Православные знакомства

ся», – Катя морщится. Сейчас ей совсем не хочется новых

знакомств.

В вагон заходит полненький мужчина. С огромной

черной сумкой.

– Пиво, чипсы, мороженое, минералка, – заучен- но-замученным голосом произносит он. И тут Катю бро- сает

в дрожь. Она знает этого мужчину. Не лично. Она знает

его, потому что он и десять лет назад, давным-давно, еще в

прошлой жизни, так же ходил и продавал мороже- ное. И

пиво. Господи, какой контраст! Она за эти десять лет

прожила целую жизнь. Из маленькой, боевой девочки она

превратилась в серьезную, респектабельную девуш- ку. А

этот пузатик… Все тот же пузатик. Даже как будто и

старше не стал.

– Пиво есть? – молодой человек останавливает бес-сменного продавца мороженым на полпути. – Дайте мне

бутылочку.

Неожиданно парень поворачивается к Кате:

– Хотите, пивом вас угощу?

– Нет, спасибо.

– Хорошо. Не пейте лучше. Вы красивая очень. Вы, наверное, домой едете?

Катя в ответ лишь кивает и отворачивается к окну.

Молодой человек продолжает беседу, но уже сам с собой.

– Да… Дом, с одной стороны, хорошо. Дом – он родной. Но с другой… Живут они там. Живут, умничают. И ведь

как бывает – чем хуже, мать их, жизнь прожили, тем больше

умничают. Сами, сами-то, дел натворили, наломали дров.

Себе, близким, всем. Всем жизнь испоганили. Но умничают! Я ведь как думаю… Я думаю, потому и умничают. Потому что постоянно переживают свою жизнь, переваривают, передумывают, как можно было бы исправить. Что надо

было сделать по-другому. И чем больше думают, тем боль-

ше закапываются. Удачливые, счастливые люди, они живут

и все. Советы не раздают. Они знают, как жить. Главный совет у них – не лезь. У каждого своя голова. А неудачники?

У них же всего один ответ. Только вот эдак можно сделать.

А по-другому нельзя. И ломают. Окружающих. Ходят, переживают. За себя-то уже устали, за близких переживают. И

давят. Насилуют, считай. Требуют. Делай только так. Делай

только так. Вот как видишь старую бабу, которая умничает –

делай только так – вот сразу можно сказать, к гадалке не

ходи – обязательно жизнь профукала. Мужа в гроб свела, детей потеряла – разъехались. Вот она и умничает. Она вот

сначала мужа в могилу свела. Потом за дочь свою взялась.

Потом за меня. Потом за детей наших. А зачем… А все ведь

с отца началось. Надо было бежать… Вот у вас отец есть?

Вопрос оказался практически под дых. Катя повернула резко голову: «Нет… Нет, отца нет», – и побледнела.

– Вот! Все с этого начинается. А потом она и тебе на

голову сядет, – молодой человек снова ушел в себя.

Катя поднялась и пересела на другое место, чтобы не

слышать эти идиотские размышления. Только чужих се-мейных проблем Кате сейчас не хватает. До деревни еще

час ехать. В двенадцать дня она будет на месте. Похороны

прошли еще вчера. Сегодня гости должны были разъехать-ся. И останутся только самые близкие.

На самом деле так и было. Роман Романович вернулся со службы домой и удивился, какая же тишина воцарилась в доме. После ужасных, каких-то неимоверно тя-желых дней – отпевания, похорон, поминок – сегодня был

первый тихий день.

Отпевать своего отца… Читать заупокойный канон не

по каким-то чужим людям, а над гробом отца… Не пожела-ешь и врагу. Но, как ни странно, за все это время Роман Романович не проронил ни слезинки. Может быть, он привык

к отпеваниям, для него это был один из стандартных чинов, а может быть, потому что с отцом они последние несколько

лет практически не общались. Да и что врать – практически

не виделись. Когда шло прощание, Роман Романович накло-нился над гробом, но так и не поцеловал отца на прощание.

Не смог себя пересилить. И сейчас, сидя дома, он уже как

будто забыл, ради чего собралась вся семья. После второй

рюмки он уже начал отшучиваться, рассказывать, как маленький Макар нелепо передразнивает старшую сестру, а та

злится на братика. Мама волнуется. Она садится, встает. На

ней черный платок, темное платье.

– Мам, – это Лена подает голос, – садись, выпей с

нами. Тебе полегче станет.

– Давайте уже Катю дождемся. Она вот-вот должна

подъехать.

