые линии. Кажется, что до номера отеля ведёт бесконечная дорога. Единственное желание – рухнуть на белоснежную постель и вдохнуть влажный воздух, который летит из открытого балкона и напоминает свежие каштаны.

Ах, Париж! Здесь даже мысли рождаются не привычно лаконичные, а приправленные легким флером поэзии.

– Какого хрена?! – врезается в уши леденящий знакомый голос и звук хлопающей двери. В трёх метрах вырисовывается мужская фигура.

А нет… Не такие уж и романтичные здесь люди, как пишут в книгах. Или… подождите…

…МакКензи, черт возьми.

Стоит лицом к закрытой двери номера, заведён до раскатов молнии в воздухе. Сжимает кулаки, но через секунду кидает хищный взгляд вглубь коридора.

– Уф-уф-уф, Гилберт, и ты тут?! М-да, хуже быть не может. – Замечает ее, прожигает кожу пламенем глаз. – Чего застыла? Иди уже, куда шла!

Мэри, спонтанно брошенная под пресс его слов и жуткого взгляда, уже бы давно убежала, да только ноги будто вросли в землю.

– Что-то не нравится? – она также дерзко отбивается словами. – Слушай, не порть мне отдых, будь добр, закрой рот! Иначе… – обрывается на полуфразе.

Уже жалеет, что не удержала гневные слова – МакКензи медленно приближается, проверяет ее нервы на прочность. Сделай шаг назад – точно начнёт смаковать во рту вкус победы над говорливой девчонкой, которая, как ему показалось, повзрослела за два года их разлуки. Что-то в ней явно изменилось.

– Иначе что? Смелая женская натура начнёт мстить? – сокращает расстояние до вытянутой руки и испепеляет пожаром, который вспыхнул задолго до встречи с Мэри в этом отеле.

А ножки-то начинают мягчеть, будто наполняются ватой…

– Не сверли меня взглядом! – она не выдерживает эффекта его серых глаз. Забывает ответить на вопрос.

– Я всех так сверлю, Гилберт, – виновник всех ее бед презрительно ухмыляется, наблюдая чрезмерное волнение.

– Идиот! – Мэри роняет заслуженное оскорбление и, желая уйти прочь, на ходу нарочно задевает МакКензи своим плечом.

– Истеричка, – подытоживает он себе под нос, не оборачиваясь ей вслед.

Казалось бы, встреча спустя два года после окончания гимназии могла бы выглядеть по-другому. Сдержаннее. Менее ядовито. И хотя бы с мелкими каплями манерности или, на худой конец, лицемерия. Но нет, эти двое прочно закрепили ненависть друг к другу ещё со школьных времён и не скрывают неприязнь. Вот и сейчас взвинченная Мэри, вошедшая в свой номер отеля, первым делом плюхается на кровать и утыкается глазами в потолок, чтобы кое-как успокоить учащенное дыхание и буквально минутку поразмыслить, отчего МакКензи выглядел чересчур уж озлобленным на весь мир и что произошло с ним до ее прихода. Она не знала о нем ровным счетом ничего, после того, как их вынужденное пребывание на одной территории школы закончилось – в целом, как и он о ней.

В Париж Мэри приехала за вдохновением – как и многие писатели, поэты, художники – укрывшимся в узких атмосферных улочках с клумбами цветов, в уютных кофейнях, где подают знаменитый круассан с терпким напитком, в той самой, как бы банально не звучало, Эйфелевой башне.

Прерывает размышления, вынимает из чемодана несколько чистых холстов разных размеров, палитру, краски и кисточки. Руки чешутся от желания поскорее приступить к написанию новой картины, навеянной впечатлением о прекрасном городе, в котором так и хочется потеряться, чтобы остаться навсегда. Но творчество она откладывает до завтра, когда Париж озарят яркие лучи солнца. Состояние сейчас неподходящее: высидеть несколько часов над полотном не получится из-за изнуряющей усталости.

А вот хваленные французские ужины пропустить никак нельзя. Здесь тебе и фондю из сыров, и странные лягушачьи лапки, и ароматный рататуй, который подают с изысканным вином. И как ещё местные не располнели до размеров Солнечной системы из-за обилия блюд?

