Счастливая Жизнь Филиппа Сэндмена

Вчера Филипп проявил предусмотрительность и взял у Аарона номер его мобильного, поэтому сам звонок не стал для того чем-то неожиданным, чего, однако, нельзя было сказать о теме их недолгого разговора.

– Аарон, мне и сегодня хотелось бы посетить вашу репетицию. Сегодня, или когда она там у вас будет…

– Да-да, сегодня. Нет проблем, давайте, заходите. Будем рады. Главное, чтобы вам самому скучно не было, – гостеприимно отозвался Аарон.

– Нет, – протянул в трубку Филипп, при этом довольно улыбаясь, – главное, чтобы вам не было скучно. У меня есть кое-какие идеи, которыми я хотел бы с тобой поделиться до начала сегодняшней репетиции.

Они договорились о встрече в той же самой забегаловке за углом, в которой Филипп вчера обдумывал важные, но не столь авантюрные планы, и оба подошли к ее входу практически одновременно. Заказав по чашке кофе, они заняли дальний столик.

Имея в распоряжении минут сорок, Филипп неторопливо стал расспрашивать о том, кто и как отзывался о вчерашнем, и отзывались ли вообще. По словам Аарона, сокурсники положительно отнеслись к тому, что говорил Филипп и какие указания он давал. Ему удалось завоевать общую симпатию, а кое-кто даже указал на то, что к его указаниям стоит прислушаться. Филипп не стал выпытывать кто именно. Ясно было одно: появление Филиппа на репетиции сделало ее необычной для этих молодых людей. Он знал, что может дать больше, и он был готов начать.

– Аарон, я хочу попросить тебя оказать мне услугу: стань моими руками и сделай кое-какие изменения в мизансценах. Как минимум те, которые я видел, нуждаются в срочном лечении. Стань моим языком, и предложи сегодня отказаться от этой плоской одномерной картинки, недостойной и школьного утренника. В первом варианте еще работал знаковый принцип построения мизансцены, в ней был какой-то символизм, какая-то геометрия, что ли. Глубина была. Но все равно это было неубедительным. Почему бы вам не попробовать закрутить эту вашу сцену? Я был там, я знаю, что сцена не снабжена поворотным кругом. Но и без него можно справиться. Не вращается сцена – сделайте это сами. Ходите, двигайтесь, приближайтесь, удаляйтесь – бал ведь все же!

Аарон внимательно слушал Филиппа, смотря ему в глаза. Ничего в его внешнем облике не показывало того, о чем он в это время думал. Филипп продолжал.

– Есть еще один момент: режиссерский показ. В вашем случае он мне кажется опасным. Ваш режиссер, не совсем прочувствовавший такую, казалось бы, всем известную веронскую ситуацию, тем не менее влепливает себя в вас и указывает это исполнять. Он не увлекает, не раскрывает существенные стороны образов, не заражает вас эмоционально, и лишь слепо диктует свои указания. Поэтому-то вас не видно. И не будет видно, как бы вы не старались. Вот если бы вы достигли должного состояния, вам бы не пришлось его копировать, вы бы просто использовали его указания на пользу. Вы же, наоборот, зажаты. И не приведи вам бог почувствовать себя еще более несостоятельными актерами от этих его показов!

Аарон уже глядел в бесконечность через правое плечо Филиппа. И хотя могло показаться, что он думал о чем-то своем, ни одно из слов, сказанных его собеседником, не осталось неуслышанным.

– Может быть я не прав, но если скоро у вас сдача спектакля, и вы репетируете сцену бала, то… – немного притормозил Филипп, как бы сомневаясь в своем умозаключении. – Не знаю, прав ли я в своем вопросе, но все же почему нет музыки? Почему вы репетируете без музыки? Постановка дает представление создателям о том, какой должна быть музыка, а она в свою очередь помогает играть. Возьми любую кульминационную сцену из первого пришедшего тебе на ум фильма и убери из нее музыку. Что остается? Музыка помогает превратить работу актеров, режиссеров, сценаристов, операторов в некий волшебный продукт. Она задает ритм, настроение, она помогает. И со светом тоже не слава богу. Почему не поставлен свет?

– Он сказал, что музыка будет позже. Свет, наверное, тоже.

– В каком смысле? Он не определился с тем, какая музыка будет звучать? Проблемы с фонограммой или аппаратурой? Световики вроде как тоже репетировать должны, не так? По-моему, это то же самое, если бы пловцам не налили воду в бассейн, мотивируя тем, что, мол, время еще не пришло. Заполним, мол, бассейн, когда плавать научитесь. Что, разве не так?