Лена улыбается.

– Наконец-то вы с ней увидитесь.

Мама молча кивает. На лице нет и тени улыбки. Раздается легкий стук в дверь. Мама вскакивает со стула и уходит

в прихожую.

– Как думаешь, заплачет или нет? – тихо шепчет Роман Романович сестре и улыбается. Та улыбается в ответ и

кивает. – Конечно, заплачет. Давай еще по рюмочке.

Они выпивают. В комнату заходят Катя с мамой. Мама

утирает слезы. Катя не плачет, но и она растеряна.

– Катенька! – Лена вскакивает, крепко обнимает сестру. – Я очень рада, что ты приехала. Ты не представляешь, как хорошо!

– Спасибо, Лен. Спасибо, что позвонила. Если бы

не ты…

– Ну что ты! Я же все понимаю.

– Водочку будешь? – Рома, не дожидаясь ответа, разливает на четыре рюмки. Выпивают.

Мама улыбается, любуется дочерью.

– Давай я тебе поожу покушать, ты проголодалась.

Настя сейчас со школы придет, я вас познакомлю. Рассказывай, как ты. Как жизнь твоя. Как твой молодой человек?

– Мам, – Катя после рюмочки чуть расслабляется, –

никакого молодого человека нет уже полгода как.

– Ну вот! Катька! Взрослая девка, ну и что? Когда

замуж-то? Что же, всю жизнь в девках? Теперь вместе будем, сможем свадьбу в деревне отыграть! Вон, всю семью

соберем!

– Мам… Я не хочу об этом. Я подумывала, наоборот, забрать тебя в город. Тебя сейчас тут ничего не держит. На-стю может в школу нормальную отдать.

Мама мрачнеет.

– Куда я уже из этой деревни, дочь? Мне не пятнадцать, как тебе было. Да и что возраст… У меня теперь тут

отец. И дом. Куда я отсюда?

– Ну а что, – Роман Романович поддерживает разговор. Щеки раскраснелись, он прилично принял, – я поддер-живаю Катю в этом вопросе. Давай заберем тебя, м? Будешь

помогать Юле нянькать детей.

– Ой, нянькать он будет, – подтрунивает Леночка, –

они у тебя от тещи не вылезают.

Роман Романович испуганно поворачивается к сестре

и так, чтобы мама не заметила, крутит пальцем у виска.

Мол, чего ерунду несешь, зачем маме-то об этом знать. Но

мама не обращает внимания на реплику дочери.

– Нет, Катюшк, никуда я уже отсюда. Просто будешь

почаще ко мне ездить, будем общаться. Да и в гости я с радостью приеду. Это не проблема.

Вроде бы не проблема. Но все в комнате понимают –

этот разговор шит белыми нитками. Завтра-послезавтра

участники беседы разъедутся и будут жить, как и жили

раньше, разговор останется в памяти как приятное воспо-минание. Как некоторая альтернативная реальность. Мы

могли бы, скажет себе каждый, могли бы, но чувство долга, ответственность, да и просто правила жизни – все это дов-лело. Мы не могли ничего изменить.

Выпили еще, поели, разговаривали на какие-то об-щие темы, Роман Романович травил какие-то шутки, истории из жизни. Со школы вернулась Настя. Катя обняла

девочку, но не заплакала. Настя, в свою очередь, явно чувствовала себя неуютно. Она быстро пообедала и убежала

к себе в комнату, объяснив поведение тем, что ей нужно

учить уроки. Хотя все понимали, что дело идет к субботе и

уроков никаких не было.

К шести часам вечера Роман Романович с Леной достаточно крепко набрались. Разговор не клеился.

– А пойдем я тебе комнату покажу. Твою, – неожиданно предложила мама Кате. Та согласилась. Маме хотелось поговорить с дочерью один на один.

– Еще водки будешь? – Роман Романович, как обычно, сначала налил, потом спросил. Леночка в ответ только

кивнула.

– По твоей муське я поняла, что с Юлей у вас все

как всегда?

– Хах, по муське она поняла. Нормально у нас все. Ну

как… Все как было, так и осталось. В какой-то мере, особенно в моем положении, стабильность – это хорошо. Ты-то

сама почему одна? Где твой муж?

– Объелся груш, – процедила Леночка, – служит он.

Выходные. Пятницу тоже.

– Хм… Что-то по голосу мне кажется, опять поругались?

– Да ты прозорливым стал, старец. Это после того, как с Викой потискался?