Ресторан, находившийся на первом этаже, собирал всех гостей отеля, в частности, во время ужина. Влюблённые сладкие парочки с бокалами просекко и таящими свечами на столах необъяснимо раздражают Мэри. Не мудрено – в отношениях у неё все не складывалось: ухажёры не выдерживали ее вечную погружённость в хобби, временами вспыльчивый характер, независимую натуру – все это задевало их мужское эго. Приехать в город, где на каждой лавочке обнимаются и целуются парочки – такой себе мазохизм для одинокой дамы.

Перед ней разместилась тарелка профитроль с заварным кремом и бокал белого вина. Сладкое на ужин? А что мешает? Самое время получить гормон счастья и долю энергии после встречи с энергетическим вампиром, к тому же, когда этот самый «вампир» развалился на диване – за столиком – у окна. Попивает виски с надменным, но дико вымученным лицом. Чёрная рубашка, расстегнутая на три пуговицы сверху, такие же мрачные брюки, подкатанные рукава и взгляд, направленный куда угодно, только не в сторону Гилберт.

Безусловно, что-то сегодня выбило его из колеи. Или он после выпуска стал таким ожесточенным?

Она не знает и точно не хочет выяснять. Больно надо тратить на него, вечно недовольного и острого на язык, своё время, нервы и относительно приподнятое настроение. Уводит от него мимолетный взгляд, накалывая вилкой профитроль.

– Мадмуазель, приятного вечера. Это бутылка французского вина от молодого человека за пятым столиком, – подошедший официант, одетый с иголочки, показывает бутылку и погружает в ведро со льдом. Мэри растеряно оглядывается по сторонам, выискивает того, кто сделал столь неожиданный комплимент. – Вам налить?

Случайно пересекается взглядами с МакКензи, тот сразу заливает в себя большой глоток виски и насмешливо тянет губы в подобие ухмылки. Что за тупые шутки? Одним своим видом заставляет ее волосы встать дыбом.

– Молодой человек вон там, – официант кивком указывает на столик, за которым одиноко сидит темноволосый парень и вежливо улыбается. – Вам налить? – переспрашивает он и получает в ответ безмолвное покачивание головой от смущенной Мэри.

Теперь и она слегка обескуражена. Первый вечер на отдыхе: сразу известные подкаты в самом романтичном городе мира.

Черт.

Доедает свой сладкий ужин и забирает бутылку вина из ведра. Кивает, мило улыбаясь незнакомцу в знак благодарности, а затем спешно покидает ресторан.

– Так вот для чего ты здесь. – В спину прилетает чье-то мерзкое озарение, словно нож с размаху. Конечно же, она узнала едкий голос последовавшего за ней МакКензи. Дайте ему поиздеваться над бывшей однокурсницей – вечер станет слаще. – Решила склеить богатеньких тупиц?

Она нехотя оборачивается к нему, сжимая бутылку в руке все сильнее. Достал! Не может же спокойно уйти в номер без бессмысленных подколов.

– МакКензи, завязывай, ты перебрал сегодня. Вон, на ногах уже шатаешься. Или таким образом просишь добавки от меня? – вскидывается она, замечая, что тот и правда весьма хмельной. Будет ёрничать – получит по своей светленькой голове бутылкой полусладкого. – Если у тебя проблемы – это не повод лезть ко мне со своими идиотскими словечками!

– У меня только одна проблема: ты здесь, – без стыда язвит он.

Удивительно. Люди приезжают в Париж, чтобы влюбиться, она же приехала, чтобы получить ментальную пощёчину.

– Так отвяжись!

Встречно заливает ядом из слов и уходит от него, быстро скрываясь в недрах холла.

Им плевать друг на друга с высокой башни: кто с кем общается, кувыркается в постели, по каким делам заявились в этот город. А вот лишний раз втоптать в землю словесным башмаком – пожалуйста!

В полночь Мэри ещё не спит. Презент бездельно стоит на столике у открытой двери на балкон и мозолит глаза. Появилось большое желание выпить и скинуть груз досадного вечера. И как-то до фени, что в гордом одиночестве. Звонит на ресепшн через стационарный телефон, чтоб попросить штопор, а слышит по ту сторону длинные гудки. Хочет ругнуться на халатный сервис, но все же решает выйти и спуститься в холл самостоятельно. Накидывает на себя шёлковый халат поверх пижамы, ныряет в тапочки с пушистыми помпонами и с бутылкой успокоительного бредёт в коридор. Но рука предательски соскальзывает с дверной ручки, и сквозняк из открытого балкона захлопывает дверь.

Дьявол!

Разберусь позже!