Эта ассоциация несколько разрядила атмосферу. Оба улыбнулись и сменили позы, выйдя тем самым из напряженной ситуации.

– Ну, так, конечно. Но так обычно бывает в театре, а мы пока что студенты, – протянул Аарон.

– И что с того? Неужели театр становится таковым только когда в стенах какого-то здания с соответствующей вывеской и вешалкой у входа появляются люди с актерскими дипломами в карманах? Неужели диплом об успешном окончании режиссерского факультета делает кого-то режиссером только потому, что в нем именно так и прописано? Чувства, которые кипят в каждом человеке, но не всегда проявляющиеся в повседневной жизни – не они ли являются тем движущим фактором в жизни зрителей, которые приходят в театр посмотреть и послушать нас, мастеров своего дела, умеющих рассказывать об этих чувствах? Они важны, вот эти самые зрители, о которых мы и не думаем в процессе игры, потому что сами каждый раз во время каждого выхода на сцену погружаемся в новую жизнь, проживаем ее, не зная, как именно она закончится. А может и не закончится? Студенты вы сегодня, а через полгода вы уже актеры, так?

– Ну…

– Не отвечай, а то еще ляпнешь что-нибудь обидное, – отшутился Филипп, улыбнувшись. – Вы уже актеры. Вы родились ими, и все же вы всегда будете учиться этому делу. Актеры, как и все остальные люди творчества – это те, кто приходит сюда, чтобы оставить всем остальным подсказки, которые помогают понять, о чем, собственно говоря, эта жизнь. Все их работы – подсказки. Они – те, кто может снова и снова выходить на бой со всеми трудностями жизни, как бы тяжело им ни приходилось. Они живут тем, что постоянно что-то создают, ощущая и чувствуя то, что происходило с кем-то. Мы читаем пьесы и силимся ощутить ситуацию, понять персонаж, найти верное решение, чтобы не обмануть ни себя, ни зрителя, который сразу же почувствует фальшь. У зрителя есть чутье. Сидя в зале, зритель, сам того не понимая, допускает нас на какое-то время к своей душе. Каждый из них находится в уникальном состоянии духа, но каждый из них имеет что-то общее, за что мы и должны уцепиться. Это достигается лишь честным трудом. Мы даже можем не стараться поймать зрителя, а лишь показать на сцене что-то истинно человеческое. Мы должны заставить их поверить в то, что мы делаем. Это я и называю театром. Уши развесил, небось, и слушаешь меня, а через пятнадцать минут тебе уже на разминке быть!

Филипп и сам потерял контроль над временем, но до его слуха дошли слова радиодиджея, только что объявившего полдень. Оба как по сигналу встали с мест, Аарон взял свою сумку и сказал:

– А могу я тоже попросить об одной услуге?

– Какой услуге? – удивленно спросил Филипп.

Аарон сделал глубокий вдох и задержал дыхание. Застыв ненадолго в такой позе, он лишь надул щеки. Вскоре он вышел из этого парализованного состояния, выпустив собравшийся воздух. Вслед за воздухом из его легких вылетел Маленький Риск, ведя за собой амбициозный, но правдивый ответ.

– Помоги нам создать театр!

Глава 9. Откровения за откровение

Игроки футбольной команды, проигрывающие три мяча в финальном матче, сократив разрыв сначала на одно, а потом и еще на одно очко, вдруг начинают видеть поле и находят дорогу к воротам противника дабы свести разрыв на нет, а потом еще и вырвать победу. Жители дома, перед которым зияет огромная многолетняя яма, в которую все кому не лень кидают мусор, а в темное время суток феерично падают, ликуя выбегают во двор, когда туда въезжает бригада рабочих, наконец-то пришедших засыпать эту яму щебнем и покрыть ее асфальтом. Пассажиры затонувшей лодки, уже потерявшие надежду на спасение, вдруг обретают в себе силы и орут что есть мочи, когда вдруг замечают проплывающее вблизи судно.