– Давай, давай, язви. Сразу легче станет. Что не у тебя

одной все плохо. Я батюшка терпеливый. Можно выливать.

– Да ничего я выливать не хочу, – Леночка выпила

рюмку, поморщилась, закусила, – не хотела я тебя обидеть.

Прости.

– У тебя и не получилось. Рассказывай давай. Что там

у вас.

– Плохо все, – Леночка махнула рукой, – уже почти два

месяца не спим вместе. И общаемся. Через «иди к черту». Я

вроде бы убеждаю себя, мол, муж мой, любила же его. Когда-то. Свадьбу когда гуляли. Венчание, помню, я счастливая

такая была. Фото посмотрю, взгрустну. Пойду мириться. А

этот урод вместо того, чтобы обнять, принять извинения, сразу же, прям без одного ласкового слова, начинает ныть:

«Итак, Лена, пока мы были в ссоре, я все обдумал. Теперь у

нас будут новые правила». Представляешь? Правила он мне

начинает диктовать.

Роман Романович не выдержал и расхохотался.

– Вот! Ты ржешь. А я, значит, стараюсь помириться, молчу. Всерьез его слушаю. А он дичь несет. Во-первых, говорит, по четвергам я бы хотел борщ. Почему ты мне совсем

суп не готовишь. Хорошо… Будет тебе, мамкина сумка, борщ. Не нравится, говорит, как ты мне подрясник гладишь.

Надеваю, говорит, а там от свечи капля осталась. Тут уже

я закипать начинаю. Ну что, трудно взять утюг, бумажку и

прогладить. Вот тебе Юля гладит подрясники?

– Ну… Бывает, когда дома. Но давненько не гладила.

Сам…

– Вот! Ну и ладно же. Я же глажу. Ну хотя бы и пропустила. Или капнул ты себе свечой, ну прогладь сам. Не ной.

Нет же! Ох, зла не хватает. И бородка жиденькая его. Ты не

представляешь, как раздражает в такую минуту. Стоит и

свою бородку поглаживает. Так и вижу, как его прихожанки

на исповеди стоят и молятся на его эту козлиную бородку.

Ах, какой батюшка! Ах, какой хороший!

Роман Романович снова не выдерживает и хохочет.

– Ну чего, чего смешного?

– Да я представил, как Юля моя сейчас сидит и какой-нибудь подруге то же самое про меня рассказывает.

Леночка на секунду задумывается и тоже начинает хо-хотать.

– Неужели все матушки одинаковые, м?

– Не знаю… Может, есть где-то счастливые семьи.

Мне хочется в это верить. Иначе ради чего все это? Венчание… Я не могу поверить, что всем плохо живется. Есть же

идеальные семьи.

– А я не верю уже. Мне вот кажется – права тогда

Катя была. Когда мне говорила, что жениться по любви

надо. Ничего венчание не меняет. Конечно, это таинство. И

Бог соединяет. Но Он любящие сердца соединять должен.

А когда… Когда всех подряд венчаешь, то какой там Бог?

Странные вещи я говорю. И думаю иногда странные вещи.

Но эта мысль – что Катя права – не дает мне покоя.

– Катя, говоришь, права, – Роман Романович задумчиво чешет бороду, потом вспоминает, как сестра высмеи-вала бородку мужа, одергивает себя, – а я вот что думаю

про это. Сама-то Катя, скажи мне, счастлива? Она сама замужем, живет в счастливом браке?

– Нет… Но у нее по крайней мере еще есть шанс.

– Шанс… На что?

– На то… Ну, на то, чтобы найти свою настоящую

любовь.

– А у нас уже нет?

– Ну… Ну вот ты нашел Вику. Не знаю, конечно, была

это любовь? Настоящая?

– Была, – Роман Романович уверенно кивает.

– Ну вот. И что? А ты уже был в браке.

– И это же мне не помешало. Любовь не имеет никакого отношения к браку, понимаешь?

– Ну, как не имеет? Ведь пришлось же расстаться… –

неожиданно Леночка осекается и, открыв рот, смотрит на

брата. – Ах ты ж хитрый жук! Ты сейчас мне хочешь сказать… что…

– Что? – Роман Романович улыбается.

– Ты… И Вика… И? До сих пор?

– Не пойму, о чем ты, женщина. Давай лучше еще

выпьем.

– Так, мы, конечно, выпьем. Но ты не увильнешь. Говори давай!

– Я бы не хотел это афишировать. Ок?