На ресепшене, к ее изумлению, никого не было. Администратор куда-то запропастился, бессовестно оставил свой пост, а вот подпитый МакКензи будто и не уходил. Разместился на диване с тем же стаканом, но с добавкой, и казалось, что не торопился в номер.

– Гилберт, его нет, слепая, что ли? – бурчит Том, заметив, как та заглядывает через стойку ресепшена, в надежде найти там администратора. – Я тоже жду вообще-то.

– Вижу я, как ты ждёшь, – ёрничает она, намекая на стакан в его руке.

– Не далеко ушла, – он с подстебом ухмыляется, презрительно глянув на ее бутылку. – Сама приложиться решила? Или будешь распивать со своим новым хахалем?

Тома не коробит ни ее внешний вид, ни личная жизнь, ни даже эта чертова бутылка. Сочившийся гнев хотелось просто-напросто выплеснуть на кого угодно! А она удачно попалась под длинный язык.

Мэри тяжело вздыхает – устала от его компании.

– МакКензи, что ты за человек такой? Тебе грустно? Тяжело? Одиноко? Что? – снисходительно спрашивает «мученица», понимая, что нет сил уже терпеть. – Дай спокойно отдохнуть.

– Да пожалуйста, – хмыкает Том и запивает виски желание продолжить отравленный диалог.

Мэри не дождалась администратора – шлепает на третий этаж, так и не решив, чем откроет бутылку и как попадёт в свой номер, но оставаться внизу с надоедливым МакКензи – добровольно отправиться на каторгу.

Садится на пол, возле двери своего номера, и ногтем поддевает обертку бутылки. Решает подождать администратора в коридоре. Что ещё должно случиться в эту ночь, чтобы добить ее окончательно?

Пробка никак не поддаётся усилиям Гилберт протолкнуть ее вниз. Тыкает, нажимает – тщетно. Только и остаётся ждать, пока недобросовестный сотрудник вернётся на свой пост.

В начале коридора показывается сперва тень, а затем МакКензи, который возвращается в свой номер. Вновь предаваться пустой болтовне не хватает терпения!

– Господи, как можно давать тебе спокойно отдыхать, когда ты разлеглась почти голая с бутылкой поила около номера? – дразнит и невольно смеётся Том.

Мэри вскакивает, одергивает шёлковый халат вниз и решительно подходит к нему. Серьёзная, ничуть не забавляющаяся.

– Глаза разуй, на мне одежда, – спокойно объясняет и легонько похлопывает его по щеке, словно приводит в чувства.

Тот, не давая ей далеко уйти, цепко хватает Мэри за запястье, чтоб одумалась, что творит.

– Не смей распускать руки! – выплёвывает Том. Тихо, колко. Так, что и в голосе, и во взгляде – один холод и лёд. Режет, прожигает, вызывает неприятный холодок по спине.

– Отпусти, больной! – цедит она сквозь плотно сжатые зубы. Угрожает. Не боится смотреть ему прямо в дьявольскую душу! В ответ уничтожает одним прищуренным взглядом.

МакКензи показательно разжимает ладонь, даёт ей возможность дернуть руку вниз и быстрее свалить. Так и разошлись, как в море корабли, по разным углам. Он – отдыхать в номер, она – на ресепшн за штопором и дубликатом ключа.

День 1. Терраса. Махинация. Сигареты

«Я дышал синевой.

Белый пар выдыхал,

Он летел, становясь облаками»

Первый полный день во Франции расцвёл мерзким дождем и ветром. Не лучшая погода, чтобы писать пейзажи под открытым небом. Благо на самой крыше отеля есть крытая терраса с великолепным видом на Эйфелеву башню. Весь город как на ладони. А пахнет миндалём, сдобой и черепицей мокрых крыш! После завтрака в ближайшей кондитерской – круассана и чашечки кофе – Мэри захватила свои творческие инструменты и поднялась на самый верх отеля. Облюбовала место по центру, примостилась на стул, поджав ноги и оперев полотно о стол. Палитра, кисточки и небольшой альбом с важными набросками – рядом.

В правое ухо изредка влетают приглушённые разговоры из ближайшего помещения. Конференц-зал. Кто-то активно обсуждает деловые вопросы.

Один мазок кисточкой, второй, третий. Масло плыло по холсту, создавало изящные формы хмурого неба, влажных улочек, старых крыш домов.