С Аароном Портером, получившим совершенно неожиданную оценку того, чем он занимался в течение последних четырех лет и что он любил делать, но что, однако, не оставляло его вполне удовлетворенным, тоже произошло нечто исключительное. Услышав о режиссерском показе, он унесся куда-то далеко в своих мыслях. Может быть, он уже успел услышать об этом ранее, потому что звучало все логично и было само-собой разумеющимся. Но было нечто новое в том, как держал свою речь Филипп, или же просто Аарон наконец-таки прошел предназначенный ему для этого путь. В своем воображении он оказался в начале какой-то освещенной дороги, ведущей его вперед через стену забегаловки и немного вверх. По краям дороги время от времени проходили приветливые личности и улыбались, некоторые помахивали руками, что-то невнятно говорили. То не были вопросы, потому что они не ждали его ответа – наверное что-то советовали. А он улыбался им в ответ, время от времени переводя спертое дыхание. И вот он снова сидит в забегаловке по соседству с Молодежным театром, а сидящий напротив Филипп произносит свое «поэтому-то вас не видно».

В свою очередь Филипп, зная Аарона с самого детства, надеялся, что те черты его характера, которые выделяли его среди своих сверстников и делали его харизматичной личностью, не только не уступили место чему-то другому в силу юношеской ветрености, но окрепли и окончательно сформировали его как лидера. И действительно, отстаивать свою точку зрения, аргументируя и раскладывая все по полочкам, охотно входить в роль лидера, когда в этом была потребность, улаживать назревающие конфликты в кругу друзей – со всем этим Аарон справлялся без чьей-либо поддержки. Плюс ко всему, он не был грубым и амбициозным, что, видимо, также шло ему в копилку.

Но прошли годы. «Изменился ли он, и если да, то в лучшую ли сторону?» – думал о нем Филипп в течение прошедших суток. Однако такого поворота в развитии отношений с группой людей, большинство из которых он вчера и видел-то в первый раз в своей жизни, Филипп не ожидал, и когда Аарон озвучил свою просьбу об услуге, он лишь протянул вперед руки, будто пытаясь на расстоянии дать понять бегущему к нему ребенку о том, что надо бы снизить скорость. Закрыв глаза, теперь уже Филипп пытался взять в свои руки контроль над своим дыханием. Но, черт возьми, насколько дерзко звучала эта просьба, вопреки всем страхам на свете разрезая серую завесу напополам!

– Бегом на репетицию! Я скоро буду, – только и смог ответить Филипп.

Аарон направился к выходу, оставив Филиппа, рассеянно глядевшего через стекло окна на улицу. Он попросил счет, покопался в карманах в поисках денег, и в памяти, пытаясь собрать мозаику из разбросанных по жизни фрагментов, с помощью которых он был бы в состоянии хоть как-то оценить ситуацию. Деньги он нашел сразу, а вот места, образы и события ловко убегали от него. «Видимо не тот момент», – решил Филипп и направился в сторону театра.

Заняв свою позицию в амфитеатре, Филипп пришел к выводу, что сегодня ему не нужно скрываться от актеров, а может даже и наоборот. Разве что не стоило попадать на глаза режиссеру и его ассистентке. Тихо пересев в середину первого ряда амфитеатра вскоре после начала репетиции, он стал ждать дальнейшего развития событий. К тому времени на сцене уже собрались актеры, участвовавшие в сцене бала, которую вновь было решено проработать. «Плоская» мизансцена сразу не сработала – это даже не пришлось доказывать режиссеру, – а вот за круговой вариант, предложенный Филиппом, пришлось побороться. В тот момент, когда Тибальт должен был начать высказывать свое возмущение, Аарон переключился с актера деланого на актера настоящего.

– Но, дядя, здесь Монтекки! Здесь наш враг! К нам этот негодяй прокрался в дом, над нашим он глумится торжеством, – обращался он к графу Капулетти.

– Ромео здесь? – вопрошал тот устами Артура. Но во рту у Тибальта внезапно появился кляп, и вместо ожидаемого «Да, негодяй Ромео!» из ближнего левого угла сцены начали звучать строки нового персонажа этой пьесы – Аарона Портера.

– Что? Кто такой Ромео? Я имя это слышал, и довольно часто, но лицезреть судьбою не дано мне лик того, кто имя это носит. Неужто выпал шанс? Так покажите мне его! Немедля!

Физиономии вытянулись у всех, включая Филиппа. «Ну, принц Датский, ты даешь!» – подумал он. Лица режиссера ему не было видно, но сидел тот неподвижно, внимая каждому из сказанных слов принца Датского, а вот ассистентка задергалась мгновенно, но замечания так и не смогла сделать, видя степень оцепенения режиссера. Аарон тем временем продолжал экспромт, ходя по сцене и обращаясь то к одному персонажу, то к другому.