В кухню возвращаются мама, Катя и Володя. Мама с

Катей оживленно беседуют. Что-то про рассаду и цветы.

– Мы не договорили, я тебя еще достану, – цедит Леночка Роману Романовичу. Тот хитро улыбается, кивает и

разливает всем водки.

Уже поздно вечером Леночка с Катей ложатся спать

вместе. В той самой комнате, как десять лет назад. Леночка лежит, разглядывает потолок, окна. Все такое родное, но

одновременно такое чужое. С одной стороны, возвращает-ся детство, но, с другой стороны, они с Катей стали такими

старыми.

– Кать, Катьк, ты спишь? – бормочет Леночка. В ответ

от Кати раздается отрицательное мычание.

– Кать. У меня вопрос. Скажи мне, помнишь наш разговор про счастье? Когда… Я тогда после него решилась и

замуж вышла. Помнишь? – Катя утвердительно мычит. —

Ну вот я теперь лежу и думаю. Да что сейчас. Постоянно

думаю. Я все думаю – ты была права тогда. А я оплошала.

Леночка замолкает, снова рассматривая потолок. А затем, будто что-то вспомнив, опять обращается к сестре:

– Кать, Ка-а-а-ать. Скажи мне, ты сама счастлива?

Но в ответ раздается лишь мирное сопение сестры.

Под него Леночка и засыпает.

Глава 12. Возвращение

Катя проснулась от того, что чихнула. Лучик, пройдя

через оконное стекло, щекотал нос. Солнце только-только

поднималось на небо, но именно в этот период оказывалось

на Катиной подушке. Как много-много лет назад.

По телу пробежали мурашки. Катя крепко прижалась

к теплой пуховой подушке, и вдруг стало легко-легко, стало очень светло. Вдруг на несколько секунд она оказалась в

своем детстве. Лето только началось, экзамены закончены, впереди целых три месяца каникул. И на утреннюю молитву еще рано вставать, можно понежиться. Но солнышко, предательское солнышко, заглядывает и начинает щеко-таться. Попытка спрятаться под одеяло заканчивается

лишь тем, что Катя потеет. Кроме того, с другой стороны

одеяла вылезают пятки, которые солнце также щекочет.

Но все равно, упертая девочка пытается уснуть. Куда там!

Вот за дверью уже ходит мама, что-то готовит на кухне.

О! Кажется, это блинчики. Ароматные, любимые Катины

блинчики. Значит, скоро молитва, потом завтрак. В животе урчит. А еще Леночка рядом сопит, как слон. Совсем

недавно она простыла, и теперь – как последствие – у нее

жутко заложен нос. Слава Богу, не похрапывает. А то было

и такое. Тогда совсем кошмар.

Катя вылезает из-под одеяла и подставляет солнцу

свое худющее, облаченное в льняную ночную сорочку под-ростковое тело. Жмурится и мотает головой по подушке.

Та стала уже теплой, что Кате не нравится, особенно ночью. Обычно она сразу же переворачивает подушку, ища

прохладные уголки, чтобы прислониться к ним щекой. Но

только не сейчас. Ей нравится, что подушка прогрелась, что

она теплая. Это придает ощущение уюта и спокойствия.

Катя лежит с закрытыми глазами и пытается ощутить окру-

жающую еереальность. Слышать, чувствовать кожей, ню-хать, обнимать. Эту комнату, эту реальность, свое детство.

Только все изменилось. Они уже не дети. Леночка сопит не

потому, что заболела, а потому, что вчера перепила лишнего. И молитвы не будет. Потому что больше нет отца.

Но иллюзия продолжается. С кухни раздается голос

матери, который снова возвращает в детство:

– Завтрак готов! – кричит она. – Дети, пора вставать.

Рома, Володя! Девочки!

Снова мурашки. Катя открывает глаза. Пора возвра-щаться в реальность.

– Катюнька… Доброе утро, – бурчит Леночка, – чем

вчера вечер закончился? Я что-то смутно помню.

– Все окей. Вы с Ромкой перепили лишнего. Православные поминки устроили, по канонам.

– Ой, только не начинай. И без тебя тошно, – Лена

поднимается с кровати и уходит в туалет.

– О! – голос мамы с кухни. – Слышу, девочки просну-лись! Мальчики, давайте, не отставайте. Блинчики готовы.

Катя тоже встает с кровати, одевается и двигается на

кухню.