– Кхм… Добрый день, – за спиной слышится мужской голос, и Мэри оборачивается. Тот самый молодой незнакомец стоит прямо возле неё и заглядывает в полотно. – Разрешите внести свою лепту?

Она прижимает кисточку губами, чтобы освободить руки, закручивает волосы в небрежный пучок и закалывает их этой же самой кистью, которой рисовала минутой ранее. Все они, творческие, с долькой странности.

– Разрешаю, – любезно отзывается она, и незнакомец рисует вдумчивый взгляд. Через миг подносит палец на небольшом расстоянии к изображению дождливого неба.

– Здесь не хватает серо-чёрных голубей. Эти птицы – визитная карточка Парижа.

Мэри щурится – всегда так делает, когда прикидывает детали в голове – и, заулыбавшись, кивает.

– Вы правы. Хорошо разбираетесь в искусстве. Тоже художник?

– Нет, я по профессии инженер-строитель, но взгляд набит на такие мелочи, – тот буднично осведомляет и понимает, что пришло время представиться. – Кит Мартин. – И вежливо протягивает руку.

Дверь конференц-зала отворяется, и из помещения выходят трое мужчин, в числе которых Том МакКензи. Он цепляется незначительным взглядом за парочку, но, до невозможности равнодушно проходит мимо. Берет с бара стакан воды и вальяжно заваливается на диван напротив. Воздух вокруг будто плавится серебром. Вновь это чувство опасности вперемешку с дикой нервозностью из-за его присутствия.

– Мэри Гилберт, – художница ответно жмёт руку и завершает знакомство. Ветер усиливается и шевелит ее наспех закрученную причёску.

– Приятно познакомиться, Мэри. У меня на примете есть чудесное место, откуда открывается шикарный вид на город. Можем прогуляться, когда погода наладится.

– С удовольствием! – соглашается она с искренним желанием. Периферийным зрением замечает, что Том нагло сверлит их взглядом.

Но МакКензи плевать. Пле-вать. Кто и как трогал ее почему-то бледную руку, кому она там добродушно улыбается. Его интересует нечто больше, чем раздражающая Гилберт.

Полотно.

Вернее, сам факт того, что та самая зазнайка пишет картины. Мысленно он потирает руки, на языке ощущает сладкий вкус триумфа. Точит нахальным взором, медленно попивает воду, чтобы промочить горло после долгих переговоров.

– Тогда не буду отвлекать. На вечер передают солнце. Встретимся в холле в шесть? – интересуется Кит.

– Да, до вечера. И спасибо за бутылочку полусладкого. Было очень вовремя, – она не упускает возможность поблагодарить его до того, как Мартин уйдет вниз, поцеловав на прощание руку новой приятельницы.

Ох, французская манера! С ума сводит!

Воздух до невозможности накаляется – в полной тишине, без посторонних людей, МакКензи и Гилберт остаются наедине на мучительные двадцать минут. И никто не роняет ни единого звука, черт тебя подери!

Она «погружается» в полотно с головой, но даже в такой медитации нутром чувствует его изучающий взгляд. А тот и не собирается что-либо говорить, язвить, задевать. Так и сидят на приличном расстоянии друг от друга: молча, ужасно некомфортно и неопределённо.

Чего он хочет? Ненормальный!

Ветер поднимается все сильнее. Сносит порывом принадлежности Мэри со стола, но холст она успевает придержать. Кисточки, палитра и краски падают на пол – альбом с важными набросками улетает к ногам Тома. Он наступает подошвой на край бумаги, словно прямо сейчас поймал мяч на воротах в важнейшей игре жизни, и довольно ставит стакан с водой на пол, возле себя. Копотливо поднимает альбом и выпрямляется.

– Отдай, МакКензи! – грубо приказывает Мэри, расторопно приближаясь к нему. С вызовом вытягивает руку, но внезапно останавливается, когда видит, как он хитро, очень самоуверенно улыбается. До трясучки тошно!

– Тц-ц-ц, – тот наиграно цокает языком, покачивая головой. Дразнит, что у Мэри тянет низ живота от его поведения. – Услуга за услугу, Гилберт.

– Ты вообще умом тронулся, а?! Какая, мать твою, услуга? – Бесится, гордо задирая подбородок.

Вид ее так и говорит: попробуй меня задеть, при этом не обжигаясь об меня, словно я золото, которое плавится под сотнями градусов.

– Не кипятись. Ты мне и даром не сдалась, – Том сплёвывает фразу, точно землю пожевал. – Картина. Мне нужна только одна картина. Доходит?