– Ромео… Ромео из семьи Монтекки… Монтекки злы на Капулетти, а те не уступают в ненависти первым… Вы, например, друзья сего Ромео, кто вас сюда позвал? И почему стоите вы в углу, лишь искоса бросая ваши взгляды в ту сторону, где спорят Капулетти? А вы, достопочтенный граф и леди, к чему обязывает вас честь фамилию сию носить? Что связывает вас, меня и Джули, что танцевать сейчас должна свободно и легко, не зная о себе буквально ничего? Почему мы? И почему у нас в стране, в Вероне нашей суждено случиться трагедии, впечатанной в страницы, что вы листаете, следя за тем, насколько точно мы следуем слепой линейке правил, что не дает нам совершать ошибок свободной воли и вкусить блаженства, радости и счастья от игры?

К этому времени Аарон уже стоял у края сцены и обращался к переставшей дергаться ассистентке режиссера, к самому режиссеру, силящемуся декодировать этот монолог, к актерам, жадно впитывающим все его слова, к воображаемому зрителю, в мгновение ока наполнившему зал. Ни одним взглядом он не выдал присутствия Филиппа, от которого еще в детстве слышал рассказы о театре и кино, и кто каким-то чудом угадал его чаяния от профессии, которой он себя хотел посвятить, и услышал нотки недовольства, источаемые его творческой натурой, но приглушенные сурдинкой лишенного идеалов быта. Сейчас Аарон на деле показывал то, о чем он попросил Филиппа, и делал он это уверенно и красиво.

В воздухе повисла пауза. Лицо Аарона все еще показывало ту ноющую боль от суетности бесцельного времяпровождения, от неудовлетворенности результатами, полученными в результате убийства уймы времени, от ощущения приближения какого-то срока, к которому они все должны чего-то достигнуть, хотя все идет к тому, что они этого сделать не успеют. Скорее всего этим сроком была назначенная на конец июня сдача дипломной работы, и Аарон говорил от имени группы. На его лице появилась легкая улыбка. Он перешел на прозу и говорил уже по существу, не посчитав должным попросить прощения за столь дерзкий манифест.

– Неужели вам всем нравится то, что мы делаем? Лично мне все это уже давно надоело, но я все еще считаю себя артистом, и хочу, чтобы вы все считали себя достойными представителями своей профессии. Уважаемый, многоуважаемый господин режиссер, помогите нам сделать действительно хорошую работу. Не подражание кому-то или чему-то, не имитацию кого-то или чего-то, а спектакль. Хороший спектакль. Насколько это только возможно. Мы, как бы грубо это не звучало, пока что не смогли отойти от уровня школьных утренников. Мы притворяемся, будто мы графы и графини, друзья и враги, но мы сами не знаем, что это такое. Мы начали работу над спектаклем аж осенью, но так и не сдвинулись с места.

– Ну, почему же, – мягко вступил в диалог режиссер. Большинству показалось странным, что он не возмущался, не опротестовывал происходящее, не говоря уже о более жестких мерах. – Мы проработали уже столько сцен, мы пытаемся связать сейчас все воедино, нам надо лишь доработать пару-другую сцен и отточить детали. Вы же говорите, что мы не сдвинулись с места.

– То есть вы считаете, что то, что происходит здесь – хорошая работа, которую не стыдно показать? – глядя ему в глаза спросил Аарон.

Режиссер отвлеченно смотрел перед собой, потом что-то тихо сказал ассистентке, встал, объявил, что следующая репетиция пройдет в четверг, и, пожелав удачного дня, вышел. Ассистентка, улыбнувшись, сказала, что режиссер понимает, что нужно было немного разрядить обстановку, хотя жалко было терять целый репетиционный день. Выделив им внеочередной выходной, он надеется, что это пойдет на пользу, и они смогут собраться и сделать-таки эту постановку.

Конечно же, все это никак не могло уместиться в то, что действительно было ей сказано, и группа снисходительно поблагодарила ассистентку, проследовавшую за режиссером вон из зала.

Все остались стоять там, где были, лишь Аарон, подбоченившись, пошел вглубь сцены.

– Я уже сам не знаю, что говорю, – затихая говорил Аарон, возвращаясь обратно к краю сцены. Он опустил руки, посмотрел туда, где должен был сидеть Филипп, но не нашел его. Тут уже и он остановился.