– Катенька! Господи, я все никак не могу привыкнуть, что ты тут, что ты рядом со мной, – мама обнимает дочку и

усаживает за стол, – сейчас, сейчас кофе тебе сделаю. Кофе

будешь? Или лучше чай?

– А есть мята? Я бы чай. С мятой. Как в детстве.

– Спрашиваешь! Сделаем, конечно! Как спалось?

Катя хочет ответить, что как в детстве. Безмятежно.

Но не решается.

– Очень хорошо. Будто и не было этих десяти лет.

– Да… Будто и не было… – мама грустно кивает. –

Знала бы ты, как мне без тебя было тяжело. Как я скучала.

Катя не знает. Но думает, что не так уж и сильно, раз

ни разу даже не приехала в город. Хотя, понять деревенских

жителей ей с каждым годом все труднее. И, возможно, это

еще в ней говорит детская обида, отголоски прошлого. Может быть, и правда мама сильно скучала. Просто не могла

приехать.

Как ни странно, блинчики оказались безвкусными.

Даже мятный чай показался каким-то пресным. Жевали в

основном молча. Настя быстро перекусила и, извинившись, убежала в комнату. Роман Романович периодически нырял

в свой телефон. Леночка отстраненно рассматривала деревья за окном, полностью уйдя в свои мысли.

– Я хочу на могилу к отцу сходить, – Катя нарушила

тишину. На нее поднялись удивленные глаза. Секунду внимательно рассматривали, а затем опустились, как ни в чем

не бывало.

– Хорошо, – мама кивнула, – да, это хорошо. Думаю, ты знаешь, где он лежит.

Конечно, Катя знала. Она быстро собралась, даже не

накрасившись, и вышла из дома. Конечно, знала. Отец лежал на храмовом дворе, за Алтарем. Там были похоронены

два предыдущих настоятеля, один еще до революции, второй в тридцать шестом. После этого храм пустовал. И вот, после долгого перерыва, земля при храме приняла нового

настоятеля.

Суббота, утро, служба начнется только вечером, на

территории храма пусто, хотя внутри горит свет. Скорее

всего, сидят бабушки – уже новые бабушки, тетя Шура, наверно, уже умерла. Записывают за здравие и упокой, прода-ют свечки единичным захожанам. Но даже если там нет никого знакомого, в храм заходить не хочется. Слишком много

воспоминаний. Достаточно будет отца. Катя обходит храм –

вокруг растут цветы, огромные красивые клумбы, ухожен-ные, различные садовые игрушки – вот гномик улыбается

беззубым ртом, а вот ежик машет мастерком. Или тяпкой –

непонятно. Это же садовый ежик. К цветам и игрушкам явно

приложила руку мама. Катя узнает ее стиль. А вот за цветами и игрушками могилы. Три вместо привычных двух, как и

предполагала Катя. Отцу поставили обычный деревянный

крест, даже фотографии еще нет. Только имя и годы жизни.

Вокруг свежей могилы лежат букеты цветов, пластмассовые

венки: «От любящей семьи», «Дорогому нашим сердцам ба-тюшке от прихожан». Индивидуальный венок от архиерея

(так и написано: «Отцу Роману от Владыки»). Господи, как

же это пошло.

Рядом с могилой стоит стульчик, видно, прихожанки

поставили, чтобы совместить приятное с полезным. И с ба-тюшкой попрощаться, и на ногах не стоять. Катя присажи-вается рядом, берет одну розочку и задумчиво крутит ее в

руках.

– Ну вот… Вот я и пришла… – Катя не смотрит на

могилу. На крест. Она смотрит куда-то в сторону города. В

сторону железной дороги. – Ты знаешь, прошло же целых

десять лет. И вот когда я… Когда я услышала от Лены, что

ты умер. Я не помню, чтобы я расстроилась. Это ужасно, я

уже несколько дней думаю об этом. Тогда, в первые минуты, мне казалось это ужасным. Ведь ты же отец. Ты был, а потом тебя не стало. Но знаешь, что думаю я теперь? На самом

деле я не расстроилась, потому что ты умер намного раньше. Даже не десять лет назад, когда я уехала из дома. Думаю, ты умер много, много раньше. И не только для меня. Знаешь, что страшно? Другие дети, они чувствуют то же, что я.

Леночка, ты бы видел. Да что Леночка, Роман Романович –

ведь он священник. Хотя бы из солидарности. Настя, она

же еще ребенок. И я не вижу, чтобы хоть кто-то горевал.

Они вроде бы поминали тебя. Но на самом деле поминки

напомнили наши ежедневные молитвы. Какой-то никому

не понятный, никому не нужный обряд. В который никто

уже давно не верит.