Мэри, услышав его странную просьбу, в голос смеётся и хватается за живот.

– Тебе? Картина? Ты у нас заделался ценителем искусства?

– Заткнись, – ровно бросает Том, заставляя ее прекратить смеяться. Заливает с ног до головы ядовитой жижей.

– Не буду я тебе помогать!

– Хм… – он протягивает фальшиво и вдумчиво, а двумя пальцами раскачивает альбом. Передразнивает, наблюдая ее реакцию. Давит на слабые места! – Там что-то важное, раз ты бросилась спасать эту потрёпанную вещицу?

Рот ее открывается, чтобы возразить и отвести подозрение, рука машинально дергается, желая вырвать альбом из его легкой хватки, но все действия рассыпаются, когда Том нагло открывает альбом и листает страницы.

– Сейчас же отдай!

– Так-так, и давно ты художница, Гилберт? – от его слов так и прет презрением! Взгляд нахала цепляется за наброски вроде портретов случайных прохожих, дамы с собачкой, натюрморта и… – Жесть, ты реально чокнутая! – Том никак, ни при каких условиях, не ожидал увидеть там самого себя. Вернее, его вчерашнюю версию: пьяную, уставшую, ту, которую Мэри запомнила в холле глубокой ночью и перенесла на бумагу карандашом.

– Не обольщайся, это для личной коллекции «Полные уроды»! – девчонка скрещивает руки на груди, ощущая себя очень уверенно. Все, что нельзя, он там уже увидел. Бояться или стесняться нечего.

Кроме…

– А это уже компромат, – он плавно отрывает листок с наброском самого себя, посматривает на то, как меняется выражение лица Мэри. – Я не давал своего разрешения меня нарисовать.

Руки ее медленно, подобно невнятным действиям, разнимаются и опускаются, с лица стирается былая храбрость.

– Это подло! Прекрати! – пискляво срывается с женских губ. – МакКензи, не порть альбом! Что тебе нужно?!

– Картина, Гилберт. Я непонятно выразился? – Том все же борзо оторвал своё изображение, созданное тонкими линиями серого грифеля, сложил пополам лист и убрал в карман брюк. – До завтра нужна, а пока твоя вещь побудет у меня. Если действительно дорога – не сглупишь.

– Зачем тебе? – сдаётся окончательно и на выдохе изрекает она.

– Не задавай ненужные вопросы раньше времени. Даю тебе полчаса на сборы. В два часа дня по этому адресу, – мерзавец лениво подходит к ней и всучивает в руку небольшую чёрную визитку, где серебром выведены название улицы и номер неизвестной квартиры. – Бери с собой чистый холст и побрякушки, чтобы рисовать.

– Ты сумасшедший, ей-богу! – молвит Мэри ему вслед, совершенно не понимая сути пугающей «операции».

– Расслабься, тебя там и пальцем не тронут… – Том замирает в проходе, нарочно поднимает пристальный взгляд с ее ног до головы, – …если ты, конечно, не будешь сопротивляться, – ухмыляется на «прощание» да так, что б ещё раз задиристо кольнуть.

Конечно, по пути в свой номер Том ещё долго рассуждал, с чего бы надоедливой Гилберт вздумалось его нарисовать. Кривится от любых невольных предположений, не вынимает из кармана свёрнутый листок. Прямо сейчас в голове есть раздумья и поважнее.

Мэри приехала в назначенное время и место, захватив с собой все то, что «попросил» МакКензи. Быстрее бы справиться и улизнуть подальше. Что за грязные игры он проворачивает? Зачем ему чертова картина маслом?

На типично парижской лестничной площадке, отделанной деревом и устланной ковром вдоль всех ступенек, поджидает не менее парадный МакКензи, прислонившийся спиной к стене. Весь в чёрном: рубашка также немного расстегнута, рукава закатаны, фамильный перстень блестит прямо в глаза, а поверх мрачного образа – лёгкое пальто на плечах, чтоб не привлекать лишнего внимания к своей персоне.

А далее все как на быстрой перемотке: без лишних слов заходят в квартиру, здороваются с незнакомым Мэри мужчиной – не менее подозрительным, к слову, – выносят какую-то незамысловатую картину речного пейзажа и просят повторить изображение на ее холсте точь-в-точь!