– Все не так плохо, – раздался бодрый голос Филиппа, входящего в зал. Он остановился перед сценой, и, улыбаясь, оглядел всех присутствующих. – Я бы сказал, что все лучше, чем могло бы быть, но мне придется попотеть, чтобы доказать это вам, верно?

Молчание среди присутствующих не остановило Филиппа, и он продолжал говорить с тем же упорством.

– Сколько у нас времени до конца репетиции?

– Часа два, – ответил Алекс.

– Два с половиной, – уточнила Ариадна.

– Отлично, – потирая руки, сказал Филипп. – Самое сложное в нашей ситуации это найти ту ниточку, потянув за которую сегодня мы сможем распутать все узлы через какое-то время. Чем позже мы начнем, тем позже закончим, а так как мы имеем дело со сроком у нас нет привилегии использовать время так, как нам бы этого хотелось. У нас с вами два месяца…

– Подождите, мы что, с вами работать будем? – спросил Дэйвид.

– Не мешай, – тихим голосом остановил его Аарон, продолжая смотреть на Филиппа, который тем не менее ответил на его вопрос:

– Посмотрим, что из этого выйдет… – и после паузы: – мы с вами поиграем в игру: будем пытаться изменить в имеющемся материале все, что вам покажется несуразным. Попробуем?

Сам же он мучился, сомневаясь в сказанном, но пытаясь нащупать ту самую ниточку, о которой только что им говорил. О какой игре идет речь? Что он на себя берет? Откуда он пришел и как попал сюда?

«Тебя позавчера сюда привела Агнесса», – услышал он ответ.

«Зачем я пошел за ней?» – спросил он, а голос отвечал: «Тебе лучше знать».

А что он мог знать более того, что тогда ему снова захотелось почувствовать себя живым?

– Живым… Живыми нужно делать персонажи. Нам нужно для начала оживить ваши персонажи!

Мотивационная речь все еще была сырой и неубедительной, но добродушный Дэйвид снова пришел на помощь.

– С кого начнем?

– Да хоть с тебя! – обрадовался поддержке Филипп. – Кто ты есть?

– Я – Меркуцио, лучший друг Ромео и родственник принца, – гордо ответил Дэйвид, подыгрывая Филиппу.

– Да ну? – ехидно подхватил тот, наконец заинтересовав всех происходящим. – Ты в этом уверен?

– Ага, – ответил Дэйвид, своим взглядом явно показывающий, что он рад будет признать свое мнение ошибочным.

– Так почему же ты тогда заставил своего лучшего друга пойти на этот бал, а после бала кричал посреди ночи под стенами Капулетти: «Ромео! Шут гороховый! Больной на голову! Любовник страстный!» и рассказывал о его связи с Розалин? И почему он, лучший друг, провоцирует Тибальта на драку, и делает все, чтобы окончательно того разозлить и устроить кровопролитие, в котором по воле судьбы он первым и погиб? Это совершенно не входило в его планы, и в отчаянии он проклял оба дома. Да, он родственник принца – ни Монтекки, ни Капулетти, а принца, и на протяжении всей пьесы он чего-то добивается, не раз подставляя своего лучшего друга. Завидя, как к Ромео подошла кормилица, что делает Меркуцио? Вспомни-ка…

– Посмеивается над ней…

– …и кричит «Сводня! Сводня!». В полдень. На всю площадь! Как тебе?! Вспомни-ка теперь монолог Меркуцио про королеву Маб… Читается он, действительно, как описание какого-то странного сна, но к концу ощущаешь какую-то боль, которая и заставляет Меркуцио так относиться к самой идее «насильно ноги раздвигать и выродков рождать». У Меркуцио есть своя история, которая и заставляет его подставлять и, не побоюсь сказать, мстить Ромео. Такой вот он, лучший друг.

Все с интересом слушали Филиппа, а Дэйвид будто впервые знакомился со своим персонажем, переосмысливал свою новую игру.

– Это действительно так? – с удивлением спросил он.

– Не знаю, – с удовлетворением ответил Филипп, – но мне эта версия по душе.

– А я? – широко улыбаясь спросила все это время молчавшая Зои, – как меня оживлять будете?

– Не буду, а будем. Вместе будем. Напомни, ты кто? – поинтересовался Филипп.

– Кормилица я, – все еще улыбаясь ответила она.

– Ох! Да в тебе еще больше секретов, чем в Меркуцио! Ну и как зовут девочку, которую ты выкормила?

– Джульетта.

– А может Сьюзен? – выдержав паузу, озадачил ее Филипп.