Господи, в этой деревне, на этом приходе, в твоей семье – все друг другу постоянно врут, прикрываясь обрядами. Дети притворяются, что грустят, а на самом деле не грустят. Прихожане, скорее всего, рассказывают, как любили

тебя, какой ты был замечательный батюшка. А потом идут в

огород, удобрять помидоры. Для них твои похороны – оче-редная духовная церковная служба. Да что там о них. Ты.

Вот что больше всего беспокоит меня. На самом деле и ты

никогда никого не любил. Ты прикрылся своими обрядами, какими-то мнимыми обязательствами. И не любил ни свою

жену, ни своих детей. Ни уж тем более своих прихожан.

Я всего десять лет не видела тебя, но на самом деле тебя

не было в моей жизни намного дольше. Я могу вспомнить

всего два случая в своей жизни, когда ты появился. И оба

эти случая из далекого детства. Один раз, когда ты защитил

меня от огромной собаки. Она покусала тебя, помнишь? Но

ты бился за меня. Ты спас меня. И тогда мне показалось, что

ты – мой герой, настоящий, сильный. Лучший папа в мире.

И второй раз, когда ты поцеловал меня в щечку. Один раз

за всю жизнь, пап. Один раз за всю жизнь… Я до сих пор

помню прикосновение твоих жестких усов к моей нежной

детской коже. Это было так приятно… Тогда мне казалось, что все папы такие. Суровые, немногословные. Что так и

должно быть. Разговаривать с папой можно только через

маму, через посредников, потому что папа занят, потому

что папе некогда. Потому что папа молится за весь мир, за

все человечество. Лишь теперь я понимаю – обращаться к

тебе через посредников приходилось потому, что тебя на

самом деле никогда и не было в моей жизни. Скорее всего, мама даже и не советовалась с тобой, когда принимала решения. Она просто принимала и все. Но при этом мы всегда

притворялись, делали вид, что ты глава семьи и это что-то

значит. А ничего, никогда и ничего это не значило.

Я ехала в электричке и размышляла – простила ли я

тебя. Вроде бы на душе спокойно. Значит, простила? Но при

этом будь ты живой, я бы никогда вот так откровенно не по-говорила бы с тобой. Получается, не простила? Я ломала голову, пыталась разобраться в своих чувствах. А теперь, увидев семью, увидев маму, я все поняла. Они все испытывают

те же самые чувства. На самом деле тебя просто нет. Нет, и

нет. А как можно простить или обижаться на выдуманного

персонажа?

– Катя? Катя, это ты?

Девушка вздрогнула и обернулась. За ее спиной стояла

старенькая женщина, в черном платке, лица почти не видно, тело согнутое, руки перебирают четки. Но голос знакомый.

И лицо. Кто-то из прихожан? Скорее всего.

– Да. Добрый день, – Катя поднялась со стула, пред-лагая бабушке сесть, но та осталась стоять.

– Ты… Точно, это же ты. Вот это да… Вот это ты выросла. Стала такой… Взрослой. А ты меня, наверное, не

помнишь, – бабушка хитро улыбнулась.

– Нет… Не помню, простите.

– Еще бы… У тебя жизнь там. В городе. А мы тут до-гниваем… Я Екатерина Валерьевна. Мама Вити. Витю-то

помнишь?

Глаза Кати расширились. Она кивнула. Только сейчас

она поняла, что перед ней вовсе и не бабушка, а достаточно

молодая, лет пятидесяти, женщина. Ощущение, что перед

ней старуха, создавал платок и неряшливая одежда.

– Конечно… Екатерина Валерьевна, простите. Что не

узнала. Конечно же!

Мама Витька. Вот кто был перед ней. Очень неожиданно было увидеть ее в храме. Тогда, десять лет назад, это

была красивая, молодая женщина. Катя не часто бывала у

Витьки дома, но каждый раз у Екатерины Валерьевны был

новый мужчина. Молодая, симпатичная, она все пыталась

построить свое счастье. Но чтобы в Церковь… Даже Витек несколько раз приходил в храм, один раз исповедовал-ся. Мама его только иронично подшучивала над Катей и ее

семьей. Скорее всего, Витек набрался своих шуточек именно от нее.

– Ничего… Мы с тобой не так уж хорошо были знакомы. А я тебя узнала, потому что думала о тебе. Ты не приехала на похороны. И вот я все думала: как так… Неужели