Галимые махинации…

Но назад пути нет. И она пишет, мажет, водит кистью, прикусывает губу, снова мажет, но уже шпателем. Двое наблюдающих, подобных надзирателям, о чем-то негромко переговариваются между собой. Процесс игры с красками идёт, как заворожённый. Время от времени она забывает, что делает гадкую услугу для такого же гадкого МакКензи. Не замечает, как пролетают сквозь неё три быстрых часа, то ли от желания скорее сбежать, то ли, все же, от любимой работы кистью.

Закончила! Получи и отвали!

Мэри не глупа! Просто так отдавать картину не собирается. Вцепилась в полотно, сняв его с мольберта, отскочила на два шага назад и выставила руку вперёд, мол, сначала верни то, что забрал.

– Пошли, – холодно бросает Том, направляясь к выходу из небольшой квартирки с антиквариатом на каждом шагу.

Мэри повинуется и нехотя бредёт за ним, в руках охраняя «свой» шедевр, пока они не поднялись на мансарду и не завернули на узкий балкон, который выходил на внутренний двор французской многоэтажки.

– Держи рот на замке, – коротко заявляет МакКензи и всовывает между зубами сигарету. Поджигает. – Ясно?

Нет, теперь в корне ничего не понятно!

– Не ясно, МакКензи. Зачем ты тогда взял меня, раз боишься, что я проговорюсь? – та бесстрашно повышает тон и взмахивает рукой. Задирает острый подбородок, а сердце ходуном ходит.

– Поиздеваться решил, – легко роняет он, смотря на неё, и затягивается сигаретой. Ни души, ни сердца. Один холодок в крови.

Художница вспыхивает адским огнём! Сейчас испепелит его до самых конечностей.

– Ты… – она грозит ему пальцем, щурит глаза, но забывает все буквы алфавита, когда экс-однокурсник невозмутимо протягивает ей открытую пачку сигарет.

– Расслабься, угощаю.

Растерянная, Мэри хватается за лоб, нервно выдавливая защитный смех, и отворачивается от пугающего предложения.

– Ну, нет, так нет… – он убирает пачку.

– Подожди! – внезапно для обоих, она прерывает его. – Дай, – открывает свободную ладонь в ожидании.

– Бери, – пресно изрекает Том и вновь подносит пачку ей. Мэри все-таки вынимает сигарету и легонько зажимает ее зубами.

Том делает ей единственное исключение в жизни: поджигает сигарету. Отворачивает голову от Мэри и скользит отрешённым взором по вычурной многоэтажки.

Париж процветал где-то там, по другую сторону дома, улицы кишели народом, пульсировали энергий. А здесь, на тесном полукруглом балконе, поместились двое недругов с тлеющими сигаретами в руках. Без особого стеснения, что как-то даже дико, на первый взгляд.

– Отпусти уже картину, я не украду ее у тебя, – указывает МакКензи после продолжительного молчания, выдохнув дым. Лепит ироничную ухмылку, после того, как мельком глянул на полотно.

– Сначала отдай мне мой альбом, – в очередной раз Мэри тянет руку. Он глядит выжидающе: не двигается и затягивается сигаретой.

– Зачем ты меня рисовала? – впервые не просто спокойно, а скорее ужасно равнодушно спрашивает он и обводит взглядом ее незамысловатую причёску, которую раньше она никогда не сооружала на своей светлой головушке.

Не узнает прошлую Гилберт, ох, не узнает… Сейчас она какая-то… не от мира сего, что ли?

– Да какая тебе разница? – а вот в ее голосе – чистая сталь. Пепел от тающей сигареты падает на плитку. МакКензи, кстати, мысленно удивился, что она даже не закашляла от первой сигареты.

– Ответь.

– Хотела увековечить твоё измученное личико. Знаешь ли, впервые тебя таким видела.

Он одобрительно хмыкает. Точно. Давно таким рассерженным не был. Сейчас же, казалось, для него все решилось и улеглось.

– Я жду, – она сжимает-разжимает ладонь: напоминает, что пора бы поиметь хоть крошку совести.

В период, когда Том лениво достаёт альбом из внутреннего кармана пальто, она бесстыдно выкидывает окурок с балкона.

– Что там такого важного? – он будто нарочно выводит ее на эмоции, не исполняя обещание. Тянет время, как резинку. – Обычные же каракули.

– Сам ты… – не выдерживает девчонка, пытаясь выдернуть альбом из его оков, но Том резко заводит руку над головой – Мэри чуть не впечатывается в его лицо.