– Чего?! – вмешался Мартин. – Она же кормилица Джульетты…

– Она кормилица той, которую мы все знаем как Джульетту. Но может все-таки это Сью выжила в том землетрясении, случившимся одиннадцать лет назад, когда родители были в Мантуе – что, кстати, они там оба делали? – ведь они были ровесницами. Хочу опередить вас с вопросами о том, как могла мать не узнать подмены. Скорее всего она и узнала, и именно поэтому на протяжении всей трагедии всеми силами пытается уничтожить Джульетту. И в конце концов, такой вот поворот в сюжете дает нам единственное основание считать, что между Ромео и Джульеттой не мог произойти инцест.

Не сразу получится описать то, что произошло со всеми присутствующими. Аплодисменты, возгласы «Аааа!» и «Охохо!», смех и удивленные возгласы прозвучали почти одновременно. Наконец-то все присутствующие показали, что в состоянии двигаться и извлекать звуки. Зычно смеялся Симон, Алекс выпалил «Черт возьми, мне стал нравиться Шекспир!», Я'эль и Саад что-то быстро друг другу говорили, и ожил Фред. Он был здесь, видно было, что он понимал все, что происходило вокруг него. Он сидел с видом человека, который потенциально мог бы заявить о том, что это он им только что глаза открыл, и получал бы наслаждение от этого.

Заинтересованный, но немного смущенный, Аарон спросил:

– О чем это ты?

– Я это о том, о чем ты сам недавно заявил – о том, что мы не понимаем Шекспира, слепо водя глазами по строчкам и выкрикивая голые реплики. А он был практиком, почему в текстах и стоит искать прямые и косвенные указания на то, что нам необходимо для понимания сути. Ведь если спросить любого: «О чем Ромео и Джульетта?», то ответом будет: «Это печальная история о короткой, но чистой любви, сопряженной с трагическими обстоятельствами». Хотите знать мое мнение о том, о чем эта трагедия? Она обо всех видах человеческой подлости, о жестокости, о лицемерии, жертвой которой и стали наши Роми и Джули, о судьбах которых знали чуть ли не все участники этой истории, но пальцем о палец не ударили, чтобы им помочь.

Еще пару минут назад зал был наполнен восторженными голосами. Сейчас в воздухе повисла тишина. Все задумались.

– Вот что мы сделаем. Хотя нет, на этот раз именно вы – вот что вы сделаете. Сейчас мы разойдемся – хватит с нас на сегодня и двадцати минут. Вы пойдете по своим делам, я – по своим, а завтра встретимся в том месте и в то время, которые вы сами выберете и сообщите мне до конца сегодняшнего дня, скажем, через Аарона.

Он подмигнул Аарону, и тот согласно кивнул в ответ.

– Оставшиеся два часа вы дома сами отработаете. К завтрашней встрече каждый из вас еще раз пройдется по всему тексту – не только по своей роли, но и, насколько это будет возможно, по всей трагедии. Завтра мы будем искать способ обрадовать вашего режиссера.

На этой возвышенной ноте группа стала собираться. Филипп еще раз попросил Аарона не забыть известить его о результате совещания по времени и месту завтрашней встречи. Выходя из зала и прощаясь на ходу, он занервничал и споткнулся о порог. Убедившись, что носок ботинка не пострадал, он выпрямился, и, заметив, как группа собралась в круг и начала что-то обсуждать, поспешил удалиться.

Уже выйдя на улицу, Филипп заметил, что шагал он быстрее обычного, словно убегая от какого-то преследования. Время от времени ему хотелось подпрыгнуть на ходу, но он лишь сжимал кулаки и продолжал идти. Отойдя далеко от театра, он остановился, обернулся, а после решил направиться домой, прикупив себе еды на пару дней.

День еще не начал клониться к вечеру, а для Филиппа он казался уже завершенным. Этот вторник выдался настолько продуктивным и полным эмоций, что чувство удовлетворения жизнью переполняло его. Сейчас он полностью соответствовал тому значению своего имени, о котором говорилось ранее – «любящий», причем не только коней, но и саму жизнь. «Не только каждый спектакль нужно с нуля начинать, но и каждый день в жизни. Нет смысла, живя сегодня, думать о завтра, ведь каждый день может стать последним. Начинай то, что успеешь закончить», – любил раньше говаривать он. Сейчас же эта мысль звенела у него в голове, имея на это все основания, ведь он сам к этому пришел.